Текст книги "Несравненное право"

Глава 2

2229 год от В. И. 17–19-й день месяца Медведя

Запретные земли. Ларги

Нижняя Арция. Олецька

Пантана. Убежище

Арция. Мунтский тракт

1

Странное все же это место, Ларги, – ровное как стол, заросшее высокой травой. Лишь кое-где, свидетельствуя о наличии родника или озера, маячат небольшие рощицы. И никого. Ни чудовищ, ни людей… Похоже, горы эти на самом деле Последние, за ними – пустота. Случись что, соплеменникам Уррика и Кризы будет куда отступить, это отчего-то радовало.

О гоблинах, хоть они и сражались на стороне Годоя, Роман Ясный при всем желании не мог думать как о врагах, вот если б первой оторвавшейся от безликого бурого моря каплей стал не Уррик, а жрец-старейшина, мечтавший проливать на алтарях чужую кровь… Тогда бы все осталось, как заповедано от века: эльфы – Добро и Свет, гоблины – Ночь и Тьма, а люди – как получится, хотя все равно нет, потому что в жилах Эанке текла та же кровь, что и в его собственных. Нарвись тот же Уррик на сестру и выживи, он бы теперь объяснял соплеменникам, что на Светорожденных негде ставить клейма и правы те, кто готов на все, лишь бы эта зараза не оскверняла Подзвездное… Подзвездное гоблинов, трижды светлые Звезды эльфов и война, в которую вновь втравливают и тех, и других. Бред.

Рамиэрль мысленно отмахнулся от встающей перед глазами картины, запретив себе уподобляться Жану-Флорентину. Добро и зло – это потом, а для начала свяжем в единое целое то, что поддается объяснению. Итак, он шел к месту Силы, повторяя дорогу Эрасти. С Эрасти была Циала. Она вернулась, Проклятый – нет. Значит, в ту пору там был проход, который стерве в рубинах удалось закрыть. Видимо, это возможно лишь снаружи, иначе Церна выбрался бы, так что веретено завертелось позднее. Светозарные к нему отношения не имеют, равно как и его, Романа, соплеменники. Прежние хозяева Тарры, уничтоженные пришельцами, – тем более. Остается зло, про которое щебетала Криза. Зло, выползшее из своей берлоги и готовящееся к Последней битве. Выходит, Церна для него опасен?

Знаний Рамиэрля хватало, чтобы оценить, какие чудовищные силы пошли в ход, чтобы смять в отвратительный ком разъединенные навеки небо и землю, живое и мертвое. Поверить в то, что женщина-Архипастырь сотворила подобное и ушла живой, либер не мог. Циала не была магом, иначе не умерла бы старухой. Утратила дар? Тоже нет. Бывший маг не станет наслаждаться властью над жалкими смертными, даже не пытаясь продлить свои дни. Нет, Циала не имеет никакого отношения к тому, с чем он столкнулся…

Другой на месте Романа Ясного, столкнувшись с мощью врага, уверовал бы в неизбежность поражения, а либер, убедившись в невозможности освобождения Эрасти, слегка успокоился. Конечно, собранное в складки безумие впечатляет, но тот, кто все это устроил, боится возвращения Проклятого почище любого клирика, а значит, и на него есть управа. Эрасти был сильным, наверное, самым сильным после Исхода Светозарных магом, а те, кто распоряжался его наследством, отдали меченную тройным вензелем шкатулку Рене. Избраннику Тахены. Избраннику темных, сам Церна начинал с меньшего.

Рамиэрль шел к реке и думал о том, что ему предстоит. Степь еще доцветала, а Криза еще ждала. Совесть требовала пойти другой дорогой, чтобы орка, прождав условленное время, вернулась домой. Хватит того, что в эту беду впутана Геро, но Эстель Оскору от бури не укрыть, а Кризу еще не опалило. Для нее лучше уйти, для дела – ее нельзя отпускать. Что значит покой и даже жизнь горной девчонки, сотни горных девчонок, в сравнении с тем, что сотворит Ройгу? Со всеми сотворит. Либер усмехнулся, вспомнив свою почти ссору с Лупе. Сейчас Лупе сидела внутри его и убеждала свернуть, переплыть реку в другом месте, но разведчик опять победил. Криза в горах была нужна, а он должен найти слишком много ответов.

