Текст книги "Исповедь свекрови, или Урок Парацельса"

– Тихо, мам, тихо. Нет, я понимаю, конечно, тебе трудно смириться… А мне, знаешь, наоборот, уже легче. Не надо без конца врать, делать хорошую мину при плохой игре… Арина не виновата, что другого полюбила. Ей тоже было в последнее время несладко, знаешь… Любить одного, жить с другим… И я тоже с ума сходил, пустился во все тяжкие… Надо было давно развестись, и все дела! Зря мы так долго терпели. Нельзя терпеть боль, а мы терпели.

– А как же Гришенька, Лева? Гришенька-то теперь как?

– Да нормально. Как все, так и он.

– То есть как – нормально? Воскресный папа, воскресный сын?

– Ну да… Нет, почаще, конечно, чем воскресный… Я ж все равно из его жизни не исчезну, ни при каких раскладах.

– Это понятно… А как же я? Я тоже буду воскресная бабушка?

– Ну, если захочешь, будешь субботняя бабушка. Или пятничная. Какая разница, мам?

– Большая разница, сын. Я же привыкла уже – каждый вечер… Гришеньку из садика… А может, Арина позволит мне, как раньше? Чтобы я вечерами с ним…

– Мам, ну что ты говоришь? Как ты себе это представляешь? У нее там другой мужик будет жить, и тут вдруг ты с Гришкой – здрасьте, я бывшая Аринина свекровь, я тут постирушки затеяла!

– Да при чем тут постирушки! Я же с внуком хочу, а не постирушки! Хотя – что я говорю… Совсем голова не соображает. Но ведь я могу Гришу к себе домой забирать, а утром в сад уводить… Правда, ездить далеко…

– То есть ты хочешь, чтобы Гришка жил здесь? Нет, Арина этого не позволит. Она же мать… Придется тебе привыкнуть, мам. Тем более у ее нового потенциального мужа своих детей нет, а родители старенькие и без ума внуков хотят, и радостно приветствуют явление нашего Гришки… Здоровенького, умненького, готовенького внучонка… Вот такие дела, мам. Ничего не сделаешь, придется подвинуться. Только не реви, ради бога…

– Я не реву, сынок.

– Да я же вижу, слезы капают.

– Да я сейчас возьму себя в руки. Налей мне еще кофе, пожалуйста.

– Сейчас…

Лева встал из-за стола, шагнул к плите, где стояла большая турка с кофе. Она вдруг увидела, какая грустная у него спина… И не удержалась, всхлипнула жалким отчаянным вопросом:

– Но неужели совсем ничего нельзя сделать, сынок? Может, еще можно как-то…

– Нет, мам, нельзя, – произнес твердо, не поворачиваясь к ней. Поднял турку, плеснул ей в чашку остатки кофе. – Тебе сахару положить?

– Нет…

Поставив перед ней чашку, сел рядом, закрыл своей ладонью ее ладонь, сжал слегка.

– Ты думаешь, я не пытался, мам? Еще как пытался. И боролся за нее, как мог. И она тоже с собой боролась, да только все без толку. Любит она его, понимаешь? Лю-бит… И ничего из нашей совместной борьбы не вышло… Так, суета униженных и оскорбленных. А на Ладу ты не сердись, мам… Лада как раз ни в чем не виновата. Она хорошая, а вчера просто напилась вдрызг, несла бог знает чего… Нет, правда, я и сам ее вчера в таком непотребном виде впервые увидел. Вообще-то она другая, вполне нормальная…

– Хм… Как у тебя все просто, сынок. Тут же у тебя и другая, и вполне нормальная… Как так можно, не понимаю…

– Можно, мам. Нет, а чего ты от меня хочешь? Чтобы я волосы на голове рвал? Чтобы сидел сейчас, плакал вместе с тобой? Да если б я мог…

Так сказал последнюю фразу, будто и впрямь собрался плакать. Она вдруг испугалась, выпрямила спину, торопливо отерла щеки от слез. Решительно шмыгнула носом. У мальчика и без того горе, его жена разлюбила! И сына у него почти отобрали! Мальчик и без того страдает, еще и она над душой хнычет…

– Ладно, сынок, ничего, переживем как-нибудь. Не ты первый, как говорится, не ты последний. А с квартирой что? Квартиру делить будете? Она же в равных долях оформлена, на тебя и на Арину. Можно пополам…

– Нет, мам, не хочу я у сына квадратные метры из горла вырывать. Нет, я понимаю, она на ваши с папой деньги была куплена, но… Позволь мне такое благородство, а? Пусть моя доля в квартире Гришкина будет. А, мам?

