Текст книги "Пока стоит земля"

 
Летний лес глядел октябрем.
В цвет желтка перекрашен лист.
На закате нашел проем
Свет – великий иллюзионист.
 
 
Чем отводишь глаза, чудодей?
Вспоминаю всей тяжестью дня,
Обожженной кожей моей
Игры Духа, игры Огня.
 

23 мая 1981

 
Берлинская стена
Между тобой и мной.
Берлинская стена
Меж новоселом мира
И мной, смирившейся, смиренной.
 
 
Когда, закрыв глаза,
Ты соловьем свистишь на сто ладов
И целый лес наставит уши,
Тогда, на прошлое оборотясь,
В других я узнаю тебя
И слышу —
Долгое молчанье.
 

24–25 марта 1981

 
Пленные зазеленели липы,
Солнце ищет лазейку.
Какие вздохи, какие всхлипы
Опускаются на скамейку.
 
 
Вспоминаем бубенчики-зи́мы,
Весны в стиле ретро…
Видим вместо Третьего Рима
Волчье ухо ветра.
 
 
Вот песок совком заграбастал
Маленький опадыш.
Век живи, и долее, за́ сто…
Если нас загладишь.
 

9 мая 1981

 
Не по канату ходим,
По шелковинке
Над полымем, над половодьем.
Пугают, —
Нам не в диковинку.
Ходим.
 
 
Какое общительное Ничто!
На миру и смерть красна.
 
 
Мечта, обернувшаяся мечтой,
Последнюю голову – на!
 

15 мая 1981

 
Желторотые народились в апреле,
Желторотые, с выбором, или-или,
И трава разминалась, и перья блестели
Облаков, и руки по ветру плыли.
 
 
И голоса выбегали навстречу,
И заглядывал рай соседний,
И земля привечала Предтечу,
Словно в первый и словно в последний.
 

15 мая 1981

 
Когда меня бросили камнем в жизнь,
Серебро плеснуло,
Круги пробежали.
Такая открылась ширь!
Так откатились берега!
 
 
Все разом запело, заговорило.
Меня не расслышал никто.
Счислители, ведуны Вселенной,
Подбейте ваш итог
Без меня.
 

19 мая 1981

 
Лимоны в глянцевой зелени веток.
Спагетти простыней на заборе.
Клешни омаров, горы креветок.
Ослики в шляпах, цветы синьоре.
 
 
Италия с детства любимых открыток,
Скорбной Ночи, Дантовой тени,
Ты продавала мне свой избыток,
Куплена ценой сновидений.
 
 
Вросшая в тело мое и кости,
Сколько раз на меня спускавшая своры,
Снова – но дочерью, а не гостьей —
Я возвращусь к тебе.
В который?
 

19–20 мая 1981

 
Бубновые короли —
Им что! Привыкли вниз головой.
 
 
Ты видел, как падает карточный домик,
Но видел ли ты,
Как падают, словно карточный домик?
 
 
Я не гадаю больше.
Зачем Кассандре гадать?
 

24 мая 1981

 
Первая – лодочкой руку —
Зубрила.
Формулам глядя в рот,
По косточкам разобрала, разграфила
Квадриги взбесившейся круговорот.
 
 
Я вышла вперед.
Я откололась.
На каких алгоритмах Божья гроза?
Отлепи от ушей потаенных
Твой голос.
Ослепи потайные мои глаза.
 

23 мая 1981

Памяти С. Е. Фейнберга

 
Начиналось утро под звуки Баха.
Он играл, задавая строй,
И, как к телу прилипает рубаха,
Музыка оставалась с тобой.
 
 
И была в нем бережная суровость,
Отъединенность и близость звезд.
И все забыто!
И снова в новость
Тому, кто из гроба выдернет гвоздь.
 

18 июня 1981

 
Если есть имя одно для всего —
Это «Дорога».
Если и это одно – многословно,
Уйди в молчанье.
Если можешь все разом перевернуть,
Не трогай!
Если спросишь, чем выкупить душу?
Печалью.
 
 
Это так, но Владимиркой
Вытянется дорога.
Это так, но шлепнет губами
Омут – молчанье.
Это так, но трус загнусит:
«Не замай! Не трогай!»
Это так, но украсишь свое ожерелье
Печалью.
 

1981

Зернистое дробное солнце.

Я на дне зеленого океана.

Глубоко́!

И все глубже, шаг за шагом,

Здесь корабль затонул.

Он вез мое сердце.

