Текст книги "Малина Смородина"

– Честно, не обижаешься?

– Честно. Чего я буду на тебя обижаться? Ты же знаешь, я вообще этого чувства не люблю. А на родную дочку так и тем более не могу обижаться.

– Я очень, очень тебя люблю, мамочка…

– И я тебя, Женюр. Все, все у нас хорошо. Пойдем спать, а то я сейчас носом в стол клюну!

Она и впрямь думала – уснет сразу, как голова коснется подушки. Да только не тут-то было. Выплыла из дальней дали давно забытая боль, нелепая сроком давности. Даже и болью в полном смысле слова ее назвать было нельзя. Так, воспоминание. Нытье старой раны от приключившейся непогоды.

А в самом деле, что стало потом с этим парнем, Женькиным биологическим отцом? Вот бы узнать… Просто так, из спортивного интереса? Хотя это сейчас интерес просто спортивным остался, а тогда, двадцать лет назад, о-го-го какой интерес меж ними приключился! Встретились первый раз глазами, и понесло в любовь. Да, это была любовь, как бы на нее потом, при обнаружении последствий, ни клеветали насмерть перепуганные мама с бабушкой! Первая любовь, юная и сумасшедшая. Что было, то было.

Все обстоятельства тогда их любви способствовали. Назывались эти обстоятельства – путевка в молодежный турлагерь «Кавказ». Целый месяц – горы, палатки, походы, песни под гитару, горящий веселым пламенем костер. И все они – молодые, веселые, приехавшие с разных концов страны, – веселились буйно, до изнеможения, орали в звездное небо, обнявшись: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Здорово, конечно. Кто спорит? Он был студент из политехнического, она даже и не запомнила толком из какого. То ли из Кировского, то ли из Свердловского. А может, вообще из Челябинского. Тогда это как-то несущественно было. Главное – любовь, взлетающая в ночное небо вместе с искрами от костра. И его рука на плече. И песня. И шепот в ухо – «Как здорово, что я тебя нашел, и навсегда, и больше никогда…»

В последний день, опять же у костра, тоже на ушко, в продолжение его «всегда и никогда», она тихо призналась в своих сомнениях относительно последствий их взаимного горячего чувства. Он склонил голову, долго глядел в глаза, улыбался счастливо: «Я скоро приеду к тебе, Малинка. Дай адрес и телефон. Я приеду…»

Конечно, ей следовало бы и его адрес да телефон попросить, так, на всякий случай. Если б умная да проницательная была – обязательно бы попросила. А только ни ума, ни проницательности у нее в голове на тот момент вовсе не было. Потому что зачем любви проницательность? Смешно даже.

Это потом ей уже ничуть смешно не было. Недоумение было, страх был, грусть была, а смеха не было. Беременная ходила – ждала, Женька родилась – ждала, потом еще несколько лет – все ждала. Потом и ждать перестала, просто жить начала. Иногда, правда, вспоминалось, мучило тоскливым сомнением – а с любовью-то что сталось? Любовь-то как же, куда ж она делась-то?

Все, все, спать надо! Не пропускать же два счастливых утренних часа из-за каких-то ненужных воспоминаний? Все! Завтра день начнется обычным порядком – чистое утро в окно, матушка-йога, малина-смородина, кофе на подоконнике, жгучий-горячий, с пенкой, с кардамоном…

Рабочее утро, как всегда, выдалось хлопотливым. Даже и отвлекаться не хотелось на музыку мобильника, плаксиво раздающуюся из недр сумки. Господи, ну кому там приспичило? И телефон высветился совсем незнакомый…

– Здравствуйте. Вас беспокоят из приемной Павла Сергеевича Жука, – пролился в ухо вежливый женский голос.

– Девушка, да ошиблись вы! Не знаю я никакого Жука! – немного раздраженно проговорила она, тут же намереваясь нажать на кнопку отбоя.

– Да? Но погодите… Павел Сергеевич просил меня передать вам конверт…

– Конверт? Какой конверт?

О господи, конверт! Как же она забыла про вчерашнее свое благородство в маршрутке! Значит, мужчина с дорогим одеколоном Жуком оказался. Хорошенькая, надо сказать, фамилия. И не просто Жуком, а Жуком-начальником. Впрочем, как оно и сразу предполагалось, еще там, в маршрутке.