– Да, пусть будет. Конечно. Я же просто так спросила, ради информации. Пусть Гришеньке останется…

– Спасибо, мам.

– Да ладно… Знаешь, как-то мне сейчас открылось – не это важно. Бог с ней, с квартирой. А вот что Гришеньку забирают, это да… Это придавило, как плитой…

– Да кто ж его забирает? Просто видеться будем реже, а так…

– Значит, ты ко мне переедешь, сюда?

– Нет, мам. Что я, маленький, под боком у тебя жить?

– А куда? Квартиру снимать станешь? Дорого же… Еще и алименты платить…

– Арина не возьмет алиментов. Ее будущий муж хорошо зарабатывает, он против алиментов. Тоже благородный, блин… Кругом одни благородные собрались, надо же.

– А как тогда?

– Ну… Значит, я сам как-то платить буду. Или покупать Гришке что-нибудь. А на съемную хату я тоже не пойду, мам. Я у Лады жить буду, в ее квартире. Она меня любит…

– Да, я вчера слышала. А ты ее любишь?

– Не знаю… Если честно, я не думал об этом. Пусть все идет, как идет, там видно будет.

– Звучит довольно инфантильно, ты не находишь?

– Может быть. Но знаешь… Я в последнее время так измучился с этими игрищами в семейную жизнь… Надоело все. Хочу просто так жить и ни о чем не думать. Хоть какое-то время.

– Тогда честнее жить одному, Лёв.

– Я понимаю. Но если Ладка настаивает… Отчего ж нет? Тем более я ничего ей не обещаю и ни под чем не подписываюсь. Я свободен, она свободна.

– Слушай… А это правда, то, что вчера Лада сказала? Ну, что это Арина специально вас свела…

– Да нет! Нет, конечно! Просто Ладка вчера напилась, несла околесицу. Нет, Арине вообще все по барабану было – где я, с кем время провожу… Лишь бы ее в покое оставил.

– Странно… А я, как всегда, не видела ничего… Хотя нет, вру. Я в последнее время чувствовала – есть что-то такое, витает в воздухе. Но чтоб до такой степени…

– Ладно, мам, я пойду, ладно? Устал от этого разговора. Ты не заметила, мы по одному кругу ходим?

– Куда ты пойдешь?

– К Ладе. Она ждет.

– А как же Гришенька?

– А что Гришенька? Я за ним вечером в воскресенье приеду, домой отвезу. Ну, то есть… К матери его домой… К бывшей жене…

У нее только и вырвалось из груди горестно-слезное – ох-х-х… Домой к его матери, к бывшей жене! Но все равно не заплакала. Слезы в уголках глаз скопились, но не заплакала.

– Ладно, мам, не плачь, прорвемся! Все, я пошел. Будем считать, у меня параллельно с разводом медовый месяц начинается! Ничего, прорвемся, мам…

– Ага, сынок, прорвемся. Что ж нам еще остается. Будем прорываться через колючую проволоку. Ладно, она хотя бы у тебя медом намазана… Иди, празднуй. Дверью только не хлопай, Гришенька еще спит.

Ушел. И дверь тихо закрыл, как мамка велела. Сынок, сынок… А может, и впрямь ничего, прорвемся… Все живы-здоровы, чего бога гневить.

– Ба… Я уже проснулся, доброе утро…

Гришенька стоял в кухонном проеме, прикрываясь ладошкой от солнечного луча. Ангел хрупкий, сонный, олененок на тонких и длинных ножках. Сердце зашлось медом нежности…

– Доброе утро, мой драгоценный! Иди сюда, я тебя обниму…

Взобрался на колени, зевнул сладко, подставил щеку для поцелуя. Молоком пахнет, счастьем, снами детскими.