Сколько на самом деле гоблинов, все ли они на стороне Годоя и кто еще может прийти на помощь тарскийцу? Что произошло с Уанном и Преступившими? Что означал магический всплеск, который он почуял осенью? Есть ли здесь, в Последних горах, у Белого Оленя лежбища или он обитает в Тарске? Было и что-то еще, не дающее покоя. Роман прекрасно знал это чувство и шел на его зов. Именно так он находил самое важное, найдет и сейчас, как нашел перстень Проклятого и Темную звезду.

2

– Я не могу вести войско по болоту, – с достоинством ответил Михай Годой. – Пока идут дожди, ни я, ни арцийцы не сдвинемся с места.

– Наполни Чашу, – потребовал двойник, – мы ударим по Горде, и дожди прекратятся. Разве ты не понял, в чем причина дождей? Они льют лишь у тебя на пути.

Да, об этом он не подумал. Дожди его не волновали, так как он встал как раз на перекрестье дорог на Мунт и Гверганду, и поди докажи, что он замыслил предательство. Если б не эти проклятые Жнецы, режущие арцийских крестьян, словно собственных кур. Чего удивляться, что они нарвались?! Арция, хоть и Нижняя, все равно империя, а в империи от нобилей не продохнуть. Удачно вышло, что тревогу забил опальный принц. Бернар удавится, но не поверит, вернее, замнет, и все же… Все же за этими свиньями пришлось убирать: устранять возможных свидетелей, взнуздывать арцийского посла, который, хоть и был пьян, мог вспомнить ввалившегося к регенту старшего Жнеца…

Господин Шаддур прав, дожди эти неспроста, но кто в этом виноват? Применять магию Ройгу за Гордой опасно, а его вынудили это сделать: граф Койла не крестьянин, которого убил и забыл, он нужен живым и разговорчивым. Еще повезло, что граф настолько слабее Гардани, хотя, застань Михай «Серебряного» врасплох, все могло пойти иначе. Таянец ждал удара, арциец – нет, и попался. И тут же начался этот потоп!

Силы, призванные сдерживать Ройгу, проснулись. Еще один довод в пользу того, что мушкеты и шпаги надежней неведомого.

– Я жду ответа! – напомнил о себе металлический поднос, с которого Годой, почувствовав зов, сбросил фрукты. – Наполни Чашу, и мы остановим дождь. Мы требуем именем Его.

– Послезавтра.

– Ты не спешишь.

– Зато спешите вы. Завтра. Но Жнецов в Арции до конца войны не будет.

– Ты не смеешь ставить нам условия.

– Условия ставит тот, кто прокладывает путь. Я вам нужнее, чем вы мне. Вы будете ждать.

– До послезавтра. И не часом долее.

Сперва исчез туман, потом у отражения прорезались глаза, затем за спиной двойника показалась стена с окном. Годой нагнулся, собрал раскатившиеся прошлогодние яблоки – когда он станет императором, во дворце будут только хаонгские фрукты! – и аккуратно сложил на вновь ставший утварью поднос. Шаддур еще не скоро поймет свое место, но шаг сделан, хотя Чашу и придется наполнить. Ровно настолько, чтобы прекратить ненастье. И все! Пусть развлекаются во Фронтере, на эландской границе, да хоть бы и в Гелани! Но без него. Он не желает рисковать, пока не наденет императорскую корону и не получит назад свою дочь, а потом… Потом император Михай решит, кем ему стать – повелителем ройгианцев или их победителем.

3

Опал перебирал точеными ногами и встряхивал роскошной серебряной гривой в ожидании царственного седока. Повелители Лебедей ездили только на снежно-белых лошадях. Эмзар помнил отца и мать верхами и приближавшегося к ним Ларрэна Лунного на серебристо-сером жеребце. Они просто говорили, а Эмзар, тогда совсем ребенок, разглядывал золотоволосого гостя.

Астени был одно лицо с отцом, со своим настоящим отцом, не это ли стало истинной причиной Войны Монстров, вернее, ее страшного конца? Отец не поднял руку на чужого сына, он сжег жизни тех, кто со временем мог понять – этот сын чужой, – и сгорел сам. С тех пор Лебеди не знали войн. До сегодняшнего дня.