– Простите, но я должна исполнить поручение Павла Сергеевича. Куда вам доставить конверт?

– Ну, я не знаю… Несите на работу, что ли…

– Диктуйте адрес, пожалуйста. Я записываю.

– Мельниковская, двадцать, офис тридцать два, бухгалтерия, спросить Лину.

– Спасибо. В течение часа курьер вам все доставит. Всего доброго.

– И вам того же… – проговорила она уже на фоне льющихся из трубки гудков отбоя.

Надо же – и впрямь принципиальный! Хотя и чего не побаловаться принципами, при наличии курьера да секретарши? У них, у богатых Жуков, свои причуды, наверное.

Конверт доставили ровно через полчаса. Симпатичный парень в бейсболке, вежливо поздоровавшись, торжественно возложил его на стол и тут же скрылся, будто и не было его. Надо же, и не запечатан даже. Хотя чего его запечатывать, ради двух несчастных десятирублевок?

Автоматически сунув руку в нутро конверта, она нащупала две бумажки, вытянула их на белый свет. И – опа! – своим глазам не поверила. Бумажки-то были стодолларовые! Новенькие, нигде не потертые, приятно шероховатые на ощупь. Он что, этот Жук-начальник, ошибся, что ли? Не из того кошелька достал?

Так она и сидела, разглядывая эти бумажки. Поначалу с недоумением, потом недоумение постепенно в возмущение переросло. Нет, чего это он себе позволяет, интересно? Она что, похожа на объект для благотворительности? Такая вся нищая и убогая, да? Сцапает сейчас эти бумажки себе в кошелек и будет осчастливлена на всю оставшуюся жизнь?

– Лин, что это у тебя там? Деньги? Зарплату дают, что ли? – вклинился в ее возмущенные мысли быстрый говорок пришедшей из курилки Кати Стоговой.

– Ага, размечталась… Когда это нам зарплату в долларах выдавали?

– А откуда они у тебя?

– Откуда, откуда! От верблюда.

– Ну чего ты злишься? Я же просто так спросила!

– Кать… Вот ты мне скажи – тебя мама с папой правилам приличия учили? Я ж тебя, к примеру, не спрашиваю, сколько у тебя сейчас денег в кошельке лежит?

– Так спроси! Я тебе и отвечу – ни шиша там не лежит! Откуда, если зарплата только через два дня намечается?

– Ой, ладно, Кать, все, проехали… Работай давай.

– Уже и спросить нельзя… – обиженно уставилась в свой монитор Катя, – подумаешь, цаца какая…

Раздраженно запихнув бумажки обратно в конверт, она отодвинула его от себя и тоже уставилась в компьютер, изо всех сил пытаясь сосредоточиться. Однако работа на ум не шла. Все какие-то дурацкие фразы в голове вспыхивали, будто в продолжение такого же дурацкого диалога. Да, цаца! Да, есть в ней этакое внутреннее чистоплюйство, и ничего с ним не поделаешь, не задушишь его, не убьешь! Да, жизнь тяжелая, и нет в ней больших радостей, но хотя бы собственное чистоплюйство она может себе позволить, в конце концов? Малюсенькое совсем чистоплюйство?

Может, конечно. В чем проблема-то? Надо просто вернуть доброму дяде-меценату его денежки, вот и все. Извините, мол, но мы не нищие. Нам, кроме собственного чистоплюйства, терять нечего.

Так, теперь возникает вопрос – как вернуть? Может, позвонить его секретарше, номер-то в мобильнике остался? И… что она ей скажет? Извините-простите, верните курьера обратно? А она ей в ответ – тоже простите-извините, но я выполняю распоряжение начальника? И затеется диалог… Нет, ерунда какая.

Протянув руку, она придвинула к себе конверт, оглядела его со вниманием. Ага, в уголочке логотип есть. Открытое акционерное общество «Формат», значит. И адресок мелкими буковками приписан – Воздвиженский проспект, пятнадцать.

Так это же рядом совсем… После обеда аккурат надо в банк ехать, вот она и попросит водителя заехать в этот самый «Формат». Нет, к самому дяденьке-меценату она на прием не пойдет конечно же. Просто у секретаря на столе конверт оставит и молча смоется. Пусть она с этим конвертом что хочет, то и делает. Может, шефу передаст, может, себе на память оставит. Вполне возможно, что у нее с собственным чистоплюйством никаких проблем нет, все до остатка на «выполнение распоряжений начальника» потратилось.

