Текст книги "Пока стоит земля"

 
Я видела, как мерли от голода.
Я видела, как убивают пули.
Я видела, как дуги гнули
И как под рост подрезают головы.
 
 
Я видела, как дома дымились.
Я видела, как плодились нйлюди.
Головою о стену люди бились,
Как о плотину бьются стерляди.
Я видела, как ход столетий
Глупцы повернули будто шлюпку.
Я видела, как рождаются дети,
Падающую из гнезда скорлупку.
 
 
Я видела облако на рассвете.
Я видела долгий обморок света.
И если нужен верный свидетель,
Свидетельствую: я видела это.
 

1967

 
Веди нас на зеленые пастбища,
На медовые заливные луга,
Где дышится так, как трава колышется,
Где верное «завтра» приходит наверное,
Где нога воспоминанья легка!
 
 
Веди нас на зеленые пастбища!
Всех веди на зеленые пастбища,
Тех, кто не жил и кто не дожил,
Кто рассеялся в воздухе, как дождик,
Кто плыл, как ястреб, все истребя!
 
 
Веди нас на зеленые пастбища,
Туда, где мы обручимся
С собою,
Как с морем венецианские дожи,
Туда, где каждый встретит себя, —
О, этот лик, такой непохожий! —
Где каждый впервые встретит себя.
 
 
Ночь вытянулась длинной трубою…
Лишь в самом конце световой кружок
Глядит на нас, словно волчий глаз.
Старый Господь, как свежий ожог.
Веди нас на зеленые пастбища.
 

29–30 августа 1967

 
На стекло дохнули слегка —
И весеннее небо готово.
По снегу, облитому глазурью,
Синие, голубиные,
Смуглые, круглые, легкие тени,
Не разбери-бери.
 
 
Наспех, только б скорей,
Поспевает рабочий чертеж.
Видно, скоро в теплом дожде
Сам Великий мастер проснется.
 

1964

 
Поэты ходили друг к другу в гости.
Молотком забивали друг в друга гвозди.
Поэты давно лежат на погосте,
А гвозди ходят друг к другу в гости.
 

1963

 
Сновали тени на стене.
Сновали тени на стене.
Сосед гудел, как пылесос,
И на стену полез.
 
 
Он девушек целовал наповал.
Бил по скуле: «На, поскули!»
Под намалеванной горой
Он умер, как герой.
 
 
А после – поворот рычага —
Тело свое продел в рукава.
На жизнь и смерть теряя права,
Тело свое продел в рукава.
 

1964

 
Что нужно для славы со знаком минус
Тебе, пустоглазый? Тебе, пролаза?
Что нужно, что ты себе вечность выстроил?»
«Так, пустяки.
Пушкин
На расстоянии выстрела.
Храм
На расстояньи руки».
 
 
Незабвенный убийца! Ты легче дыма,
Но в книгу бессмертных занесен.
Святое имя, окаянное имя
Начинают звучать в унисон.
 
 
Каждое слово,
Каждый жест поэта, – каждый, – награда…
Пощечина —
Монумент наушнику.
Щелчок
Увековечит повесу.
Памятники не расцепляют взгляда.
Этот памятник – Пушкину,
А тот – Дантесу.
 

1967–1969

 
Он ходит с тяжелым стуком
На липовой ноге,
Березовой клюке.
 
 
Он спросит медвежьим рыком:
«Кто мое мясо варит?
Кто мою шерсть прядет?
Выдюжил лагерь.
Вывернул горы.
Нет мне сносу и нет с меня спросу».
 
 
Таким
Видит себя он сам.
А вот что видят другие:
Он на ходу волочит ногу,
Как заяц перебитую лапу.
Глаза выцвели,
Как у вдовы.
Пучок волос, как пучок травы,
Выжженной, выкошенной травы.
 
 
Спасибо зеркалу —
Не выдает.
Покажет то,
Что душа твоя просит,
Хочешь старым —
Старый медведь.
Хочешь юным —
Святой Георгий.
 

1967

 
В этом Инферно
Не привидения —
Только куклы на погляденье.
 
 
Как в воздухе детства
Крест до креста —
От площади к другой —
Кукла ходом крота.
 
 
Ищет пустую
Плоскую, плоскую площадь.
 

1972

 
Серебро – не ребро,
Золото щелчком.
 
 
Длинный —
За ухом перо,
Обойди стороной.
 