– Ба, а в зоопарк прямо сейчас поедем?

– Да, можно прямо сейчас… А может, изменим планы? Может, лучше на дачу к тете Кате и дяде Коле рванем? Там солнышко, свежий воздух…

– Ура, на дачу, на дачу! А на чем мы поедем? На поезде?

– Ну… Почти на поезде. Электричка называется. Хотя можно папе позвонить, пусть нас на машине отвезет… Оторвется от важных дел…

– Нет, я хочу на поезде, который электричка!

– Ну и отлично. Тогда умываться, завтракать, и – полный вперед! Нас ждут великие дела, мой прекрасный принц! Мы едем путешествовать на электричке!

* * *

– …Да, вот такие у нас грустные новости, ребята… До сих пор в себя прийти не могу…

Сказала и тихо всхлипнула, не сдержавшись. Да не особо и старалась – уж здесь-то, на даче у Прокоповичей, можно поплакать, позволить испуганной душе съесть порцию положенного сочувствия. Хотя сочувствие – как сладкая мучнистая еда. Пока ешь – хорошо, а толку для организма никакого, один вред…

– Ничего, Санька, ничего! Перемелется, мука будет! – в очередной раз произнесла одну и ту же фразу Катька, наклоняясь к окну и цепляя взглядом бегающего по газону Гришеньку. – Надо же, какой большой стал… А красавец растет, весь в Левку, от матери ничего не взял!

– Почему? Арина тоже красивая.

– Да ну… Все равно наш Левка лучше. И красивый, и добрый, и порядочный. Чем он ей не угодил, не понимаю? Где по нынешним временам лучше найдешь? Не пьет, не курит, зарплату в дом несет, сына любит… Нет, какого еще рожна, а? Еще и любовь неземную ей подавай! Совсем зажралась баба! Глупая еще, не понимает, что лучшее – враг хорошего. Потом поймет, да уж поздно будет…

– Нет, Кать, не права ты. Теперь вспоминаю, как Арина себя вела, и знаешь, даже сочувствую ей. Трудно жить рядом с нелюбимым, да еще и с другой любовью в сердце. Пытка, а не жизнь. И себя измучила, и Леву, и меня…

– Хм… А я тебе что говорила?

– Да говорила, говорила… Но ведь не хочется ж верить до последнего! А я своей суетой раздражала ее, конечно. Старалась угодить помощью, вечно бежала впереди паровоза.

– Ага! Давай, давай, пожалей эту поганку! Оправдывай ее! Она на тебе свое недовольство жизнью вымещала, а ты давай, оправдывай! Послушать тебя, так ты и не свекровь вовсе, а бедная родственница! Хоть сейчас, после всего, озлись на нее по-настоящему!

– Да зачем… Теперь-то уж – зачем? Нет, не буду…

– А ведь Катерина права, Сань… – тихо проговорил Коля, до того не принимавший участия в разговоре и служивший ему фоном молчаливого сочувствия. – Права в том, что выводы надо делать на будущее. Нельзя, нельзя себя так подавать, Сань. Помнишь правило Парацельса? Забыла? Все – яд, и все – лекарство…

– Помню, Коль, помню. То и другое определяет доза.

– Во-о-т… В другой раз, когда впереди паровоза бежать вздумаешь, держи себя за шиворот, не завышай дозу. Таблеточку «свекровкиного озверина» никогда не помешает глотнуть для профилактики. Особенно тебе. Помни, Сань, всегда помни правило…

– Ой, да ну тебя, Коль! – сердито махнула рукой в сторону мужа Катька. – Пристал со своим правилом, зануда! Саньке и без того плохо, а ты – правило, правило… Тоже, учитель нашелся. Парацельс доморощенный. И вообще, не вмешивайся в наш разговор! Он у нас особенный нынче, слезно бабский!

– Понял, молчу. Я ж как лучше хотел – Саньке совет дать… Чтоб со следующей невесткой таких ошибок не допускала. И вообще, пусть больше для себя живет… Слышишь, Сань? Вырос твой Левка, мужиком стал, пора снимать с себя материнские долги. Живи для себя!