Решив про себя проблему и легко вздохнув, она сунула конверт в сумку, чуть прогнувшись, распрямила спину и плавно повела плечами, стараясь свести лопатки. Тут же и усмехнулась, проникшись собственными непроизвольными телодвижениями – крылья проросли, что ли? И вообще, чего это она разбушевалась, будто пару миллионов только что гордо отвергла? Поскромнее надо быть, поскромнее, добрая женщина из маршрутки…

– Саш, давай на Воздвиженский проспект на пять секунд заскочим? У меня там дело есть! А потом – в банк!

Покладистый водитель Саша лишь кивнул – дело так дело. Поехали.

– А где на Воздвиженском? Номер дома какой?

– Пятнадцатый, кажется… Погоди, сейчас посмотрю! Да, пятнадцатый…

– Так это вам в «Формат» надо, что ли?

– Да! А ты откуда этот «Формат» знаешь?

– Да кто ж его не знает! Крутая вообще-то фирма. Они строительством элитного жилья занимаются. И офис у них крутой, старинный такой особняк с балкончиками. Они его недавно отреставрировали – красота!

– Погоди, погоди… Это тот особняк, что на набережную окнами выходит? С колоннами? Это он и есть?

– Ну да… Вы что, сами не знаете, куда едете?

– Да знаю, Саш, знаю… Просто сразу не сообразила. Прости.

– Так говорите, недолго там пробудете? А то у них стоянка вечно машинами забита. Потом не выехать.

– Две минуты, Саш! До приемной и обратно! Две минуты!

Выскочив из машины, она быстро направилась к белым колоннам, чувствуя себя Магометом перед горой. Или, наоборот, горой перед Магометом, кто у них там глупее-зловреднее был? А может статься, еще и охранники не пропустят…

Точно. Вырос в дверях добрый молодец, косая сажень в плечах, сам в костюмчике.

– Простите, вы к кому?

– Я ни к кому. Мне секретарю конверт передать надо.

Молодец оглядел ее с головы до ног, надо сказать, совсем не обидно. Просто прошмыгнул вежливым взглядом и тут же согнулся в полупоклоне:

– На второй этаж поднимитесь, пожалуйста, секретариат прямо по коридору.

Ох, красотища какая внутри! Все светлое, стильно натуральное и ненавязчиво кожаное. И воздух такой… будто после дождя. Интересно, как люди устраиваются на работу в такие офисы? По блату, наверное. По родству, по знакомству.

А секретарша оказалась на внешность так себе – вовсе не блондинка-красавица. Черная, как галка, с гладкими волосами, в очках. Ну да, это и правильно, наверное. Не впишется в такую стильную обстановку белокурость, пышногрудость и длинноногость. Где им. А вот эта черная галка – прекрасно вписалась. Взгляд тихий, спокойный, деловой. И голос такой же.

– Слушаю вас.

– Я… Вы мне звонили сегодня утром… Чтобы конверт передать…

– Да. Я звонила. А в чем, собственно, дело? Курьер отчитался, что…

– Да, да, он у меня был! Просто… Я хочу его обратно вернуть. Конверт то есть. Вот, передайте, пожалуйста, вашему начальнику. Или директору, кто он там у вас…

Плюхнув на стол конверт, она быстро улыбнулась и посеменила к выходу, неловко переступая ногами в старых туфлях. Черт, надо было хоть туфли новые надеть, что ли! А то чувствуешь себя здесь как гипсовая баба с веслом на вернисаже. И никакого удовольствия от чистоплюйства нет.

– Ну что? Как там у них, внутри? – полюбопытствовал Саша, когда она плюхнулась рядом с ним на сиденье. – Клево, наверное?

– Ага. Клево. Поехали, в банк опаздываем!

Весь остаток дня ее не покидало странное ощущение пристыженности. Наверное, та Моська, которая на слона лаяла, такое же ощущение испытывала, когда опомнилась. Но, черт возьми, она же не Моська! И слона никто не просил высовываться со своей щедростью! И все равно… Неприятно на душе было.

Зато Станислава Васильевна в этот вечер оказалась довольно покладистой, злобными словесами не маялась. Выплеснула вчера горячее олово гнева, а новое не накопилось еще. В этот вечер ее отчего-то на хвастовство потянуло.

