Текст книги "Галя"

«Вам, барышни-с, чего угодно пожелать-с?» – насмешливо и любезно осклабившись, осведомляется из-за прилавка субъект с прической à la[51]51
  Наподобие, вроде (франц.).


[Закрыть] полотер и такой же обмундировкой.

Наконец одной из нас удается оторвать от гортани плотно прилипший к ней язык, и она изрекает:

«Нам… жареных пирожков».

«С чем изволите приказать-с: с луком, с грибами, с яблоками, с морковью-с? Выбор хоть куда!»

«С яблоками», – наконец авторитетно разрубаю я этот Гордеев узел…

– Гордиев, Гордиев, – возмущенно поправляет Леля.

– Ну, отстань, Гордиев, – соглашается Надя. – Вмиг в толстых пальцах приказчика один за другим, так-таки нагишом, безо всяких оберток, появляются пирожки. Ухватив за верхний конец, джентльмен любезно преподносит их каждой из нас… Мы переглядываемся; нас душит неудержимый смех. Минутное колебание, но голод одерживает верх над всеми соображениями, и зубы впиваются в тесто… Менее чем в одну сотую секунды можно убедиться, что ни с Филипповым, ни с Москвой эти пироги ничего общего не имеют. Если бы в нашем распоряжении имелась еще хоть одна двадцатая мгновения, мы бы сообразили выплюнуть эту гадость и, отерев губы от сала, бежать без оглядки. Но неожиданное новое происшествие окончательно отшибает у нас всякую смекалку: отворяется дверь и вваливаются два извозчика…

– Надя, ведь это же верх неприличия!.. – в ужасе перебивает Таларова младшую дочь.

– Мамочка, даю тебе честное слово, что я не назначала им там свидания: встреча вышла совершенно неожиданная и потому особенно потрясающая, – с комичной серьезностью уверяет Надя.

«Наше вам с кисточкой!.. – приветствуют прибывшие человека за стойкой. – А ну-кась, милейший, нам бы парочку щец опрокинуть. Жа-арища-то, сме-е-рть!» – возглашают они. Затем оба возницы комфортабельно рассаживаются у столика и по-барски откидываются на спинку стула. Мы же, многострадальные, стоя жуем свое изысканное лакомство, едва смея двинуться, с выскочившими от страха наружу глазами, окончательно лишившись способности что-либо соображать. Вдруг последний удар: снова распахивается гостеприимная дверь, на сей раз впуская… трубочиста. Видимо, и ему голод ни теткой, ни дядькой не доводится, почему и примчался он сюда во всем своем мрачном величии, со всеми причитающимися ему доспехами: метлой, ведром, веревками и прочей амуницией, словом, как выскочил из трубы, так и понесся в ресторан «Beau Monde[52]52
  Высший свет (франц.).


[Закрыть]». Пирожки замирают в наших челюстях. Мы опять красноречиво переглядываемся.

«Та-ак! Теперь и их трое, и нас трое, хоть танцуй!» – не выдерживает Катюшка.

Мы все невольно фыркаем, но тут же соображаем, что смех может еще больше осложнить наше положение.

«Сколько с нас?» – придя в себя, осведомляется Маслова.

Я все еще не могу прийти в себя и в то же время с вожделением поглядываю на пенящуюся в извозчичьих стаканах влагу.

«Девять копеечек-с. Прикажете получить-с?»

«Да, и сдачи не надо», – важно роняет Катя, бросая на прилавок гривенник.

После этого к нам возвращается обычная подвижность: мы пулей вылетаем на улицу и успокаиваемся лишь в верхнем коридоре реального училища. Не опоздали! Начальства еще нет. Боже, что-то неописуемо ужасное застряло внутри нас, и надолго! Ух! И по сей час не могу вспомнить об этом пиршестве. А все же маху-то мы тогда дали: надо было и нам «щец» этих самых или кваску «опрокинуть» – все равно срам прияли, так, может быть, хоть так страшно не мутило бы. В следующий раз умнее будем! – заключила рассказчица.

– Поистине только с Надей и может приключиться подобное происшествие. Придет же в голову… – поучительно начала Леля, единственная не нашедшая в рассказе сестры ничего забавного, но Надя, перебив, продолжила за нее недоговоренную фразу.