 
Не вываришь в щелоке
Эту веру, эту поступь,
Этого молчанья приступ,
Этой речи оторопь.
 

1964

 
Человек вылезал из кожи —
И вылез,
Человека прикрыли рогожей,
Били, забили – и забыли.
А воздух кругом был раскален
От беломясых азартных колонн.
Колонны лезли на небосклон.
 
 
Но мертвый чуть дунул: «фу-у-у» —
И долго-долго – и удивленно
Ветер потом разгребал траву.
 

1964

 
Ногтем на полях беседы:
«Складывали в штабеля.
 
 
Хоронить не могли.
Ослепли от снега».
 
 
День был тих,
И остался тих.
Только где-то
На самом краю неподвижной памяти
Комариным звоном запели стекла.
 

1964

 
Я правую руку вложила в огонь,
И она сгорела
До плеча.
Я отрастила новую руку,
Короткую, осторожную руку,
И ношу ее за спиной,
Как суму.
 
 
Я стала бывалой.
Я говорю:
«Бывало. Бывало.
С кем не бывало».
 
 
Но ты пришел,
Обстрелянный за глаза солдат.
Ты головой покачал.
Ты не веришь,
Что руки до самого неба горят.
На, возьми свечу.
Запали!
Спасибо.
 

1964

 
Память чиркнула спичкой,
Высветила лицо,
И забывчивый ангел устыдился.
Значит, все-таки было?
Значит, было это лицо?
 

1974

 
Считай – и снова считай,
Но меньшего нет и большего нет.
В тебе упакован весь божий свет
По самое горло и самый край.
 
 
Какая звездная ночь!
Какая беззвездная ночь!
Какое утро!
 

1974

 
Как начинал он!
Как начинал он
Тогда
«В те баснословные года»,
Посвистом маковки сшибая.
И вдруг схватился
За опустевшее горло.
 
 
Время
Бросило дудку в кусты.
 

1974

 
Поют,
Как поется…
 
 
Бог не скупился для малой твари,
Каждая мошка звучит струной
На эоловой арфе ветров,
На эоловой арфе больших ветров.
 
 
Ветру дано,
И мошке дано,
А тебе не дано.
 
 
Поют,
Как поется,
Как на душу Бог положит.
И все же
Слышишь? Слышишь? Слышишь?
Разве этого мало для тебя?
 

1974

 
Что согнулась ты, «непреклонная лира»?
Лебединые шеи, как сухие травы.
 
 
«Не согнулась я, но к земле припала.
Там, где пепел певца, слышу голос неба».
 

1974

 
Тело мое —
Тяжелый дубовый крест —
Я волоку в гору, в гору…
Шаг —
И еще шаг.
 
 
И вдруг
Легко, легко, легко
Взлетаю, поднимаюсь, парю…
Нога моя не согнет травинки.
 
 
Чей бессмертный голос,
Чей стих
Коснулся моих ушей?
Превратил перекладину в крылья?
 

1974

 
Как мать
Вышивает сыну рубашку:
Себе игла,
А ему – шелка…
 
 
Как подводный ил
Выдувает вверх
Из своей глубины
Черной, как чрево творенья,
Медные трубы цветов…
 
 
Так, только так.
 

1974

 
Не проклинаю!
Нужны для ненависти
Сильное дыхание
И страшная уверенность в себе.
 
 
Простить?
Прощу!
Чужим, далеким.
Грехи их позабыть
Нетрудно,
Что собаке отряхнуться.
Но кровному, родному…
Нет!
В своем упорстве
Два перста подъемлю.
 

22 сентября 1979

 
Не отмоет
Хрустальная вода родника,
Где дрожит на дне
Озябший до синевы листок,
Где на счету песчинка…
Не отмоют
Все дочери бурь,
Полощущие полотна морей,
Не отмоют этой улыбки,
Этой покорной улыбки.
 
 
В мире стало больше одной улыбкой,
Стало меньше одной душой.
 

¹⁹⁷⁴

 
Гог и Магог —
Два параллельных истукана,
Лежат, —
Нагота неприкрыта.
 
 
А давно ли,
Голову задрав, как пожар, —
Идолы с золотыми усами, —
Обоняли вы запах жертв,
Сладостный, томный запах жертв?
Кто вас поверг?
Какой гремящий карающий бог?
 
 
Словно чмокнуло свиное корыто:
«Сами, сами, сами!
Сами – с глиняных ног
Упали, лежим, мхом прорастаем,
Муравьиным, мышиным, блошиным раем,
Мы – великаны,
Гог и Магог».
 

