Текст книги "Галя"

Глава XI
Выздоровление. – Заря новой жизни

Тем временем жизнь Марьи Петровны и ее детей, независимо от тревог и страхов, переживаемых Таларовым и Галей у постели больного ребенка, шла своей обычной чередой. Правда, не было шумных и многолюдных приемов, да они и вообще крайне редко устраивались в Василькове, молодежь же продолжала наезжать запросто. Теперь завсегдатаями сделались Ланской и Власов, пропускавшие редкий день, чтобы не завернуть к Таларовым.

И Надя, и Леля были в самом радужном настроении. Впрочем, болезнь Аси, тревоги Михаила Николаевича и Гали, безусловно, трогали и горячо волновали Надю: она всей душой желала выздоровления бедной крошке, жалела дядю и подругу, по нескольку раз в день наведывалась туда и потом подолгу подробно и сокрушенно беседовала на тяжелую тему с Борисом Владимировичем и Власовым. Но беззаботный веселый характер и прелесть личного молодого чувства, зародившегося между ней и Николаем Андреевичем, брали верх над соболезнованием и грустью о чужом горе.

Холодную, эгоистичную Лелю не могли глубоко трогать печаль нелюбимого дяди и болезнь его более чем безразличного ей ребенка. Конечно, когда смерть, притаившись, распростерла над домом свои мрачные крылья, грозя ежеминутно унести намеченную ею жертву, притихла и девушка: даже вчуже слишком подавляет каждого своим жутким величием близость этой страшной гостьи. Весь дом был охвачен этим чувством в гнетущие дни неизвестности и ежеминутного страха рокового исхода в ожидании приезда профессора и результата произведенного им опыта. Но страшный призрак отлетел. Чуть притихшая жизнь вошла снова в свою колею.

Отсутствие Гали, ее тревоги и, наконец, ее болезнь мало огорчали Лелю. Наоборот, в глубине души она даже радовалась, что лично для нее обстоятельства складывались столь удачно. Симпатия Ланского к Гале, так откровенно проявленная в день спектакля, была острым ножом для сердца Лели, полного зависти и недоброжелательства к девушке как за сценический успех, так и за постоянные лестные отзывы о ней Ланского.

Но вот Галя исчезла, заперлась в двух угловых комнатах, появляясь лишь случайно, мимоходом. Между тем Борис Владимирович ежедневно заворачивал в Васильково и подолгу, иногда до позднего вечера охотно гостил там. Леля в восторге: теперь его частые визиты она вправе объяснить исключительно тем удовольствием, которое доставляет ему ее общество.

Себялюбивая и тщеславная девушка не замечает, как внимательно прислушивается Ланской, не раздадутся ли легкие, торопливые шаги, направляющиеся к ним из левой половины дома; как пристально, не отрываясь, во время прогулок по саду следят его глаза за окнами угловой комнаты, где лежит больная; как торопливо на полуслове он обрывает начатую фразу, лишь только редким счастливым случаем появится в комнате Галя; как дружески жмет он протянутую ему руку; с какой заботливой тревогой всматривается в похудевшие черты лица девушки, в ее потухшие большие глаза; да и сам он как будто похудел слегка, и в его карих глазах нет обычной улыбки; только губы одни улыбаются, а глаза хранят свою затаенную думу.

Леля по-своему, в самой лестной для себя форме объясняет задумчивость, порой даже рассеянность своего собеседника, и начавшие было исчезать радостные надежды с новой силой воскресают в ее душе.

Целую неделю пролежала Галя, ослабленная обилием потерянной крови, но благодаря своевременно принятым мерам и различным укрепляющим средствам, предписанным профессором, ее здоровье довольно скоро начало восстанавливаться. Быстро поправлялась и Ася, и наконец они, одна за другой, появились в общей столовой и в саду.

Первый выход девушки был светлым, памятным для нее днем – такой теплый и сердечный прием она встретила со стороны всех присутствующих. Даже Марья Петровна, даже Леля, если в душе по-прежнему не питали к ней особой симпатии, все же не могли не отдать должного самоотверженному поступку девушки и хотя бы из простого чувства приличия встретили ее приветливой улыбкой и благосклонными словами.

