Текст книги "Запретный плод"

Мэгги тогда не подозревала, что ровно в четыре, переходя Финчли-роуд, чтобы спуститься в подземку, погруженная, по обыкновению, в свои мысли, Сюзанна Финли была сбита автомобилем, вылетевшим из-за стоявшего на остановке автобуса. Она погибла мгновенно.

Мэгги медленно повесила трубку и закусила губу. Но тут дал себя знать ее здравый смысл. Подхватив рюкзак, она прошла в зал ожидания. Там висела большая карта Лондона, которую можно было бесплатно изучить, а девушка в справочном бюро подробно объяснила, как доехать на метро до Хемпстеда.

Мэгги перешла Финчли-роуд почти в том же месте, где недавно нашла свою смерть Сюзанна Финли. Аркрайт-роуд, где она жила, Мэгги нашла сразу. Дом мисс Финли был большой, внушительный. И пустой. Мэгги позвонила в дверь – в ответ яростно залаяла собака, но никто не спешил открыть ей и радостно приветствовать: «А вот и ты! Слава богу, добралась!»

Мэгги не отрываясь звонила в звонок, пес за дверью исходил лаем, но дверь оставалась закрытой. Мисс Финли не было дома.

Неужели она забыла? Мисс Кендал говорила, что ее подруга рассеянная. Нет, вряд ли. Наверно, они просто разминулись. Раз так, надо еще подождать. Все равно идти больше некуда.

Она присела на выложенное красным кирпичом крыльцо и принялась ждать. Вспомнила, что у нее есть при себе бутерброды. Мисс Кендал приготовила их в дорогу, но поскольку в дороге она спала, а потом ей было не до еды, они остались нетронутыми. Мэгги сунула руку в рюкзак и вытащила пакет. Хлеб с ветчиной и помидорами. Бутерброды размякли, но выглядели вполне съедобно. Только сейчас она почувствовала, как сильно проголодалась.

Мэгги потеряла всякое представление о времени, но начинала замерзать – и вдруг увидела подъезжавшую к воротам машину. В глаза бросилась крупная надпись над ветровым стеклом – ПОЛИЦИЯ. Она не мешкая сорвалась с места и бросилась в кусты. Сердце ее бешено стучало, в голове вертелась одна мысль: родители пронюхали, куда она делась, и сообщили в полицию. Ее ищут.

Но как им удалось так быстро ее разыскать? Наверное, сообразила она, уже много времени прошло с тех пор, как она должна была вернуться с работы. Они позвонили в магазин и выяснили, что она вообще туда не являлась. Родители стали гадать, куда же она делась, и, конечно, обратились к мисс Кендал, потому что других друзей у нее не было. Ее запугали, принудили сознаться в том, что она помогла их дочери бежать.

Все это пронеслось в голове Мэгги, пока она скрючившись пряталась в кустах, с ужасом наблюдая, как полицейский, выйдя из машины, прошел по тропинке и взошел на крыльцо, где она только что сидела. Он несколько раз позвонил. В ответ раздался хриплый лай. Тогда он обошел дом кругом.

Мэгги не шевелилась. Сердце ее билось так сильно, что, казалось, кусты начинали дрожать. И вдруг она заметила, что на ступеньках крыльца валяется бумага из-под бутербродов. Она поднесла к губам сжатую в кулачок руку и больно закусила ее. Полицейский вышел из-за дома и вернулся к машине, не заметив бумагу.

Когда машина отъехала, Мэгги медленно поднялась и, дрожа всем телом, стала медленно считать до ста, чтобы успокоиться. Ее вырвало.

Почувствовав себя в состоянии идти, она первым делом подняла улику – бумагу из-под бутербродов – и сунула в карман. Выйдя за ворота, Мэгги посмотрела в обе стороны шоссе. Оно было пустым. Только невдалеке брела женщина с собакой. Приняв деловой вид, Мэгги прикрыла за собой калитку и размеренным шагом пустилась в путь. На самом деле ей хотелось бежать со всех ног, но она знала, что этого делать нельзя.