– …не знавши броду, сунуться в воду?… Конечно!.. Возмутительно! Следовало войти, сделать реверанс и почтительно осведомиться: «Месье приказчик, скажите, пожалуйста, у вас пирожки для извозчиков или для девиц из общества? Ах, вы говорите для извозчиков? В таком случае, mille mercies, мы их есть не можем. Pardon за беспокойство. Au plaisir![53]53
  … большое спасибо… Извините… До свидания! (франц.)


[Закрыть] Потом присесть еще раз и, потупив глазки, удалиться. Что ж делать, матушка, не додумались, – насмешливо обернулась Надя к сестре. – А я все-таки рада, что так вышло: есть хоть чем выпуск помянуть. И тебе, Витенька, назидательно; бери пример с девиц: за три персоны вместе с «начайными» деньгами уплачено по счету всего десять копеек! И дешево, и весело, и мамашу из-за финансовых подкреплений беспокоить не требуется, – проехалась-таки девушка в адрес брата.

– Надя, опять шпильки? – остановила ее Марья Петровна.

– Молчу, молчу, мамочка. Это только так, в скобках, а что в скобках, то всегда можно выпустить или не читать.

Вернувшись в Васильково, Леля стала особенно тщательно заниматься своим туалетом. Заботливость эта еще усилилась с тех пор, как стало известно, что молодой Ланской прибыл в имение отца. Костюмы, один другого светлее и наряднее, сменяли друг друга, дабы ежечасно поджидаемый желанный гость не застал прелестную молодую хозяйку в каком-нибудь домашнем, затрапезном платьишке.

Действительно, не прошло и недели с возвращения сестер, как в Васильково явился Ланской. Приехал он, как и полагается первый раз, с официальным визитом, но его приняли необычайно радушно и попросту, по-деревенски, задержали на весь день.

Гале пришлось встретиться с гостем уже перед самым обедом, так как до того времени, занятая хозяйственными делами, она не показывалась, да и вообще, будучи даже свободной, не имела обыкновения без надобности или зова появляться к посетителям.

Против молодого Ланского у нее почему-то заочно сложилось предубеждение: невзирая на восторженные похвалы, постоянно расточаемые Лелей и Марьей Петровной в его адрес, или, вернее, именно вследствие них, девушка представляла себе Ланского фатоватым пшютиком[54]54
  Пшют – франт, хлыщ (устар.).


[Закрыть], светским, самоуверенным и пустым – какие обычно и приходились по вкусу Леле, считавшей подобных субъектов образцами шика и воспитанности.

Но молодой человек совершенно не подходил под тип, созданный предубежденной девушкой. Высокий, стройный и действительно очень элегантный шатен, с милыми карими глазами, подстриженной маленькой бородкой, тонкими породистыми чертами лица, очень изящно одетый, он простотой, непринужденностью и приветливостью обращения сразу располагал к себе.

В сравнении с ним много терял длинный сухощавый Виктор: с полинявшим лицом и поредевшей шевелюрой, в вычурно модном жилете и галстуке, он старался фатовством и пестротой костюма восполнить отсутствие прирожденного шика и изящества.

На поклон Гали, сделанный ею при входе в комнату, Ланской ответил почтительным поклоном и тотчас же оглянулся по сторонам, очевидно, ожидая быть представленным. Так как замечание, сделанное Михаилом Николаевичем по этому поводу на первый день Пасхи, было сочтено Марьей Петровной за одну из «диких» выходок шурина, Галю по-прежнему ни с кем не знакомили. Таким образом, тщетно осмотревшись вокруг, молодой человек сам направился к девушке.

– Позвольте представиться – Ланской, – снова почтительно кланяясь, проговорил он.

Галя вспыхнула от смущения и неожиданности, но все же протянула ему руку. Она никак не ожидала подобного внимания от этого франтика. Леля с матерью удивленно переглянулись, слегка пожав плечами.

Между тем Ланской продолжал стоять возле Гали, с приветливой полуулыбкой глядя на нее.

– Скажите, пожалуйста, не встречались ли мы с вами где-нибудь раньше? Ваше лицо мне кажется удивительно знакомым, – спросил он.

Галя вскинула на него свои огромные глаза.

– Кажется, нет. Я, по крайней мере, никогда не видела вас. У меня прекрасная память на лица, но я совершенно не помню вас, – возразила девушка.

