Текст книги "Несравненное право"

Глава 4

2228 год от В. И. 10-й день месяца Звездного Вихря

Таяна. Высокий Замок

Арцийская Фронтера. Вольное село Белый Мост

1

Анна-Илана Годойя сидела на подоконнике, закутавшись в расшитую райскими птицами арцийскую шаль, и слушала, как стучит дождь. Монотонный, сильный шум вызывал дрожь, а нависшие над Геланью тучи, казалось, прятали что-то жуткое. Молодая женщина не могла избавиться от этого ощущения. Не могла, и все!

Она, никого и ничего не боявшаяся, в последние месяцы поняла, что такое страх. Нет, Илана боялась не мужа, не его бледных союзников, не молчаливых стражей-гоблинов. Последних она, пожалуй, даже любила. Она боялась будущего – весны, которая несла войну, неизбежного выбора, который ей предстоял, встречи с Рене и того, что ее может не быть и последним воспоминанием отчаянной горькой любви станет застывшее в голубых глазах презрение.

Если бы не Уррик, было бы совсем одиноко, так как тарскийцам Ланка не верила, а те таянцы, кто, спасая свои жизни и состояния, оставался при дворе, не верили ей. Что нобили, что слуги в глубине души презирали и ненавидели регента и его предательницу-жену. Уж в этом-то Илана не сомневалась. Днем ее это не волновало. Она была высокомерна и смела, а вызвавшие гнев герцогини долго жалели о своей неосторожности. Ночами, оставаясь одна, что в последнее время случалось все чаще, Илана вспоминала Высокий Замок таким, каков он был при отце и братьях, и начинала ненавидеть себя едва ли не сильнее обитателей служебных дворов. Женщина часами просиживала на окне, вглядываясь в тревожную темноту, и думала, думала, думала…

Михай, заставая ее на подоконнике, смеялся, и она смеялась вместе с ним. Искренне, с облегчением. Муж был уверен в себе, так уверен, что страх отступал, но Годой возвращался к своим делам, и все начиналось сначала. За это Илана мужа и ненавидела. Не за братьев, не за обман и даже не за то, что он ее все-таки укротил, раз за разом заставляя дарить то, что сама она предназначала другому. За власть нужно было заплатить, Ланка согласилась и получила, что хотела. Годой был с ней честен, был бы, если б защитил от тоски, если б не пропадал, оставляя ее наедине с дождем. Ланка мстила как могла за эти отлучки, заполняя их ласками гоблина, пока месть не срослась с привязанностью.

Уррик стал ей необходим не как послушное орудие или неутомимый нежный любовник, а как близкое существо, рядом с которым не так холодно. То, что она говорила молодому гоблину, приручая его, оказалось правдой. В полной мере Илана поняла это, когда Уррик вернулся с новостями, главными из которых было дошедшее до Эланда письмо и то, что Гардани жив. Илана всегда любила Шани и не забыла, как тот бросился ее защищать. Если бы она тогда уехала с Лайдой – все могло бы сложиться иначе. Только бы Шандер не узнал про Мариту, про то, как она и Михай…

Женщина раз за разом старалась выбросить из головы эти воспоминания, но они оказались сродни сорняку-ползучнику, который если уж завелся в огороде – пиши пропало. Извести его без магии нельзя.

Мужчины топят страх и недовольство собой в вине и в делах, женщины – в любви. Пылкость, с которой Ланка отвечала на страсть Уррика, возносила гоблина на высочайшую из вершин. Он был слишком счастлив, чтобы рассуждать о грехах или бояться возмездия. Ланка не была столь простосердечна, и все равно она раз за разом открывала потайную дверь, потому что пожертвовать близостью Уррика не могла.

Колокол на ближайшей башне отзвонил четыре. Можно больше не ждать, Михай не придет. Как бы муж ни хотел ее видеть, он никогда не появлялся между четвертым часом и полуночью. В это время тарскиец занимался своими делами, о которых Илана не знала почти ничего. Михай и то ли служившие ему, то ли помыкающие им – она так и не поняла – бледные союзники были слишком сильны, и супруга регента не собиралась вступать в безнадежную схватку. Втравивший ее в политику господин Бо сложил голову в Эланде, сменивший погибшего господин Улло то ли не знал об их с Бо уговоре, то ли умело делал вид, что не знает. Договариваться с новым «капитаном» Ланка не спешила, продолжая надеяться на ответ из Эланда и стараясь забыться в радостях, которые жизнь дарит красивым, молодым и сильным. В десятый день Звездного Вихря самообладание ей изменило.

