Текст книги "Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь"

Глауберозе всё сделал, как договаривались: господа послы целый день удерживали свой квартал и готовились к отъезду, но потом все вокруг будто с цепи сорвались, гонцы к Роберу и Карвалю пропали, какие-то шайки стали появляться чуть ли не каждые четверть часа… В общем, решили уходить немедленно, тут и возникло то, что алат, чье имя Робер благополучно забыл, уклончиво назвал разногласиями.

– Агарийцы повели себя почти неприлично, и я был вынужден им на это обстоятельство указать. – Казалось, у плечистого усача в руках не поводья, а чашечка шадди. – Соответственно, мы несколько задержались и выехали отдельно от других. Я счел правильным разыскать вас и узнать, что происходит, но нам сразу же встретилась шайка несомненных разбойников. Пришлось принять меры.

– Могу вас лишь поблагодарить, – попытался поймать дипломатический мяч Эпинэ. – Однако здесь вы подвергаетесь…

– И что с того? – Алат совершенно не по-посольски подмигнул. – Лучше скажите, что вы собираетесь делать? Я смотрю, тут много мирного народа, им нужна защита, а людей у вас негусто.

– Вы хотите…

– Считайте меня вашим полковником, хотя людей у меня, как у капитана.

– Но ваши…

– Господин Эпинэ, те, кто не может или не желает держать саблю, отправились с Глауберозе, а со своим Альбертом я уж как-нибудь объяснюсь… Если мы с вами выберемся из этой передряги, само собой. Так что нам делать?

– Будем решать вместе.

– Монсеньор… Монсеньор… Его высокопреосвященство…

– Что с ним?!

– Он здесь… У дракона! Жив-здоров, только людей… раз-два да обчелся.

Наверное, Робер стал-таки пристойным Проэмперадором – он не сорвался с места, а вежливо пригласил новоявленного союзника – закатные твари, ну как же его звать?! – на совещание с кардиналом.

Левий сидел на той же скамье у водопада, что и они с Эрвином после спуска в разрушенный храм. В сгущающихся сумерках серое одеяние и седина кардинала резко выделялись на фоне ставшей очень темной листвы.

– Мир вам, – негромко сказал его высокопреосвященство. – Хорошее все же пожелание, в полной мере я оценил его лишь сейчас. Чего не мог рассказать мне Сэц-Ариж?

Робер рассказал, алат коротко добавил – он в самом деле вел себя как полковник, и отнюдь не паркетный. Левий тронул своего голубя.

– В городе Франциска тот же ужас.

– А Ноха? – Ну зачем он спросил?! Ведь обещал же себе!..

– Ноху штурмовали, и, по крайней мере, первые штурмы были успешно отбиты. – Кардинал не успокаивал, но от души у Робера слегка отлегло. – Что там сейчас, неизвестно, но будем уповать на милость Создателя и мужество верных слуг Его, как собравшиеся у этих вод уповают на нас с вами.

Почти стемнело, и Джанис полез на торчащее на краю огородов дерево, спустился, позвал Пьетро. Тот взобрался еще выше и вернулся с неутешительными новостями – в городе пожары. Горит в разных местах, горит сильно. Значит, все стало еще хуже, чем было.

– Сударыня, мне нужно отлучиться, – кротко уведомил Пьетро, и Арлетта невольно покосилась на пальцы монашка – четок в них не было. – Поверьте, вы в безопасности, к тому же с вами останется Джанис.

– Не нужно. – Они с Марианной сказали это одновременно. Что-что, а читать мужские взгляды умели обе, и тот, которым обменялись за ужином их спутники, означал: нужен экипаж, значит, будет экипаж. – Уводить лошадей лучше вдвоем.

– Вы правы, – не стал настаивать агнец Создателев, и дамы остались одни.

Обещанные простыни в домишке огородника нашлись, но ложиться было страшно. Кое-как умывшаяся Марианна свернулась калачиком на постели, глядя на слишком дорогой для такой халупы фонарь, вокруг которого уже кружили беспутные бабочки. Удирая из Сэ, Арлетта провела одну ночь в крестьянском доме, но это было другое бегство, и беда тоже была другой.