Местоблюститель легко вскочил в седло, и конь, почуяв хозяйскую руку, затанцевал, радуясь предстоящей скачке. Снежное Крыло тронул выбившиеся из-под серебристого шлема волосы и, наклонившись, поцеловал в лоб юного Ариэна, призванного в отсутствие воинов хранить Лебединый чертог и надзирать за жизнью клана. Клана! В Убежище остается едва ли пять десятков женщин и несколько юношей, которым Эмзар своей властью запретил идти в бой.

Сам он последние месяцы жил, словно во сне. После смерти брата, о которой не знал никто, кроме Нанниэли и Клэра, местоблюстителя ни разу не видели улыбающимся или говорящим о чем-то, кроме насущных дел. Об Астене он не упоминал. Об Эанке тоже. По крайней мере, при всех. Единственным наперсником Эмзара оставался Клэр, но о чем беседовали эти двое, не знал никто.

После ухода Фэриэна власть Эмзара стала абсолютной. Его слово было столь же непреложным законом, как некогда слово его венценосных предков. Снежное Крыло заставил своих немногочисленных подданных готовиться к войне и походу, и они подчинились. Когда же, исчезнув из Убежища на несколько дней, принц-Лебедь велел собрать Большой совет, все поняли: началось. Что именно, Светорожденные еще не знали, но то, что прежняя, спокойная, как сон или смерть, жизнь закончена, чувствовали все. Совета ждали с опаской и тайным нетерпением, отрешившись от журчащих ручьев и буйного весеннего цветения.

Совет открылся в ночь, когда луна соединилась с голубой Аденой, встав против красной Волчьей звезды, смешавшей свои лучи с солнцем. Поляна у Темного пруда в саду местоблюстителя вмещала более тысячи Лебедей, но была полна едва ли на треть. И все равно подобного сбора не случалось со времен Войны Монстров! И с того же времени клан Лебедя обходился без повелителя. Теперь же в сверкании лунного серебра Светорожденным явился владыка.

Плечи Эмзара облегала легкая переливчатая кольчуга, поверх которой был надет нагрудник с изображением лебедя. Голову принца венчала отцовская корона, в левой, согнутой руке он нес шлем, увенчанный перьями, столь же белоснежными, как и заколотый алмазной фибулой плащ. За Эмзаром шел облаченный в парадные доспехи Клэр. Золото перьев и плаща говорило о верности навеки ушедшему и невозможности возрождения. Осенние рыцари не искали гибели и не боялись ее, они шли вперед, в самую гущу схватки, в надежде обрести свободу. Порой траур длился веками: смерть часто отвращает свое лицо от тех, кто потерял все, что ему дорого.

Эмзар еще не начал говорить, а его подданные уже жаждали окунуться в полузабытую или, для выросших в Убежище, незнакомую стихию боя, услышать зов труб и нетерпеливое ржанье коней, способных обогнать ветер. И когда местоблюститель, нет – король объявил, что они выступают на помощь эландскому герцогу, никто не удивился. И никто не отказался.

Лебеди слушали вождя, и в их крови поднималось древнее пламя, которое они почитали давно погасшим. Века покоя и добровольного изгнания не смогли стереть память о прежнем величии, о том, что их народ почитал себя заступником добра, самими Светозарными поставленным хранить миры от посягательства Тьмы. И теперь, когда поход и битва стали неизбежными, Светорожденные вспомнили, кто они есть.

Самым трудным оказалось то, о чем никто не думал. В Убежище оставались те, кто не годился для боя. С ними надо было проститься, и их надо было защитить, потому сборы и затянулись. Но теперь позади и это. Взлетая в седло, Эмзар понял, что все, чем жили Светорожденные до сего дня, ушло навсегда. Он не знал, не мог знать, какой станет новая жизнь и сколько веков, лет или дней она продлится. Не мог и не желал.

Эмзар Снежное Крыло, король Лебедей… Нет! Король всех эльфов Тарры тронул коня и, не оглядываясь, выехал на широкую тропу, ведшую к болотам. Сегодня тонконогие, быстрые как ветер кони пойдут по непролазным топям, как по мощенным мрамором площадям разрушенных и забытых городов. Им надо спешить, для них нет обратной дороги, а значит, они свободны. Да, Светорожденных осталось немного, но эльфийская магия кое-что значит в этом мире; они схлестнутся с порождениями тумана, дав Тарре шанс на победу в этой немыслимой войне.