Все равно назад не вернусь, твердила она себе, преодолевая желание убыстрить шаг. Ни за что не вернусь, ни за что! Она повторяла эти слова как заклятие, пока не вышла к повороту на Финчли-роуд и бесцельно побрела, пока ее ноздри не затрепетали, почуяв запах кофе. Она пристрастилась к кофе у мисс Кендал, родители пили только чай. И теперь ей до смерти захотелось выпить чашечку горячего крепкого кофе с молоком.

Заглянув через окно в маленькую кофейню, которая была такой уютной и привлекательной, она увидела, что висевшие там на стенке часы показывают восемь. Из посетителей она заметила только мужчину, который сидел в глубине, уткнувшись в газету. За стойкой хлопотала юная девушка, примерно ее возраста, хорошенькая и разбитная. У нее было бледное, как бумага, лицо, черные глаза, на губах помада какого-то мертвенного цвета; волосы взбиты надо лбом наподобие Пизанской башни. Мэгги, набравшись храбрости, толкнула дверь и вошла.

Девушка бросила нее быстрый взгляд и устало спросила:

– Что желаете?

Сразу было видно, что этот вопрос ей приходится задавать тысячи раз на дню, и ей порядком это надоело. У нее был характерный акцент, который Мэгги сразу узнала.

– Чашку кофе, пожалуйста.

– Черный, эспрессо, капуччино?

Мэгги благодаря мисс Кендал знала эти названия и спокойно ответила:

– Капуччино.

Ей подали большую чашку с горкой взбитых сливок наверху. Кофе был такой, о каком она мечтала, – горячий, ароматный, но цена ее ужаснула. В Лидсе точно такая чашка стоила в три раза дешевле. Мэгги с огорчением вспомнила предупреждение мисс Кендал насчет того, как осторожно надо быть с расходами. Сколько же может стоить комната? И где ее искать? Ей вспомнилось еще одно наставление мисс Кендал: «Если попадешь в затруднительное положение, обращайся в полицию. Многие молодые девушки теряются в большом городе. Полицейские должны не только ловить преступников, но и помогать честным гражданам. Так что в случае чего – не стесняйся. Тебе подскажут, как быть, и помогут». У Мэгги вырвался истерический смешок. Как же, они помогут! Беглянка Мэри Маргарет Хорсфилд сама явится им в руки! Она до крови прикусила губу.

Взглянув украдкой на девушку за стойкой, она поймала на себе ее изучающий взгляд.

– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросила она Мэгги. Вид у девчонки был какой-то запуганный, щеки за лила смертельная бледность.

Мэгги взяла себя в руки. Знакомый акцент девушки за стойкой приободрил ее. Она что-то невнятно пробубнила.

– Ба, да ты из Лидса! – воскликнула девушка. – Правду говорят, мир тесен!

Обе рассмеялись. Они нашли общий язык. Официантка доверительно перегнулась к Мэгги через стойку.

– Тебя, вижу, поманили огни большого города? – спросила она, явно настроенная поболтать. Мэгги колебалась – стоит ли ввязываться в беседу? Все-таки, хотя девушка и была землячкой, из Йоркшира, но Грейс Кендал не советовала ей доверяться незнакомым. Но девушка не отступалась и атаковала ее следующим вопросом: – Ты, может, сбежала?

– Ну вот еще, с чего ты взяла! – поспешно ответила Мэгги. – Я нервничаю, потому что меня должны были встретить на вокзале. Одна леди, она тут неподалеку живет. Не встретила. Я сама сюда добралась, а дома никого нет. Хотела позвонить, пока искала автомат, почувствовала запах кофе. Не могла устоять. У меня с утра маковой росинки во рту не было.

– А где твоя знакомая живет?

– На Аркрайт-роуд. – Улица была длинной, и номер дома Мэгги предусмотрительно не назвала. Девушка удивленно подняла брови.

– Да, там народ солидный живет. Ты уверена, что ничего не перепутала?

– Конечно. Мы обо всем условились. Она должна была подойти к приходу автобуса. В полпятого. Я ждала-ждала, потом позвонила ей домой – никто не ответил. Тогда решила сама ехать. А ее дома нет. Я там ждала, опять без толку. Очень пить захотелось...

– Тебе, наверно, надо домой позвонить, а то родители волнуются.