– Да. Спасибо, конечно, Коль. А только не понимаю я этого – для себя. Чем жить-то в этом «для себя»? Основа какая-то должна быть? Платформа, подоплека? Да вся моя жизненная платформа и подоплека – это мой сын… Его жизнь, его счастье. А еще – внук… Если у них все хорошо, то и у меня все хорошо, мне большего не надо. Нет, не могу я для себя, Коль. Не умею. Нет смысла жить, когда отдать себя некому!

Она даже не уловила момент, когда перешла границу. Раньше чувствовала ее в посиделках с Прокоповичами, а нынче расслабилась, прошляпила. Да еще так рубанула, как обухом по голове: «…Нет смысла, когда отдать себя некому!» Это бездетным-то Прокоповичам!

Воровато подняла глаза, мазнула быстрым взглядом по лицам. Да, лица у обоих грустные, замкнутые от неловкости. Но не обиженные ничуть. Наоборот, сочувствующие пуще прежнего. Выходит, еще и жалеют ее? Ляпнула, мол, наша Санька лишнего?

Добил неловкую ситуацию Гришенька. Нарисовался в дверях, как дополнительный укор совести. Рожица счастливая, глазки блестят, щеки раскраснелись от беготни на свежем воздухе. И в руках что-то держит, ладошками к груди прижимает… Боже, да это рубанок! Где он его откопал?!

– Осторожно, порежешься! – кинулись они к Грише вместе с Катькой. – Осторожно, тут нельзя пальчиками трогать, там железка острая!

– Вот молодец, Гришук! А я его потерял! Где нашел-то? – поднял брови Коля, улыбаясь мальчишке.

– Там, за сараем… Где доски…

– Гришенька, дай мне… Порежешься… – попыталась Саша вытащить опасную штуку из ручонок внука.

– Ну, ба! Это я нашел! А как это называется, ба?

– Это рубанок, Гришенька. Это не игрушка, это для взрослых. Отдай мне, пожалуйста.

– Не путай пацана, Сань, никакой это не рубанок, – важно сунулся в их диалог Коля, – это шерхебель, между прочим.

– Ой, да какая разница! – сердито махнула рукой в его сторону.

– Дядь Коль, а вы мне покажете, как он работает? Ну, этот… хлебель?

– А то! Покажу, конечно! Пойдем! Чего мы тут будем, с бабами…

Коля поднялся было с кухонной табуретки, но остановился, заметив обиженный взгляд супруги.

– Коль… Ты чего это? При ребенке…

– А что я такого сказал? – моргнул белесыми ресницами Коля. – Что тебя обидело, Катюш? Что я вас с Саней бабами назвал? Так погодите, девчонки… А кто вы для Гришки есть? Бабы и есть. В смысле – бабушки. Бабушка Саша и бабушка Катя. Ну, или как Гришка говорит – не баба, а ба… Тоже коротко и ясно. Так что оставайтесь, бабы, дальше меж собой беседуйте. А мы пойдем, досочки построгаем. Да, Гришук?

– Пойдем, построгаем! Ура! Пойдем, дядь Коль! Баба Катя, не обижайся на нас, ладно? Ты все равно хорошая!

– Ишь, выкрутился… – довольно хохотнула Катька, когда мужчины ушли по своим делам. – Глядишь, и мне от солнышка чуток любви перепало… Счастливая ты, Санька, хоть и жалко тебя. Завидую, признаюсь. И сама не знаю, чего во мне больше – то ли жалости к тебе, то ли зависти…

Возвращались последней поздней электричкой. Усталое апрельское солнце почти провалилось за горизонт, распахнув напоследок багрово воспаленный глаз.

– Ба, смотри, солнце за нами подглядывает… Видишь?

– Вижу, Гришенька. Ты не замерз? Иди ко мне на колени?

Влез, обнял ручонками за шею.

– Ба, я тебя люблю…

– И я тебя люблю, Гришенька.

– Ты не бойся, я не усну… А лучше давай поговорим, чтобы я не уснул.

– Давай… О чем, золотой мой?

– Ну… Расскажи, как ты меня любишь.

– Как? Ну… Очень-очень сильно. И всегда буду любить очень-очень сильно.

– И даже когда я вырасту? И большим стану, как папа?