Анна-Илана чувствовала, что малейший толчок вызовет взрыв, чего допускать не следовало ни в коем случае. Ее будущая победа, а может быть, и сама жизнь зависели от умения молчать. Раньше, когда принцессу одолевали приступы ярости, она носилась верхом по окрестным полям, пока бьющий в лицо ветер не заставлял забыть обиду и почувствовать вкус к жизни. Сейчас этот проверенный способ не годился – разбухшая от ледяных дождей земля не позволяла пустить коня в галоп, да и выбраться из Высокого Замка она не могла. Ее мир сузился до размеров Высокого Замка. Ланка в бешенстве схватила блюдо кангхаонского фарфора и запустила им об стену. Бесценная вещица разлетелась вдребезги. Легче не стало. Женщина топнула ножкой в отороченной темно-рыжим мехом домашней туфельке и задумалась. Что ж, если не выходит ни с поездкой, ни с Урриком, а видеть придворные физиономии нет сил, она может прогуляться по замку. По своему замку. Гоблины – прекрасные стражи, но ни они, ни Годой не родились здесь и не догадывались о тайниках, с детства известных Илане и ее покойным братьям.

Лучше всех замок знали отец и Стефан, но и Ланка владела двумя-тремя секретами, среди которых был не только выход, через который она вывела Уррика, но и дверца в Каминном зале. За дверцей пряталась лестница, обвивавшая широкую каминную трубу и заканчивающаяся небольшой комнаткой без окон в самом верху Рассветной башни. В детстве принцесса частенько укрывалась там от докучливых наставниц, мать не раз делала ей на сей счет строгое внушение, но убежища не раскрывала – женщины семейства Ямборов традиционно блюли ведомые лишь им секреты. Теперь «отошедшая ко сну» жена регента вечерами принимала в тайнике любовника-гоблина, днем же она этим убежищем еще не пользовалась. Желание укрыться от рвущегося в окно дождя перевесило благоразумие.

Михай не отпустил от себя никого из таянских придворных – за исключением обвиненных в измене, – но в Коронных покоях не было никого. Времена, когда любой принятый в замке нобиль чуть ли не запросто входил к королю и принцам, канули в вечность. Нынче в личных комнатах, кроме самого регента с супругой, бывала лишь стража и те, кого Годой приглашал для беседы.

Илана нажала и одновременно повернула в разные стороны две розетки на каминной доске, и одна из панелей отошла, открыв проход. Женщина скользнула внутрь, ее никто не заметил.

Обычно Ланка взлетала по лестнице вверх, сейчас же поднималась медленно, размышляя о том, как объяснить свое отсутствие, если ее все-таки хватятся. Именно поэтому она и услышала приглушенные голоса, один из которых заставил ее вздрогнуть. Говорил Михай. Полгода назад гордая таянка пошла бы своей дорогой, сейчас же она не могла упустить открывшуюся возможность! И как она раньше не догадалась, что ее дорогая лесенка примыкает к бывшему кабинету отца!

Женщина приникла к шершавой стенке. Оказалось, что лучше всего слышно, если присесть на корточки и еще чуть-чуть пригнуться. Это было страшно неудобно, но игра стоила свеч – вслушавшись, она узнала и второй голос, принадлежавший господину Улло.

Собеседники были друг другом недовольны, чего и не пытались скрывать, однако понять, о чем они говорят, Ланка оказалась не в состоянии – оба несли какую-то тарабарщину.

– Прикажете спросить Всадников? – В голосе Михая чувствовались раздражение и сарказм. – Не сомневаюсь, они будут вам рады!

– Прекратите. Если бы вы оставили в покое эту кухонную девку, Он уже был бы среди нас. Не вам укорять нас в том, что псы Горды укрыли проклятого эльфа и вашу дочь.