– Мои родители умерли, – сказала Мэгги, покончив с ними раз и навсегда. – Я с тетей живу. Но ее сейчас дома нет. Она по субботам всегда ходит в театр. А вы когда закрываетесь?

– В одиннадцать. Ужасно не люблю допоздна работать.

– Тогда я ей успею позвонить. Она к одиннадцати должна вернуться.

Наберу какой-нибудь номер наобум, подумала Мэгги, скажу, что никто не отвечает. А пока можно будет посидеть в тепле, потягивая вкусный кофе и обдумывая дальнейшие шаги. Выпив еще две чашки, без пяти одиннадцать она подошла к аппарату, набрала случайный номер. Трубку не сняли.

Она вернулась за свой столик с несчастной миной на лице. Новая знакомая сочувственно спросила:

– Не везет тебе сегодня, да? Мэгги собралась с духом и выпалила:

– А где тут у вас ближайший полицейский участок?

Она понимала, что пускается в авантюру, которая может кончиться неизвестно чем, но порукой ей была доверительность, которая установилась между ними. Страха в душе не было, напротив, она чувствовала необычайное возбуждение, то возбуждение, которое ей потом не раз приходилось переживать на сцене или перед кинокамерой: недолгое сомнение, а потом твердая внутренняя уверенность, что все кончится удачно.

– А зачем тебе он? – недоверчиво спросила официантка.

– Мне негде ночевать. Говорят, к ним можно обратиться за помощью...

Мэгги сделала ставку и выиграла. Совет Грейс Кендал был дан человеком, который рассматривал полицию как институт, призванный охранять граждан и спешить им на помощь. В глазах девушки за стойкой полицейский участок был тем местом, который следует обходить как можно дальше.

– Чего-то я не слыхала, чтобы кто-нибудь за здорово живешь сам лез им в пасть. Ублюдки они порядочные. Знаешь что? Пойдем ко мне в Кэмден-таун. Рини – это моя сеструха – возражать не станет, мы с тобой вместе ляжем, у нас две спальни, а утром вернешься сюда, и твоя знакомая наверняка будет дома.

Стараясь не выдать радостного облегчения, Мэгги скромно проговорила:

– Это очень любезно с твоей стороны, но...

– Я бы не стала тебя приглашать, не будь ты моей землячкой, – откровенно сказала официантка. – Кроме того, я на своей шкуре испытала, каково впервые очутиться далеко от дома. Я-то сюда приехала, когда мой папашка женился на одной мымре, и эта тварь захотела от меня избавиться. Я ее терпеть не могла и вот приехала к сеструхе. Она-то слиняла, как только эта стерва переступила порог нашего дома. Так что у меня хоть было куда податься, не то что тебе. Но у тебя тоже обойдется, наверно, вашей знакомой что-то помешало тебя встретить, заболела, может, или что. Если завтра ей не дозвонишься, звякни тетке.

Мэгги развернула свою легенду, превратив Грейс Кендал в незамужнюю тетушку, которая ее воспитала. Дорри (уменьшительное от Дорин) внушала ей доверие, хотя мисс Кендал и предупреждала, что не стоит полагаться на незнакомых. К сожалению, выбора у Мэгги не было. Либо ехать к Дорри, либо ночевать на улице.

В одиннадцать явился хозяин кафе, крикливо одетый итальянец, которого Дорри называла мистером Леоне. Он снял кассу, пересчитал выручку и запер все двери и ящики. Дорри представила ему Мэгги как свою кузину из Йетли. Мистер Леоне пристально оглядел ее с ног до головы и сразу потерял к ней интерес. Дорри заискивающе попросила их подвезти. Он высадил их на углу улицы, где жила сестра Дорри.

– Работать с ним – врагу не пожелаешь, ни слова нельзя поперек сказать, но если выручка приличная, он ничего, не наезжает, – поделилась Дорри с Мэгги.

Они подошли к небольшому домику с террасой. Дорри вошла первой и повела Мэгги по длинному узкому коридору, в конце которого находилась захламленная гостиная, заваленная кучами неглаженого белья, стопками журналов и газет, заставленная переполненными пепельницами. На диване возлежала молодая белокурая женщина. Растрепанные волосы, покрытые лаком, давно нуждались в свежей краске, халат требовал стирки. Увидев Мэгги, она ничуть не удивилась.