Зато Надя столь бурно приняла и так энергично начала душить в объятиях своего «воскресшего», как она выражалась, друга, что вмешался Власов.

– Согласно статье 5285637, тома 469, – повелительно поднял он руку над головой Нади, – гласящей о мерах, принимаемых к охранению общественной безопасности, я, как будущее доверенное лицо благородной Фемиды, считаю своим долгом пресечь могущее быть совершенным преступление и допросить могущую совершить его в припадке восторженного невоздержания девицу Надежду Таларову, признает ли она себя способной возвратить из своих пылких объятий в целости и безо всякого членовредительства гибнущую в них от удушения и перелома шести левых ребер девицу Галину Волгину? Предлагаю обдумать, согласно статье 4584982, и ответить в трезвом уме и здравой памяти, в противном случае означенная девица будет привлечена к уголовной ответственности за неисполнение личного требования за № 7439564 господина будущего министра Фемиды, Николая Власова. Подсудимая, слово за вами, – торжественно закончил он.

Непосредственно затем, точно по мановению волшебства, на груди Гали появилась висящая на шнурочке записка с начертанным на ней крупными буквами: «Хрупкое. Обращаться с осторожностью».

На стене же красовался анонс: «За повреждение, в целом или в части, хрупких предметов, снабженных предупредительными надписями, виновные будут преданы смертной казни через утопление в ложке воды без замены денежным штрафом. Охранительное бюро транспортирования хрупких кладей».

Вывешенные на груди Гали и на стене плакаты были встречены общим одобрительным смехом. Однако они ничуть не воспрепятствовали Наде еще раз с не меньшим азартом стиснуть подругу и посредством собственных рук удостовериться в ее прочности.

– Господи, какая же ты тонюсенькая! Еще потоньшела! Право, нужно к тебе палку подвязать, как к душистому горошку и пионам, а то еще и впрямь переломишься, а мы тут отвечай за тебя! – громко воскликнула Надя, затем понижая тон: – Вот, право, счастливая, а я-то, я-то!.. И с горя, и с радости все толстею да толстею! – и наконец совсем шепотком: – Хорошо, что у моего Николаши руки длинные, а то, пожалуй, не смог бы и обнять меня. Ты знаешь, ведь мы со вчерашнего вечера жених и невеста. Чудно-о! Хорошо-о-о все! А-ах! – и в заключение Надя громким поцелуем запечатлела свой восторг на Галиной щеке.

Безмолвно, но со светящимся радостью взором, со счастливой улыбкой, крепким сердечным рукопожатием приветствовал Ланской появление девушки. У него появилось ощущение, что вместе с ней ворвался светлый ликующий луч, который озарил и комнату, и дом, и сад, которые в последнее время казались ему такими мрачными и безжизненными.

На Галю действительно весело было смотреть: она вся сияла, вся искрилась от охватившего ее внутреннего довольства бытия, от нахлынувших свежих, молодых сил, и душевных и телесных, от жажды жизни, счастья, веры в то, что оно будет – есть уже там, в глубине ее сердца и оттуда светит ей, озаряет все кругом, льет радостные лучи на дорогие лица, в их ласковые глаза, согревает их сердца; оттого так приветливо все на нее смотрят, оттого столько тепла в их словах и голосе. И до самой сокровенной глубины ее прогрета душа девушки, и не может она разобрать: их ли тепло нежит ее душу, собственное ли ее сердце переполнено горячей любовью и потому такими ласковыми и добрыми кажутся ей все. Не все ли равно, когда на сердце так безоблачно, ясно, так дивно хорошо!

И снова, точно звезды, сияют своим влажным блеском глаза Гали, расцветают горячим румянцем ее щеки, а душа жаждет простора, света и звуков. И снова льются они из груди, снова перекладывает она в песни слова любимых поэтов:

 
Нам жизнь дана, чтобы любить,
Любить без меры, без предела,
И всем страдальцам посвятить
Свой разум, кровь свою и тело.
 
 
Нам жизнь дана, чтоб утешать
Униженных и оскорбленных,
И согревать, и насыщать
Увечных, слабых и бездомных.
 