Несколько сотен всадников и всадниц в сверкающих доспехах пронеслись над зеленеющими трясинами и растаяли, как прекрасный сон, который избранные смертные видят однажды в юности, чтобы потом всю жизнь тосковать по несбывшемуся.

4

Феликс понимал, что чувствовать себя счастливым в такое время – верх глупости, но внутри Архипастыря все пело. Сомнения, бесконечные споры, в которых вязнешь, как в болоте, недоговорки и отговорки остались позади. Впереди был враг, за спиной – армия, не такая сильная, как хотелось бы, но и не слабая. Все стало ясно, и бывший рыцарь чувствовал себя среди своих и на своем месте.

Вновь ощущать конский бег и тяжесть оружия, глотать дорожную пыль, не думать, соответствует ли каждый твой шаг или слово канонам, записанным тогда, когда не родился даже дед твоего отца… Как же это было восхитительно!

Феликс только теперь понял, насколько он устал. Глупец, он искал в Церкви забвения и покоя, а нашел интриги и заботы. Если б не Филипп, калека-рыцарь вряд ли выдержал бы послушничество и вернулся бы в мир, но что сделано, то сделано. Флориан Остергази был создан для служения, и он служил сперва Эллари, затем – Филиппу, и служение это потребовало почти невозможного. То, о чем мечтал Амброзий, для Феликса стало кошмаром. То, что пугало до дрожи конклав, бывшему рыцарю казалось естественным, как день или ветер. Сомнения остались позади, он там и с теми, с кем должен, а зеленое знамя Церкви – это просто консигна, под которой нужно победить.

Архипастырь припомнил их уход из Кантиски. Он был прав, когда назвал имя своего преемника, поразив в самое сердце большинство недоброжелателей. Иоахиммиус с вечноцветущим посохом – это даже опасней исцеленного рыцаря, а значит, интриговать против него, Феликса, бесполезно. Иоахиммиус Кантисский добр, но не слаб. Он позаботится о том, чтобы предатели, если они обозначатся, обрели утешение в объятиях Скорбящих братьев… Архипастырь покачал головой; он понимал, что Церкви без Скорбящих не обойтись, но все же божеского в тайном сыске не было ничего. Скорей уж наоборот… К Проклятому такие рассуждения! Сейчас главное – разбить Годоя.

Они успевали. Вопреки глупости Базилека, ныне умоляющего о помощи. Все, как и Феликс, понимали, что полосующие Нижнюю Арцию дожди, вынудившие узурпатора застрять в Олецьке, – чудо. Правда, за это чудо глава Церкви Единой и Единственной менее всего был склонен благодарить Триединого. Скорее уж тех, к кому он посылал Саррижа, или же какие-то другие силы, все еще обретающиеся в этом мире и не равнодушные к его судьбе.

Негаданная отсрочка позволила хоть немного наверстать упущенное. Каким бы сильным ни был Годой, справиться с объединенными силами Арции и Церкви ему будет непросто. Что ж, скоро все встанет на свои места. Сколько же лет он не видел Сезара и Франциска? С самой Авиры… Как быстро течет время, и как прихотливо изворачивается судьба. Они расстались навсегда, чтобы вновь встать плечом к плечу; тогда в их руках были лишь собственные шпаги, сейчас их шпагами стали тысячи чужих жизней…

Глава 3

2229 год от В. И. 21–22-й день месяца Медведя

Нижняя Арция. Олецька

Арция. Мунт

Эланд. Идакона

1

Со двора тянуло сыростью, и Уррик, законно гордившийся своим умением переносить как тепло, так и холод, неожиданно для самого себя зябко передернул плечами. Служба есть служба, и два десятка гоблинов заняли привычные места на галерее дюза. Олецькое заключение выматывало даже сильней прогулок по арцийским дорогам, тогда они хотя бы не глядели неделями на одни и те же мокрые крыши.

Утром регент просил Триединого прекратить дождь. Молебен подзатянулся; высокие гости и монахи устали, так что к полудню дюз затих, только колокол отбивал каждый час. Тяжелые тучи не делали разницы между днем и вечером, время тянулось невыносимо медленно. Странно, но на сердце Уррика кто-то словно положил тяжелый камень. Даже не камень, а кусок грязного подтаявшего льда. Никогда еще гоблин так страстно не ждал смены, хотя этот напоенный запахами жасмина и мокрой земли день ничем не отличался от вереницы предыдущих. Было тихо. Даже воробьи – и те попрятались, измученные затянувшимся ненастьем. Впрочем, воробей – птица вольная, он сам решает, где ему копошиться и когда чирикать.

