Текст книги "Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь"

Лионель все еще не спешил. Спешили развозившие письма Проэмперадора гонцы. Савиньяк убил на писанину всю ночь; ложиться, когда небо начинает светлеть, имеет смысл после бала или любовного свидания, в походе подобное исключено. Сон маршал заменил скачкой и купаньем в озерце, достаточно холодном, чтобы разбудить хоть бы и Валмона. Довольный удавшимся утром Грато весело фыркал и оглядывался на хозяина, требуя внимания; Ли откликался – думать лошади никогда ему не мешали, а прямое нарушение одного регентского приказа и отмена другого требовали обдумывания.

Ссоры маршал хотел меньше всего, но госпожа Арамона и ее дочь бросили на весы последний камешек или, если угодно, маску. Куда ее девать, Лионель не представлял, зато он чувствовал, что утратил право на подчинение, и еще ему хватает снов с отцом… Мать должна дожить хотя бы до чьей-нибудь свадьбы и, Леворукий побери, получить подарок Хайнриха!

Когда командующий с еще не просохшими волосами вернулся в палатку, Хейл, Айхенвальд и Вайспферт уже ждали, и лица бергеров были серьезны даже для уроженцев Горной марки. Ли ровным голосом велел садиться.

– Вы ознакомлены с касающимся нашей армии приказом регента, – напомнил маршал. – Я намерен его нарушить. Проэмперадор на вверенной ему территории обладает королевскими полномочиями, следовательно, приказы регента для него не обязательны, но мы не в Надоре, и я не вправе терять время на формальности.

Два генерала и полковник кивнули. Ожидай Ли иного, он обошелся бы без разговора.

– Я принимаю как данность угрозу Олларии и, возможно, прилегающим к ней землям. Сталкиваясь с враждебным неведомым, можно либо молиться, либо драться, при желании с молитвой. Ночью Фажетти выступил к столице, я же намерен сосредоточить наиболее подвижную часть армии на границе Бергмарк и Талига. В Фирзее. Оттуда в сопоставимые сроки можно добраться до Олларии, Старой Придды, дриксенской границы и Марагоны. Для сосредоточения там необходимо всего лишь согласие маркграфа, его я получу, но выступать надо немедленно. Во время моего отсутствия меня заменит генерал Айхенвальд. Господа, вы можете подчиниться моему приказу, а можете сдать командование и отбыть в распоряжение герцога Ноймаринен.

– Я выступаю к Фирзее, – сказал Айхенвальд и пояснил: – Я и полковник Вайспферт с вашего разрешения переговорили с госпожой Арамона. Мы собирались предложить вам повернуть армию на Олларию, но ваше решение, безусловно, удачнее.

– Я в вашем распоряжении, – коротко подтвердил Хейл.

Лионель поднялся.

– Благодарю вас. Причина маневра должна остаться между нами, пусть думают, что мы возвращаемся по приказу регента и присоединимся к действиям против Дриксен. Тем не менее прошу избегать прямой лжи. Теперь вы, Вайспферт. Я переподчиняю вам корпус Кодорни, держите его в кулаке посреди провинции. С Каданы хватит усиленных приграничных патрулей, остальное сделает Хайнрих. С вами отправляется Манрик, необходимые инструкции он получил, а вы при необходимости будете ставить этого господина на причитающееся ему место. Вот письмо Лецке и приказ о производстве вас в генеральское звание. Он вступит в силу, едва вы окажетесь на земле вверенной мне провинции. Войны я не ожидаю, но все мы можем столкнуться с чем-то менее привычным и более опасным. Вы – бергер, должны справиться, но с генеральской перевязью запрещать и вешать удобнее.

– Благодарю, мой маршал. – Вайспферт поклонился с достоинством, но он был взволнован и польщен. – Я обеспечу в Надоре должный порядок.

Лионель кивнул и достал флягу с можжевеловой настойкой, равно ценимой по обе стороны перевалов.