 
Нам жизнь дана, чтоб до конца
Бороться с тьмой, бороться с ложью
И сеять в братские сердца
Одну святую правду Божью.
 
 
А правда в том, чтобы любить,
Любить без меры, без предела,
И всем страдальцам посвятить
Свой разум, кровь свою и тело[85]85
  Стихотворение русского писателя И. И. Горбунова-Посадова (1864–1940), одного из ближайших сподвижников Льва Толстого.


[Закрыть].
 

Рассыпаются мягкие серебряные звуки, льются из самого сердца девушки; она поет свои любимые стихи, не задумываясь, не сознавая, что сама в точности выполнила призывный завет любви, заключенный в этих словах.

Целый день раздается голосок девушки, то весело болтающей, то смеющейся, и мелькает среди зелени сада ее любимое красное платьице-талисман.

По настоянию Михаила Николаевича до полного выздоровления Гали с нее были полностью сняты всякие хозяйственные заботы.

Молодость берет свое: почти два месяца затворничества и напряженного сидения сменяются потребностью движения и простора. Красная фигурка мелькает то по зеленым аллеям сада, то, точно крупный пунцовый мак, алеет на берегу переливающегося на солнце озера. Рядом выделяется светлое платьице белокурой девчурки, движется мохнатая шуба верного друга Османа, тоже стремящегося наверстать пережитое им тяжелое время одиночества. Иногда длинные прогулки совершаются целой компанией.

Теперь на них неизбежно присутствует и Галя; единственный недовольный, протестующий голос, который мог бы раздаться, – голос Лели, потонул бы в дружном, настойчивом приглашении Нади, Ланского, Власова и самого Таларова. И опять веселая болтовня, опять часто беспричинный, но искренний звонкий смех – спутник ранней юности, ищущего выхода молодого веселья.

Счастливое светлое чувство охватило Таларова в ту памятную ночь, когда маленькая Ася была возвращена к жизни. Теперь к прежней привязанности и любви к Гале, которыми всегда было полно его сердце, присоединилось глубокое умиление перед совершенным ею поступком.

Мало того что она, не задумываясь, принесла свою жертву, но с какой деликатностью сумела удержать его в неведении своего замысла, с какой заботливостью устранила от него тяжелую нравственную борьбу между желанием спасти родного ребенка и внутренним голосом, запрещающим принять эту опасную жертву от дорогой девушки; какой бережной рукой отвела душевные муки, равно сильные и неизбежные, прими или откажись он от самоотверженного предложения. Все отвратила от него эта чудная девушка, предоставив ему считаться лишь с благоприятным исходом совершившегося факта.

Таларов сознавал свой неоплатный долг перед Галей, чувствовал, что никогда не в силах будет по заслугам, как хотел бы, отблагодарить ее. Счастье этой девушки теперь стало для него целью жизни. Он всесторонне обдумывал этот сложный вопрос и не знал, как подойти к нему, с какой стороны начать действовать, чтобы вырвать Галю из ее настоящего незавидного положения и поставить в новые, лучшие условия.

Искренне, всей душой он радовался блаженному настроению, охватившему девушку. Таларов ласково смотрел на ее сияющие глаза, на улыбку, не сходившую с порозовевшего лица, прислушивался к находчивым шуткам и веселой болтовне ее с Ланским, Власовым и Надей, к взрывам молодого смеха, вызванного часто не остротой самого слова, не комичностью создавшегося положения, а избытком накопившегося юного веселья.

Он радовался за Галю, и вместе с тем одинокая грусть заползала в его сердце. Чем веселее становилась Галя, чем беззаботнее резвилась с молодежью, тем, казалось ему, дальше она уходила от него. Между тем он так привык к ней за долгое время Асиной болезни, за время тревог, надежд, отчаяния и неожиданного счастья, вместе пережитых ими, что близость Гали, ее присутствие стали для него необходимостью. Там, у постели ребенка, у них создался общий мирок, в котором они жили вместе; правда, грустным и печальным он был. Но вот сверкнул в нем яркий луч, озарил громадной радостью, засиял, заискрился теперь этот милый счастливый мирок, засверкал и рассыпался: Таларов остался в одиночестве на светлых его обломках, а Галя, принеся на алтаре этого мирка свою жертву, вышла из его стен и слилась с большим общим миром. И искренняя благородная радость за девушку, и эгоистическая личная печаль одиночества бок о бок уживаются в сердце этого человека.