– Если б вы знали, Лина, в каком обществе моя дочь вращается! Сплошные сливки, просто сплошные! Все-таки состоятельные люди – это особая человеческая порода. Состояние ко многому обязывает. Оно уже само по себе накладывает на человека печать как бы неприкасаемости, окутывает флером избранности, недоступности… Как вы находите? Я права?

– Да, Станислава Васильевна, правы. Лук в котлеты класть или нет?

– Экая вы, Лина… простодушная! Я с вами о высоком, а вы – лук в котлеты! Право, нельзя же так!

– Извините, Станислава Васильевна. Так что вы там говорили про флер избранности?

– Нет, Лина, наверное, вы меня все-таки не понимаете… Нет в вас того, что в моей Дине есть. У нее, знаете, чувство устремления к избранности так развито, так развито! Это просто удивительно, как она в жизни всего добилась! Даже от любви сумела отказаться во имя… Чтобы стать… Чтобы…

– …Войти в круг этих самых избранных?

– Да! Именно так! Тот, кого она любила, не имел хорошего жизненного потенциала. У него даже и жилья своего не было! Я, как мать, конечно, готова была к тому, что мы будем жить здесь, в этой квартире, все месте, одной семьей… Но Дина решила по-своему. Она сумела справиться со своим чувством и вышла замуж за другого, то есть за теперешнего своего мужа, Леонида, и нисколько не жалеет об этом. Она сама, своими руками построила себе достойную жизнь!

– А любовь – как же? Жалко ведь любовь-то, Станислава Васильевна…

– Ой, не говорите глупостей, Линочка! Любовь – чувство замещаемое.

– Да? И чем его, интересно, можно заместить?

– Ну, как вам сказать… Хотя бы удовольствием от жизни как таковой. У нее же свободной минуты нет! Она то в салоне, то на шопинге, то в тренажерном зале, то просто с подругами из своего круга общается… И это, надо сказать, особого рода общение! Согласитесь, когда женщины разговаривают меж собой не о пьяных мужьях и сковородках, в этом есть что-то особенное…

– А о чем они разговаривают? Неужели об искусстве?

Она и сама уловила в своем голосе некоторую насмешливость и тут же ругнула себя – зачем? Вовсе не нужна Станиславе ее насмешливость. Она от нее других эмоций жаждет. Искреннего восхищения, например. Благоговения. Или сермяжной зависти, на худой конец. Вон как губки сердито поджала, сейчас выплюнет из себя что-нибудь в ее адрес уничижительное.

– Ах, да что с вами говорить, Линочка… Вам не дано воспарить, вы из другого материала сделаны. Слаще морковки не ели ничего…

– Кстати, о морковке, Станислава Васильевна! Давайте-ка я морковный сок вам сделаю! И для кишечника полезно, и для зрения.

– Сделайте, Линочка, сделайте… И впрямь чего это я перед вами бисер мечу…

Потеряв интерес к разговору, старушка откинулась на спинку стула, задумчиво потерла одну ладонь о другую. Звук получился сухой, пергаментный, неживой будто. Вдруг ее жалко стало – даже сердце защемило слегка. Бедная, бедная, чего ж ты мучаешься доказательствами своей «избранности», когда тебе о душе подумать пора? Там, наверху, доказательства не потребуются. Да и здесь, похоже, они никому не интересны, даже такие одержимые. Страшная все же штука – одержимость в доказательствах, не дает покоя душе даже и в старости. Хоть боком, хоть скоком, но непременно все должны проникнуться сопричастностью к «состоятельности»! Или как там бишь еще? К недоступности? К неприкасаемости? К флеру избранности?

– Ступайте, Линочка, домой, поздно уже. Устала я что-то сегодня. Тем более Дина мне скоро должна позвонить, рассказать, как она на вернисаж сходила… Она, знаете ли, очень часто звонит мне в последнее время. Мы часами с ней говорим, говорим… Говорим…

Подняв голову, старушка бросила в ее сторону быстрый взгляд – скорее испуганный, чем снисходительный. Пришлось быстро и радостно закивать – да, да, конечно же я понимаю! Да, конечно же Дина звонит! Очень часто! В последнее время! Конечно же я вся прониклась вашей избранностью, вернисажем и сопричастностью!

– Что ж, Станислава Васильевна, я пойду. Не буду вам мешать. До завтра.