– Сударыня, – внезапно сказала Марианна, – если с ним что-то… Вы мне скажете?

– Прекрати! – Потерявшая самое дорогое женщина обернулась к той, что только боялась потерять. – Никогда загодя не хорони! Знаю, что трудно, но если хочешь дать Роберу счастье, думай, что он бессмертен, а ты уж как придется.

– Я не смогу не бояться… За него. Но я совру, он не догадается!

– Не надо врать, да с Ро и не выйдет. – Чем бы ее отвлечь? Родственниками. Будущими и, к счастью, уже покойными. – Вот его дед был дуб дубом, пока молнией не шарахнет, не поймет, а как шарахнет, поймет не так. Жозина… Мать Робера свекра ненавидела, а старый болван думал, что невестка ненавидит всех, кроме него, такого великого. Надеюсь, Леворукий ему объяснил, что к чему…

Марианна не ответила, и правильно сделала. Анри-Гийому самое место в могиле, и поминать его, когда все летит в Закат, нечего. Арлетта резко, словно боясь передумать, схватила узел с маской и развернула. Древность спала, и не бликам от фонаря было ее пробудить.

– Спокойной ночи, – пробормотала графиня, вновь закутывая трофей в несчастную шаль.

– Я не поеду в Савиньяк! – выкрикнула за спиной Марианна. – Пока его не увижу…

– Никто никуда не поедет, пока не будет лошадей, – отмахнулась с нарочитой беспечностью Арлетта и вышла в ночь, еще рассеченную на западе грязно-рыжей полоской, по краю которой мазнули льдистой зеленью.

Графиня дошла до яблони, под которой они ужинали, – там еще оставались пресловутые огурцы; повертела один такой в руках и уселась прямо на теплую траву. Она жевала и смотрела на небо, принуждая себя узнавать созвездия. С ее зрением это было непросто, но зеленое око Малой Кошки ярко сияло над самой головой; женщина принялась «пририсовывать» к нему не столь броские звезды и занималась этим, пока над погасшим горизонтом не поднялся алый Фульгат. Арно, смеясь, называл его звездой маршалов… Стрекотали цикады, пролетела летучая мышь. Она могла бы видеть пожары, но нетопыри слепы.

Людей нужно выводить, причем не утром, а прямо сейчас. К этой мысли подталкивали и появившиеся наконец церковники – не больше пары сотен – с рассказом о том, что творилось у Ружского дворца: огромная толпа всякого сброда, барсинцы и примкнувшие к ним солдаты других полков выбили оттуда Мэйталя, причем с большими потерями. Потом пробились южане от Арсенальной и Фабиановой, со сногсшибательной вестью о захвате дворца. Мародеры буквально смели изысканные решетки и растеклись по дворам, дворикам, садам; им никто не мешал, значит, Рокслей ушел.

Зазвенели выбиваемые окна, бросились наутек задержавшиеся слуги. Их даже не ловили – не хотели терять время. Трое поваров выскочили прямиком на южан как были, в белых колпаках. Робер их слушал, пока не явился кто-то из гарнизона с очередной радостью: половина резервного полка дезертировала и присоединилась к мятежникам, центральная часть города опустела, оттуда все кинулись грабить дворец. Где Карваль, никто не знал, где Мевен – тоже, разве что насчет Инголса алат успокоил – законник как раз был в Посольском квартале и ушел с караваном.

– Я должен вывести людей из города, – твердо сказал Робер, – утром может быть поздно.

– Поздно может быть уже сейчас, – «обрадовал» витязь. – У нас слишком много детей и стариков, пешком они далеко не уйдут. По Триумфальной кареты проедут даже в три ряда, но к ней еще нужно пробиться.

– В Старом городе поутихло, – напомнил тоже оказавшийся на полковничьей должности Грейндж, – а за аббатствами? Плохо о тех местах говорят, кто оттуда выбрался.