– Моя сестра Рини, – представила ее Дорри.

Не отрывая глаз от телевизора, Рини помахала рукой и пропела:

– Дор, поставь чайник. Умираю хочу выпить чайку. Кухонька была заставлена грязной посудой.

– Черт, чем ты целый день занималась? – прокричала Дорри сестре. – Небось в телик лупилась. Никогда ничего по дому не делает, – пожаловалась она Мэгги.

Мыть посуду Мэгги было не привыкать. Правда, ей еще не приходилось видеть столько немытых кастрюль и тарелок.

– Немножко горячей воды, и все будет в ажуре, – бодро сказала она.

Пока Дорри готовила чай, она перемыла все тарелки, горшки, кастрюли и даже бутылки и банки.

– Я вижу, ты в этом деле не новичок, – сухо откомментировала Дорри.

– Это было моей обязанностью дома, – честно призналась Мэгги.

Когда Дорри провозгласила «чай готов», Мэгги успела почистить раковину. Ей было приятно, что она может чем-то отплатить за гостеприимство.

На стол поставили блюдо с печеньем и чашки с горячим крепким чаем. Телепередача, в которую была погружена Рини, закончилась, но телевизор не выключали. Он работал все время, пока они пили чай, и Дорри пересказывала сестре историю Мэгги, которую та прерывала поцокиваньем языка и замечаниями вроде «бедняжка», дожидаясь, когда начнется еще какая-то интересная программа.

– Будь как дома, – без всякого выражения сказала она. – У нас тут полная свобода.

Мэгги настояла, чтобы ей позволили вымыть чайную посуду. «Сила привычки», – пояснила она.

– Никогда не видела у нас на кухне такой чистоты, – заметила Дорри и ядовито добавила: – Немудрено, что Билли сделал ноги.

– Билли?

– Ну да, это муж Рини. Бросил ее год назад. Живет с какой-то потаскушкой в Кентиш-таун. На детей, правда, кое-что выделяет. Он их всегда любил, Билли этот. Электриком работает, деньжищи калит будь здоров. А то хоть плачь – Рини нипочем не хочет отрывать свою задницу от дивана. Живем на то, что Билли даст да я заработаю.

– А сколько у нее детей?

– Двое. Билли и Кэти. Они спят в комнате Рини. А ты сегодня со мной ляжешь, – Дорри зевнула. – Ну, пошли, что ли. Спать хочется смертельно. Слава богу, завтра воскресенье и у меня выходной.

– А ты что – и по воскресеньям ишачишь?

– Не каждое. Через одно. За это отдельно приплачивают.

Они поднялись по лестнице, старательно обходя дыры в линолеуме. Дорри открыла одну из дверей. «Ванная», – показала она Мэгги. Мэгги поежилась. Чистота была одним из пунктиков у ее родителей. За ней следили особенно строго. В комнате Дорри было довольно уютно, на постели чистое белье. Рини оказалась женщиной добродушной, а Дорри по меньшей мере пыталась таковой казаться.

Мэгги достала из рюкзака туалетные принадлежности – подарок мисс Кендал – мыло в упаковке, шампунь, зубная паста и щетка, жестянка с душистым тальком – роскошь, которой она не знала в родительском доме.

– Хочешь первой пойти в ванную? – вежливо спросила она.

– Зачем? – равнодушно отозвалась Дорри. – А, ты про туалет... Иди сама, я сперва волосами займусь.

Когда Мэгги вернулась в комнату, Дорри накручивала последнюю бигуди.

– Надо бы перманент сделать, – сказала она, – но пока не могу себе позволить. – И, с завистью посмотрев на густые вьющиеся волосы Мэгги, добавила: – Везет же некоторым.

Дорри отправилась в ванную, а Мэгги нырнула в кровать. Матрас посередке был продавлен, ночью они будут скатываться друг на друга, но все-таки это постель, говорила она себе. А то пришлось бы сейчас гулять по улицам. Видно, судьба к ней добра.

Дорри выключила свет и легла рядом. Они тут же скатились друг к другу, и обе рассмеялись.

– Хорошо, что ты не парень, – сказала Дорри. И, помолчав, спросила: – А у тебя есть дружок?