– Что за странность! Вы прекрасно запоминаете лица и решительно отказываетесь признать знакомым мое. Я же до неприличия забывчив в этом отношении, а ваше лицо так и запечатлелось в моей памяти, притом не похожее на вас, а определенно ваше, со всеми его особенностями, – настаивал Ланской, ласково глядя на зардевшуюся девушку, особенно привлекательную в эту минуту.

В том самом красном платьице, в котором она в пасхальную ночь встречала Таларова, с короной уложенными косами, перевязанными пунцовыми бантами, необыкновенно шедшими ей, со скромным выражением юного личика, Галя была прелестна; самый пристрастный судья не мог бы отказать ей в этом.

– Да, да, видел, – продолжал между тем Ланской. – И великолепно помню, что случилось это в какой-то совершенно особенной, незаурядной обстановке.

– Уж не устроила ли ты, голубушка, скандальчика на базаре, слишком усердно торгуясь с какой-нибудь бабенкой? – шутливым тоном, улыбаясь, ввернула Леля, раздраженная вниманием, которое гость уделял Гале.

Но улыбка вышла недобрая, и в голосе задрожала злая нотка.

– Ах, Леля, toujours caustique[55]55
  … всегда остроумная! (франц.)


[Закрыть]! – засмеялась Марья Петровна, в душе довольная выходкой дочери. – Вы знаете, она у нас такая забавная, – уже к гостю обратилась Таларова.

При словах Лели кровь прихлынула к щекам Гали и тотчас же отлила от них, оживленное личико сразу потухло. «Дядя Миша!» – где-то в глубине этого обиженного сердечка раздался призывный тихий вопль.

Серьезным стало вдруг и лицо Ланского; он не находил забавной выходку Лели, хотя Марья Петровна и взывала к его одобрению.

– В самом деле? – очень вежливо, но более чем сдержанно, без малейшей улыбки ответил он на последнюю фразу Таларовой.

– Однако, милейший Борис Владимирович, милости просим к столу. Вот сюда, поближе, пожалуйста! – усаживала хозяйка гостя. – Ну, Галя, наливай же суп, – с легкой ноткой раздражения обратилась она к девушке.

Галю охватывает чувство холода, одиночества и полной беззащитности, слишком давно и хорошо ей знакомое. «Ах, дядя Миша, дядя Миша!» – опять тоскливо проносится в ее голове. Но, выдержанная и с виду спокойная, она как всегда наблюдает, чтобы все было своевременно убрано, подано, отдавая вполголоса, а иногда и одним лишь жестом соответствующие распоряжения Дуняше.

Кругом идет веселая болтовня. Не только словоохотливая Надя, но и молчаливая и кислая в домашнем кругу Леля теперь игрива, любезна и мила.

Одна Галя не слышит, не слушает их болтовни. Сегодняшняя злая выходка Лели больно задела Галю. Девушка сознает, что ей особенно больно именно оттого, что ее унизили в присутствии этого приветливого доброго человека, так просто и радушно захотевшего выказать ей маленькое внимание; слишком мало избалована она сочувствием, потому так дорого его ценит.

Галя не видела лица Ланского после шутки Лели, но представила себе, что на нем тоже появилась сдерживаемая из вежливости улыбка, и от этого ей стало еще тяжелее.

– Позвольте предложить вам еще трубочку с кремом. Дуня, да подайте же, – стараясь, во что бы то ни стало быть обворожительной, угощала Ланского Леля. – Впрочем, я стесняюсь настаивать: они сегодня какие-то неудачные. Видно, наша старшая кулинарная командирша зачиталась каким-нибудь Пинкертоном[56]56
  Нат Пинкертон – удачливый американский детектив, главный герой целой серии популярных в России начала XX века анонимных книг.


[Закрыть], а про трубочки и забыла. Вот они не то не допеклись, не то переварились, кто их там знает? Ведь я полнейший профан в кухонном деле, – с кокетливой ужимкой говорила Леля. – А что, Галка, права я: Пинкертон виноват? – бросила она Гале.

Вторично побледнели щеки девушки от новой умышленно нанесенной и рассчитанной обиды. Старшая кухарка! Конечно, что же кроме Пинкертона ей читать? «Дядя Миша! Дядя Миша!» – в третий раз за этот день плачет и зовет ее сердце.

– Можно подумать, что Галя в самом деле Пинкертонов читает, – вступилась за подругу Надя. – И потом, хотя, кажется, неприлично свое добро перед гостем хвалить, но я нахожу, что трубочки обворожительные, я даже пальчики облиз… Впрочем, это опять, кажется, что-то неприличное, – уловив строгий взгляд сестры и матери, смешалась она.