– След потеряли вы, хотя кто-то заверял, что от Охотников даже кошка не укроется, не то что Темная звезда.

– Мы не приняли в расчет Горду. Не представляю, что разбудило стражей. Но, раз уж это случилось, они должны были уничтожить эльфа.

– Но не уничтожили. Если и другие ваши обещания столь же правдивы, я, пожалуй, обойдусь без вашей помощи. Наполняйте свои чаши сами.

– Вы лжете или нам, или себе. Нужно нечто большее, чем толпа гоблинов, чтобы совладать с Рене Арроем. Один раз вы уже попробовали это сделать.

– Вы тоже.

– Отнюдь нет – мы не ожидали, что он объявится в Идаконе после встречи с вашими людьми, но Аррой не главное. Нам нужна Эстель Оскора. Живая или мертвая.

– Ну так ищите.

– Мы ищем. Она может скрываться в Тахене или Кантиске, но, вероятней всего, ее дружок-эльф потащил ее в свое гнездо.

– Вам, я полагаю, хода туда нет?

– Нет, – признал господин Улло. И добавил: – Пока.

Ноги Ланки затекли, но она продолжала слушать…

2

Вторую неделю Фронтеру полосовали дожди. Жирная плодородная почва размокла, превратившись в отвратительное, чмокающее под ногами месиво, воздух пропитался влагой так, что постели в домах за день становились влажными. День немногим отличался от ночи, а утро от вечера, и если женщины еще пытались делать какую-то работу – ходили за скотиной, пряли, готовили, – то мужчины предпочитали пережидать ненастье в «Белой мальве».

Красотка Гвенда, после смерти своего слишком уж любившего покушать и выпить мужа единолично заправляющая харчевней, позднюю осень любила. Ей нравилось, что у нее собирается почти весь Белый Мост, что никто никуда не спешит, отдавая должное ее стряпне и особенно знаменитой царке, но в этом году Красотке было тревожно.

Да и что может быть хорошего, если по коронному тракту, у которого и вырос Белый Мост, ездят меньше, чем по проселку?! Ни купцов с товарами, ни весельчаков-либеров, ни местных, собравшихся в гости к таянским родственникам, ни таянцев, навещавших своих… Проклятущий Михай никого из Таяны не выпускал, а дураков, готовых лезть к Проклятому в зубы ради смутных барышей, не находилось. Фронтера оказалась медвежьим углом, краем света, причем опасным краем. Про то, что творится за Каючкой, говорили всякое и, как правило, шепотом. Хорошо хоть Кабаньи топи, начинающиеся в половине диа пути, надежно прикрывали село от взбесившегося соседа, зато на тракт Гвенда поглядывала с опаской.

Известно, что кошки чуют землетрясения и заранее покидают опасное место. Кое-кто пошел еще дальше и утверждает, что трактирщики загодя чуют войны и всяческие безобразия и надежно прячут свое добро. Гвенда так и поступила. Друг и покровитель Красотки Рыгор Зимный, то ворча, то посмеиваясь, помогал по ночам перетаскивать в Ласкаву пущу бочонки с царкой и вином, мешки с солью, сундуки со всяческим добром. Вещи побольше да подешевле Гвенда припрятала во дворе, оставив в доме только самое необходимое, а в придачу заставила Рыгора проделать потайной ход из дома в огород и устроить в заборе два тайных лаза. Последнее войт полностью одобрил, но дело было не в выдуманных Гвендой супостатах, а в ныне здравствующей войтихе, не оставляющей попыток поймать благоверного на горячем.

Впрочем, этим дождливым днем Рыгор заявился к коханке через дверь и законно занял – войт как-никак – самое лучшее место. Гвенда со своей всегдашней полуулыбочкой, от которой мужское население Белого Моста с четырнадцати до семидесяти годов бросало то в жар, то в холод, принесла блюдо с холодной свининой, моченые перцы, утренний хлеб и, разумеется, баклагу с царкой. Рыгор с достоинством принял вожделенный сосуд, нацедил себе в малую баклажку и приготовился наслаждаться, однако чарка остановилась, не омочив густых медно-коричневых усов. Дверь «Мальвы» со скрипом растворилась, и на пороге застыла странная фигура.