– Да, вот еще что… Если Диночка вам вдруг позвонит… Ну, вдруг! Мало ли! Вы ей скажите, что…

– Что, Станислава Васильевна?

– Да нет, ничего. Не надо ей ничего говорить. А впрочем… Нет, ничего не надо… Ступайте, Лина, ступайте…

Выйдя в ранние июньские сумерки, она медленно побрела к автобусной остановке, выталкивая из себя остаток грустных мыслей. Неблагодарное все-таки это занятие – быть свидетелем горьких чужих амбиций. Хотя почему ж неблагодарное-то, если судить по размеру вознаграждения? Как раз очень-таки благодарное…

Призывная трель мобильника позвала ее в свою жизнь, собственную. Женька, наверное, звонит. Ее дочка, обыкновенная, доступная и прикасаемая, лишенная флера избранности. Как хорошо-то, господи!

Однако телефон в окошке мобильника высветился совсем не Женькин, незнакомый какой-то. Кто это может быть, интересно?

– Здравствуйте, добрая женщина.

– Здравствуйте… Извините, а кто это?

– Неужели не узнали?

– Ах да… Вы, наверное, тот самый, из маршрутки… Павел Сергеевич Жук, да?

– Совершенно верно, тот самый Жук и есть. Что ж это вы себе позволяете, добрая женщина? Моей благодарностью за доброту пренебрегли…

– Стало быть, это благодарность была?

– Ну да, а что?

– А я разве давала согласие на… благодарность? Мы вроде только о двадцати рублях договаривались!

– Хм… Впервые слышу, что на благодарность надо получать разрешение…

– Ничего страшного. Все когда-нибудь узнается впервые.

– Так. Понятно. Значит, благодарность как таковую вы отвергаете. Интересно, интересно… Ну а хотя бы пресловутый долг я могу вам вернуть? Я тоже не давал согласия в ваших должниках жить!

– Ой, бросьте… Ну чего вы, в самом деле? Дались вам эти двадцать рублей! Что за история, ей-богу?

– Ну уж нет, уважаемая! Так дело не пойдет! Я хочу получить полный расчет, и немедленно!

– Это вы так шутите, да?

– Ничуть! С чего бы я стал с вами шутить? Говорите, где я могу вас найти?

– Что, прямо сейчас?

– Сию секунду. Немедленно.

– Сейчас я стою на остановке автобуса «Проф союзная», маршрутку жду…

– Вот и стойте там, не уходите! Сейчас я подъеду.

– А… долго ждать-то? Вон, кажется, моя маршрутка идет… Хотя нет, не моя, ошиблась…

– Десять минут вас устроит?

– Не знаю, наверное…

– Ждите!

Ох, какой безапелляционный тон – ждите, главное! Совсем ненормальный мужик. Зануда нечеловеческая. Дались ему эти двадцать рублей, сколько хлопот с ними оказалось. Вот уж воистину не делай добра…

Черная машина подрулила к автобусной остановке так резко, что она вздрогнула. С водительского сиденья выскочил крепкий парень, подошел, вежливо взял под локоток:

– Прошу…

– Что значит – прошу, молодой человек? О чем вы меня просите?

– Так в машину сесть прошу… Павел Сергеевич там…

– А что, сам он выйти не может? У него ко мне секундное дело!

– Садитесь, пожалуйста. Он вас домой отвезет. Чего вы, в самом деле.

А и правда – чего это она, в самом деле? Пусть и отвезет. В конце концов, по пути.

Вон и задняя дверца уже приоткрылась, музыка из салона полилась. Не трали-вали какие-нибудь, а спокойная инструментальная мелодия. Может, там еще и напитки подают? А что, ей бы сейчас не помешало, после Станиславы-то…

Главное, надо достойно сесть, не плюхаться на сиденье, как тетка с котомками. Так сесть, будто она отродясь только в таких машинах и ездила. Хотя чего это она вдруг собственным имиджем озаботилась? Или… Как там его?.. Флером избранности?

Так уж вышло, что на сиденье она именно плюхнулась. Даже от недовольства собой перестаралась немного. Может, потому, что Жук из маршрутки, оказывается, тоже на заднем сиденье устроился, сидел вполоборота, улыбаясь.