Тем временем Галины каникулы кончились и начались будни. Девушка сама вернулась к исполнению своих обязанностей, невзирая на настойчивые просьбы Михаила Николаевича, Ланского и даже Нади, уговаривавших ее отдохнуть еще и набраться побольше сил. Галя осталась непреклонна: не дожидаясь намека со стороны Марьи Петровны, она принялась за хозяйство, и была права.

Хотя Таларова ни одним словом не заикнулась по этому поводу, но в душе и в беседе с Лелей она уже давно возмущалась «ничегонеделанием» Гали. Конечно, не столько беспокоили ее, как хозяйку, те или иные упущения, могущие произойти в отсутствие надежного глаза, сколько не нравилось постоянное участие Гали в играх и прогулках, самое присутствие ее среди молодежи. Ее, свободную, не было ни основания, ни возможности устранить от их общества, тогда как, исполняя свои обязанности, девушка бывала настолько занята, что естественным путем оказывалась прикованной к другому месту.

– Все еще «отдыхает» и «поправляется», – несколько раз, язвительно подчеркивая эти два слова, говорила Таларова старшей дочери. – Здорова, как никогда! Бегает, passez-moi le mot[86]86
  … поверьте мне на слово… (франц.)


[Закрыть], как почтовая лошадь, аппетит завиднейший, но «оправиться», видите ли, все еще не может! Еще бы – девчонка чувствует за собой надежные плечи! Мишель и прежде как разъяренная тигрица кидался на защиту этой мнимо угнетенной, а теперь и не заикнись, как слышу: «неблагодарность», «высокая жертва», «спасительница»! – уже раздражаясь, передразнивала Таларова шурина.

– Cela ne lui a pas coûté cher[87]87
  Это обошлось ей недорого… (франц.)


[Закрыть], зато теперь она героиня, – вторила Леля. – Руку немножко поцарапали, ни боли, ни страданий, недельку полежала, все на цыпочках ходили, дышать в третьей комнате не смели, пичкали ее самыми дорогими винами… Встала веселехонька, живехонька – и всеобщее поклонение! Вот уж действительно, если везет, так везет! И ведь не разубедишь никого, что никакой тут жертвы, собственно, нет, – видимо, уже тщетно постаравшись в этом направлении, негодовала Леля.

Галя почувствовала скрытое неудовольствие Таларовой, и прежде чем та успела каким-либо намеком дать ей это понять, самолюбивая девушка принялась за свои обычные занятия.

Между тем в Василькове затевался вечер. Ввиду того, что одиннадцатое и двадцать второе июля, именины самой Марьи Петровны и Лели, из-за болезни Аси прошли тихо, решено было отпраздновать вместо них седьмое августа, день рождения Лели.

Сама она в последнее время, что называется, ног под собой не чувствовала от радости и с особенным оживлением и тщательностью готовилась к предстоящему вечеру.

Дело в том, что незадолго до этого молодой Ланской в разговоре с ней как-то проговорился, что это лето останется ему памятным навсегда и будет иметь решающее значение для всей его жизни, что не сегодня-завтра совершится нечто, к чему он стремится и вместе с тем перед чем робеет.

С той минуты сладко забилось сердце девушки; точно крылья выросли за ее спиной; вместе с Ланским она ждала наступления знаменательного момента, рвалась к нему, но не робела, как Борис Владимирович, а всеми силами была готова поторопить его приближение.

Под величайшим секретом Леля сообщила матери о словах Ланского и о сопряженных с ними своих собственных радужных надеждах. Обе были уверены, что молодой человек приурочит свое объяснение ко дню рождения Лели.

Для виновницы будущего торжества было заказано шикарное бальное платье. Никогда еще, кажется, ни мать, ни дочь столь продолжительно не совещались с портнихой, никогда не были так часты их визиты к ней. Делали свеженький туалет и для Нади, но далеко не столь дорогой и эффектный.