Мужчина (а это был мужчина) был мокрым с головы до ног, что, в общем-то, никого не удивило, так как хлестало будто из ведра. Странным было другое – человек этого, кажется, не замечал. Глупо помаргивая, он стоял на пороге, забыв закрыть за собой дверь. Сельчане таращились на пришельца, но почему-то молчали.

Говорят, поганые вести метят того, кто их принес. Гости Гвенды не желали слышать ничего дурного и ни о чем не спрашивали. Наступила тишина, которой «Мальва» еще не знала. Только слышалось, как штурмует заклеенное на зиму окно дождь да бьется о стекла не уснувшая по недомыслию муха. Потом кто-то неуверенным голосом пискнул: «Антось!»

Это действительно был Антось Моравик из Укропных Выселок, деревеньки с самой таянской границы. Антось привозил в Мост мед и соты, выпивал чарку-другую в «Мальве» и возвращался назад. Не свой, но и чужим такого не назовешь. Только вот признать в этом взлохмаченном мокром человеке веселого, добродушного Антося было нелегко.

Рыгор вздохнул, понимая, что, как войт, должен взять все в свои руки, и поднялся.

– Входи, Антосю! Чего ж на пороге маяться?

Тот вошел. Как-то боком, затравленно озираясь.

– Что трапылося?

Антось брякнулся на лавку, залпом осушив большую чарку лучшей Гвендиной царки. Не закусывая, налил еще одну, выпил половину и выдохнул:

– Никого нема!

Все переглянулись. Слова казались более чем странными. Как это никого нет? Где?!

Антось допил свою чарку и пояснил:

– В Укропках нема. Все кудысь подевалися. И малые, и взрослые… Никого.

Мало-помалу Рыгор вытянул из бедняги, что тот, несмотря на дождь, отправился в пущу проверить капканы – вдруг какая дичина попадется. Так ли уж ему зайчатина понадобилось, или же невмоготу стало сидеть в хате с женой, славящейся сварливостью на всю Фронтеру, но Антось сбежал в лес, который знал и любил. Проблуждав до темноты, охотник заблудился, чего с ним отродясь не случалось, и заночевал в лесу. Ему посчастливилось встретить дерево с огромным дуплом, где он благополучно проспал всю ночь. Утром сразу же набрел на нужную тропку и поспешил домой, на ходу сочиняя, что соврать хозяйке, так как правдивому рассказу она бы ни в жизнь не поверила. Врать не пришлось – дом оказался пустым. Как и вся деревушка. Добрых две сотни человек пропало, не заперев дверей, не забрав с собой ничего.

Если там и были какие-то следы, то словно бы сошедший с ума дождь все смыл. Ничего не пропало, разве что разом издохли все собаки. Не были убиты, а именно издохли, словно потравили.

Бедный Антось, ничего не соображая и даже не затворив дверей осиротевшей хаты, бросился к ближайшим соседям – на хутор Выстрычку, что лежал в полутора весах от Укропок. То же самое! Неизвестно, что бы стал делать сходящий с ума от ужаса и недоумения Антось, но, на счастье, ему подвернулась отвязавшаяся лошадь, на которую он взобрался и потрусил в Белый Мост, безумно боясь, что и здесь никого не найдет. Вывалив все это, гость выпил еще одну чарку и, ткнувшись лицом в выскобленный дубовый стол, громко захрапел.

– Нехай спит, – решил войт. – Ну, что хто думает?

Думали по-разному, но ничего хорошего. Самым простым было предположение, что Антось повредился в уме или перепил и ему все померещилось. Самым поганым – что все дело в таянской границе. Как бы то ни было, следовало что-то делать, и Рыгор решил съездить и посмотреть. Если Антось прав, остается одно – послать людей в магистрат, пусть выводит к Каючке своих вояк – даром, что ли, этих бездельников кормит вся округа?! А заодно пусть решает, кого тут звать: клирика али стражника.