– В таком случае, винюсь, причастен к этой неприличности и я, так как только что собирался сделать то же самое, – весело улыбаясь Наде через стол, подхватил Ланской. – Трубочки – просто мечта. В ту минуту, как раздался беспощадный приговор Ольги Петровны, я как раз хотел сказать, что подобные трубочки мне приходилось есть только из рук идеальнейшей в мире хозяйки – моей матери. Так что, если это ваше произведение, вы можете гордиться им, – уже непосредственно к Гале обратился Ланской, и так ласково, так участливо взглянули на нее добрые карие глаза, что, встретившись с ними взором, девушка почувствовала, будто не так тяжело у нее на душе.

– Pardon, имя этой барышни? – нагнулся он к Виктору.

– Галя, – ответил тот.

– Прелестное имя, мое самое любимое, но я все же просил бы продолжения к нему – отчества, так как, само собой разумеется, никогда не позволю себе ограничиться этой одной половинкой, – продолжил расспросы Борис Владимирович.

– Отчество? Да я, право, и не знаю. Зовут ее всегда и все просто Галей, она даже, кажется, и не привыкла к своему отчеству, – ответил Виктор.

– Что ж делать? Тогда придется привыкать к «мадемуазель»… Ну а фамилию-то ее вы знаете?

– Волгина.

– Придется привыкать мадемуазель Волгиной к своему полному титулу, – снова ласково и участливо взглянул в сторону Гали Ланской.

– А правда, Галочка, как тебя по отчеству? Вот потеха, полвека вместе прожили, а как отца твоего звали, не знаем, – спохватилась Надя. – Впрочем, знаю: ты Павловна. Да? Галина Павловна Волгина? Верно?

– Верно, – подтвердила Галя.

– Ну, так вот, Галина Павловна, я передам своей матери, что в ее искусстве у нее явилась опасная соперница, – снова улыбнулся Гале молодой человек.

– Неужели ваша матушка действительно хорошая хозяйка? Кто бы мог думать! Такая grande dame[57]57
  … знатная дама… (франц.)


[Закрыть], – удивилась Таларова.

– Только по виду, многоуважаемая Марья Петровна! В душе же она человек совсем простой, не светский, любит свой дом, семью, хозяйство и страшно высоко ценит эти качества в молодых девушках. Она находит, что чрезвычайно женственно и мило быть хорошей хозяйкой, подобная девушка ее идеал, – пояснил Ланской.

– Но не ваш? – кокетливо вскинула на него глазки Леля.

– Мы с матерью во многом очень сходны, – деликатно ответил он. – Но я, pardon, снова возвращаюсь к мучающей меня загадке. Сейчас, Галина Павловна, произнесли вашу фамилию – Волгина. Не только внешность, но и фамилия определенно мне знакомы. Господи, где же я видел вас?

– Ну, на досуге дома подумаете, Борис Владимирович, а теперь не уходите в прошлое, будем жить настоящим. Сейчас на веранду подадут десерт, а потом, если угодно, можно сыграть партию в теннис, – предложила Леля.

Настроение ее все больше и больше портилось, и она тщетно старалась замаскировать его напускной веселостью и шутливостью.

– Мадемуазель Волгина приходится вам родственницей? – в тот же вечер осведомился у Виктора Ланской.

– Бог с вами, mon cher! – с негодованием отверг тот. – Она просто дочь нашей покойной экономки, pas plus que ça[58]58
  … мой дорогой… не более того… (франц.)


[Закрыть], как говорится: «аристократ от помойной кадушки». Ха-ха-ха! – и Виктор засмеялся собственной остроте.

– Чрезвычайно интеллигентный вид у этой девушки, – заметил Борис Владимирович.

– Vous trouvez?[59]59
  Вы находите? (франц.)


[Закрыть] Просто смазливая рожица, и больше ничего, – снизошел Виктор.

– Скажите, она получила какое-нибудь образование? – интересовался Ланской.

– Хлебнула немножко гимназической премудрости, конечно, младших классов; азбуки нахваталась, mais pour cette sorte de gens этого более чем достаточно… N’est-ce pas?[60]60
  … но для этой породы людей… Не так ли? (франц.)


[Закрыть] А вот уж и Надя ждет нас со своей ракеткой, – указал он на приближающуюся сестру.