1974

 
Я не прошу благословенья,
Хоть ветку протяни мне,
Шершавую, со вздыбленной корой,
С того единственного деревца,
Еще поющего…
 
 
Ты сам его когда-то посадил
На склоне лунного серпа.
 

1975

 
Память,
Летящая снизу вверх,
Перебирает все уровни неба.
 
 
Память,
Летящая сверху вниз,
Помнит детский уровень ветки.
 
 
У него был глаз муравья.
Он выбрал
Небо на уровне травы,
Неподвижную надежную память,
Тихую
На переломе ночи,
Сонную
На переломе утра.
 

1966–1975

 
Идет.
Идет посолонь времени,
Поперек забвенья и славы.
 
 
По дороге встречные
Просят, молят.
 
 
Одна цыганка хвать за полу:
«Позолоти ручку!
Ручку, ручку позолоти!»
 
 
И вдруг отпрянула, смотрит:
Ладонь пуста,
Золотые пальцы
Насмерть припаяны к смуглой руке.
 
 
Ни поманить,
Ни приласкать,
 
 
Никогда не проси,
Ничего не проси у прохожего бога.
 

1966–1975

 
Кто-то крикнул на улице:
«Началось!»
 
 
У дома был опыт.
Окна все враз
По-черепашьи втянули головы.
 
 
Сначала – сплошная стена,
А после —
Кукольный дом без передней стены.
 
 
Портрет качался,
Как паутина.
 

1965–1975

 
Ветер из-за реки,
Словно голос подростка,
Срывается на петушиную ноту.
 
 
Смотрю:
Невысокий камыш
Опять до моей щеки дотянулся
И на мокром податливом песке
Нога оставила детский след.
 
 
Он вечен,
Как след на Луне.
 

1976

 
Вот здесь,
На берегу реки,
Стояли камыши в боярских шапках…
Там, где теперь сухое русло,
Река забвенья.
 

1976

 
Все к немногому сводится
Понемногу.
Каждый просвет
Зашпаклеван пылью мохноногой…
Какое долгое – не-ет!
 
 
Монашеский герметизм.
А где-то в углу
«Corazon! Corazon!»
Напевает чуть слышно,
На гитаре тренькая, старый метис
В своей – когда-то – цветной рубашке.
 
 
Где цвет? Где звук?
Ночь натягивает башлык на башню
Тысячью гусениц-рук.
 

1976

Мария Египетская

1 (14) апреля

 
Марья Зажги-снега,
Марья Заиграй-овражки,
Марья, сполосни берега!
Холмы через голову
Снимают рубашки.
 
 
Марья-работница, босая нога,
Где Египет
И где Россия?
Отсель – досель два шага.
Это знают птицы
И вышние силы.
 
 
Зажги снега.
 

1977

 
Все в порядке!
Беспамятство в лошадиной дозе,
Снотворно-ровное…
Вместо скалы – гладь.
Так сметает бульдозер
Курганы скифов.
Скоро и споро.
 
 
Зачем же возводят опять
Купол без единой опоры,
Пристраивают шатры и венцы
Стражи памяти:
Знамя,
Слово,
Священные мертвецы?
 

1977

 
Не сразу вострубят трубы.
Поэтапно, исподволь
Строится Страшный Суд.
Одесную – осторожные.
Ощуюю – острожные – диавольский сосуд.
 
 
Чур меня, человече!
Стражи света,
Скрестите меж нами бердыши!
Отойди, сторона очерненная!
 
 
Кто сказал мне:
«Половина души!
Заячья губа, пополам рассеченная…»
 

1977

 
Люди выпалывали цвета,
Кроме зарева
И лиловых молний.
Оттого-то, как в брачную ночь,
Голова ходит крэгом, крэгом…
 
 
Видны, наконец-то видны
Боги, как змеи,
В расщелинах молний.
 

1977

 
Я думаю,
Есть для стихов Элизиум
Не в нашей, людской,
Но в божественной памяти.
Там живут они,
Пока мы сгораем.
 
 
По ночам
Мы дышим их светом.
 
 
Я знаю,
Есть для стихов геенна
В черной неиссякаемой памяти.
 
 
Там,
Мерцая, словно гнилушки,
Лишенные света,
Кажутся светом,
Ибо горшей мэки
Не ведает даже Девятый круг.
 