Про второе свое решение – отправить кого-то тайком в Эланд, как советовал либер Роман, буде случится что-то необычное или гадкое, – Рыгор не сказал. Не время нынче говорить обо всем. И еще подумал, что его Гвенда – не только баба, каких больше нет, но и умница к тому же…

3

Лупе мысленно перебрала содержимое небольшого коврового мешка, в который она сложила лучшие Симоновы зелья и кое-какую одежду. Все имеющиеся в доме деньги женщина честно разделила на две части – одну спрятала в известное только им с деверем место, другую еще раз разделила пополам; половину убрала в нательный пояс, половину – в общую шкатулку для дурака Родольфа, когда тот вернется. Подумала и туда же сунула короткую записку, сообщающую, что уезжает к родным. Симон поймет, а супругу не обязательно. Больше делать было нечего – в доме чисто прибрано, вещи разложены по местам, сундуки и буфеты тщательно заперты. Леопина окинула прощальным взглядом опрятную залку и удивилась своему равнодушию к покидаемому дому. О хате в Белом Мосту она и то жалела больше.

Не было и восьми, но ненастный осенний вечер вполне мог сойти за глубокую ночь. Дождь мерно барабанил по крышам, стучал в окна, словно требуя, чтобы его впустили, ветер с воем носился по притихшим улицам, громыхая всем, что не озаботились как следует закрепить. В такую погоду даже самые ретивые стражники стараются закончить обход побыстрее, чтоб подольше просидеть в теплых караулках. Там, вопреки строжайшему наказу старших по званию, их ждало горячее вино с пряностями, заботливо приготовленное товарищами, рассчитывавшими на ответную услугу, когда придет их черед впустую таскаться по продуваемым проклятым ветром улицам. И в самом деле, кому придет в голову мысль по доброй воле выйти из дому эдаким вечером? На это Лупе и рассчитывала, потому что выйти из города без разрешения не мог никто. Вместе с тем до девяти пополудни ворота держали открытыми – все делавший по-своему регент почему-то помиловал это правило.

Маленькая знахарка собиралась пробраться к воротам и, пустив в ход магию, пройти через них на глазах не только опытных воинов, но и заведшихся в Таяне фискалов. На первый взгляд это попахивало безумием, на второй… Всех, кто имел хоть малейшее отношение к магии, согнали в Высокий Замок. Это заставляло думать, что Михай творит волшбу, о которой никто не должен знать, следовательно, «синяки» Кристаллов Поиска не имеют. Конечно, у Михая есть свои колдуны, но маленькая колдунья рассчитывала, что у ворот им делать нечего.

Женщина еще раз припомнила тщательно выверенную дорогу – подальше от караулок и широких улиц, на которых, несмотря на погоду, трудятся фонарщики. Вроде бы все правильно, она придет к воротам за десятинку до закрытия, проведет пару часов в одном из заброшенных сараев по ту сторону городской стены, перейдет тракт и уйдет в холмы, а к утру дождь смоет все следы.

Дальше Лупе не загадывала, но твердо знала, что не вернется ни в Белый Мост, ни в когда-то родную Мальвани. Начиналась война, и нужно было что-то делать. Чтобы отомстить за Шандера. Чтобы оправдать свое существование. Чтобы не сойти с ума…

Глава 5

2228 год от В. И. 15-й день месяца Звездного Вихря

Пантана. Убежище

1

– Смотрите, окна темной воды на белом кажутся провалами в вечность. Звездный Лебедь! Это зрелище завораживает своей жутковатой, болезненной красотой. – Клэр восторженно обернулся к своим закутанным в меха спутницам и сообщил: – Очень хочется рисовать…

– Так почему бы тебе этим и не заняться? – Герика улыбнулась художнику. – Я где-то читала или слышала, что каждый день неповторим. Завтра все будет пусть немного, но другим. Если желаешь остановить именно это мгновение, берись за дело немедленно.

– Жаль, у меня с собой далеко не все нужные краски… Я собирался сделать пару набросков с вас, милые дамы, а не писать пейзаж.

– Ты начинай, я принесу все, что нужно, – откликнулась Тина, – я знаю, где и что у тебя. Геро, ты со мной?

– Пожалуй, нет, – тарскийка одновременно весело и виновато посмотрела на подругу, – мне бы хотелось посмотреть, как Клэр работает. Когда он меня писал, я боялась пошевелиться, да и смотреть было велено в сторону. Клэр, если, конечно, я не буду мешать…

– Ну что ты, – эльф ласково улыбнулся, – когда я пишу, то не замечаю даже Тину, хотя она почти всегда сидит рядом.