Облако идет с приспущенным флагом.

Зеленый июньский ветер

Говорит, а они все льются, льются.

И вдруг навстречу

Сытый сеттер

И девушка в лягушачьих блюдцах.

4–5 июня 1981

 
У дерева свой поворот головы.
Ночью в профиль,
Утром анфас.
Ветка сосны: «Иду на вы!»
Ветлы не приподнимут глаз.
 
 
Я – человек. Мой грех!
Я тоже голову наклоню,
Запрокину и гляну вверх,
Но деревья не примут в свою родню.
Я из тех, с топором,
Кто пришел и поверг.
 

4–5 июня 1981

 
Время прыгнуло,
Распластавшись в полете,
И упало в бархатистую хлябь,
Но была она до или после,
Не знаю, она замкнула круг.
 
 
О красота и величье
Совершенного круга!
Я полупроснулась.
Время точится,
Как струйка в клепсидре.
 

6 июня 1981

 
Когда первый отблеск бродил бесприютно
Во время оно,
Мир поклонный и мир непреклонный
Расщепило водное лоно.
 
 
И тогда, увидев зерцало,
Первая душа прельстилась
(О, душа моя! Слушай, моя душа!),
Скалою на берег стала,
И суетной пеной
К ногам ла́стилась.
 

4–5 июня 1981

 
Послышалось или приснилось,
Попритчилось, и надо скрыть
Под шапкой.
Не велит стыдливость
О самом главном говорить.
 
 
И я, свою измерив малость,
Как нищенка среди двора,
Прошу глазами.
Мне досталось
Быть ниже своего пера.
 

1981

 
Привораживает не город – кладбище.
Веревка и гвоздь в цене, говорят,
Там, в Елабуге.
 
 
Табунком приходят к этим – для нищих —
Могилам. Так дети ищут клад,
Конец радуги.
 
 
Ухом к земле прильни, послушай,
А вдруг зазвенит седая прядь
Лирными струнами?
 
 
И наполы разрывая душу,
Споет, как в сторону сына опять
Уходят юными.
 

23 июня 1981

 
Беличьи захоронки.
Орешки да горсть грибов.
Эй, захожий с нашей сторонки,
Сядь на пенек да спой про любовь,
 
 
Про быструю – нож сквозь масло – погибель,
Про замшелую дедовскую войну.
Спой про то, что я позабыла.
Ты начинай, а я подтяну.
 
 
Беличьи захоронки.
Зарыла, не отыскать самой.
Спой, захожий с нашей сторонки.
Что воскреснет, тому покой.
 

8 июля 1981

 
Отчего море солоно?
Отчего небо ветрено?
Отчего солон ветер морской?
 
 
Уходим ходом крота.
Уходим от бури и жгучего солнца,
И если за это цена – слепота,
С моря и неба спросится.
 
 
Оттого море солоно.
Оттого небо ветрено.
Оттого солон ветер морской.
 

8 июля 1981

 
Когда кольнет меня упреком,
Что вот – горим, – не догорим,
Я вспоминаю, данный роком
И ангелом,
Мой светлый Крым.
 
 
Там не помянут ношу, лямку
И каторгу, и недобор.
Там розовые руки лягут
На грудь девическую гор.
 
 
Я собираю ежевику,
Козу упрямую пасу.
Тропа то делает развилку,
То пряди заплетет в косу.
 
 
И пурпуром окрасит щеки,
Должно быть выданный в залог,
Не горный ветер одинокий,
А налетевший диалог.
 

6 июня 1981

 
Рука под холодной струей,
на время стихает боль.
Я в ледяном дворце
прозрачной ледышкой стою.
 
 
Выгляну на просвет —
тупо смотрят футбол,
Сорву календарный листок,
даты не узнаю.
 
 
Булыжники перечтет
дрожек джазовый стук,
Шорох шин его заглушит
в этом огромном «Сейчас».
 
 
Я не сразу пойму,
что вдали, что вокруг.
Два окна – как печаль
иконописных глаз.
 

4 июля 1981

 
Не знаю,
Чья рука меня бросала,
Кто отбивал нацеленный бросок.
Я вкось летела, падала, взлетала…
Везде заграда —
Пол и потолок.
«Заговори!»
«Молчи!»
«Не надо!»
«Надо!»
Но может ли поверить маловер,
Что этот пол
Порой был ниже ада,
Что потолок звучал Музы́кой сфер?
 