– Нет.

Мэгги даже поговорить как следует ни с кем из ребят еще не приходилось, во-первых, потому, что училась в женской школе, а во-вторых, общение с ними запрещалось Церковью.

– У меня тоже нет. Был один, да одна дрянь увела. Но я бы все равно с ним спать не стала. Смотри, что с Рини приключилось. Билли на ней женился, когда она уже ходила с пузом. Нет, это не для меня. Меня никто не обрюхатит, пока колечко не наденет на пальчик. – Она широко зевнула. – Ну ладно, спокойной ночи.

– Дорри?

– А?

– Спасибо тебе. За то, что меня подобрала. Никогда не забуду твоей доброты.

– Да чего там. Ты тоже так поступила бы. Может, отплатишь мне тем же.

Мэгги повернулась на бок и уютно свернулась, чувствуя спиной тепло Дорри. Ей еще ни с кем не приходилось делить постель, но сейчас было так уютно, так спокойно и хорошо. А могло бы ведь быть хуже. Гораздо хуже. Но назад пути нет. Да и к мисс Финли тоже. И мисс Кендал звонить нельзя – вдруг телефон прослушивается? Мэгги видела много фильмов, где, разыскивая пропавшего, полиция первым делом прослушивала телефонные разговоры. Сама разберется. Разве не свободы она хотела? Беда только, что свободы оказалось сразу слишком много, и в ней очень трудно было ориентироваться. Значит, надо жить своим умом и надеяться на удачу. Завтра будет новый день...

Она зевнула, улеглась поудобнее и безмятежно провалилась в сон.

ГЛАВА 3

Барт отправился прямиком в бар, откуда его недавно выташила Конни. Эль очень благотворно сказывается на умственной деятельности, а ему надо крепко подумать.

Сидя в своем излюбленном уголке пивной «Голова королевы», он думал о том, что на этот раз Мэгги, можно сказать, подписала контракт на бурлеск «Безумные мелодии». Бог знает сколько безумств пришлось ему пережить, работая с ней, но сейчас она хватила через край. Для нее были обычными прыжки от бешеного энтузиазма к периодам меланхолии, она скакала по жизни, как горная козочка, только как бы ей на этот раз не оступиться и не угодить в пропасть. Это будет конец. И тут он ей не попутчик. Пускай сама предпринимает это путешествие в прошлое. Ей-то, конечно, плевать, что они разойдутся, горько подумал он, одним глотком резко понижая уровень пива в кружке. Это в ее характере: она не привыкла просить, уговаривать. Либо ты с ней заодно, либо пошел вон, плакать не станем. В отличие от большинства людей ее не пугала перспектива остаться в одиночестве. Мэгги почти всю жизнь была одинокой.

Он раскусил ее характер, когда она стала первым клиентом только что организованного им самим агентства. Бывший босс, с негодованием вспоминая свой опыт общения с нею, предупреждал Барта: «Она пожирает агентов на завтрак! Это же Мэгги Кендал, а не Лилиан Гиш!» Но ему самому удалось продержаться целых десять лет.

Ей интересен один человек во всем мире – она сама, размышлял Барт, потягивая пиво. И дочка ей нужна, чтобы взбодриться. Что она о ней знает? Место и дату рождения. Разве этого достаточно, чтобы ее найти? Как, например, ее зовут? Где она живет? Да и жива ли? Прошло двадцать семь лет. Мало ли что могло случиться за это время?

Да, черт побери. Барт передернулся, вспомнив, что ему довелось стать свидетелем провала одного из бредовых замыслов Мэгги. Понадобилось немало времени и много трудов, чтобы ликвидировать последствия бедствия. Это внезапно ожившее воспоминание гвоздем засело у него в мозгу. Он поставил на стол кружку и в задумч квости уставился на нее.

А что, если найденная дочь не захочет признать свою родимую матушку?