– Добрый вечер… – тихо проговорил он через свою полуулыбочку. Тронул за плечо севшего за руль парня: – Поехали, Коль…

– Да. Вечер добрый, конечно. Исключительно вашими стараниями, – нарочито вежливо склонила она голову.

– В каком смысле?

– В смысле, что домой довезете. Раньше спать лягу. Только не забудьте мне двадцать руб лей отдать, чтоб не мучиться больше принципами.

– Ах да… – хлопнул он себя по карману пиджака. – Черт, вы не поверите, но у меня опять двух десяток нет… Кредитная карта есть, доллары есть, а вот двух десяток…

– Вы издеваетесь, что ли? Немедленно остановите машину!

– Да почему – издеваюсь? Честное слово, нет! Я как-то… Коль, у тебя есть двадцать рублей? – склонился он всем корпусом к водителю. – Выручи, а?

Так он растерянно это проговорил, что она поняла – не издевается. Коля, хмыкнув, извлек из нагрудного кармана две мятые десятирублевые бумажки, протянул руку назад. Быстро их выцепив, он галантно протянул ей:

– Вот, возьмите, пожалуйста… Спасибо вам, добрая женщина.

– На здоровье. Будем считать, что долг чести свершился.

– Да. Будем. А как вас зовут, можно узнать?

– Зачем?

– Ну… Все-таки в одной машине едем, рядом сидим… Так как?

– Линой меня зовут.

– Лина… Это Ангелина, что ли?

– Нет. Вообще-то я Марина.

– А почему тогда Лина?

– Потому что Смородина.

– Не понял…

– Да чего тут не понять? Марина Смородина звучит слишком ягодно, так и норовили меня все Малиной назвать. Вот и получилось в конце концов – просто Лина.

– Хм… Занятно! А меня в детстве просто Жуком звали. Все Жук да Жук, знаете. Потом и забыл, что я Павел.

– Что ж, тоже занятно.

– Вас куда вести-то? – вклинившись в па узу их странного диалога, вежливо спросил Коля.

– На Комсомольскую, в старый город, это около моста, знаете? Я потом покажу, где сворачивать. К дому можно не подвозить, я на перекрестке выйду, дворами дойду.

– Таким поздним вечером дворами? Не боитесь одна ходить?

– Ой, да кому я нужна…

Она вдруг почувствовала, как этот Жук по имени Павел ее разглядывает. Исподтишка, но довольно бесцеремонно. Резко повернула к нему голову, вздернула бровь, что должно было означать – в чем дело, мужчина?

– А сколько вам лет, Лина?

Опа, приехали! Вот гад какой! Или его не учили, что женщинам таких вопросов не задают? Или… ему все равно и она для него не женщина? В смысле, не та женщина, с которой нужно церемониться? Хотя… Какая разница. Та женщина, не та женщина, глупости какие.

– Мне сорок один год. Русская. Не замужем. Имею дочь двадцати лет. Работаю на двух работах. Живу в двухкомнатной малометражке. Никакого интереса для вас не представляю, чтобы меня так… разглядывать. Я на все потенциальные вопросы ответила?

– Ну зачем вы так… Я же просто спросил. И совсем вы на свои сорок один не выглядите. Я думал, вам лет двадцать семь—двадцать восемь.

– Спасибо.

– И вам спасибо.

– За что?

– За информацию.

– Какую… информацию?

– Ну, которую вы только что про себя выложили. Очень интересная информация, спасибо.

– Да на здоровье… Обращайтесь еще.

Нервно поправив на коленях сползающую сумку-котомку, она резко отвернулась к окну, демонстрируя таким образом свое «сердитое» равнодушие к происходящему. Хотя зря, наверное, и старалась. Павел Сергеевич Жук больше вопросов не задавал, но и к окну, как она, не отвернулся. Так и сидел, в упор ее рассматривая. Улыбался. Она затылком чувствовала, что он улыбается. Молчит и улыбается.

Доехали довольно быстро, она даже и сообразить не успела, как замелькали за окном пейзажики родного района. Подпрыгнула на сиденье, засуетилась торопливостью:

– Ой, ой, постойте… Мы же чуть не проехали! Меня вон там, на перекрестке, пожалуйста… Я выйду, я там дворами…

– Нет-нет, что вы! Коля, давай к подъезду вези! Прямо до дверей!

– Надеюсь, на чашку кофе проситься не станете? – смеясь, беззлобно обернулась она к нему.