Вечером между матерью и дочерью шло продолжительное совещание.

– Не понимаю, что это Борису Владимировичу вздумалось заняться Галей, – недоумевала Леля. – Такой, казалось бы, аристократ, образованный, воспитанный, и вдруг пришла фантазия тратить время на какие-то там разговоры с ней. И потом это представление ей. Понимаю, дядя Миша, тот чудак известный, но этот? Неужели же она действительно могла ему понравиться?

– Полно, Леля, что за вздор! Даже слушать противно. Просто Борис Владимирович настоящий аристократ, ну, а у людей этого круга принцип – никого не обойти, не обидеть. Видит, жалкая девчонка, ну по доброте перекинулся двумя-тремя словами, протянул руку. Тут и говорить не о чем! – успокаивала Марья Петровна взволнованную дочь.

Глава VI
Новый друг. – «Николай В.»

Была послеобеденная пора, около шести часов вечера. В Васильковском доме царили тишина и безлюдье. Марья Петровна с обеими дочерьми уехала в город за покупками. Виктор, по заведенному им порядку, отсутствовал. Маленькая Ася отправилась с няней на птичник смотреть недавно вылупившихся индюшат, оттуда собиралась добраться и до скотного двора, чтобы познакомиться с вороным жеребеночком и желтой телочкой с белой мордой, на днях появившимися на свет.

Уже неделю слышала о них девочка, но как назло сперва шел дождь, затем было сыро, и ребенка не выпускали из дома. Наконец сегодня все обстояло благополучно и заманчивая прогулка была предпринята.

В саду, в нескольких шагах от обвитой зеленью веранды, уставленной горшками цветущих растений, под тенистой раскидистой старушкой липой прямо на траве, опершись на локти, лежала Галя, окруженная книгами и тетрадями. Почти рядом с ней примостился, вытянув морду на передние лапы, Осман, ее неизменный друг и спутник.

Девушка воспользовалась полной тишиной и одиночеством, чтобы немного позаниматься на досуге. Она расположилась у самого дома, чтобы быть начеку и по первому же зову или надобности успеть явиться.

Перед ней лежала толстая раскрытая тетрадь, испещренная сложными алгебраическими уравнениями. Но, судя по быстроте, с какой скользил по страницам карандаш, девушка легко и быстро справлялась с ними. Ее голова была склонена над вычислениями. Длинные косы, на сей раз спущенные свободно по спине, свесившись с правого плеча, змеились по зеленой траве. Галя изредка встряхивала головой, чтобы водворить их на должное место, и снова углублялась в работу.

«Готово! Верно! Ну, слава Богу, одолела! Не так уж и страшно, а то Надя совсем было запугала меня. Теперь возьмемся за Белинского», – и, открыв большую черную книгу, девушка с интересом принялась за ее чтение.

Прошло некоторое время, как вдруг что-то заставило Галю обернуться.

Оттого ли, что мелькнула и легла на ее книгу тень, оттого ли, что, насторожив уши, поднял голову Осман, или просто так, безотчетно, но девушка повернулась в сторону веранды. Оттуда спускался Ланской.

Легкий румянец смущения и радости залил лицо Гали: несомненно, из всех людей, могущих в данную минуту очутиться за ее спиной, самым приятным для нее был именно Борис Владимирович.

– Вы? Каким образом? – поспешно вскакивая с травы и идя навстречу гостю, осведомилась девушка.

– Но я, кажется, помешал вам? – здороваясь с ней, осведомился Ланской. – Вы были так захвачены своей работой, что если бы не сей господин, – указал он на собаку, – видимо, обеспокоенный моим несвоевременным появлением, я мог бы уйти незамеченным. Ради Бога, простите мое бесцеремонное вторжение. Это вышло как-то само собой. Подъезжаю к крыльцу – ни души, вхожу – то же самое, притом все настежь. В недоумении переминаюсь некоторое время с ноги на ногу. Наконец отваживаюсь углубиться в недра дома в поисках живой души, которой мог бы объяснить, что был и прошу передать отсутствующим мое почтение. Вы и оказались первой обретенной мной душой, которую я невольно спугнул и вырвал из всецело поглотившего ее мира. Еще раз извиняюсь.

– И совершенно напрасно, вы ни чуточки не помешали мне. Жаль только, что дома нет никого из наших, хотя все должны уже скоро вернуться. Они за покупками в город поехали, – пояснила Галя.