19 июня 1981

 
Ты хочешь, чтоб стихи мои пели?
Но голос сорван,
Я словно снимаю с бархата блеск
стихом против ворса.
Петь – это счастье, но есть и другое
цвета меди и меда,
Цвета солнца, когда оно топит в море
жерло огнемета.
 

12 июня 1981

 
Немного тепла на ладони,
Немного в глазах.
Вот все, что прошу.
Ночь придет, а ночи бездонны,
Крышку отвинтит страх.
 
 
Я прошу у вас, милые дони,
Пока он тянется, этот шлях,
Немного тепла на ладони,
Немного в глазах.
 

6 июня 1981

 
Это было счастливой работой,
(Музыке нужна тишина),
Когда ко мне приходило что-то,
Раздувая занавеси окна.
 
 
Это было вместо жизни, вместо
Бога, вместо закрывшихся глаз…
 
 
Вот и кончилось интермеццо,
Свет на столе погас.
 

9 июня 1981

 
После полуночи…
 

Осип Мандельштам

 
После полуночи —
Долгая пауза.
Это час бреда, час просветлений,
Поднимается из гроба Лазарь.
Пленка проявляется отчей сени.
 
 
В этот час лу́ны теребят
Слово amor,
Слово,
И выпрастывают из-под тряпья
Уворованный у них белый мрамор.
 
 
После полуночи
Приходят города
В допотопном дивном оперенье.
Но перед зарей высокая гряда
Слышит легкий стук —
И падает в затменье.
 

31 августа 1981

 
Это было слышимо, было зримо,
И не все ли равно, кто увидел сперва.
Повторяется неповторимо,
Манок и мгновенный порог божества.
 
 
Кто сказал, что тайною завладел,
Тот размагнитил тайну.
Кто хочет один войти в предел,
Примет наследство Каина.
 

8 августа 1981

 
Крючок взвился.
Сверкнули чешуйки стальные.
Но не слышу
Пронзительных жалоб.
Как в немом кино,
Мимика агони́и…
Ничего, что за сердце хватало б.
 
 
На крючке повис,
Уловлен для чьей-то потребы,
Страшным воплем вырвется мука,
Но на голос наш
Не настроено ухо неба.
Наши рты раскрыты без звука.
 

27 июня 1981

 
Скатится с кручи,
Дотащу до вершины.
Дотащу до вершины,
Скатится с кручи
Этот камень аршинный
И невезучий.
 
 
Безголовым торсом
Он в пространство втерся.
И ни впрямь, ни косо
Не задашь вопроса.
 
 
Выплюнут Эребом,
Приголублен мною,
Меж землей и небом,
Небом и землею.
 

5 августа 1981

 
Сны золотые —
Царство Иванушки-дурачка.
Обольщение – разуверение.
Умники спешат разуверить.
Вот они цифры, столбики цифр,
И поверх – усмешка.
Да надо же, снятся сны золотые!
 
 
Но если не снятся они, что тогда?
Накрест
Две старых доски,
Кривые ржавые гвозди,
И ни поодаль,
Ни в вышине, ни возле.
Ничего.
Только столбики и столбняки.
 

2–8 августа 1981

 
В хаосе вихреворота
Ни покрышки, ни дна.
Жизнь – это новая точка отсчета.
Это – падение и вышина.
 
 
Но усталость сморила Предвечного.
Осечка – и разомкнулся круг.
Я – дитя позднего вечера.
Я – творенье озябших рук.
 

12–15 июля 1981

 
Из одних закромов сыплется Слово
Всем прохожим.
Поймал на лету.
Вспыхнет небо красно и лилово,
И трава веселит пяту.
 
 
Налетел волей верховного ветра,
Сам не знаешь, зачем гостит.
Не допросится жито вёдра
И леса облетают в горсти.
 

2 июля 1981

 
Дышит угарным газом лето,
На рубероид похожа земля.
Лениво, как сытая змея,
Ветер ползет, перегретый.
 
 
Травы уходят для допроса,
Не поднимая головы,
И льются дожди и белые росы
Далеко,
Подальше от Москвы.
 

28 июня – 6 июля 1981

 
Кошка – ленивый баловень.
Тихие сытые глаза.
Срисованная с открытки
В долгие лагерные вечера.
Талисман утраченной жизни.
 
 
Вкруг нее собирается дом,
Спеленутый теплой мягкой шерсткой.
В печке березовые поленья…
Ноги утопают в коврах.
 