О Гале и на сей раз позаботился Михаил Николаевич, невзирая на протесты и доказательства девушки, что ее розовое платье прекрасно может быть надето вторично. На самом деле Галя немного кривила душой и говорила это лишь с целью удержать Таларова от ненужной, по ее мнению, траты денег. А на розовое платье, с которым было связано такое тяжелое воспоминание – внезапно разразившаяся болезнь Аси, – она и смотреть не могла. Кажется, никакие силы в мире не заставили бы девушку надеть его снова: насколько она верила в приносимое ее красненьким платьем счастье, настолько же суеверно ждала новой беды от розового. Галя решила ничего не говорить заранее и нарядиться в свое белое пикейное. Но Михаил Николаевич, отлучившийся по срочным делам в губернский город, вернувшись оттуда, вручил Гале отрез светло-желтого дивного цвета крепдешина[88]88
  Крепдешин – плотная и тонкая шелковая ткань с мелкозернистой поверхностью.


[Закрыть] и продолговатый футляр.

На белом бархате лежали три нитки крупных незабудок с бирюзовыми лепестками. В середине они были перехвачены колечком, с которого свешивался довольно большой овальный медальон, покрытый целой сеткой таких же бирюзовых цветочков; сквозь нее просвечивало матовое золото крышки. Внутри был помещен миниатюрный портрет Аси, выгравированы число и месяц ее возвращения к жизни. Пара таких же сережек-незабудок дополняла подарок. Галя пришла в восторг как от вида, так и от скрытого смысла вещицы, ее первого в жизни золотого украшения.

Наконец наступило седьмое августа.

Возни и хлопот у Гали было множество; целый день она бегала из одного места в другое, наводя порядок и отдавая различные распоряжения. Правда, ужин был заказан клубному повару, который в сопровождении двух лакеев должен был явиться в Васильково в положенное время. Таким образом, эта забота с Гали была снята, но оставался еще чай, десерт, всякие лимонады, оршады[89]89
  Оршад – прохладительный напиток, миндальное молоко с сахаром.


[Закрыть], убранство комнат, заготовка цветов для стола и танцующих и масса тому подобных мелочей.

Едва справившись со всей подготовительной к вечеру работой, девушка отправилась причесывать саму Таларову, затем Надю и Лелю. Прическа последней, как вообще все ее сборы в этот день, потребовала массу времени, и угодить ей оказалось труднее, чем когда-либо. Наконец голова ее приведена в желанный вид, и Галя помогает ей одеться.

Леля довольным взглядом окидывает свое отражение в зеркале. Она действительно очень эффектна в ярко-розовом шелке, поверх которого накинута блестящая золотая сетка. Два-три букета живых роз в различных местах подхватывают тюник[90]90
  Тюник – верхняя часть двойной женской юбки.


[Закрыть]; такие же цветы и в волосах девушки.

«Золотая рыбка!» – сама себе говорит Леля и весело улыбается.

Ей очень нравится это название, главное же – приятно подумать, что решительно у всех оно само собой напросится на язык, и Ланской, всегда такой меткий в своих сравнениях, непременно встретит этими словами ее появление. Она уже видит его милую улыбку, восхищенный взгляд, обращенный на нее, и уже сияет от предвкушения близкого торжества и счастья.

«Сегодня он поймает свою золотую рыбку», – радостно думает девушка.

Надя очень мила в нежно-голубом платье с пунцовыми розами на груди и в пышных белокурых волосах.

– Галка, а ты угадала значение цветов моего сегодняшнего туалета? – пытает она подругу. – Побожусь, что нет, где тебе! Голубое, понимаешь ли, это вечная несокрушимая верность, а красные розы – горячая пылкая любовь. Разве не умно? Не чудесно? Это, матушка, тебе не геометрия, тут я живо все соображу, еще и тебе пятьдесят очков вперед дам, да и Николаша мой не промах. Ну, а вся я вообще, как, ничего? – жаждет Надя Галиного одобрения. – Только правду, Галка, правду! Я не слишком тумбовата в этом туалете? – беспокоится она.