– В таком случае, может, вы разрешите мне подождать немножко? При условии, что я действительно не стесню вас.

– О, пожалуйста, очень рада! – искренне воскликнула девушка.

– Чем, собственно, вы занимались, когда я появился? – поинтересовался Ланской.

– Уравнения решала, а потом читала.

– Можно полюбопытствовать, что именно?

– Пинкертона, – сделав серьезное лицо, проговорила девушка.

Борис Владимирович посмотрел в ее помимо воли смеющиеся глаза и отрицательно покачал головой.

– Уклонение от истины, – категорически объявил он.

– Почему же вы не верите? – весело спросила Галя.

Он снова внимательно посмотрел на нее.

– Да так, очень уж вам не к лицу его читать. Не только сегодня, но и в прошлый раз я не поверил этому.

– Ну, за это спасибо, – с просиявшим лицом поблагодарила девушка и просто добавила: – Я читала Белинского.

– Вот это другое дело, более правдоподобное. Вы его любите?

– Очень! Он такой светлый, чистый! – восторженно пояснила Галя. – Как хорошо разбирает Пушкина.

– А самого Пушкина любите?

– Да, конечно: красиво, звучно, легко, так и льется. Только не он мой любимец – глубины мало. Вот Лермонтов, Апухтин… Они, по-моему, по душе родные братья, правда? Сколько силы, сколько чувства, сколько мысли! Каждая строчка за душу берет.

Все лицо Гали преобразилось, девушка ожила. Как редко приходилось ей говорить на эти захватывающие ее темы. Продумает, прочувствует и затаит в себе.

Поделиться же с живым человеком, вслух высказать пережитое нельзя, а ведь это такое наслаждение.

– Вот видите, как глубоко я был прав, не поверив в вашего Пинкертона, – улыбнулся Ланской.

– А Никитин? – продолжала увлеченная Галя. – Глубоко, музыкально и берет за сердце своею тихой грустью. И светло так! Некоторые его стихотворения я с детства знаю. Например, – помните? – «Лесник и его внук»…

– Постойте, постойте, – перебил Ланской, пристально всматриваясь в лицо девушки. – «Лесник и его внук»… Господи, почему это так знакомо?… То есть не само стихотворение, его я, конечно, знаю, а что-то в связи с ним…

Вдруг будто какое-то воспоминание осенило его.

– Скажите, пожалуйста, вы в гимназии учились?

– Да.

– В Николаевской, в В.?

– Да, да, – снова подтвердила девушка.

– Теперь я все понял! Знаю, и почему так страшно знакомо мне ваше лицо. Конечно, я был прав, когда утверждал, что однажды видел уже вас, именно вас, а не похожую, ведь такие лица не забываются, – невольно вырвалось у него.

– Теперь уж и я, кажется, догадываюсь, где это могло быть, – вся вспыхнув от слетевших с его языка слов, воскликнула Галя. – Это было пять лет тому назад? Да? – спросила она.

– Да, лет пять, совершенно верно, вы угадали! Случилось это на Масленой[61]61
  Масленая – Масленая неделя, предшествующая Великому посту.


[Закрыть], на литературно-музыкальном вечере, устроенном в Николаевской женской гимназии. На эстраде появилась махонькая девочка, вся укутанная великолепными черными волосами, с блестящими оживлением огромными глазами, и так прочувствованно, с такими выразительными интонациями и переходами передала разговор старика деда с внуком, что заворожила весь зал, а в том числе и одного длинного восьмиклассника-гимназиста. У него и до настоящего времени, как живая, стоит перед глазами эта девочка, звенит ее голосок. Впрочем, в данную-то минуту она, немножечко подросшая, и на самом деле стоит перед, хотя, по счастью, больше не выросшим, но тоже ровно на пять лет постаревшим гимназистом.

Оба весело засмеялись.

– Оттого и фамилия ваша мне знакома. «Волгина… Волгина…» – в тот вечер только это и слышно было в зале, героиня дня, – опять засмеялся он.

– Да, чудесное светлое время! Гимназия!.. Господи, сколько в ней осталось радостей! Именно осталось там, в дорогих ее стенах. Там они и умерли, мои по крайней мере…

Что-то теплое и скорбное дрогнуло в голосе девушки. Ланской с горячим участием взглянул на нее.

– Извините за нескромный вопрос: вы курса не закончили?