1977

 
Опасаюсь детей.
Им все впервой.
Спросят (как палец прищемят дверью):
«Почему висите
Вниз головой?
Вы разве летучие мыши
В пещере?»
 
 
Дети, кто любит ночь?
Спатки, прятки, рай простаков.
Вот два надежных крюка.
Дети, кто любит день?
Вот истэпленная кирка,
Измочаленная кирка,
И на дорогу
Огарок неугасимой свечи.
 

1977

 
Дом в три окошечка смыло.
Разлив, раскат.
Зачем нужны очи Сивиллы?
Видно до самых Карпат!
 
 
Здесь!
Оно еще здесь, это время.
Холод. Умерли птицы.
К железу пристыли пальцы.
Кто ослеп,
Я или Солнце?
Или оба вместе?
 

1977

 
Задернутый пленкой птичий глаз —
Небо весны,
Небо надежд.
 
 
И я тихонько воткну
Веточку с белой куделью
В Землю – Большое гнездо.
 

1977

 
Подружились,
Посестрились,
Росли,
Цвели
И состарились вместе
У времени на закорках.
 
 
Никто,
Больше никто на всем белом свете
Не прочтет ее, так как я.
 
 
Никто меня не прочтет,
Строка за строкой
И между строк,
Как эта книга
Читала меня.
 

19 августа 1977

 
Дурной чудотворец —
Черный оборотень пламени —
Коснется храма перстом:
Вместо купола
Черная вмятина.
 
 
Коснется звезд:
Поперек груди птичий насест.
Коснется глаз:
Бельма латунные.
Коснется чести:
Мелкая месть.
Присохли к небу луны безлунные.
 
 
Доверимся корню.
Он знает, где верх.
Доверимся времени.
Только ему —
Оттого, что лишь свет
Поборает свет.
Лишь тьма поборает тьму.
 

21 августа 1977

 
Жили-были
Маленькие глиняные человечки,
Величались: «Мы – настоящие!»,
А им отвечали: «Вы – недобитки!»
 
 
Тарарах – в мусорный ящик.
Но мертвые не имут срама.
Маленькие глиняные человечки —
Сыновья Адама.
 

30 сентября 1979

 
Люди дробятся,
Как мокрый снег.
Взглянешь —
В глазах мельтешит.
 
 
А отойдешь
В будущее на десять шагов,
И позади опять соберется
Человек-Великан
С печальной улыбкой.
 

18 сентября 1979

 
Мы шли по аллее,
В теплом воздухе мошки толклись,
Заняты трудной работой:
Надстраивали нас в вышину.
 
 
Мы уже глядели поверх деревьев.
Но не были мы детьми.
Не доросли до вечернего неба.
 

19 сентября 1979

 
Воробьиная ночь.
Всю ночь
Воробьиная ночь.
 
 
Небо сверкало,
Но у молний вырван язык.
 
 
Смилуйся, небо!
Верни им грохочущий голос.
Грохочущий детский голос пророка.
 

1974

 
Плененный тигр
Учится прыгать
Сквозь горящий обруч,
Не опалив усов.
 
 
А помнится кто-то сказал:
«В начале бе слово»…
 
 
Белый лист выпал из рук.
 

1974

 
Огненный шар,
Заключенный в доверчивую плоть,
Прекрасную беззащитную плоть,
Изливается языками огня…
Языки огня щупают, шарят.
Реки – вспять!
Холмы – прополоть!
 
 
Впроголодь.
Чем подкормить
Огонь?
Такая сила!
Самому страшно…
Все могу.
Только дышать не могу.
 

1974

 
Милые спутники, простите!
Где ты, конь, допотопный, вчерашний?
Воздух уже не дрожит на лугу.
 
 
Завтра – детище Франкенштейна,
Ублюдок мысли,
Наследник, сын,
Единственный – не сожгу, не сомну —
Хранитель отеческих седин,
На Земле, догоняющей Луну.
 

1974

 
Сито —
Как не было свито.
 
 
Воздушные кружевные круги
Работы
Самого Сальери,
А ныне
Седая прядка на хворостине.
 
 
Кого ты уловишь теперь?
Чей остановишь полет?
 
 
Крылья
Рванулись на просвет меж ветвей.
Замерли вдруг.
Запутались в памяти и пустоте.
 

1974

 
Дождь пришил меня ниткой
К высокому облаку.
 
 
Одутловато-серое,
Словно вышло
Из тюремной больницы,
Серебряная изнанка,
Чуть блеснувшая из-под полы.
 