Это было откровенной глупостью – проезжая в окружении эскорта аристократическими кварталами, вглядываться в дома, заборы и прохожих, пытаясь понять, изменилось что-то на улицах или нет. На первый взгляд, все шло как обычно. Встретили несколько патрулей, пропустили карету старухи Фукиано, чуть не задавили выскочившего на дорогу щенка и оказались у дворцовых ворот. С нетерпением ожидавший Монсеньора Карваль выслушал об увеличении в столице воровского поголовья и признался, что ничего не знал. Робера это почти развеселило.

– Пока «гостей» несколько десятков, – утешил он маленького генерала, – и пару-тройку местные уже приголубили. Видимой причины для беспокойства нет.

– Видимой, Монсеньор. Мне хотелось бы понять, что тянет в город чужаков и не отпускает своих. Я прикажу докладывать обо всем, что покажется странным.

– Пусть Дювье проедется до Фрамбуа. Если его потянет назад… Лэйе Астрапэ, лучше я сам!

– Вас, Монсеньор, – Никола позволил себе улыбнуться, – безусловно, потянет.

Робер, не вступая в пререкания, взял шляпу и поднялся. Некоторые вещи другим не поручишь, и отнюдь не из недоверия.

Выезжали через ворота Роз. Камни и камни, но память человеческая намертво прибивает счастье, стыд, боль даже к камням. Через эти ворота покинула свою столицу Катари, через них же ушел Клемент… Эпинэ отвел взгляд от распахнутых тяжеленных створок и стал смотреть вперед. Немногочисленные торговцы проехали утром, но совсем пустынной дорога не была. Отряд то и дело обгонял нагруженные домашним скарбом повозки и хмурых людей с узлами и тачками. Одна семья показалась знакомой, и Робер направил Дракко к едва ползущей телеге. Имени ведшего лошадь мастерового он не помнил, но раскрасневшееся от жары полное лицо ни о чем дурном не напоминало.

– Уходите? – спросил Эпинэ. – Куда?

– В деревню, монсеньор… – слегка растерянно ответил толстяк и утер со лба пот. – Родня там у нас.

– За Кольцо вас не выпустят.

– Зачем за Кольцо? – удивился беженец. – Нам чуток за Фрамбуа. К вечеру доберемся.

– А с чего уходите?

– С чего? – Горожанин покосился на столь же полнотелую супругу, восседавшую в окружении отпрысков на куче тюков. На коленях женщина держала клетку с надсадно орущим попугаем. – Крысы вот сбежали, и вообще… Дом вот оставили, хороший дом, и мастерскую. Растащат вот теперь…

– И пусть, – упрямо, словно продолжая спор, сказала женщина. – Перебьемся! Сил моих не было, монсеньор, ровно кол в горле стоял. Как отъехали, хоть дышать можно…

– Значит, это вы настояли?

– Я… Давно надо было, а мы все тянули.

– Как давно?

– Да с ночи Октавианской, будь она неладна, – подсказал муж. – Соседей жгли, чуть на нас не перекинулось, хорошо, ветер в другую сторону… Вот Марта и заладила, едем да едем, а третьего дня и вовсе уперлась. Ты, говорит, как хочешь, а я детей в охапку и к тетке. Насилу вот уговорил собраться как следует, а за Кольцо мы ни-ни! Знаем. Да и не к кому…

– Вы где жили?

– У Сливовой пристани.

Иноходец кивнул, будто это что-то объясняло, и полез за кошельком. Год назад он отдал бы все, но Проэмперадор, в отличие от Первого маршала мертвовозрожденной Талигойи, деньги считал. Получивший два полновесных старых талла мастер рассыпался в благодарностях, и Робер, чтобы не слушать, пустил Дракко в кентер. Они останавливались и заговаривали с уходящими еще дважды, и никто не смог внятно объяснить, почему именно сейчас сорвался с места.

– Кто его знает, Монсеньор, – подвел итог Никола. – Жизнь в Олларии не сахарная. Не толпой же валят, да и не первые они… Как мы мародерские шайки на дорогах прижали, так и потянулись. Сперва больше было.