– Нисколько! – искренне утешает ее подруга. – Платье сидит чудесно, и замечательно тебе к лицу. Если бы «Николай В.» не был покорён заблаговременно, то сегодня неминуемо пал бы к твоим ногам, – весело закончила Галя. – Ну, а теперь бегу и я одеваться, хоть и недолго мне, а все ж… – и она поспешила в свою келейку.

Не прошло и получаса, как, заслышав стук подъехавшего экипажа, девушка, уже совершенно готовая, торопливо спустилась обратно.

Вслед за первыми прибывшими появились другие, начался общий съезд: залы и гостиные постепенно наполнялись народом. Раньше других собралась преимущественно молодежь. Многие девицы с вожделением поглядывали в сторону военного оркестра, но желанных мотивов не раздавалось, и танцы не начинались. Хозяйка дома и новорожденная были несколько смущены отсутствием Ланского, с которым Леля рассчитывала открыть бал; из-за этого и происходила задержка в танцах. Чтобы занять гостей хоть чем-нибудь, любезные хозяева то и дело направляли в их сторону лакеев с подносами, заставленными фруктами, печеньями, конфетами и тортами.

На сей раз по убедительной просьбе матери явился и Виктор. Слегка посвященный в ожидаемое событие, он счел нужным быть очень любезным и, снисходя к усиленным просьбам нескольких хорошеньких барышень, взялся даже дирижировать танцами.

Настроение Лели между тем все омрачалось: «золотая рыбка» давно искрилась своей чешуйкой, если не на солнце, то в ярком свете зажженных люстр и канделябров, а рыбак не только не забросил еще своего невода, но почему-то не появлялся и сам. «Не случилось ли чего-нибудь? Не захворал ли он?» – тревожно мелькало в голове девушки, и она рассеянно отвечала на задаваемые ей вопросы.

Вдруг лицо ее просияло. Теперь оно выражало не просто радость, а, видимо, что-то особенное, нежданное, превосходившее пределы ее смелых надежд.

Рядом со статной фигурой Ланского стояла высокая нестарая дама, выделявшаяся элегантной простотой своего туалета.

«Он с матерью! Она приехала! Она, почти никогда и нигде не бывающая! Это неспроста. Значит, сегодня! Сегодня…» – торжествующе пронеслось в мозгу Лели. В ту же минуту девушка уже почтительно приседала перед дамой.

Высокая, полная, но еще очень стройная, с такими же, как у сына, ясными карими глазами, ярко выделявшимися на свежем лице, окаймленном совершенно серебряными, красиво причесанными волосами, эта женщина производила самое благоприятное впечатление своей внешностью. Когда она любезно поздравляла новорожденную, выражая при этом самые лучшие пожелания, приветливая улыбка приоткрыла губы светской барыни, показав ряд крупных белых зубов.

– Татьяна Борисовна, какой приятный сюрприз! Вы, такая домоседка! Это так мило, так любезно с вашей стороны. Je suis touchée jusqu’au fond de mon coeur[91]91
  Я тронута до глубины души… (франц.)


[Закрыть], – радушно приветствовала ее просиявшая хозяйка, подоспевшая одновременно с Лелей и, как и та, в благоприятном для себя смысле истолковавшая появление столь редкой посетительницы. – Милости просим, вот сюда, – гостеприимно усаживала гостью Таларова, пока ее старшая дочь занимала молодого Ланского.

– А мы все недоумевали, Борис Владимирович, почему вас так долго нет. Я так беспокоилась, что и танцев начинать не хотелось. Все вас поджидали! Зато вдруг такой сюрприз, – щебетала Леля, с кокетливой миной заглядывая в глаза Ланского.

И девушка видела, что эти глаза сияли, что молодое лицо улыбалось, что весь он был в радостном, приподнятом настроении.

– Так идем, Борис Владимирович, и, я думаю, можно уже приступить к танцам, – снова заговорила девушка, намереваясь увлечь Ланского за собой.

Но тут раздался голос Татьяны Борисовны:

– Смотри, Боря, не забудь исполнить моей просьбы, – смеясь взором, обратилась она к сыну.

– О, можете быть совершенно спокойны, maman, – так же ответил он. – Уже иду. Pardon[92]92
  … маменька… Извините… (франц.)