– Не получится у нас спокойно добраться до ворот Роз, Монсеньор, – вмешался знавший город едва ли не лучше всех Дювье. – Может, прямо к Данару и через Гусиный на тот берег?

– Мосты узкие. – Робер не выдержал, прикрыл-таки глаза ладонями. – С таким обозом и в совсем уж узкие улочки левобережья? Не получится.

– Глауберозе решил идти вдоль Данара до моста Упрямцев, там в Верхний город и на север, но у него меньше народу…

– А если Небесной благодатью? – Дювье смотрел только на Монсеньора. – Совсем близко же! Поуже Триумфальной, конечно, но тоже ничего.

– К воротам Лилий? – Грейндж свел брови. – Пожалуй… В южных кварталах правого берега пока не так шумно.

– Решено. – Иноходец открыл глаза и оглядел свой странный, даже более странный, чем в Эпинэ, совет. – Уходим туда. Грейндж, проверьте, что творится у Перекатного моста. От Благодати до него рукой подать, вдруг все же выйдет уйти левым берегом? Там попросторней, да и окраина недалеко…

– Будет сделано, Монсеньор.

– Жду вас здесь через час. Раньше этот табор все равно не поднять.

– Пойду к людям. – Левий уже стоял, расправляя складки своего одеяния. – Напомню, что спасение наше в нас самих и в готовности нашей протянуть руку ближнему. Или, если угодно, взять к себе в повозку старика или ребенка.

– Хорошо, – согласился Робер и едва не взвыл, ступив на больную ногу. – Идемте вместе…

Бедро болело, словно по нему саданули копытом, но нога слушалась, значит, кости целы. Дювье молодец, что вспомнил о Небесной Благодати. И алат молодец, и церковники с Левием, вместе они выберутся и вытащат беженцев. Ну а потом придется вернуться в это безумие и попробовать с теми солдатами, кто еще остался, как-то все угомонить.

– Сын мой, если ты запамятовал имя нашего алатского друга, то его зовут Карои. Балинт Карои, и ты смело можешь ему доверять.

– Я доверяю, – заверил Эпинэ. – Ваше высокопреосвященство, как такое могло выйти? С чего?

– Сейчас это неважно. Сейчас не важно ничего, кроме повозок и эскорта. Остальное забудь!

– Да, – пообещал Робер, – я забуду.

Глава 6
Бергмарк. Агмштадт
Талиг. Оллария
400 год К. С. Ночь с 7-го на 8-й день Летних Молний

Матери грозит опасность? Пожалуй… Граф Савиньяк не считал, сколько раз за день, вечер и, пожалуй, уже ночь он повторил про себя эти слова, но жизни, а значит, де́ла, это не отменяло. Просто мать, чем бы маршал ни занимался, стояла у окна и, придерживая портьеру, глядела в пустой нохский двор. Нет, рассуждать это не мешало. Рассуждать, разговаривать, обедать, незаметно поправлять маркграфа, именно сегодня вздумавшего обсуждать ор-гаролисскую главу своего труда.

В соответствующих местах Лионель кивал, поливал кабанье мясо ежевичным соусом и объяснял, что командующему дриксенским авангардом должен воздать по заслугам если не глупый Фридрих, то умный маркграф, а материнские руки все теребили и теребили ярко-синюю ткань. Даже если все обойдется, он их не забудет, как не забыл падающие со стола фок Варзов и разбегающиеся по неровному полу грифели. Капитан Савиньяк их собирал, а маршал рассказывал про Борна.

Отцу незачем было ехать к мятежникам, а матери – в столицу, это должен был понять хотя бы Бертрам! Не понял, да и откуда? Что вы говорите, дорогой Вольфганг-Иоганн? Нет, я не считаю верным принижать таланты дриксенских генералов, в том числе и потому, что это уже делает «Неистовый». Не ценя врага, мы не ценим свои победы, поставив же вражеских офицеров выше принца, мы толкаем принца на новые глупости, столь нам полезные…

Обед, обсуждение, послеобеденное вино с шутками и пожеланиями тянулись, тянулись и наконец кончились, как кончается все. Лионель неторопливо отложил расшитую золотыми корабликами салфетку, поцеловал руку Фриды, прошел коридорами, в которых уже зажгли лампы, выслушал просьбу адъютанта, судя по глупому виду, изрядно в кого-то влюбленного, запер дверь и в очередной раз попытался прорваться в Олларию. Без толку – увешанные бергерскими трофеями стены исчезать не желали, а до двора с чертополохом и разбитыми бочками была неделя быстрой скачки. Даже выехав немедленно и загнав десятки лошадей, ничего не изменишь.