– Решено! – Тина совершенно по-человечески чмокнула мужа в щеку. – Я принесу краски и чего-нибудь поесть. Если Клэр всерьез возьмется за дело, мы не уйдем отсюда до темноты.

Эльфийка тихонько засмеялась и побежала по змеящейся вдоль болота тропинке; ее серебристый плащ скоро скрылся среди густого ивняка.

Клэр устроился на высоком валуне, примостив на колени изящную доску с приколотым к ней белоснежным листом, и принялся за рисунок, то сосредоточенно хмуря брови, то мечтательно улыбаясь. Герика, закутавшись в подаренный Астеном эльфийский плащ, присела рядом, рассеянно следя за рукой художника. Стало необычайно тихо; казалось, пойди сейчас снег, был бы слышен шорох падающих снежинок.

2

Эстель Оскора

Эльфы умели жить; во всяком случае, магия избавляла от кучи мелких неприятностей, сопровождающих нас, людей, от рождения и до смерти. Взять хотя бы эти их плащи, в которых можно спать на снегу, сидеть на замерзших камнях, падать в лужи… Будь на мне лучшая человеческая одежда, за несколько часов на оледеневшей земле я бы окоченела, а так я даже не замечала холода. Клэр тоже. Он самозабвенно рисовал, и на белом листе проступал загадочный серебряный лес, словно бы светящийся изнутри. Это было чудо, и я с детским восторгом наблюдала за его рождением.

Художник действительно не замечал ничего вокруг, я же, с восхищением следя за его руками, думала то об одном, то о другом. Мысли скакали со скоростью и непредсказуемостью белок, вытаскивая на поверхность то хорошее, то плохое, которого тоже хватало.

Как и когда в мое сердце вошла тревога, я не поняла. Дальний лес оставался все тем же просветленно-парящим, небо не уставало переливаться всеми оттенками серебра, которые Клэр прилежно ловил кистью, но ощущение покоя и умиротворения исчезло напрочь. Как отрезало. Наползала сосущая, отвратительная тревога и предчувствие беды. Я честно боролась с собой с четверть часа, но в конце концов не выдержала и окликнула Клэра. Тот обернулся с явной неохотой. Разумеется, молодой художник был воспитан по всем правилам сложнейшего эльфийского этикета, но улыбка на сей раз казалась не милой, а любезной. Да и какой художник потерпит, когда его бесцеремонно выдергивают из мира его фантазий!

Я видела, что Клэру хочется поскорее отделаться от меня и вернуться к картине, но тревога внутри меня трепыхалась с отчаяньем залетевшей в комнату птицы.

– Клэр… – Я почувствовала, как мой голос предательски дрогнул. – Клэр, готовится что-то страшное. Мы… Надо что-то делать!

– Что? – В лучистых серых глазах мелькнуло недоумение. – Ты об этой начинающейся войне или что-то другое?

– Нет, не о войне. – Я готова была проклясть его непонятливость и свое косноязычие. – Здесь что-то будет. Здесь. Сейчас. Я это ясно чувствую!

– Плохо дело! – На сей раз он понял и вскочил. Еще бы, к предчувствиям, снам и прочей дребедени эльфы относились с большим уважением. – С кем и что должно случиться?!

– Знала бы, сказала. – Я отчаянно злилась, но не на Клэра, а на себя, потому что совершенно не представляла, что на меня накатило. Чем-чем, а пророческим даром меня обделили, да и не смахивало то, что со мной творилось, на откровения, как их описывают в священных книжках. Просто сердце давила отвратительная тяжесть, и я не могла думать больше ни о чем. Я честно попробовала осмыслить свои ощущения, но не преуспела.

– Клэр, – наконец объявила я, – я не понимаю, что со мной. Но знаю, что это страшно.

– Хорошо, пойдем. – Художник принялся торопливо собираться. – Расскажем Эмзару или, если он занят, Астени.