Если бы только небо очистилось! Уррику отчего-то неистово хотелось увидеть солнце, луну, звезды… В эту пору особенно хорошо видны четырнадцать белых звезд, в горах называемых Косами Инты, а здесь – Сиреной, но тяжелые низкие облака закрывали даже солнце. Обычное, в сущности, дело, но гоблин с трудом сохранял спокойствие, ему отчего-то хотелось закричать в голос, зажечь факелы, поднять людей. В довершение всего с реки потянуло туманом – дело во время ливня невозможное!

Жители Олецьки забились под крыши, дрожа от промозглого, небывалого в месяце Медведя холода, но огонь в печах отчего-то не желал разгораться. До обеда оставалось совсем немного, когда двери келий, отведенных Михаю Годою и его спутникам, распахнулись, и на галерею одновременно вышли регент, угловатый человек, тот самый, за которым гнались арцийские всадники, и два тарскийца-телохранителя, причем все они были облачены не в свою обычную одежду, а в светло-серые хламиды, поверх которых болтались нагрудные украшения в виде серебристого диска с каким-то рисунком.

Годой подошел вплотную к Уррику и его людям и поочередно взглянул всем в глаза.

– Вы знаете, что должны повиноваться. – Гоблины согласно наклонили головы – конечно же, они знали, они один раз присягнули, и этого вполне достаточно. Регент, похоже, остался доволен. – Сегодня я делаю первый шаг к возвращению тех, кого вы ждете. Идите и помогайте!

Помощь, впрочем, не потребовалась. Ни настоятель, ни его монахи, ни тем более несколько человек заключенных – так, всякая мелочь, сельские знахари и знахаришки – не сопротивлялись, направиляясь в храм. Они были первыми, но не последними. Пришел эркард с женой и многочисленными детьми – от шестнадцати до четырех годов, заспанные нобили, торговцы, ремесленники… Храм, и так не очень вместительный, был забит до отказа. Затем привели двух девушек…

2

Эстель Оскора

Наконец-то в Идакону пришла настоящая весна. Разумеется, она была не первой в моей жизни, но такого буйного, отчаянного цветения я не видела никогда. Если нам и в самом деле грозил конец света, то природа это чуяла и напоследок бушевала, как могла, словно доказывая: этот мир стоит того, чтобы драться за него до последнего.

Умом я, конечно, понимала, что солнце и безоблачное небо приближают войну, а бесконечные дожди, размывающие дороги, были бы счастьем, но это умом, а душа моя захмелела от солнца и запаха цветущей черемухи, которая здесь росла повсюду, как в Тарске барбарис, а в Таяне жимолость и жасмин. Зато маринеры на весеннюю приманку не клюнули. Они носились по Идаконе с озабоченными лицами, забывая то поесть, то поспать, или с таинственным видом запирались в Башне Альбатроса, или бренчали железом на оружейных площадках, где «Серебряные» учили эландцев пешему сухопутному бою.

Мне на этом мужском празднике жизни места не находилось. Нет, эландцы относились ко мне хорошо, это мне с ними было тяжело. Приходилось постоянно помнить, что я покорна, перепугана и оплакиваю принца Стефана. Пока мне удавалось себя не выдать, но как же это было муторно! Лгать тем, кто тебе верит и хочет помочь, вообще отвратительно, а я к тому же была по уши влюблена. Весна меня завертела и понесла, как поток несет брошенную в него ветку, хорошо хоть Рене было не до меня, иначе б я опозорилась окончательно.

Разместили меня в герцогском дворце, но хозяина я видела нечасто – он уходил и приходил затемно. Адмирала проще было встретить в порту или в Скальном городе, где он с неизменным белобрысым аюдантом носился вверх и вниз по бесконечным лестницам, заменяющим здесь улицы.