 
Мелкие, мелкие штрихи,
Мелкие, мелкие шажки
Через океан застылого времени.
Скрюченная старуха бредет
Уже на воле,
На этой невольной воле,
Вместе с кошкой —
За горизонт земли —
В теплое, мягкое, в молодое бессмертье.
 

17–18 июля 1981

 
Однажды ужалила оса.
И жизнь почти отлетела.
Другой раз почудилось:
Это оса!
 
 
Невидимое жужжанье крылышек
Холодком набежало на лоб.
Вздрог – и жизнь отлетела.
 
 
Рок – великан
Не только пеплом засыпал Помпеи,
Он – выдумщик, он – ювелир.
В час отдыха создал призрак осы,
Как будто с легкой улыбкой…
 

18 июля – 10 августа 1981

 
Двадцать лет.
Двадцать лет в двадцатые годы…
Какие молодые слова!
До того молодо-зелено,
Небо-трава,
Земля-изумруд!
Не верится,
Да и верить не велено,
Что когда-нибудь плюнут и разотрут.
 
 
А он взял и выжил, ать-два, ать-два,
Заговоренная голова.
Годы не зелены и не черны,
Волшебством седины
Отбелены.
И трудный вздох: «Молодо-зелено,
До чего было молодо-зелено!»
 

29 июля 1981

 
Стою, приколочена.
Кто-то мелком мою тень обводит.
 
 
В этом мире
Призраки в цене,
Призраки, как бифштексы, с кровью.
 
 
Здесь приметы времени
Старят время.
Пятятся, чтобы помолодеть.
Форум почетных старцев,
Лупанарий уцененных матрон,
Понемногу срастается в эпоху.
Глядим на нее в упор,
Но изнутри, как глядят слепые.
Ни рубежа, ни названья…
 

9 августа 1981

 
У Времени две дороги.
Одна – для светил и пастухов.
Тонкие пуповины лучей —
Родительниц и детей сопряженье.
 
 
Другая —
Из двадцатого юзом в шестнадцатый век.
Харкает кровью и бранью.
 
 
И затишье.
Стоп-краном память отключена
И, кажется, вправду куда-то ведет
Эта спятившая с ума дорога,
Тупиковая эта дорога…
 

9–10 августа 1981

 
«Служба времени».
Кому ты служишь, Время?
Строишь вышки или погреба?
Острый лучик мне уперся в темя,
Словно в шляпку пеструю гриба.
Видишь ли меж нами ты различье?
Может, видишь, а вернее, нет.
Ох, с каким нахальством безразличья
Лузгаешь ты семечки планет.
 
 
Ставил ил ведун
Великий опыт
Или разгулялся баловник,
И до Пушкина еще
Был Пушкин пропит
Где-то в счет александрийских книг?
 

13 августа 1981

 
Прощайте,
Позвольте откланяться,
Голосистые кумиры моей юности,
Паны-горлопаны резвой младости.
 
 
Вы шикарно держали фасон.
Лихо швыряли за борт
«Тепловатый пушкинский стих»[3]3
  У Ильи Сельвинского было сказано про шаблонный язык:
  «Вяловато-съедобный, как слива,
  Тепловатый, как пушкинский стих».


[Закрыть].
 
 
Прощайте, потешные огни!
Грек на шаланде
И люди из железных гвоздей.
 
 
Поэты, вы создали столько масок,
Но позабыли прорези,
И я не вижу ваших зрачков.
 
 
Прощайте, голосистые кумиры моей юности!
А жаль!
 

25 августа 1981

 
То ли выброшен из Времени,
Лишний балласт.
То ли слишком с ним сблизились,
Лицом к лицу.
Взрезан лемехом
Черногривый пласт.
Но гигантские клешни
Привешены к подлецу.
 
 
Витаем по поднебесью,
Это ли не стыд?
Пьем глотка́ми звуки,
Это ли не грех?
От наркоза очнешься ли,
Умащен и мастит?
С проваленной прорвой
Щелкнешь ли орех?
 

24 августа 1981

 
Славны бубны за горами,
Загудели, загремели, поманили,
А горы-то, глядишь, с ногами.
Уходили от нас, уходили,
Эти горы нас уходили.
 
 
Эх, не бубны,
Так хоть бубенчики.
Поиграли бы в ладошки
Младенчики.
Дайте, дайте им наиграться,
Ведь придется им тоже гнаться, гнаться,
В новом веке котором-то треклятом,
За шагающим
Араратом,
Потому что славны бубны за горами.
 

30 августа 1981

 
Как продлить свое время?
 