– Сколько мы отъехали?

– Хорны три.

– Я ничего не чувствую, а вы?

– Ничего, но мы в любом случае вернемся, нас могут и не держать.

– И все равно доедем до Фрамбуа.

Никола не возражал, хоть и полагал затею бессмысленной тратой времени. Фрамбуа встретил Проэмперадора заколоченными трактирами и собачьим лаем, но пара заведений работала. На вывеске одного из них робко улыбалась девушка, неуловимо напоминавшая юную Катари. Робер покосился на спутника. Тот смотрел на картину, и лицо его было непривычно мягким, почти мечтательным.

– Знаете, Монсеньор, она очень похожа на икону, которую велел сжечь Окделл. Вы так ее и не видели.

– Я посмотрю, – внезапно пообещал Робер. – Все равно придется взять в особняке Алвы некоторые ценности.

Глава 3
Талиг. Оллария
400 год К. С. 5-й день Летних Молний

«Надорские» вепри местами подставляли солнцу отменную бронзу, а местами были заляпаны какой-то дрянью – караулившие опечатанный особняк южане и не думали их чистить. По-хорошему на ворота следовало вернуть воронов, но у Ро не доходили руки, а Росио, где бы и какие бы кошки его ни носили, меченные бывшим оруженосцем заборы тревожили вряд ли.

– Будьте свидетелями, – потребовал толстый мэтр Инголс, переводя взгляд с герцога Эпинэ на графиню Савиньяк и с графини Савиньяк на кучку чиновников тессории. – Я снимаю печати. К сожалению, мы не располагаем даже примерной описью находившихся в доме ценностей.

– У генерала Карваля не было времени, – напомнил Робер.

– Разумеется, – подтвердила графиня.

Мэтр аккуратно срезал печати и вытащил ключи. Скреплявшее их кольцо украшал оправленный в золото карас с накладным, тоже золотым, вепрем. Сбежавший молодой человек не сомневался ни в своем праве на дом, ни в своем праве на месть, ну и на жизнь после содеянного, само собой.

– Сударыня, прошу вас.

– Благодарю, мэтр Инголс.

В просторном вестибюле было прохладно и тихо, черный мрамор пола покрывал тонкий слой пыли, на коврах почти не видной. С высокого постамента пялился еще один вепрь, за его спиной багровело не знавшее побед знамя.

– Тут стояла обсидиановая ваза, – припомнила Арлетта. – Когда из Алвасете приезжала хозяйка, в вазу ставили цветы. Оставаясь одни, мужчины обходились кипарисовыми ветвями.

– Конечно, – спохватился Робер, – вы же знаете дом!

– Я здесь бывала, – уточнила графиня, разглядывая застланную золотистым ковром лестницу и светлые, явно новенькие, перила. У захватившего особняк юнца вкуса было больше, чем у обгальтарившего дворец анакса, и переделки вызывали не смешки, а ярость. Робер это если и не заметил, то почувствовал.

– Альдо добил мальчишку своим подарком. – Проэмперадор почти шептал, чтобы не слышали оставшиеся у двери чиновники. – Я должен был ему объяснить… Заставить, в конце концов!

Мэтр красноречиво, будто в зале суда, возвел глаза к опять-таки новому плафону, готовясь изречь нечто убийственное, но графиня оказалась проворней.