Первым про резню узнает Фажетти, погонит курьеров, и те поскачут, везя в сумке теперь уже вчерашний день. Смысла любоваться маской тоже нет, да и связана ли она с видениями? Маршал убрал антик, в сходстве с которым его заподозрили, а заодно и надежду увидеть Олларию. Знай он Карваля, Левия, нынешнего Эпинэ лучше, можно было бы взглянуть их глазами и хоть что-то понять, но близко Ли знал лишь мать, Марианну и Инголса, а они ничего не решали. Бунт, кто бы до него ни довел, давят военные, а следы на державных коврах замывают политики, хотя попадаются и те, кто способен как на первое, так и на второе. В себе Савиньяк не сомневался – мятеж в Эпинэ он погасил бы за пару недель, вот только в Олларии ощущалось нечто особенное, что для начала требовалось понять.

Пропавшие церковники, отсутствующие стражники, горожане, прущие на стены, как вариты на агмские перевалы, «висельники», вздумавшие защищать гнездо эсператистов, трупы без ран, странности с вдовой Арамоны и с ним самим – все это не могло не быть взаимосвязано, но, во имя братца-Леворукого, как?! Допустим, стражников нет, потому что в другом месте еще хуже. Церковная гвардия пошла кому-то на помощь и не смогла вернуться. Объявился новый Авнир, и горожане навязали черные ленточки, но погромщиков никто не вел, в этом Лионель не сомневался! Не было у толпы вожака, в отличие от «висельников»…

А если Джаниса на выручку Нохе погнал Эпинэ или Левий? Чушь. Никакая «Тень» не заставит ворье драться за других, да еще с такой яростью; и никакой Авнир не превратит добропорядочных мещан в обезумевших смертников. Похоже, их можно только убивать, но дошло ли это хотя бы до Карваля и сколько в городе бесноватых? Церковников не тронуло или… тронуло раньше, потому-то их и мало…

– Монсеньор, – адъютант казался сразу смущенным и удивленным, – к вам девица Арамона.

– Пригласите.

Нежданная гостья приглашения дожидаться не стала, но сделать очень милый книксен не забыла. Адъютант, поймав взгляд начальства, вылетел за порог. Галантно скрипнула закрываемая дверь.

– Сударыня, – спросил Савиньяк, – чему обязан столь дивной неожиданностью?

За объяснениями дело не стало.

– Вы хотели видеть капитана Гастаки, – деловито напомнила девица. – Зоя сейчас у мамы.

Половина первого… Ветер донес от Ружского дворца звон курантов, и Роберу стало по-настоящему страшно. Потому что собранный людьми и для людей механизм действовал, отбивая положенное, а сами люди сотнями и тысячами сходили с ума. Картина вообще была жуткой в своей неправильности. Те, кто не свихнулся, бежали из еще недавно спокойного, казалось, уже оправившегося от зимних бед города вместе с остатками гарнизона. Шли и ехали, ожидая удара с крыш, из окон, из переулков и тупиков, вздрагивая при каждом резком звуке.

Скрипели дряхлые рыдваны, ржали и фыркали возбужденные лошади, то и дело принимались плакать дети, но никто не ссорился, не пытался первым пролезть в ворота, не орал, брызгая слюной, на такого же разом лишившегося всего бедолагу. Все шло на удивление гладко, беженцев даже уговаривать не пришлось – люди с какой-то цыплячьей готовностью соглашались следовать за Проэмперадором. Куда сложней было превратить пусть и послушную, но толпу в подобие обоза. Экипажей не хватало, однако детей и пожилых, особенно женщин, как-то рассадили.