 
Усиками плюща
Зацепиться за чью-то память,
Чужую ломкую память?
 
 
Стать донором крови,
Мгновенно меняющей цвет?
 
 
Отыскать лазейку, щелку, трещину
В будущее? Этот мир «не-я»,
Нерестилище превращений?
 
 
Но зачем?
 

30 августа 1981

«Мир ловил меня, но не поймал»

(надпись на могиле Григория Сковороды)

 
Небо, несомое с собой,
Невесомое, как бог вразнобой.
Поящая душу широкая пойма.
«Мир ловил меня, я не пойман».
 
 
Там, где спит Григорий Сковорода,
Над кручей следы его без следа,
Внизу под кручей живая вода.
 

6 июля – 3 августа 1981

 
Из трубы тянется лисий хвост.
А не хочешь войти – коченей!
Безголосые Сирин и Алконост
На станционной стене.
 
 
Лошадей! И пускай продрог,
Прочь из этой дыры.
Пятеро тоже не знают дорог,
Безумные поводыри.
 
 
Он видит – сквозь неподвижный сон —
В очередь наши сны.
Колокольчиков кандальный звон
Заспиртован на дне тишины.
 

5 августа 1981

 
Три сестры царили в доме поэта.
В блеске свеч
Сияние белых плеч.
И он женат на самой прелестной.
К прелестнице льнет прелестник.
А муж, гробокопатель архивов,
Смешной урод, зубами скрежещет,
Партер со смеху мрет.
 
 
И конец?
Как бы не так.
Мертвый поэт зыблет небо, как сполох,
А партер и сегодня полон, —
Аншлаг,
И красавице по-прежнему плещет.
 

21–24 июня 1981

 
О юность, юность, юность!
Не вдова сказала: «Убийца, прочь!»
Сказала Леони-Шарлотта, дочь.
 
 
Вдова сменила кольцо.
Для памяти нет побудок.
Красавиц щадит
Нестор истории.
Это дочь Дантеса
Теряет рассудок.
Это ей платить прутори.
 
 
Не отцовский вскормил ее,
Пушкинский хлеб.
Перед портретом гения
Она – взахлеб – ловит воздух.
Ее, живую, в больничный склеп,
И память вновь коротка.
 
 
Прицелом привычно ошиблись звезды,
И вновь
Через голову поколения
Слепого отмщения шарит рука.
 

22 июня 1981

 
А где летает пушкинский смех?
Или глохнет эхо,
Здесь, в шипящем шуме помех,
Чтоб не слышали смеха?
 
 
Он не мог замолчать, он растет,
Опаляя небо,
И от белых до черных ворот
Резонирует небо.
 
 
Вот он, щедрый выкуп за всех.
Солнце правит свадьбу.
–
Мне б хоть раз пушкинский смех,
Хоть во сне услыхать бы.
 

24 июня 1981

 
Знаю сладость твоих наитий,
О, Кастальский ключ!
Твой соблазн!
 
 
Прозвучит для отвода глаз —
Механический голос: «Ждите!»
 
 
Силой всех напряженных жил
Жду,
А ты набиваешь цену.
И за эту беглую пену
Просишь всю мою беглую жизнь.
 
 
Но зато я увижу, хмелея,
Сквозь крутые твои завитки
То, чем были дни велики
И что я помянуть не успею.
 

6 сентября 1981

 
Упаковано плотно пространство в моей душе,
Словно веер, как раздвижные ширмы.
Что ни вижу, ни слышу, оно всегда в барыше.
Захочу, развернется
Во всей первородной шири,
 
 
Потому что оно неповторно,
То, да не то,
Взмахом быстрой кисти меняя свет и валеры,
А когда прохудится памяти решето,
Подпирать свой простор
Призывает другие просторы.
 
 
И слепительный свет и пленительно голубой,
В самый трудный миг
Включит, но едва на мгновенье.
Я нырну в эту ширь и вернусь,
Но уже другой.
Перепишет меня незаметно руки мановенье.
 

8 сентября 1981

 
Разрубил пополам в День гнева.
Ризы скорби теперь не наденешь
И не сложишь правую с левой,
Не заломишь и не возденешь.
 
 
Ради жизни и ради хлеба
На земле все та же морока,
Но глядит в неподвижное небо
Немигающее око.
 

11 октября 1981

 
Надорвала свой голос – не криком,
Вздохом не дальше губ.
Но было ее молчанье великим.
Лебедей стерег душегуб.
 