 
Погоди, нам, кажется, по дороге?
 

1974

Елене Аксельрод

 
Встреча.
Ранимое слово,
Пугливое, как птенец в траве.
 
 
Того, кто прямо перед тобою,
Кто смотрит,
Кто дышит еще,
Невидимого, как ты увидишь?
В его плохо пригнанной оболочке.
 
 
Легче увидеться через, через…
Через сосущий песок,
Через жующие челюсти столетий…
 
 
Встреча.
Невероятное слово. Блаженное слово.
 

1974

 
Как щелканье курка,
Решительна и коротка
Была его каждая мысль,
Была его каждая жизнь.
 
 
Потому что он мысли менял.
Потому что он жизни менял.
 
 
А жил он долго-долго.
А жил он все дольше и дольше,
А щелкал все громче и громче —
Костяшками домино
Во дворе.
 

1974

 
Милостей ждать?
От кого?
Быть милосердным…
Но к кому?
К этой слепой утробе?
 
 
Вгрызайся, червяк,
Прокладывай свой спиральный ход
Под тонкой атласной кожурой.
 
 
– Какое прекрасное яблоко
Висело на ветке в саду Эдема…
 

1974

 
Запах клевера.
Чуть подсушенный запах.
Голубой цикорий уснул.
Но вот —
Я поднимаю сухую ветку —
Палочку дирижера.
 
 
Укажу направо —
Стрекот сверчка.
Укажу налево —
На дне травы
Дробь барабана.
 
 
Дико глянуло из-под бровей на меня
Облако.
Слушает…
Слышит…
Неужели и вправду
Кто-то слышит?
 

1974

 
Два близнеца, два рифленых листика
Плещут в ладошки: агу-агу!
Ажурный ум аналитика
Захлебнулся зеленью на лугу.
 
 
В этот миг всевидящей лени
Я, как младенец – Творец,
Выдуваю пену явлений,
Для начала теряя конец.
 

1974–1979

 
Вчера
Он пришел ко мне,
Длинноногий,
С еще неоперившейся бородой.
 
 
«Ты так долго жила.
Что, что ты нажила?
Дай мне хоть грошик,
Хоть полушку надежды»
 
 
В одной руке
Я подала ему горсть земли.
В другой руке
Я подала ему горсть семян.
 

1975

 
Я родилась
Во время легенд,
А сделалась я
Цифрой, жужжащей в черной папке.
 
 
Комариная песнь ада.
 

1976

 
Сработано чисто.
Все молнии заземлены.
Все стороны света
Поклоном неистово истовым
Четырежды почтены.
 
 
Повернуты розвальни
Передом на юг.
Теперь скажите, довольны вы,
Дьяволы добрых услуг?
 

8 февраля 1977

 
Как живется вам,
Дорогие спасенные,
Как живется-можется?
 
 
Нам-то? Слава те господи!
Развели костер на спине кита,
Подвесили котелок.
Вот так и живем.
А того, кто под ноги поглядит,
Живьем, живьем, живьем!
 

1965

 
Сабельный шрам поперек лица…
Память —
Старый бретёр
Рубится в темном лесу.
Все рубится, рубится в темном лесу.
Тени – семеро на одного.
 
 
Над каждой тычинкой тонкий свист.
Волчьи ягоды – как волчьи глаза.
 

 
Старо,
Как истертая ступень
Каменной лестницы.
Как зацелованный крест.
 
 
Отмахнулся!
И вдруг
Вертится, прыгает, бежит…
 
 
Слышу эринный пчелиный рой.
 

 
Вы ошиблись, кажется, адресом,
Святая дурь или Наитие,
День поза-позавчерашний.
Взгляните!
Губы зашиты суровой нитью.
Каплями крови
Имя закрашено.
 
 
Тише!
Уважайте молчание!
Запоздалые гости хуже татар,
Но Деве-Обиде путь закрыт.
О словах сожалеет только словарь,
А цветок, он, знаете, не говорит.
 

1977

 
За спиной —
Топот убегающих ног.
 
 
А там впереди —
Руки, руки,
Ловят солнце, хватают ветер,
Маленькие,
Перевязанные ниточками руки.
 

1977

 
Тень птицы
Вдоль снега,
Пока
Птица летит
По ангельской трассе,
Вдоль встречного неба…
 

18 сентября 1979

 
На персональных льдинах
Друзья мои плывут.
Растут разводья.
Врозь разбегаются миры.
 