Я согласно кивнула. Это было разумным решением, до которого я могла бы дойти и своим умом: братья-Лебеди слыли самыми сильными магами Убежища. Клэр наконец уложил свои драгоценные краски, и мы быстро пошли, почти побежали по узкой тропке, огибавшей край болота. Летом мимо нас проносились бы зеленые и голубые стрекозы, сейчас мне на щеку упала одинокая снежинка. Видимо, сорвалась с дерева. Клэр для эльфа шел не очень быстро, но я едва поспевала за его легкими текучими шагами. Мы не разговаривали, было не до того. А потом сдавивший мое сердце кулак разжался так же неожиданно и сразу, как и появился. Я перевела дух и хотела уж сказать своему спутнику, что тревога оказалась ложной, но слова застряли у меня в глотке. Клэр стоял, сжав пальцами виски, и был бледен, словно покойник, а на обычно безмятежном лице застыло такое отчаянье, что мне стало жутко. Я попробовала окликнуть его, он не услышал. Бросил свои краски вместе с начатым рисунком прямо в грязь и кинулся вперед. Я сразу же отстала – бегать наперегонки с эльфами могут разве что кони, но мой страх прошел, и я вновь начала соображать. Догнать Клэра я не могла, но я могла подобрать его вещи и продолжить путь к Эмзару. Если то, чего я боялась, уже случилось, мне в любом случае придется рассказывать о своих ощущениях. Кто знает, вдруг это какой-то новенький вид ясновидения? Должна же во мне быть хоть какая-то магия, иначе зачем бы меня тут держали?!

Я как могла быстро пошла по тропке и за первым же поворотом налетела на ту, кого хотела видеть меньше всего. На моем пути стояла Эанке Аутандиэль, отступать мне было некуда, прятаться не за кого. Эльфийка была вместе с мрачноватым эльфом, которого я видела мельком раз или два. На меня же красотка уставилась с тем непередаваемым выражением, с которым благородная дама взирает на неожиданно оказавшуюся на ее дороге жабу. Утонченность не позволяет подобрать юбки и завизжать, падать в обморок нельзя – грязно, а не заметить не выходит. Что до меня, то я не нашла ничего лучшего, чем уподобиться вышеупомянутой жабе, а именно – сохранить полную невозмутимость. Мне нужно было вперед, и я шла вперед.

Правду сказать, я боялась. Очень. Я не забыла наше недавнее приключение, когда только магия Тины и своевременное появление Астена спасли меня от крупных неприятностей. Сейчас же я была совершенно одна, и Эанке со своим спутником могли творить со мной все, что угодно. Кстати, этот надутый красавец – я вспомнила, он был из Дома Лилии, от которого Астен советовал держаться подальше, – уставился на меня так, будто я была не просто жабой, а жабой ядовитой, огнедышащей и в придачу ко всему ярко-фиолетовой.

Я продолжала упрямо идти прямо на них, а что мне еще оставалось? Вся моя сила заключалась в неясных слухах о моем якобы могуществе, слухах страшных и загадочных, но ничем не подтвержденных. Я чувствовала, как у меня по спине бегут мурашки, платье под плащом стало липким и тяжелым, но я шла, глядя прямо и чуть вверх на поднимающуюся над островом худеющую луну.

Когда я почти поравнялась с Эанке, та заговорила, и в ее голосе я ясно почувствовала свою смерть. Эльфийка приказывала остановиться и ответить на какой-то ее вопрос, я же продолжала идти, сосредоточившись на луне и повторяя про себя всплывшие в мозгу дурацкие ритмичные строчки, памятные еще по Тарске.

Как ни странно, Светорожденные расступились. Это испугало меня еще больше, но я продолжала маршировать не оглядываясь, так как оглянуться означало выдать свой страх. Да какой там страх – ужас. Я топала вперед, пока не налетела на кого-то, стоявшего посредине тропы. Ужас наконец прорвался наружу, я дико вскрикнула. У меня перед глазами все поплыло, и я потеряла сознание, к счастью, ненадолго. Придя в себя, я обнаружила, что пребываю в объятиях Астена, сосредоточенно вглядывавшегося в мое отнюдь не прекрасное лицо:

– Они что-то с тобой сделали?