В таком случае Мэгги придется пережить один из тяжелейших ударов, которые ей когда-либо приходилось принимать на себя. Неприятности с ролью Джудит Кейн, конечно, не в счет. Это мелочь. Такое потрясение просто размажет ее по стенке, подорвет все жизненные силы. Во всяком случае, надолго. И тогда у него появится возможность вмешаться и помочь, как помогал он ей раньше. Он сумеет обеспечить ей еще лет пятнадцать-двадцать на артистическом Олимпе. Мэгги Кендал – звезда, причем она обладает кое-чем еще, что выделяет ее из звездной среды: у нее талант великой актрисы. Так вот, если долгожданная дочурка отвергнет бедную матушку, Мэгги нужно будет на кого-то опереться. Например, на Уилла Бартлета.

Он любил Мэгги уже много лет и не испытывал никаких иллюзий на сей счет, прекрасно понимая, что эта любовь неразделенная.

Мэгги доверяла ему, полагалась на него, он ей нравился, и она называла его своим лучшим другом. Она даже в каком-то смысле его любила. Но это была не та любовь, о которой он мечтал. Не та, которой он любил ее. Мэгги могла сводить его с ума, приводить в ярость, разжигать в нем огонь, а порой, наоборот, исцелять измученную душу, воплощать в себе саму нежность и теплоту, даже саму отверженность. Словом, в ней было все. Кроме одного: любви.

Конни предполагала, что, когда Мэгги была юной и впечатлительной, какой-нибудь сукин сын нанес ей незаживающую рану, и с тех пор она зареклась от любовных приключений. «Во всяком случае, – утверждала Конни, – оба своих брака она заключила без всякой оглядки на любовь, из чисто рациональных соображений. И никаких романов у нее не было, я, по крайней мере, не замечала ничего подобного. А все почему? Потому что любовь, с ее точки зрения – слишком рискованное мероприятие».

Барт, помнится, рассмеялся, когда Конни все это ему выложила.

– Рискованное! Вот уж чего она не боится! Для нее риск – родная стихия! – возразил ей Барт.

– Да, но только когда это касается ее карьеры, – не сдавалась Конни. – Но бьюсь об заклад, ты не назовешь случая, когда она рисковала бы собственным благополучием!

Нет, риск тут ни при чем, размышлял Барт. Просто Мэгги лишена эмоций. Его всегда поражал тот факт, что женщина, столь страстная в своем творчестве, никогда не проявляла никаких чувств к мужчинам в жизни. Хотя бы к тем, кого он знал.

А может, Конни права, и Мэгги здорово обожглась когда-то? И с тех пор чувства в ней притупились, умерли. Да нет, чушь это все, одернул он сам себя. Мэгги не такова, чтобы кому-то с налету удалось сбить ей холку. И с тех пор, как она здорово отшила парочку продюсеров, которые к ней клеились, никто не пытался ее закадрить. Все дело в том, что ее чувства без остатка отданы искусству. К сожалению.

Ну что ж, это можно принять в качестве сценарной основы, но сюжетец следует еще доработать. Необходимо продумать мотивировки. С чего же начать? «Что я вообще знаю о Мэгги наверняка, – спросил себя Барт. – Господи, я ведь даже не подозревал, что некогда ее звали Мэри Маргарет Хорсфилд. И в шестнадцать лет она забеременела. Она, конечно, всегда скрытна до чрезвычайности. И единственное, что рассказывала о себе, – что ее воспитывала тетка, старая дева. Родители рано умерли. Когда мы познакомились, тетки, по ее словам, тоже уже не было на свете. А почем знать, может, она жива и здорова? И живет где-нибудь поблизости. Мэгги никогда не скажет ни словечка сверх того, что она позволяет тебе знать о ней. Я никогда не был в ее родном городке. Даже не знаю, где он находится, мне лишь известно, что он где-то в Йоркшире. А это ж гигантская территория. Во всяком случае, для Англии. Каждый раз, когда кто-нибудь спрашивает ее о детстве, она отмахивается, говорит, что это неинтересно».

Когда он разговорился об этом с Конни, та пожала плечами:

– Ну что же, понятно: провинциальный городок, тихая жизнь, тоска зеленая. Я сама родом из захолустья. Есть такой городишко – Меридиан, штат Огайо. Население одна тысяча триста шестьдесят четыре человека. Тоже вспоминать не хочется. И никогда я туда не езжу.

– Но ты же все-таки нет-нет, да расскажешь что-нибудь из детства. Да и я тоже. А Мэгги – никогда, ни полсловечка.