– Конечно. Тогда еще больше стану любить. Ты будешь расти, и моя любовь будет расти, как дерево… Ты об этом всегда помни, не забывай. Хорошо?

– Хорошо. Ба, а почему ты сейчас говоришь, будто плачешь?

– Нет, что ты. Чего мне плакать? Когда любят, не плачут, а, наоборот, радуются. Вот и я радуюсь, что ты у меня есть… Не спишь?

– Нет. А расскажи мне сказку про Ивана Быковича. Помнишь, ты мне давно-давно рассказывала?

– Ну, хорошо. Слушай. В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь с царицею. Хорошо жили, только детей у них не было, и счастья не было…

– Как у тети Кати и дяди Коли, да?

– Гришенька… Ну что ты такое говоришь!

– А что? Конечно! Вон, когда мы с дядей Колей досочку строгали, он посмотрел на меня и говорит – скоро и у меня такое счастье будет, дай бог… Это что значит, ба? У них скоро детки будут? Как в сказке, да? Дядя Коля золотого ерша в пруду поймает, тетя Катя из него уху сварит и потом родит ребеночка… Ведь так было в сказке?

– Да, Гришенька, в сказке так… А в жизни, как в сказке, не бывает.

– Тогда почему дядя Коля про счастье сказал?

– Не знаю. Пошутил, наверное. Ты же знаешь, он веселый, все время шутит.

– Ага… Ну, рассказывай дальше!

– Так… Что там дальше… И говорит царь царице – надо бы на пруд пойти, поймать золотого ерша…

– Ага! Вот видишь!

– Ну что, что видишь? Давай лучше я другую сказку тебе расскажу! Про Ивана-царевича и Царевну-лягушку! Там, по крайней мере, бездетных царей и цариц не было, все при сыновьях! Ехать еще минут двадцать – аккурат и сказка скажется…

* * *

– …Здравствуйте, Александра Борисовна. Можно я сама за Гришей приеду? Заодно и поговорим обо всем.

– Да, Арина, приезжай…

Конечно, Саша растерялась. Когда увидела на дисплее высветившееся «Арина», даже не хотела отвечать на вызов. Но у Арины голос спокойный был. Как будто ничего не произошло.

Нажала на кнопку отбоя, перезвонила Леве:

– Арина сама хочет за Гришенькой приехать!

– Ну и что? Да не волнуйся так, мам… Вон, голос дрожит. Успокойся, все нормально!

– Она сказала, что хочет поговорить… О чем, Лева?

– Не знаю, мам. Да какая, в общем, разница… Все это уже эпилоги с послесловиями.

– Ну, хорошо…

– Пока, мам. Я потом тебе перезвоню.

– Пока…

Арина приехала быстро, коротко позвонила в дверь, вошла, подхватила на руки вылетевшего в прихожую Гришеньку:

– Мамочка, привет! Я соскучился!

– И я, малыш… Как ты?

– Хорошо! Мы с бабушкой вчера ездили в гости! К тете Кате и дяде Коле! Прямо на электричке, вот!

– Ух ты, здорово…

– Я с дядей Колей сам доски строгал! Он меня научил! Хочешь, я тебе покажу, как правильно шех…шер…хлебель держать?

– Обязательно. Только чуть позже, Гришенька. Давай так… Ты сейчас мультик посмотришь в комнате, а мы с бабушкой на кухне чаю попьем… Я устала и очень чаю хочу. Хорошо?

– Хорошо, мам. Я сам телевизор включу, ладно? Я знаю, на какую кнопочку нажать, где всегда мультики показывают!

– Умница ты моя! Ну, иди…

Пока Александра суетилась с чаем, Арина тихо сидела за кухонным столом, молчала. Не шла от нее больше энергия раздражения, наоборот, виноватостью веяло. Чувствовалось, как ее сковало всю, не знала, как разговор начать. Наконец выдавила из себя, когда Саша села напротив, поставив перед ней чашку с чаем:

– Простите меня, Александра Борисовна… Что ж делать, если так получилось. Простите.

– Арин… Скажи мне, только честно. Ты Леву любила, когда за него замуж шла?