– Нет, – честно ответила я, – просто я перетрусила. Шла вперед, ничего не соображая, думала только о том, чтоб не оглянуться.

– Тут было чего испугаться. – В сумерках разобрать выражение лица было трудно, но голос Астена звучал устало и невесело. – Не появись я, они бы так просто тебя не отпустили. Как вышло, что ты осталась одна? Мы же договаривались, что прогулок в одиночку и даже вдвоем с Тиной больше не будет…

Разумеется, я ему рассказала все. Кажется, на этот раз у меня вышло довольно толково, во всяком случае, принц ни разу меня не перебил, разве что произнес короткое заклинание, и камень, украшавший тонкий серебряный обруч, который Астен последнее время носил не снимая, засветился мягким серебристым светом. От этого и без того грустное лицо эльфа приобрело вовсе потусторонний вид, как у святого со старой иконы. Я в своей способности в самый неподходящий момент думать Проклятый знает о чем поймала себя на мысли, что наши клирики где-то откопали старые эльфийские портреты и переделали в святые образа. Вряд ли люди, даже причисленные Церковью к лику святых, обладали той совершенной и как бы бесплотной красотой, какую они обрели на иконах. А для эльфов это было обычным делом.

Я невольно улыбнулась этой своей фантазии. Как ни странно, после обморока мне стало свободно и легко, словно страх, вызванный встречей с Эанке, и дурацкие предчувствия, охватившие меня на болоте, пригрезились в дурном сне. А реальностью были объятия Астена и его огромные ласковые глаза.

Нет. Так дело не пойдет. Он, конечно, хорошо ко мне относится, да и как иначе, раз об этом его просил родной сын, но эта его доброта не должна меня обманывать. Между Светорожденными и людьми не может быть ничего больше дружбы. Я невольно отстранилась от Астена, который, разумеется, этого не заметил, он глядел куда-то в пространство. Такие лица бывают или у тех, кто молится, или у тех, кто творит заклятия. Судя по всему, последним принц-Лебедь и занимался. Наконец он вздохнул и повернулся ко мне.

– Я нашел Клэра, он здесь, совсем рядом… Боюсь, ты была права, случилось самое страшное. Его мысли сейчас… как бы это сказать… – Эльф посмотрел на меня с выражением эландца, собирающегося объяснять жителю Атэва, что такое снег. – Дело в том, что я могу, нет, не понимать, это невозможно, но чувствовать мысли тех, кого знаю, если те не очень далеко. Мысли Клэра сейчас словно горячие уголья, к ним не притронуться, а мыслей Тины я не слышу. Никаких. С ней что-то случилось. Что-то непоправимое.

– Найдем их, – потребовала я. Ничего глупее придумать я не могла, но Астен кивнул золотистой головой.

– Конечно, найдем. Они где-то рядом.

Они действительно были рядом. В одном месте кусты боярышника росли не так густо, как везде. Зная этот лаз, можно было изрядно сократить путь с берега в поселение. Тина эту дорогу знала. Она возвращалась к нам с красками и корзинкой, в которой лежали все еще теплые хлебцы, вино и раскатившиеся теперь по маленькой треугольной полянке золотистые фрукты. Смерть, похоже, была мгновенной. Не магия, а стрела. Белоснежная эльфийская стрела, безупречная, как все, что создает этот народ. К несчастью, стреляют они так же безупречно.

Последняя Незабудка лежала, зарывшись лицом в припорошенную снегом траву. Она ушла туда, откуда не возвращаются. Клэр сидел рядом, бессмысленно глядя на рассыпавшиеся серебристо-пепельные волосы подруги. Он даже не попробовал ее приподнять, перевернуть, нас он тоже не видел. Астен внезапно прижал меня к себе и так же внезапно отпустил, почти оттолкнул, а затем подошел к Клэру и опустился рядом с ним на колени. Кажется, он что-то говорил – ветер относил слова, да и по-эльфийски я пока понимала лишь самые простые фразы. Если б один из законов Лебедей не гласил, что человеческая речь – речь земли и ее нужно знать, я бы здесь долго оставалась немой и глухой. Но сейчас, в миг наивысшего горя, эльфы заговорили на древнем языке, «языке Звезд».