 
А ты (имена твои многи и многи)
Чем кичишься, пиит?
Не так ли во сне верит безногий,
Что он – еще бежит?
 

1–6 октября 1981

 
Тревожная переправа ночей
И дней решето —
Ничто для того, кто уже ничей.
Ничто на пути в Ничто.
 
 
Ничто?
Но раздвоенный лес летит,
Но глаз луны в пол-лица…
И все ласкается, липнет, льстит,
И нет обольщеньям конца.
 

3–4 октября 1981

 
Светочам мира – снопам лучей
Слава!
Памяти сердца – светилу ночей
Слава!
Если до боли ты ослеплен,
Беги, но нет четырех сторон.
Свету от света бежать – куда?
Но есть в горении череда.
Двускатна, двугорба и самая тьма.
Сначала отдых, потом – тюрьма.
Славу тьме никто не поет,
Скорбен ее восход и заход,
Но тот, кто устал в световой кутерьме,
Тьмою тихонько дышит во тьме.
 

17 октября 1981

 
Не наступи ногою на хлеб!
Не попирай чужое слово!
Черствая корка – все же хлеб.
Пресное слово – все же слово.
 
 
Не попирай несхожих с тобой!
Они твои близнецы, быть может,
Там, в глубоких глубинах твоих,
Где сам Бог с фонариком ходит.
 

23 октября 1981

 
Как странно, я до сих пор не знала,
Чту значит тихое дуновенье,
И не знала, не чуяла, не понимала,
Чту значит легкое прикосновенье.
 
 
Любимые руки – все же руки,
И летний ветер – он все же ветер,
И тихие звуки только звуки,
И свет предутренний только светел.
 

28 октября 1981

 
Любовь к себе, как любовь к другим,
Колеблется между адом и раем.
Кого мы верней, чем себя храним?
Кого мы быстрей, чем себя убиваем?
 

28 октября 1981

 
Ты слишком для нас богата,
Золотая осень – царский загул.
Но уже последний стоит караул, —
Ель с выправкою солдата.
 

17 октября 1981

 
Нахохлилась курочка-ряба,
Измокший куст.
Темной затоплен хлябью
Сентябрь – златоуст.
 
 
Чудо сгребут граблями…
О тщета!
Еще до конца не ограблена
Вселенская нищета.
 

12 октября 1981

 
Говорят, привыкают к убийству.
Говорят, начинают любить убийство.
Меч палача, вожделея, дрожит,
Губитель живых, щеголяя витийством,
Хуже волка: он не убьет, если сыт.
 
 
И я училась бросать кувшинки,
Белые, с золотым венцом,
Как воду выплескивают из кувшина…
Брошу и растопчу башмачком.
 
 
Не отсюда ли многие ну́жи и ту́ги
У застывающих очагов?
Не оттого ли цветы в испуге
Трепещут при звуке людских шагов?
 

25 октября 1981

 
Качели возвращают высоту.
Отнимут, снова вернут.
И видно, и слышно за версту,
И нет счастливей минут,
Когда мальчишки взлетают в небо.
Смертельная проба!
Будут их сны, ничему не внемля,
Качаться до гроба.
 

20 октября 1981

 
Не совсем непрозрачно это стекло,
Брезжит юная зелень с отблеском стали.
Но одно на другое налегло.
То, что видим,
Упало на то, что видали.
 
 
И на сгибе вечно бегущих лет
Все мне мстится двойным и тройным силуэтом,
И ни прошлого, ни настоящего нет,
И нигде меня нет, ни в том и ни в этом.
 

20 октября 1981

 
Годы нас перетрут в порошок.
Мы для нового века —
Белые пятна.
Но музыка, музыка!
Она прихлынет через порог,
И время пойдет на попятный.
 
 
Расскажут о нас медь и смычок
Языком прекрасным и варварски странным.
О музыка, музыка!
Никто бы выманить нас не смог,
Но ты позовешь,
Мы престанем.
 

15–16 сентября 1981

 
Время петь и плясать.
Время жать колосья.
Время пестовать внуков.
Время в чащу уйти,
Как уходят лоси.
Время – ревущее Внуково.
 
 
Как остаться собой
В череде превращений?
Как понять тебя, Время, Время,
Ты, бегущее вечности отраженье,
Меченный эрой кремний?
Мы с тобою одно,
Но понять друг друга
Ни теперь, никогда не дано нам.
Уходи от меня!
Небольшая услуга,
Время жить по другим законам.
 

27 декабря 1981