Если наши пути пересекались, Рене приветливо улыбался и тут же обо мне забывал. Я же в своем безумии дошла до того, что самая мимолетная встреча заряжала меня радостью на целый день. Вот и сегодня, столкнувшись с Арроем и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, я пребывала в самом радужном расположении духа… Все было чудесно, пока в ноздри мне не ударил запах дыма, нет, не дыма – дымов. Отвратительная вонь какого-то зелья мешалась с церковным курениями. Мне чудился дождь, в котором тонут крики, вкрадчивый шепот, тупое бормотанье, словно рядом уселся безумец и пересчитывает невидимые монеты.

Все это казалось пронзительно настоящим, стоило зажмуриться, и я бы не усомнилась, что каким-то чудом оказалась в забитом сумасшедшими храме. Но глаза твердили: я по-прежнему в Идаконе у Башни Альбатроса.

Деловито снующие маринеры ничего не чувствовали, я же, оглушенная накатившей на меня волной звуков и запахов, не справилась со своим лицом. Кто-то высокий и сероглазый с удивлением на меня уставился, и я поторопилась напустить на себя равнодушный вид. Мне это удалось, тем более то, что на меня внезапно нахлынуло, столь же внезапно и отступило, оставив горький осадок и убежденность, что случилось что-то очень плохое…

3

Мунт не окружали стены, вернее, стена имелась, но столица выросла из нее, как ребенок вырастает из старой одежды. Сначала за пределы города перебрались самые бедные, затем самые богатые, которые, не забывая своих особняков вблизи от императорского дворца, обзаводились виллами в предместьях. Врага в Центральной Арции не видели несколько веков, а немногочисленные разбойники предпочитали держаться от столицы подальше, так что опасаться было некого. Но ворота в старой, построенной еще при Анхеле стене, давным-давно оказавшейся в центре города, прилежно закрывали ночью и отпирали ранним утром.

Было ли это данью традиции, которую должна чтить любая уважающая себя держава, или же у императоров были свои причины содержать приворотную стражу, но попасть в Старый город без «золотого ключика» ночью было непросто. Стражники давно превратили приворотное стояние в источник дохода, так как подгулявшие нобили, особенно теплыми ночами, обожали ездить туда-сюда, пополняя кошели караульщиков. Однако в эту ночь им пришлось толкать тяжелые створки бесплатно. Причем дважды.

Первым в Кантисские ворота властно постучал высокий человек в черно-зеленых одеяниях храмового воина. С такого ничего, кроме оплеухи, не получишь, и заспанный страж приналег на ворот, поднимая решетку, – нужно было пропустить карету легата с эскортом. Второй гость заявился к Гаэльзским воротам и тоже был пропущен без задержки – пропуск, подписанный маршалом, свое дело сделал.

Так в империю вступила война, о которой до этого болтали как о чем-то далеком и нестрашном. Разве мог кто-нибудь угрожать великой Арции?! Ну, калифы еще туда-сюда, но и те предпочитали пакостить на юге. Эландские маринеры, случалось, трепали торговые суда, но с этим свыклись: тягаться на море с идаконцами было занятием безнадежным, да и вред, наносимый ими, уравновешивался их же грызней с атэвами. Но чтобы какие-то Таяна и Тарска угрожали самой Арции! Ха-ха-ха… К вечеру смеялся весь Мунт.

Не смеялись только в резиденции маршала, да еще в домах нобилей и купцов, знавших Таяну не понаслышке и ценивших любезное отечество по заслугам. Так, господин Ле Пуар – глава почтеннейшего кумпанства ростовщиков и держателей обменных и закладных лавок – рассудил, что война списывает слишком много долгов. Мало того, Бернару может прийти в голову в корне порочная мысль вынудить господина Ле Пуара ссудить империи значительную сумму, а затем проиграть войну. Чтобы такого, упаси святая Циала, не случилось, ростовщик с семейством и приличествующей охраной к вечеру отбыл через Ифранские ворота, намереваясь временно обосноваться в Авире и подождать, чем все кончится. Если для Арции все сложится печально, что ж, к югу от Авиры тоже живут. Господин Ле Пуар имел точные сведения, что безбожный калиф купцов и банкиров не притесняет… Дальновидный ростовщик подал пример наиболее трусливым и наиболее расчетливым, остальные же восприняли войну с праведным негодованием и предвкушением триумфа. На площади Анхеля записывали в ополчение, и немало возмущенных предательством тарскийца горожан выстроились в очередь за вожделенным оружием и черно-золотой кокардой. Молодые нобили, сразу же выросшие в своих глазах, горделиво подкручивали усы и то с молодецким, то с томным видом ловили восхищенные взгляды дам. По городу туда-сюда носились всадники. За день было сбито немало зазевавшихся пешеходов, которые и стали первыми жертвами, а ночью младший сынок барона Саброна со товарищи, горя праведным гневом, сжег таверну «Кубок Гелани» и был задержан городской стражей при попытке изнасиловать хозяйку.