– А что, можно?

Ну все, хватит. Поговорили, посмеялись и будет. Убрав улыбку с лица и наклонившись вперед, она указала Коле путь к дому. Вот он, родной подъезд. Надо же, еще и дворовые бабуси свою заветную скамеечку не покинули, сидят рты раскрыв. Разговоров сейчас будет – еще и на завтра останется…

– Всего вам доброго, прощайте, – открывая дверцу машины, вежливо проговорила она. – Спасибо, что подвезли.

– Отчего ж сразу – прощайте-то? Может, встретимся еще.

– Это где же? В маршрутке? У вас что, каждый день по машине угоняют?

– Типун вам на язык… – тихо проворчал Коля со своего места.

– Нет, зачем же в маршрутке? – весело проговорил новый знакомый в ее спину. – И другие стандарты есть…

Дальше она слушать не стала – закрыла дверцу. А может, он и не сказал больше ничего. Коля тут же рванул с места, не дав бабушкам на скамейке прийти в себя от пережитого изумления.

А все-таки интересно, какие стандарты он имел в виду?

За окном шел дождь. Она это сразу поняла, как услышала пахмутовскую мелодию из будильника, – не будет сегодня светлого солнечного утра. Даже предательская мысль в голове мелькнула: может, не вставать сегодня в такую рань, позволить себе отступление от правил? А с другой стороны, чем, собственно, перед ней дождь провинился? Дождь – это очень даже хорошо. Это просто замечательно, когда идет дождь! Стоит лишь распахнуть створку окна, и он ворвется в комнату, сопровождаемый шорохом только что народившихся тополиных листьев, как всплеском детских ладошек, заполнит ее бодрой свежестью, ворвется озоном в легкие. Пусть, пусть будет дождь!

Да и привычные утренние приятности в такую погоду можно продлить по времени, сэкономив на собственном внешнем виде. Зачем, к примеру, волосы феном укладывать, если от дождя они все равно распадутся? И ресницы малевать тоже ни к чему, тушь по лицу побежит. Она хоть и представлена как водостойкая, но такие круги под глазами может нарисовать – гоголевская Панночка отдыхает! Так что вполне можно в такой дождь и природными данными обойтись. Ничего страшного. Что ей, замуж выходить, что ли?

Открыв дверь подъезда, она неловко засуетилась с зонтом, пытаясь не попасть под порыв ветра, и даже не поняла сразу, что именно к ней обращен мужской, до боли знакомый голос:

– Да ладно вам с этим зонтом, садитесь быстрее в машину!

Подняла глаза, да так и застыла, омываемая щедрыми дождевыми струями. Вчерашняя черная машина стояла в двух шагах, и люди в ней сидели те же, вчерашние, водитель Коля да его Жук-начальник.

– Садитесь, говорю!

Тот, который Жук, широко распахнул дверь со своей стороны, порываясь выйти под дождь, но она категорически замахала руками и, прошлепав по луже, быстро шмыгнула в открытую для нее дверь.

– Доброе утро, уважаемая Малина Смородина, ягодная женщина! Не ожидали снова нас с Колей увидеть?

– Доброе утро. Нет, не ожидала, конечно.

– А мы, знаете ли, вот они, тут как тут. Встретились утром и думаем – отчего же нам вчерашнюю пассажирку на работу не отвезти? Еще промокнет, думаем, простудится, не дай бог.

– Спасибо, конечно… Только… Нет, вы что, и правда специально за мной ехали?

– А вы что, сомневаетесь?

– Нет… Но… Зачем?!

– Поехали, Коль… – нарочито грустно вздохнув, откинулся на спинку сиденья Жук. – Пока дама дурацкие вопросы задает, аккурат и до рабочего места ее довезем.

– Это я – дама?

– Так. Еще один дурацкий вопрос. У вас много их там в запасе, вопросов-то?

– Нет, но я правда не понимаю… Спасибо, конечно…

– Так. Давайте-ка уточним – чего вы не понимаете? Я во всем ясность люблю.

– Ну, вчера, допустим, это понятно. Долг чести, двадцать рублей и все такое… А сегодня-то что?

– А что, сегодня нечетный день? Именно по нечетным дням вы отвергаете мужское внимание?

– Внимание? Мужское? Это чье, ваше, что ли?