– Нет, Александра Борисовна. Каюсь, не любила. Хотя я это потом только поняла, а сначала, с перепугу, уверена была, что люблю. Сами же помните обстоятельства нашей скороспелой свадьбы! Кто я была-то? Дурочка неопытная, студентка, маменькина дочка. Залетела сдуру… Но я старалась быть хорошей женой, видит бог.

– Так уж и старалась?

– Ну да… Изо всех сил старалась Леву полюбить. Чем больше старалась, тем больше злилась, что не получается ни фига. Да еще вы…

– А что – я?

– Ну, как вам объяснить… Вы тоже старались, чтобы нам было удобно-семейно-комфортно. Слишком старались. То есть отнимали у меня мою территорию старания… Может, если б я бытовухой занята по горло была, не мучилась бы всякими дурными несчастными мыслями.

– Значит, я тебя раздражала – поэтому? Тем, что пыталась взять на себя бытовые проблемы?

– Да вы не обижайтесь, Александра Борисовна! Тут немного другое… Ну, как бы вам объяснить… Помните, у Высоцкого шуточная песня есть? За день, мол, так накувыркаешься, придешь домой, там ты сидишь… Все прибрано до стерильности, постирано-поглажено, ужин приготовлен, ребенок из садика доставлен и сыт-обихожен… Вроде все хорошо, все замечательно, живи, радуйся! А я не могу… Не мое потому что. Не моими руками сделано. Как в чужой дом приходишь, как в гости… Вот и начинает внутри раздражение пучиться. Ты его бьешь кулаками, запихиваешь обратно, как забродившее тесто, а оно все равно наружу хоть краешком, да вылезет… Не надо было для нас так стараться, Александра Борисовна. Вот, сижу теперь перед вами, последней сволочью себя чувствую.

– Так сказала бы… Я бы не старалась…

– Ага! Как скажешь-то? Вы бы обиделись. Так еще хуже. Да и не в этом дело… Я ж вам объясняю – если б я Леву любила…

– Я поняла, Арин. Что ж, счастья тебе с новым мужем. Кто хоть он, расскажи?

– Ну… Его Глебом зовут. Он очень занятой человек, бизнесмен начинающий.

– Из мажоров, что ли?

– Нет, нет… Он сам свое дело начинает, с нуля. Ой, там у него столько всяких заморочек… Так что бытовые проблемы полностью на мои плечи лягут. Может, придется даже с работы уйти… Хотя Софья Васильевна рвется помогать…

– А кто это – Софья Васильевна?

– Это мама Глеба. Ой, у них вообще очень интересная семья! Папа у Глеба ученый, лекции в университете читает, мама из окололитературных кругов… Когда-то была колумнистом одной известной газеты, забыла, как называется, я вообще газет не читаю. Ой, а хотите, я вас с ними познакомлю?

Саша глядела на Арину, едва сдерживая обиженное изумление. Надо же, как заговорила о родителях этого Глеба, так сразу глаза восторгом заблестели… Хоть бы подумала на секунду о том, как ей все это неприятно!

– …Хотите, Александра Борисовна?

– Не знаю, Арина. Зачем?

– Как – зачем? Мы ж все интеллигентные люди, что тут особенного? Да и вообще – так удобнее… Хотя бы потому удобнее, чтобы насчет Гриши всегда договориться могли… Кто и когда его в гости на выходные приглашает… Вы ведь хотите общаться с внуком, правда?

– Конечно. Это даже не обсуждается, Арин.

– Ну вот… Тогда надо знакомиться и дружить.

– Спасибо. Только насчет знакомства – это да, это я согласна, конечно. А вот насчет дружить… Какая дружба, Арин? Я ни в научных, ни в окололитературных кругах не вращаюсь, я обычная тетка, рядовая чиновница… Да и то – бывшая почти. Не успеешь глазом моргнуть, как на пенсию выпрут. Зачем им со мной дружить, скажи?