– Ты бы только отнял время у сна и города. – Арлетта уверенно подхватила Ро под руку и повлекла к лестнице. – Мальчик хотел таскать чужой жемчуг и чувствовать себя рыцарем, он таскал и чувствовал. Если благополучие имярек, в том числе и душевное, зависит от того, чтобы дым шел вниз, а дождь вверх, никто, никогда и никакими доводами не убедит его в обратном. – А теперь громко, четко и для всех. – Книги и шпалеры в Олларии сейчас не в цене. Я бы начала с утвари. Помнится, тут одних кубков хватало на полк…

Сын Жозины кивнул, только сын Мирабеллы оказался не промах. Хрусталь и фарфор он не тронул, но золото и серебро исчезли, как и жемчуг, и украшенное драгоценными камнями парадное оружие. Дом оставался богатым, только богатство это в полуразграбленной столице было мертвым. Личные комнаты «радовали» золотистыми и багряными драпировками, столы и бюро казались родными братьями дворцовых, и все это стоило денег. Как и повелительские цепи, линарцы, ливрейные слуги… В Надоре взять было нечего, и потомок святого Алана распродавал чужое, вряд ли представляя его истинную стоимость. А сколько вещей не имело цены, потому что помнило шаги, голоса, улыбки, песни…

Арлетта не видела сожженного Сэ и не так уж часто вспоминала сгинувшие в огне гобелены, но пожар был чище и честней. Сэц-Ариж не спал на простынях Арно и не лопал с тарелок Ли.

В кабинете, в старом кабинете соберано Алваро, ярость покинула берега. Женщина уставилась на очередной гербок, вцепившийся в стену между трофеями Арно… Ее Арно. Она прекрасно помнила эту охоту в горах Ноймаринен: Рудольф и Алваро переглянулись и вручили свои рогатины подросшим сыновьям, но Ли с Эмилем были в Лаик, и Арно с радостью тряхнул стариной… Позже граф Савиньяк обменялся добычей с маркизом Алвасете, а Рудольф поручил головы вепрей заботам чучельника. Кажется, его звали Кнуд.

– Прикажите убрать эти… скалы, – распорядилась графиня и, позабыв, что слуг в доме больше нет, рванула звонок – отвратительно желтый шнур с ослиной кистью на конце. – Ублюдок!

– Только не в юридическом смысле. – Мэтр Инголс оставался невозмутим. – Давайте взглянем на замену ковров и обивки с другой стороны. Могли ли подрядчики обнаружить во время работ тайники? Окделл жаловался на кэналлийцев, якобы разграбивших особняк. Самое ценное, без сомнения, слуги вывезли, и вряд ли это была посуда. Сударыня, вы согласны?

Арлетта подтвердила и нахмурилась. Не то Марсель, не то Росио перед самым отъездом сказал нечто важное. Кажется, все-таки сынок Бертрама… Вспомнить женщина не успела: отчего-то не перекрашенная дверь распахнулась, и взволнованный Сэц-Ариж сообщил о курьере от графа Ариго. Арлетта бездумно протянула руку, адъютант, само собой, не понял и уставился на Ро, тот кивнул.

Два из трех вложенных в знакомый футляр с ощерившимся котом писем в самом деле предназначались графине Савиньяк; на том, что толще, красовалась печать со спрутом. Придд. Приемыш Жермона и враг Арно. Неужели помирились? Любопытство требовало немедленного удовлетворения.

«Сударыня, – почерк Придда, в отличие от покоробившейся от воды бумаги, приближался к идеалу, – я счел необходимым дополнить письмо, которое в ночь перед генеральным сражением написал Вам по просьбе Вашего сына и моего друга. Принявший командование над Западной армией генерал Ариго слишком занят, чтобы подробно рассказать Вам о баталии, и с его разрешения я беру эту обязанность на себя. Прежде всего, позвольте Вас заверить: я в полной мере разделяю уверенность генерала, что Ваш сын…

Арлетта добралась до дивана, села, аккуратно расправив юбки, и вновь поднесла письмо к глазам. Каллиграфически выписанные буквы складывались в не желающие меняться слова: «… разделяю уверенность генерала, что Ваш сын Арно благополучно пережил обрушившееся на сражающиеся армии стихийное бедствие и сейчас находится в Южной Марагоне, от которой мы отделены разлившейся Эйвис, ставшими непроходимыми обширными лугами и армией фельдмаршала Бруно. Представляется совершенно очевидным, что не имеющие возможности воссоединиться с Западной армией офицеры и солдаты, сбиваясь во временные отряды, направляются навстречу армии Эмиля Савиньяка…»

– Сударыня! – Кто-то – Ро! – держал ее за свободную вторую руку. Уже знает… Откуда? Хотя было же третье письмо. – Я… Лэйе Астрапэ, он вернется! Сейчас… Сейчас Жильбер найдет что-нибудь выпить, и я отвезу вас… Куда? В Ноху? Ко мне?