– В том-то и горе! – грустно подтвердила Галя. – За полтора года до окончания судьба вырвала меня оттуда.

И, сама не замечая как, подкупленная искренним участием голоса и выражением его добрых глаз, первый раз в жизни с кем-либо, кроме Михаила Николаевича, заговорила Галя о смерти матери и об изменившихся вследствие этого условиях своей жизни. Ни одного упрека, ни одного недоброго слова по адресу Таларовых не сорвалось с уст девушки; да она и не винила их. Галя видела раньше жизнь матери и, заняв ее место, считала вполне естественным и все сопряженные с ним тяготы. Что ж? Не судьба! Надо бодро нести свою ношу, стараться выбиться на другой, ровный, светлый путь и тогда вздохнуть спокойно и облегченно.

– Галина Павловна, – начал глубоко взволнованный Ланской, – разрешите мне, чем смогу, всегда прийти вам на помощь. Книги и всякие нужные источники я в любую минуту могу предоставить в ваше распоряжение: у меня и своих много, да и у отца библиотека приличная. И если в прохождении курса встретятся какие-нибудь затруднения, понадобится что-нибудь выяснить, я по мере своих сил всегда к вашим услугам.

– Спасибо, большое вам спасибо, Борис Владимирович! Вы такой добрый, такой славный! – задушевно начала Галя, но вдруг оборвала сама себя; светлое выражение ее лица сразу слетело, заменившись тревожным.

– Кажется, подъехали? Неужели наши? Господи, а я и забыла про ужин! Хорошо, если Катерина сама догадалась. Извините, побегу! – и девушка опрометью кинулась в кухню.

Ланской более умеренным шагом последовал за ней, навстречу хозяевам.

– Куда ты летишь, как сумасшедшая? И почему ты такая красная? – остановила Галю Таларова.

– Жарко, – ответила та.

– Стол не накрыт. Самовар, конечно, тоже не готов? Не понимаю, что ты все это время делала? – повысив тон, отчитывала Марья Петровна девушку.

– Я с Борисом Владимировичем разговаривала. Он уже давно вас ожидает, – объяснила Галя.

Спокойная и уверенная в том, что ни окриков, ни резких замечаний сейчас больше не будет, так как в соседней комнате уже раздавались шаги гостя, девушка торопливо направилась в кухню.

– Ах, какой приятный сюрприз! Леля, Надя! Вы и не подозреваете, кто у нас. Посмотрите только. Борис Владимирович, как это мило! Как это любезно с вашей стороны вспомнить о нас! А мы почему-то вчера вас поджидали, а сегодня, que voulez-vous, ни малейшего предчувствия. Ну, здравствуйте же, здравствуйте, mon ami, – рассыпалась в приветствиях дорогому гостю Таларова. – Mais je ne peux pas me consoler, что все так неудачно сложилось. Ведь вы, говорят, уже давно ожидаете нас: воображаю, как вы соскучились, un ennui mortel[62]62
  … что поделаешь… друг мой… я положительно не могу утешиться… скука смертная… (франц.)


[Закрыть], – сокрушалась хозяйка.

– Вы напрасно беспокоитесь, Марья Петровна, я, напротив, очень даже приятно провел время: мы разговаривали с Галиной Павловной, которая была настолько любезна, что ради меня прекратила даже свои занятия, – запротестовал Ланской.

– Ну, разве вы сознаетесь, вы, такой деликатный, что провели полтора длиннейших и скучнейших часа в нашем доме? Mais cela s’entend. О чем могли вы говорить с Галей? Воображаю, какое вам, бедненькому, это доставило удовольствие, mon pauvre[63]63
  Это само собой разумеется… бедный мой… (франц.)


[Закрыть] Борис Владимирович.

– Я принужден настаивать на том, что вы заблуждаетесь, добрейшая Марья Петровна, я действительно очень приятно провел время. Мадемуазель Волгина такая развитая, такая симпатичная девушка…

– Боже, до чего вы добры и снисходительны, это поразительно! Мы с дочерью уже в прошлый раз заметили в вас эту черту, – перебила его Таларова.

– Я снисходителен? Вы находите? А вот моя мать постоянно упрекает меня за чересчур большую требовательность к людям, – возразил Ланской.

– Это доказывает только, что ваша maman[64]64
  … мать… (франц.)


[Закрыть] еще добрее и снисходительнее вас, – любезно настаивала хозяйка.