– Остальные – пешком, – как заведенные твердили сержанты, проходя по забитому людьми Нижнему парку. – Придерживайтесь за телеги… Все равно поползем не быстрее пеших. Придерживайтесь… пешком… придерживайтесь…

Натруженные сиплые голоса то перекрывали шум воды, то затихали, и тогда говорил, прощался, плакал источник. Уже стемнело, пришлось заняться факелами, потом кто-то умер, и Левий ушел туда, а Робер собрал оставшихся офицеров, чтобы утрясти порядок следования, и это оказалось непросто.

Наконец, ближе к полуночи, отбив еще пару нападений каких-то шаек, разномастный обоз под прикрытием не менее разномастного конвоя пополз прочь из парка.

В авангарде шли надежные, родные, бесценные южане и приданные им в помощь люди Грейнджа. Дювье за время пребывания в столице неплохо ее изучил, но бывший таможенник всяко разбирался в паутине улиц и улочек лучше. Вдоль колонны вытянулись церковники и кавалеристы покойного Халлорана, немногочисленных мушкетеров кучками рассадили по повозкам, хотя куда сейчас стрелять – ночь давно накрыла Олларию набитой страхом периной.

Робер стоял у водопада и смотрел, как мимо удручающе медленно бредут люди с узлами. Дювье уже сворачивал с Родниковой, а последние беженцы лишь тянулись к парковым воротам. Прикрывать «хвост» досталось алатам, они не спорили.

– Сейчас идти сзади не позор, – сказал Карои. – Враг может появиться отовсюду.

– Враг… – повторил Эпинэ, глядя на посла. – Как он получился, этот «враг»? Все было почти хорошо…

– С Изломом породниться – с четырьмя смертями биться, – утешил земляк Матильды. – Вы будете прощаться?

– С кем? – удивился Эпинэ и в тысячный раз понял, что он дурак, причем неблагодарный. Ему раз за разом дарили покой и надежду, он их пил, будто воду, и ничего не понимал. – Простите, я сейчас…

Спуститься к водопаду, подставить лицо мелким брызгам, попросить прощения. Запомнить, как дрожат созвездия в ставшем вторым небом озере. Просто запомнить. Тростники над сонной водою, ты уносишь их сны с собою, плач и стоны да станут песней, ночь умрет, но утро воскреснет; ночь уйдет и проснутся зори, обернутся слезы росою, верь дороге и верь рассвету, ведь еще не кончилось лето…

– Монсеньор, – хрипло взвыли наверху, у скамьи, – его высокопреосвященство в середине колонны! Он вас ждет!

– Иду.

Когда умрет последний из тех, кому Старый парк сегодня дал покой, вода по-прежнему будет падать вниз и петь свои песни, так почему уход кажется предательством, словно ты вновь бросаешь мать? Источник плачет не о тебе и не о себе, он не может иначе, как не могут не шуршать тростники. Это просто натура, как сказал бы какой-нибудь философ, она вечна, она равнодушна и уж точно не боится остаться без тебя. Ты нужен беженцам, а не водопаду!

– Монсеньор! Тут на воротах…

– Сказал же, сейчас!

Зоя вряд ли чего-то соображала, как не соображала сама Луиза, когда едва не утонул Герард. Мертвый капитан топала ногами, мотала головой, со страстью поминая якоря, зубанов и прочие малопонятные мещанкам и придворным дамам вещи. Луиза слушала бушующую – а ведь, причеши ее хорек, подругу! – со смесью обиды и двух жалостей сразу – к Зое и к себе самой. И еще задним числом было очень страшно.

Когда в комнату постучали и на пороге воздвиглась капитан Гастаки, причем в ужасающем виде, госпожа Арамона пребывала в каком-то отупении. У нее ничего не болело, но женщина ощущала себя то ли разваренным горохом, то ли перекисшим тестом. Она даже не успела обрадоваться гостье, потому что Зоя немедленно принялась орать и орала до сих пор, то и дело запахивая грязный разодранный камзол. Из грозных и при этом жалобных воплей явствовало, что Луиза чудом не отправилась прямиком к Арнольду.