– Что?

– Он вернется! Вы слышите?!

Вдова и мать маршалов спокойно отняла руку.

– Разумеется, вернется. И я не понимаю, почему известие об исчезновении одного из теньентов Западной армии отменяет поиски средств на выплату жалованья гарнизону Олларии.

То, что его бестолковое сочувствие не требуется, Робер понял сразу. Арлетта Савиньяк не желала говорить о пропавшем сыне, и двое мужчин – военный и законник – послушно вызвали ожидавших в вестибюле чиновников и занялись составлением реестра. Один из переписчиков, бывший таможенник, узнал шпалеры с медвежьей охотой, некогда заказанные в Алате Колиньяром. Порфировые вазы принадлежали Фарнэби, а сервиз с леопардами в свое время был изъят у мэтра Капотты в качестве доказательства причастности братьев Ариго к октавианским погромам… Должно быть, Дикон выкупил его, чтобы порадовать Катари.

– Этот дом напоминает скороспелую дважды вдову, – внезапно заметил мэтр Инголс, о котором погруженный в не слишком веселые мысли Эпинэ почти забыл. – Когда женщина, потеряв мужа, спешно выходит замуж за того, кто ревнует к прошлому, а вскоре теряет и нового супруга, она выглядит так же.

Робер вяло удивился нахлынувшей на законника поэтичности. Дикон переделывал дом Ворона в свой пол-осени и зиму, но юг упрямо просвечивал сквозь север, и выглядело это непристойно.

– С этими вещами придется… решать нам.

– Несомненно, – согласился своим обыденным тоном законник. Напоминать об очевидном адвокат считал ниже своего достоинства, а мысль, что не пойманный до сих пор убийца пойман уже не будет, так как встретил либо друга, либо, что вероятней, мародеров, была очевидной.

Опись продолжалась. Мэтр отдавал указания, графиня Савиньяк ровным голосом перечисляла, что некогда хранилось в той или иной комнате. Иноходец оказался достаточно не нужен, чтобы пойти взглянуть на приговоренную к смерти икону, благо церковь запереть никто не удосужился. Церковь, в которой меньше всего думали о Создателе…

Раньше Робер не был уверен в чувствах Ворона, теперь он не сомневался: Алва любил Катари не меньше, чем она его, иначе это святилище было бы невозможно. Дикон не зря велел уничтожить образ женщины, живущей, именно живущей в остановленной гением весне. Очарованный Иноходец не сразу сообразил, что упрямо держащийся в воздухе запах лилий ему не чудится – в вазе на самом деле жили белые цветы. Кто их пронес в опечатанный дом, Эпинэ не представлял, разве что наслушавшийся Карваля Сэц-Ариж. Или сам Никола? Нет, не станет Карваль снимать свои же печати, чтобы вознести молитву чужой святой или своей королеве. Значит, Жильбер не просто так запыхался. Прежде чем передать письма, адъютант забежал в церковь, а прежде чем войти в дом, побывал в Старом парке…

Мысли о Сэц-Ариже потянули мысли о жалованье, которое на следующей неделе нужно во что бы то ни стало выплатить. Взимаемых с торговцев и мастеров налогов с пошлинами не хватало даже на городские нужды, оставалось пустить в оборот какие-нибудь ценности, но Катарина и так заложила почти все, что могла, оставив лишь то, что разбазариванию не подлежало. Никола заговорил о том, что в столице все еще немало богатых домов и богатых семей, и тут мэтр Инголс напомнил, что соберано Алваро в свое время содержал не один гарнизон, а всю армию Талига. Робер бросился за советом к графине, и та нашла идею превосходной.