 
Редеет перекличка.
Льдины
Все светятся насквозь, истоншены,
Как содранные с луковицы пленки.
Боюсь спросить:
«Как ты живешь, мой друг?
Живешь ли ты?»
 

22 сентября 1979

 
Когда земля заходила волной,
Псы из дома выбегли,
И в высоте, сами собой,
Зазвонили, качаясь, колокола.
 
 
Но не видны мелочишки гибели:
Под ноготь
Стеклянная игла.
 

18 сентября 1979

 
Детоубийца!
Стихи убивать – детей убивать.
Сто раз родиться,
Нехотя тысячу раз родиться,
Чтобы найти,
Чтобы всех спасти.
 
 
Где они?
Пальцы мох разгребают.
Где они?
Сквозь пальцы ветер.
Рыщут глаза по всем дорогам.
Где они, где они, где они,
Убитые мной,
Позабытые Богом,
Дети мои?
 

21 сентября 1979

 
Охапка осенних листьев,
С чем ты тягаешься, книга, книга?
 

21 сентября 1979

 
Так повелось.
Мне в долг,
Дождю задарма.
Мне хоть бы один перстенек,
А он
Кольца с пальцев роняет в реку.
 

1979

 
Тень птицы пролетела
Не сколупнув
Порошинки.
 
 
И только
Лисицы чуют след…
 

1979

 
Семя упавшее на песок
Словно внутрь повернутый глаз
В тебе твой восток и твой восход
В тебе проходят в обнимку дожди
И долгий голос
Дугой переброшенный через ночь
Все говорит – погоди
Все говорит – погоди погоди
 

 
Погоди погоди
Насвистывает шлягер
 
 
Но зимние дни повинные дни
Высохшие как в концлагере
Путаются в ногах тепла
Все путаются в ногах тепла
 

 
Мертвое любит казаться живым
Мышью под ноги старый лист
Облако шевелит ушами
И столько хруста в каждом суставе
Когда отворяет окна река
 
 
Живое хочет казаться мертвым
Белый валун одинокого лба
Осторожно безумная речь поэта
Вся утыканная сверху ветвями
Древних преданий сухих имен —
Воин прикинувшийся кустом
Бирнамский лес подползающий к замку
 

 
Выросли деревья
Выросла деревня
Высохли деревья
Высохла деревня
 
 
Двери заколочены
Земли заболочены
 
 
Только ветер да стрижи
Никого не сторожи
Никого не устеречь
Русь моя Русь
Никого не остеречь
Был он волосом рус
Ласковая речь
 

 
Деревья скачут из рамы в раму
Как в цирке
Сквозь бумажные кольца
Зимний лес летняя роща
Но эти —
Чуть загустели поздней весной
Закурчавились кружевом рыжих точек
Завтра
Зубы листьев прорежутся
Завтра
На подрамник натянут деревья
Сегодня – они мои
 

 
Кого проклинаешь ты солдат
– Своего отца своего отца
А если отсохнет язык у тебя
– Буду проклятья мои мычать
 
 
Кого ты бьешь по щеке солдат
– Землю свою землю свою
А если отсохнет рука у тебя
– Железную руку отращу
 
 
А чем скажи ты заплатишь солдат
За слезы отца за позор земли
– Я тоже выращу сыновей
И подставлю щеку свою
 

 
Тишина
Измеряется гомоном птиц
Остановишься —
Притаят дыханье
Постой с минуту
И вновь положи
Тишину на голос
Какой захочешь
Дождливый голос
Пи-ить пи-ить
Голос – капйль
Дымчатый голос
Деловито озабоченный крик
Щелканьем ножниц кроящий небо
Голос памяти отворяющий детство —
Эхом
Повторяющий себя самого – кукушка —
И моцартовский голос соловья
 
 
Как рыба зимой глотает воздух
Я слушаю их
Возле проруби в белый свет
 

 
Птицы
Хороший народ
Поют
На руке не читают линий
Может для песни моей
Будет сегодня солнцеворот
Может дни ее будут длиннее
Ночи короче
Глаза синей
 
 
Может
 

 
Земля —
Это просто
Но каждый раз
Заново небеса считаешь
 
 
И первое небо – из-под век —
Широкий веер ребристого света
 
 
Второе —
Кто серым убожеством крестит?
Серый полыни и теплого пепла
Тень надвинувшая на глаза капюшон
Мягкий бархат мышиной шкурки
Серый с просинью
И кавказской чернью