4

Фредерик Койла покачивался в седле и лучезарно улыбался. При всем желании согнать с лица отвратительную гримасу он не мог этого сделать. Как не мог остановить коня, выпить вина, что-то сказать, выхватить оружие, убить Михая Годоя или же покончить с собой. Единственное, что оставил графу тарскийский колдун, – это мысли, ведь пока мысль не превратилась в действие, не высказана вслух или не легла на бумагу, нет ничего более бессильного. И Койла думал и вспоминал, вновь и вновь переживая ужасы олецькой ночи. Глаза и уши услужливо впитали в себя все – мольбы и стоны, безумные лица, перекошенные рты… Теперь они будут постоянно преследовать его в той преисподней, которой навеки стала его жизнь.

Он никогда не забудет, как Годой пригласил его и нижнеарцийских нобилей к себе, как на него навалилась свинцовая тяжесть, от которой он на миг потерял сознание, а потом пришел в себя от резкой колющей боли. Лучше бы он не выжил, как не выжили двое из гостей тарскийца, оказавшиеся счастливыми обладателями слабых сердец. Остальные превратились в марионеток, повинующихся любому приказу регента. По этому приказу добряк ре Вэтрон перерезал вены собственному сыну и выпил его кровь, а наследник Зитре поочередно убил двоих братьев и отца. Сам же Фредерик…

Тогда, в палатке, ему и епископу было велено смотреть и улыбаться, а потом пройтись по телам убитых. Графу казалось, что это и есть самое страшное, но затем была Олецька, девушки на алтаре в переполненной церкви и он с епископом, при всех… Клирик, впрочем, не сумел – подвела природа. Годой мог подчинить чужую волю, но не вернуть унесенное временем и строгими постами, так что Койле пришлось заменить старика с доставшейся тому девушкой. Зато епископ помог ему, пронзив обеих странным орудием в виде оленьих рогов. Это нужно было сделать особым образом, чтобы кровь из пробитого тела смешалась на алтаре с кровью, текущей по ногам жертв, и чтобы она текла долго. Человек, хотя вряд ли его можно назвать таким словом, стоявший рядом с регентом, давал четкие указания, что и как делать, и они делали. Затем, перемазанные кровью и раздетые ниже пояса, они отступили, а два тарскийца с лицами идиотов принесли огромную белую свечу и водрузили на оскверненный алтарь. Годой сделал шаг вперед и коснулся пальцем фитиля, вспыхнувшего бледным пламенем. И тотчас смертельным, звериным воем зашлась красивая рыжеволосая женщина, стоявшая у самого портала. Затем к ней присоединились другие. Белый дым, похожий на туман над болотом, окутывал собравшихся, выпивая их разум, их души, их жизни.

Те, кто был отделен от проклятой свечи залитым кровью алтарем, не пострадали. Годой и его помощник произносили какие-то слова на непонятном, но красивом языке. Нараспев, словно читали молитву или стихи. Они продолжали говорить, пока умирали люди, затем остановились. Сразу. Очевидно, заклинание имело силу, только пока жертвы жили.

Тарскиец зевнул, и Фредерик ощутил приказ – пойти, привести себя в порядок, поесть и выйти во двор. И он сделал это! Смыл кровь в келье убитого монаха, деловито привел себя в порядок, не забыв подобрать воротник и ленты в тон апельсиновому колету, съел больше, чем ел обычно, и, улыбаясь, спустился по лестнице. У пояса графа висела шпага, за спиной кинжал, но все попытки вытащить их, чтобы убить чудовищного союзника или хотя бы свести счеты с собственной жизнью, ни к чему не привели. Все с той же блаженной улыбкой он сел на коня и до сих пор едет рядом с тарскийцем, а сзади на своем муле трусит епископ, которому Триединый и аскетическое прошлое помогли не больше, чем Фредерику Койле его владение оружием.