[Закрыть], я только исполню поручение моей матери, а затем буду к вашим услугам, – учтиво склонился перед Лелей молодой человек и поспешно направился в столовую.

Видимо, в исполнении возложенного на него поручения встретились какие-то препятствия, так как обратно он появился только минут через пятнадцать, показавшихся Леле, в нетерпеливом ожидании стоявшей на том же месте, часами. Молодежь рвалась в бой, и Виктор несколько раз осведомлялся, нельзя ли начинать танцы.

– Погоди же! Вот, право, не хочет понять! – на брате сорвала досаду девушка. – Вернется в зал Ланской, тогда мы с ним и начнем.

Наконец в дверях столовой показалась давно ожидаемая фигура. Но что это?! Леля вся так и выпрямилась.

Борис Владимирович, под руку с Галей, горячо беседуя о чем-то, неторопливым шагом двигается по залу.

– А-а-а! Галочка! Вот так так! Вот так превращение! – раздается по пути их следования одобрительный возглас Нади.

Завертевшись среди молодежи, она еще не видела занятую разливанием чая Галю в ее новом наряде.

– Рекомендую, господа! Небывалая метаморфоза, чудо двадцатого столетия: галочка, при помощи кине-грамо-сине-ауто-бромо-форо-скопа обратившаяся в канарейку, и притом весьма удачную. Ну, скажите сами: не прелесть моя канарейка?! Точно прямо с Сандвичевых остр… впрочем, нет, оттуда сандвичи привозят, – поправилась болтушка. – Ну, одним словом, со своих канарейских островов прилетела к нам, – восхищенно глядя на подругу, говорила Надя, обращаясь к окружавшей их молодежи. – Однако дальновидна наша канареечка так же, как была и в блаженные дни своего галочьего существования. Извольте посмотреть: не порожняком в дальний путь-дороженьку пустилась, рябинкой запаслась, дабы нашлось что поклевать при надобности, – добавила она, указывая на голову девушки.

Галя была в светло-желтеньком, действительно канареечного цвета крепдешиновом платье, совершенно простеньком, безо всякой отделки: плиссированная в мелкую складку мягкая материя красиво падала вокруг тонкого стана, перехваченная около пояса лишь лентой. Пучок крупной красной рябины был приколот к левому плечу девушки, а другой, такой же, красовался с правой стороны пушистой головки, точно коралловая гроздь ярко выделяясь на темных волосах. На открытой шее красовалось ожерелье из незабудок, в маленьких розовых ушах было ввинчено по такому же голубому цветочку. Именно канареечкой, скромной лесной певичкой, окруженной нарядными колибри, блестящими райскими птичками и пестрыми попугайчиками, казалась Галя в своем простеньком наряде, с оригинальным убранством из красной рябины.

Ее милое оживленное личико привлекало к себе искренне восхищенные взгляды. Еще издали остановился на нем и ласковый, приветливый взор Татьяны Борисовны.

– Maman, вот позвольте вам представить Галину Павловну Волгину, с которой вы хотели познакомиться, – прямо перед матерью остановился Ланской, недалеко от неприятно пораженных Марьи Петровны и Лели.

Галя низко присела перед Ланской, но та поднялась ей навстречу и с тепло засветившимися добрыми глазами крепко обняла девушку.

– Ну, наконец-то я вижу вас, – просто и весело начала она.

Стоя рядом с Галей и держа ее за обе руки, Ланская все с тем же ласковым выражением лица смотрела в смущенное, обрадованное лицо девушки.

– Я столько слышала, что мне кажется, давно уже знаю вас, – продолжала Татьяна Борисовна, – а вот увидеть все не удавалось. Между тем мне очень хотелось этого, – она еще раз поцеловала Галю.

Ни тени светской любезности не было теперь в лице Ланской; глядя на ее светящиеся глаза, на открытое выражение и безыскусную улыбку этой женщины, Галя сразу почувствовала, поняла, как прав был ее сын, говоря: «О, моя мать только на вид grande-dame, в сущности же она совсем-совсем простой человек». Эти слова Борис Владимирович произнес еще при первом визите к Таларовой.

Наконец раздались запоздалые звуки вальса.