– Значит, ей неприятно это вспоминать. Может быть, ее раннее сиротство нанесло ей сильную травму.

Вспоминая теперь тот разговор, он удивился, как же ему раньше не пришла в голову мысль о том, что в самой Мэгги Кендал что-то неладно. Дождался, когда она сама преподнесла ему новость на блюдечке с голубой каемочкой: в раннем возрасте она перенесла то, что на сегодняшнем модном псевдонаучном жаргоне называется «эмоциональной дисфункцией». Свой тяжелый опыт она постаралась запрятать глубоко в подсознание. Зачем же теперь в этом копаться? И не только копаться, но беззастенчиво использовать, чтобы залатать прореху в карьере.

Объяснение Мэгги шито белыми нитками. Если ей всегда было так тяжело вспоминать о прошлом, почему она вдруг так откровенно выложила всю подноготную? Встреча с дочерью непременно всколыхнет пережитое, и если она старательно избегала этого столько лет, почему не боится теперь встретиться лицом к лицу с похороненными проблемами?

Как многие представительницы ее профессии, она была суеверна. Она соблюдала огромное количество предосторожностей, ритуалов и всего прочего, чем актеры пытаются отгородиться от несчастий и провалов. Она бы нипочем не стала оживлять несчастное прошлое, если бы оно вправду было таким. Ему никогда не забыть, как однажды, побелев как бумага, она сидела в гримерной, отказываясь выйти на сцену, потому что потеряла свой талисман. И просидела так, пока его не нашли. Он поднял кружку и, нахмурясь, уставился в нее. Как бы то ни было, причина не в материнских чувствах. Это сюжет не дешевой мелодрамы, а триллера в духе Хичкока.

Не забывай, твердил он себе, Мэгги – актриса, тут никогда не разберешь, где жизнь, а где игра. Может быть, разгадка в том, что она – инструмент, с помощью которого люди изживают свои страхи и прочие проблемы. Жаль, что для него она в этом качестве ни разу не постаралась...

Чем явственней по ходу размышлений эль «Сэмюэл Смит» прочищал ему мозги, тем тверже Барт убеждался в том, что имеет дело вовсе не с тем случаем, о котором говорила Конни, – мол, «у сердца свои резоны». Мэгги не высказала ни единого сомнения насчет того, что намеревалась предпринять, никаких опасений по поводу той сумятицы, того смятения чувств, которую вызовет ее поступок. Никакого сочувствия приемным родителям своей дочери. Да и ей самой.

Он не рассчитывал на то, что она спросит у него или кого другого совета. Если она когда-либо и советовалась, то исключительно относительно своих ролей. Но его беспокоило, что она была совершенно глуха к последствиям шага, который готовилась сделать. Но и это было вполне в ее духе. Она всегда видела перед собой желанную цель и непременно достигала ее, даже если для этого приходилось пустить в ход тяжелую артиллерию.

Как могла Мэгги, удивлялся Барт, проявлять такую эмоциональную глухоту в жизни, в то время как на сцене просто пылала страстью? Однажды он поделился своим недоумением с Конни, и та, недолго думая, отрезала:

– Мэгги может такие эмоциональные глубины обнажить, что куда тебе Мариинская впадина!

– Да, но только на подмостках. Когда она перестает существовать как реальная женщина и начинает жить жизнью своей героини. Причем я заметил одну любопытную деталь: по-моему, она никогда не достигает подлинной агонии в борении чувств. В таких случаях она выезжает за счет своей блестящей техники. И все верят, что это подлинное переживание.

– Кроме тебя.

– Да. Кроме меня. Я глубоко убежден, что она переживает, так сказать, головой, а не сердцем.

Барт был не одинок в этом мнении. Два-три тонко чувствующих критика тоже заметили, что в некоторых ролях Мэгги демонстрировала именно технику, а не подлинное переживание, хотя все вокруг твердили о ее «сокрушительной эмоциональной искренности». Но в том и беда, думал Барт, что искренности-то как раз тут не было и в помине. Однажды в какой-то пьесе, когда даже видавшие виды осветители утирали слезы, он оставался абсолютно нетронутым. Ее героине не хватало чего-то очень важного, и, как ему показалось, сама Мэгги даже не догадывалась, чего именно.