– И еще платье!.. – негодовала покойница. – Нашла, в чем к нам идти! И волосы эти твои… Мы, чтоб ты знала, в чем уходим, то и носим, поняла?! У меня длинней не вырастет, а могла ведь не хуже, чем у тебя… У нас вся семья волосатая и носатая. Нос никуда не денешь, а волосы я сдуру чикнула, штанастым назло, а ты вот растишь и растишь. Ему нравится, он мне этими волосами твоими…

Под дверью дико взвыл отпущенный погулять и некстати вернувшийся Маршал. Зоя вздрогнула и заморгала, Луиза бросилась к двери, ухватила растопырившегося кота под брюхо, проволокла через комнату к двери в спальню Селины.

– Сэль! Забери.

Обычно чутко спавшая дочка замешкалась. Луиза, перехватив завывающего зверя за шкирку, распахнула дверь. Спаленка была пуста, но думать о пропаже с котом в руке и бушующим выходцем за спиной капитанша была не в состоянии. Зашвырнув Маршала внутрь, она обернулась к растерзанной Зое и в лоб спросила:

– Тебя что, кошки драли?

– Если бы! – Зоя снова затрясла головой, но как-то осмысленно. – Ободралась, пока к тебе протискивалась. Ты не ушла, узко получилось. Ничего, затянется…

– А пуговицы? – Святая Октавия, ну и ересь же в голову лезет! – Пуговицы совсем потерялись?

– Они тоже будут. – Зоя колыхнула знатной, у Луизы и после родов такой не бывало, грудью. Все верно: с кого шерсть, а с кого – мясо. Арнольда при жизни не на женины косы тянуло, а на чужие задницы. – Не делай так больше! Пока его не отпустишь… Он мой!

– Да кому он нужен? То есть да, он твой навеки. Скажи лучше, куда я чуть не угодила, я же не помню ничего! Стояла, ждала…

– Кого?

– Поговорить надо было о Сэль… Зоя, что со мной было?

– Остывала ты. Попалась сдуру, вот тебя и выжимали. Как лимон, одна шкурка осталась бы. Я уж думала, все, конец нашему счастью, только выдернули тебя как-то. Ну как ты могла, мачту тебе в глотку?! Ведь я же тебе говорила…

– Мама! – донеслось из-за двери сквозь кошачье рычанье. – Мам, мы с господином маршалом к вам.

– Не выпускай его! Тут Зоя.

– Мама, мы к Зое…

Наверное, она окончательно отупела, потому что продолжала выговаривать Сэль за кота, когда та уже втащила в комнату настоящего маршала. За руку втащила!

– Зоя, – доченька на мать даже не глянула, – это граф Савиньяк. Я держу его, чтобы он не уснул. Ему надо с тобой поговорить. С папенькой тоже, но сначала с тобой.

– А ничего так! – Зоя быстро одернула камзол и уставилась на явившегося при полном параде Проэмперадора. – Граф, значит? Ему не понравится, но я попробую… А не выйдет, так и без благословения обойдетесь. Главное – это любовь, дорогие мои…

– Зоя, ты не поняла!

– А чего понимать? И тянуть тоже нечего! Любить – так любить и не бояться своей любви! Чтоб каждый день, каждый миг у вас как последний был, а всех, кто мешает, – к зубаньей матери! Родню, деньги, титулы, сплетни, возню всякую… Есть только вы и ваша любовь! Ясно?

– Капитан Гастаки, – Савиньяк не выпустил руку Селины, ну так он и веревку б не выпустил, если бы на крышу лез, – вы несколько заблуждаетесь на наш счет. Я искал вас, потому что вы требовали спасти Олларию. Вы можете сказать, что для этого нужно? И знаете ли вы, что там сегодня произошло?

– Ох! – Лицо Зои стало грустным и помятым. – Теперь не знаю… Теперь уже ничего. Не так все! Совсем не так…