– Алва полагают это одной из обязанностей Первого маршала, – сообщила она, – а в обязанности регента входит оплата самых неотложных долгов.

Мысль казалась отличнейшей, кто же знал, что они найдут не золото, а ковры и хрусталь. И еще икону… Робер еще раз всмотрелся в грустные, невозможно синие глаза сестры, не выдержал, опустил взгляд и… обнаружил то, за чем они, собственно говоря, и явились. Это было ужасно, потому что ноги Октавии-Катарины тонули в усыпанной бриллиантовой росой траве, а к голубому платью льнули сапфировые незабудки. Гарнизон получит свои деньги, если ограбить Катари!

Робер не задумывался, во что он верит и верит ли, но церковные воры были отвратительны. Даже Альдо разрушал, но не грабил, правда, у Октавии из Старого парка было нечего взять, кроме красоты.

– Уходи, – тихо сказал женский голос за спиной, – уходи к своим цветам… Алое к алому… Жизнь к жизни…

Эпинэ обернулся. Сестра теребила светлую косу возле вазы с лилиями. Тень чужой любви? Печаль уцелевшей в полдень тени? Не считай свою боль несчастьем, предоставь ненастье ненастью, раздели печали немногих, уходя по иной дороге…

– Катари!

– Уходи. – Свет зеленых глаз, мерцанье жемчуга, шум листвы, странный, что-то напоминающий шорох. Ветер в тростниках? Здесь?

– Здесь ничего нет и не будет, но мы будем там, я и ты… Долго, очень долго. Уходи…

Женщина, подобрав платье, пошла, точно поплыла к себе нарисованной. Сверкнули алмазные росы, где-то зажурчал ручей.

– Катари, твой сын жив! Его назвали Октавием…

Улыбка. Бред. Сон наяву. Голубизна и зелень, сонные лилии и плачущие маки, блеск драгоценных камней, свет живой росы. Ты вдыхаешь печаль понсоньи, ты не видишь, не ждешь, не помнишь, под ногами хрустнули стебли дальним эхом песни последней. Ждет луна и устали звезды, поздно звать и не верить поздно, лунной тиной брезгует море, жизнь со смертью уже не спорят. Рассыпается прахом время, серой пылью летят мгновенья… Жгучей, мертвой, последней пылью… Пыль… Она скрипит на зубах, забивает глаза и горло, но если больше нечем, придется дышать ею!

– Странно, откуда здесь лилии? – Там, где стояла Катари, по-кошачьи щурится другая женщина. Темноволосая и не слишком молодая. – Последний раз я видела такие в Рафиано.

– Они растут в Старом парке. – Робер протер глаза, будто их в самом деле запорошило. – Я сам видел… Эти сапфиры… Если они настоящие, мы нашли что искали, но как их взять у Катари?

– У Катари? – Арлетта сощурилась еще сильнее. – Раньше я сходства не замечала, но ты, пожалуй, прав…

– Вы ее видели? Я про икону!

– Конечно. Домовая церковь Алва традиционно посвящена Октавии, как и домовая церковь Олларов. Франциск не великий, не зная, как еще выразить любовь к супруге, поменял прапрабабкино лицо на Алисино, а розу в ее руке украсил рубинами. Соберано Алваро ответил с присущим ему изяществом. Похоже, эти сапфиры ускорили развязку.

– Так это сделал не Рокэ?!

– Разумеется, нет. Соберано привыкли платить за Талиг. Гарнизоном, хоть бы и столичным, больше, гарнизоном меньше…

– Хорошо, – с трудом произнес Робер, – мы возьмем камни.

– Погоди. – Теперь графиня смотрела вниз. – Откуда здесь плащ?

Плащ? В самом деле… Старый, вернее старинный, плащ лежит на ступенях мертвой птицей.

– Дик говорил, на нем лежал меч Раканов…

– Закатные твари! – с чувством произнесла графиня. – Какая же я тупица!