Что же, может, она и в самом деле не способна на глубокое чувство, размышлял он. Это ведь не каждому дано. Возможно, именно поэтому она и пошла в актрисы. Многие замечательные актеры и актрисы стали таковыми потому, что им была невыносима собственная индивидуальность, и они прятали ее под масками придуманных персонажей. И разве не сказала ему Мэгги однажды: «Я чувствую себя по-настоящему живой, только когда играю».

«Но как бы то ни было, – решил он, осушив вторую пинту пива, – я должен быть рядом». Она у меня в крови. И я не могу допустить, чтобы она кинулась в эту авантюру без руля и без ветрил. Сколько людей может пострадать от ее необдуманных поступков! Если все пойдет наперекосяк – впрочем, почему «если», наверняка так и будет, – мне, по крайней мере, следует быть вместе с ней. Сама она не снизойдет, чтобы меня упрашивать, а мне не впервой идти на мировую».

Тут ему в голову пришла еще одна мысль. Если он ввяжется в эту историю, им с Конни придется заняться раскопками этого дельца. Мэгги права, ей самой браться за это нельзя – пресса житья не даст. Но пока они с Конни будут этим заниматься, Мэгги останется без их бдительного присмотра. Следовательно, на это время ее нужно плотно чем-то занять. Он перебрал в памяти все предложения от более-менее надежных продюсеров и режиссеров, которые получил в последнее время, и в куче всякого заведомого хлама, вероятных хитов и возобновляемых постановок застолбил то, что надо. Ангажемент: шесть недель по восемь представлений в неделю. Нагрузочка под завязку. Отодвинув пустую кружку, он накинул плащ и отправился на Саут-стрит.

Конни все так же сидела за столом, перебирая почту. Увидев его, она откинулась в кресле и спросила:

– Что так долго?

– Где она?

– В ванной.

– Хорошо.

– Настроение средней паршивости.

– Я хочу с ней поговорить.

– Известное дело, – вздохнула Конни.

Барт прикрыл дверь, придвинул стул к столу, за которым сидела Конни.

– Вот у меня какой план... Он обрисовал свой замысел.

– Гм, – скептически процедила Конни.

– Думаешь – мимо?

– Почему же, план хорош. Если только тебе удастся ее уговорить. Она ведь играла в «Кошке на раскаленной крыше», помнишь?

– Да, в телепостановке, в Нью-Йорке. А я предложу ей новехонький спектакль. Кошка-Мэгги будто для нее написана.

– Да, и театр неплохой. Она играла там в «Аплодисментах» после того, как Лорен Бэкол ушла из театра. В Лондоне ее обожают, публика готова смотреть на нее даже в «Алисе в Стране чудес». Так что спектакль наверняка будет гвоздем сезона.

– Самое главное – мы изолируем ее от прессы. Так что если ее задумка провалится, никто ничего не узнает.

– Мне казалось, ты вообще не одобряешь эту затею.

– Так и есть. Это чистое безумие. Но я не могу бросить ее на произвол судьбы. Кроме того, когда она дергает за поводок, меня спасают мускулы – я в более выгодном положении, чем ты. И мне бы хотелось, чтобы ты приглядела за ней в мое отсутствие. Черт знает, насколько я пропаду в этих поисках. Кстати, помоги мне разыскать архив, где хранятся акты усыновления-удочерения. Раньше он располагался в Сомерсет-хаус, но, кажется, куда-то переехал...

– Ты собираешься выяснить у нее детали – кто, как, где, когда?

– А то с чего же начинать-то? Конни покачала головой.

– Я всегда подозревала, что у Мэгги есть какая-то тайна, но мне в голову не приходило, что это может быть незаконнорожденное дитя. Какая банальная история! Мне казалось, у Мэгги тайна должна быть необыкновенная – убийство, шантаж, в общем, нечто жуткое. А оказывается, наша Мэгги – заурядная падшая женщина. – Конни шумно вздохнула. – Вот так и гибнут идеалы.

– Я вспомнил, что произошло в тот год, когда Мэгги забеременела: 1963-й. Это был тот самый год, когда, согласно Филипу Ларкину, началась сексуальная революция.