– Однако лучше пройдем на веранду, там восхитительный воздух. Туда же я прикажу и чай подать.

По счастью, и самовар, и ужин появились на столе своевременно, благодаря распорядительности Дуняши и Катерины, в противном случае, не миновать бы Гале грозы в этот первый день, когда после отъезда дяди Миши у нее на душе было теплее и светлее от так редко выпадавшего на ее долю участия.

– Послушай, Галка, мне необходимо сообщить тебе что-то страшно-страшно важное и интересное! Устраивай скорее кормление зверей, пои всех чаем и кончен бал, – перехватила на ходу подругу Надя.

– Хорошо, хорошо, только теперь, ради Бога, не задерживай меня, – взмолилась та.

За ужином и чаем Наде положительно не сиделось.

– А что он уже второй стакан пьет? – кося глаза в сторону Ланского, осведомлялась она у Гали.

– Тш-ш-ш… – остановила ее та и затем шепотом подтвердила: – Да, второй.

– Надеюсь, третьего не захочет?

– Тш-ш-ш… – опять зашикала Галя, едва сдерживая улыбку.

– И мама второй? – не унималась Надя.

– И мама.

– Ну, тогда уже скоро, – замурлыкала неугомонная девушка и продекламировала вполголоса:

 
Близок, близок час свиданья,
Тебя, мой друг, увижу я,
Давно восторгом ожиданья
Уже трепещет грудь моя…
 

– Теперь уже можно: Леля закатила глазки и повела Бориса Владимировича в сад. Значит, дело часа на два затянется, пока у моей сестрицы от усердия судороги в глазах не сделаются. Так идем. Они налево, мы направо, – тащила она Галю в направлении густой ореховой аллеи, тянувшейся вдоль самого забора.

– Слушай, Галка, слушай и от радости прыгай вместе со мной: сегодня, сейчас, понимаешь ли, там в городе, я видела его, е-го! Чувствуешь? Чувствуешь ты, что это значит? «ЕГО», с большой, наигромаднейшей буквы! Ты, конечно, понимаешь – кого?

– Право, Надечка, так сразу не знаю, не могу сообразить, у тебя их столько…

– Не сорок же! – негодует Надя. – Как? Ты так долго думаешь? И это мой лучший друг называется? Галка, две секунды на размышление. Ну-у! – торопит Надя.

– А-а, знаю! Вероятно, тот, который однажды с опасностью для жизни доставал для тебя из чужого сада нарциссы, – догадывается Галя.

– Что-о-о? – грозно накинулась на нее Надя. – Какой-то воришка, лазающий по чужим заборам, потрепанный собаками и, в довершение всего, окаченный из помойного ведра?!.. И это, по-твоему, мой ОН?!. – возмущается толстушка.

– В таком случае, это, наверное, тот кадет, что так неудачно пытался лишить себя жизни ради тебя? – вопрошающе смотрит Галя на подругу.

– Еще лучше! – захлебывается от негодования Надя. – Ты прямо оскорбляешь меня! Какой-то мальчишка, молокосос, наглотавшийся рвотных капель, да еще с такими блестящими последствиями – это, видите ли, мой избранник! – кипит она. – Галка, еще минута, и если не назовешь того, настоящего, ты мне больше не друг! – трагикомически возглашает она. – Я помогу тебе, – видя недоумевающее лицо подруги, идет ей навстречу Надя. – Церковь, всенощная, обморок…

– Первый раз в жизни слышу! Такого ты мне никогда не рассказывала, – решительно заявляет Галя.

– Как? Не говорила? Не может быть! Значит, я забыла!

– Видишь, ты забыла, а я должна помнить даже то, чего не знала. Вот она, твоя справедливость! – смеется Галя.

– Ладно, ладно, молчи. Без упреков; тут не до них. Да, так произошло это еще прошлой зимой, на Масленицу. Теперь все понятно: на Пасху в том году я домой не приезжала, а до лета, конечно, могла забыть. Оттого, значит, ничего тебе и не говорила. Зато теперь помню все, все, все! Слушай! Началось дело тогда, когда нас, гимназисток, стали водить в Успенский собор. Мы – чуть влево, а правее нас стояла Первая мужская гимназия. Я в своем ряду была крайняя правая, а на мужской половине крайним левым, то есть моим ближайшим соседом, оказался такой высокий гимназист. Глаза, понимаешь ли, голубые, волосы тоже…