Никак, ну никак она не могла отделаться от недоумения, хоть убей! Наверное, до неприличия даже. Вон и Коля уже головой недовольно качает, вроде того – совсем ополоумела баба, нехорошо себя ведет, неправильно. Ей честь оказали, а она твердит свое как попугай, не понимаю да не понимаю! Но ведь и в самом деле ничего не понятно, черт побери! Не мог же этот Жук… Чтобы она… Чтобы с ней…

– Значит, вы именно мое конкретное мужское внимание исключаете? – не унимался новый знакомый, обладатель шикарной машины и шикарного офиса в центре города. – Так надо полагать?

– Да. То есть нет. То есть… Ну да, да, если хотите! Именно ваше внимание к моей скромной персоне кажется мне немного странным!

– Почему? Низкой самооценкой страдаете?

– Я?! Да нисколько! Все в порядке с моей самооценкой.

– Тогда, значит, кокетничаете.

– Чего? Вот еще не хватало! Вы меня просто не совсем поняли… Ну сами посудите, где я и где вы…

– А где я? И где вы? По-моему, в машине сидим. Вы справа, я слева. А вечером, например, можно так же посидеть где-нибудь, поужинать. Вы справа, я слева. Как насчет ужина?

– Нет, вечером я как раз и не могу. Вечером я занята.

– И отказаться от занятия нельзя?

– Нет. Никак нельзя. Меня человек ждать будет. Отказаться никак невозможно, поскольку общение с этим человеком входит в исполнение моих обязательств по договору.

– Ишь ты, как все серьезно… Исполнение обязательств, да еще и по договору! Красиво звучит. А имя у этого обязательства есть?

– Конечно есть. Имя ему – благородная дама Станислава Васильевна, с которой я согласно этим самым обязательствам ежевечерне общаюсь. Мне за это деньги платят.

– Ах вот как… Компаньонкой при благородной даме служите, значит. Что ж, понятно… Кстати, я где-то уже слышал это имя – Станислава Васильевна. Как-то на слуху вроде… Ну, да ладно. Если не можете ужинать, значит, будем обедать. Надеюсь, на обеденное время у вас исполнения обязательств не назначено?

– Нет…

– Ну, вот и славно. У вас в котором часу обед происходит?

– С часу до двух.

– Значит, ровно в час я за вами заеду. Вы какую кухню предпочитаете? Азиатскую, европейскую?

Интересный вопрос, конечно, про кухню-то. Если учесть, что все ее обеденное время до самой последней минуточки сжирает покупка продуктов для Станиславы. Дай бог, чтобы успеть бутерброд на ходу сжевать, не важно какой, азиатский или европейский. Но говорить она сейчас об этом не будет конечно же. Побубнила, или, как говорит Женька, потормозила, и хватит. Пора и в себя прийти.

– Я предпочитаю европейскую! – вскинув вверх подбородок, смело глянула она ему в глаза.

– Отлично. И я тоже. Видите, как наши вкусы удачно совпали! Я знаю прекрасное местечко, вам понравится.

Улыбнувшись, она тут же отвернулась к окну, чтобы не выдать своего замешательства. Это что же, и впрямь она с ним обедать будет? Ничего себе – приключение! Такое даже нафантазировать трудно. Да и ладно, пусть будет приключение, раз оно само навязалось. По крайней мере, будет потом что внукам рассказать. Обедала я, мол, как-то в молодости с одним олигархом…

– Вам куда ехать-то? – полуобернулся к ней со своего водительского места Коля.

– Туда же, куда и вам. Моя контора в двух шагах от вашего офиса расположена. Мельниковская, двадцать.

– А, знаю… Это в муравейнике, что ли?

Здание на Мельниковской улице издавна называли муравейником за несметное количество фирм, контор и всякого рода заведений, в нем приютившихся. Потому и народу каждое утро стекалось в их здание несметное количество.

Несметное-то оно несметное, конечно, но ее, выходящую из шикарной машины, все равно засекли! И не кто иной, как Леночка Эрастовна, аккурат выплывшая из своей припаркованной серебристой ласточки. И дорогая приятельница Таня Сибирцева оказалась тут как тут. Стояла на тротуаре, пялилась из-под вуали стекающих с зонта дождевых капель. Выражения лиц у них, естественно, были разные. У Тани – удивленное, у Леночки – возмущенно-обалдевшее.