– Ну, не прибедняйтесь, Александра Борисовна! Вы же очень интересный человек, неординарный, много книг прочитали. Да вы своим интеллектом любого за пояс заткнете, я же знаю. Вон Гриша у нас какой развитый – благодаря вам…

– Спасибо на добром слове, Арина. Да, конечно, ты права. Ради Гришеньки я готова дружить с кем угодно. Как сумею, как смогу. Но, с другой стороны, странно все это… Хотя и очень интеллигентно…

– Да ничего странного, Александра Борисовна. Обыкновенная жизнь.

– Да. Очень высокие отношения.

– А почему вы иронизируете? Хотя я вас понимаю, конечно… Понимаю, как вам обидно… А кстати, почему вы про квартиру не спрашиваете? Вас же наверняка этот вопрос волнует, вы же нам с Левой квартиру покупали… Почему?

– Ну, если хочешь, давай спрошу… Хотя нет, не буду. Лева решил, что квартира пусть Гришеньке останется. Не будет он ее делить.

– О… А теперь, значит, я в ответ буду иронизировать – высокие, высокие отношения! О, как это благородно с его стороны!

– Ну, я бы в данном контексте воздержалась с иронией. Я бы на твоем месте просто Леве спасибо сказала.

– Да. Вы правы… Чего-то меня понесло не туда. Простите, Александра Борисовна. Но я вам обещаю – как только Глеб встанет на ноги, мы обязательно стоимость квартиры вам компенсируем… Или себе другую купим, а эту на вас переоформим. В общем, как-то решим вопрос, обещаю.

– Да ладно… Не обещай, вдруг не выполнишь. Лучше скажи – как этот… Этот твой Глеб к Гришеньке относится?

– Да замечательно он к нему относится. Пока заочно, правда… Они ж еще не знакомы даже… Главное, Глеб меня любит, значит, и сына моего будет любить. И родители его Гришу заранее любят… В общем, все будет хорошо, Александра Борисовна, не переживайте. И у Гриши все будет хорошо, и у вас, и у Левы… Надеюсь, он будет счастлив. Он хороший, он достоин, чтобы его любили. А Ладка его без ума любит! И замуж тоже без ума хочет. Даже и не знаю, чего больше хочет, любви или замужества.

– А разве это не одна последовательность – любить и хотеть замуж? Надеюсь, у Лады нет вынужденного обстоятельства, какое тебя замуж за Леву погнало?

Арина вдруг подняла бровь, глянула на нее чуть насмешливо, как глядит умудренная жизненным опытом матрона на юную девицу, задающую наивные вопросы. Но тут же спохватилась лицом, подкорректировала его под выражение почтительной вежливости.

– Нет, Александра Борисовна, этого обстоятельства у Лады нет. Лева ведь уже не тот мальчик-второкурсник! А с последовательностью, если без обстоятельств… Это уж у кого как получается, знаете ли. Кто-то мечтает о последовательности любовь-замуж, а кто-то, наоборот, в нее не торопится, одной любви ему вполне достаточно. Не знаю уж, как у Левы все это получится… Вернее, у Ладки… Не знаю. Для Левы она сейчас – как вода, на которую после горячего молока дуть надо. Жить вместе – ради бога, а жениться – извините-подвиньтесь. Я ж ему здорово по его женатому статусу накостыляла, не скоро еще оправится. Как подумаешь – самой стыдно…

– Ладно, что ж. Поживем – увидим.

Арина замолчала, глядела на нее долго, грустно покачивая головой. Очень серьезно глядела, без всякой корректировки выражения лица. Потом вздохнула, улыбнулась печально:

– Да, фраза сакраментальная: поживем – увидим… Как в кино, помните? Мудрая мама глянула на приехавшую Надю, на горячо любимого сына… Вы тоже очень мудрая, Александра Борисовна. И сын у вас замечательный. Нет, правда, правда, не смотрите на меня так! Лева очень хороший, просто ему со мной не повезло. Я буду вспоминать о нем с теплотой… Знаете, вот честное-расчестное слово, даже обиды в душе нет, что он мне с Ладкой изменял! Я ведь знала и молчала. Как будто не мне изменял, а какой-то другой женщине. А в общем и целом оба мы хороши были, что я, что он… Вот что значит не любить! А теперь, надеюсь, все у нас будет хорошо – по разные стороны баррикад. И дай бог, чтобы у него с Ладкой счастливо сложилось! Очень этого хочу!