– Ну, теперь не буду задерживать вас, побеседуем потом, когда вы устанете, а теперь с Богом, на свежие силы… Кстати, и кавалер тут же, – указывая на сына, добавила Татьяна Борисовна и, пожав руку девушке, села на свое прежнее место.

Ланской поклонился Гале, и красивая молодая пара первой поплыла под мелодичные звуки вальса по еще пустому залу.

Леля, чуть не плача, стояла, как окаменевшая, оскорбленная до глубины души всем произошедшим. Ее положение грозило стать смешным и привлечь всеобщее внимание, если бы не находчивость Виктора. Он, будучи дирижером, громко крикнул:

– Valse! Engagez vos dames! Et valse générale![93]93
  Вальс! Приглашайте дам! Первый вальс! (франц.)


[Закрыть]

Подлетев к сестре, он быстро пригласил ее, и они понеслись по залу почти одновременно с опередившей их первой парой. К ним постепенно присоединились остальные, и скоро весь зал представлял собой одну сплошную веселую, шумную, беззаботно кружащуюся массу.

В дверях приютились наблюдающие, но не принимающие в танцах активного участия мужчины. Среди них выделяется крупная, благообразная фигура Михаила Николаевича.

Сегодня веселье молодежи не заражает его так, как в тот вечер, после любительского спектакля. Он лишь в качестве зрителя следит за мелькающими оживленными лицами, за более или менее грациозно выполняемыми сложными па современных танцев.

Галя постоянно покидает зал, вызванная какой-нибудь хозяйственной необходимостью, новым срочным распоряжением или нетерпеливо посланная самой Таларовой с тем или иным незначительным поручением. Девушка, вероятно, не вернулась бы обратно к танцующим, если бы не молодежь, следующая за ней и настойчивыми приглашениями чуть не силой увлекавшая ее обратно. Чаще всех, лишь только она исчезала из среды танцующих, на ее розыски отправлялся Борис Владимирович, и его уговоры всякий раз имели желаемый результат.

– Дядя Миша, отчего вы не танцуете сегодня? – неизменно уговаривала Галя, всякий раз проходя мимо, но Таларов в шутливой форме, улыбаясь, отнекивался под различными предлогами, а в глубине веселого голоса, смеющегося выражения лица чуткому слуху девушки мерещилась какая-то затаенная грустная нотка. Но ей не давали времени задумываться.

Вечер очень оживлен: один танец сменяет другой; музыка гремит, почти не умолкая. В зале, несмотря на открытые окна, ощущается сильная духота.

– Галина Павловна, не пройдемся ли мы немного по саду. Ночь такая теплая, ласковая, такая особенная ночь! – слегка взволнованным голосом приглашает девушку Ланской.

Они выходят на веранду и спускаются в цветник.

Вдоль темных аллей живописно тянутся разноцветные фонарики, сказочным кажется старый сад в этом необычайном убранстве, чужим, незнакомым и таинственным. Причудливо изменили свои очертания кусты и деревья. Извилистыми кажутся ровные, под шнурок подведенные дорожки от врезающихся в их темные контуры светлых пятен, бросаемых пестрыми зажженными фонариками. Дом, феерично иллюминованный снаружи яркими, разнообразными шкаликами[94]94
  Шкалик – здесь: плошка с топленым салом и фитилем, употребляемая для праздничного освещения.


[Закрыть] и лампиончиками[95]95
  Лампион – фонарик из цветной бумаги или стекла для освещения или иллюминации.


[Закрыть], затопленный изнутри массой света, с кружащимися в нем парами, несущимися сквозь растворенные окна звуками музыки, пронизывающей окрестное безмолвие, выделяется из окружающего мрака ночи веселым сказочным замком.

И на фоне этой живописной, необычной обстановки идущая с ним рядом по аллее молодая девушка в светло-желтом платье, озаренная колеблющимися розовыми, голубыми и красными полосами перемежающегося света, представляется Ланскому маленькой золотой феей, вышедшей на обзор своего волшебного царства. Ему кажется, что он наяву переживает нарядную, красивую сказку. И под влиянием всей этой необычайной обстановки робость, все время сдерживавшая готовое сорваться с языка слово, покидает его, и взволнованный голос раздается около Гали: