Текст книги "Хронос"

9

В VIII веке до нашей эры греческие мореплаватели, бороздящие Средиземное море в поисках новых земель, натолкнулись на ещё неизвестный им остров. Обогнув его со всех сторон, они заметили, что он имеет три вершины и, недолго думая, назвали его «Тринакрия», что на греческом языке означало «треугольник». Вершины этого треугольника стали называться: на юге – мыс Пахин, на востоке – мыс Пелор, а на западе – мыс Лилибей. Так они звучат и сейчас.

Я заинтересовалась этой историей, когда в номере отеля, где я остановилась, увидела странную картину, на которой была изображена голова Медузы, имеющая вместо волос клубок змей, но удивительным было не это, а ноги, идущие в разные стороны. Непонятно, почему только ноги без остального тела… Подобные изображения встречались здесь повсюду, даже в нижнем правом углу большого зеркала, висящего в моем номере. Под этой картинкой значилось и название самого отеля.

Мне объяснили, что этот знак – трискелион, но ещё существует древний вариант изображения. Нынешняя версия, как оказалось, выглядела не столь устрашающе: голова женщины, может быть, богини, иногда с крыльями, иногда без них.

Эти крылья символизируют ход времени, что уже интересно. На той картинке, где змеи вместо волос, тоже всё было достаточно символично, так как эти ползучие существа, как известно, являют собой образ мудрости. В некоторых вариантах они заменены колосьями пшеницы, чтобы подчеркнуть изобилие острова. Не так давно этот символ был принят Сицилией как неотъемлемая часть сицилийского флага, представляющего собой это изображение, которое расположено на пересечении красного и желтого цвета. Но мне все равно больше нравился изначальный вид трискелиона – в нем ещё витал образ греческих мифов.

И когда я смотрела на парусное судно, белеющее на горизонте, мне казалось, что это греки ищут новые берега и сейчас они заметят этот остров, на котором временно пребывала я, но они проплывали каждый раз мимо, а я оставалась ждать.

Вот так проходят века, – вертелась в моей голове мысль, как чайка над морем в поисках рыбы. А что искала здесь я и не только здесь, преодолевая часовые пояса, пересекая время в разных направлениях, бродя по древним улицам Палермо, где приходится прижиматься к стенам домов, когда мимо проезжает повозка, в которую запряжена лошадь, или проносится мотоцикл. Средневековье и современность не мешают друг другу, а я между ними, будто неприкаянный путник, идущий издалека – вечный странник, меняющий свои одежды, свои мысли, но неизменен образ, в котором важно не лицо, а дух, что как ветер витает в этих узких улицах древнего города.

Может быть, так же думала и Алиса, которую я видела сидящей в морской пене, будто она – невеста Посейдона. Впрочем, римляне называли его Нептуном. Но здесь ключевое слово «невеста». Алиса выбрала другого, потому что обычный мужчина, каким был Матвей, не понимал того, что недостаточно обладать ею и только по этой причине считать своей. Она была изначально ничья и одновременно принадлежала всему миру, как мир принадлежал ей. Иначе разве могла бы я встречать её повсюду, где оказывалась сама?

Я уже говорила о том, что видела Алису на Сицилии, однако ещё раньше я видела её в Париже. И моя мысль снова улетела во Францию и долго не могла оторваться от нее, пока не вернулась опять сюда.

Мне начинало казаться, что все люди, которых я встречала в своем путешествии, появлялись в моей жизни не случайно, как не случайно писатель находит своих персонажей. Разве можно придумать то, чего нет? Всё уже давно придумано, а я всего лишь пересказчик, которому кто–то шепчет на ухо: «Напиши обо мне». Как будто неуловимый бестелесный дух желает воплотиться в реальности. И я не могу отказать ему в этом по каким–то законам неизвестного мне мира, который выше всех известных миров. Он посылает свои знаки, а я записываю их на бумагу.

Перед тем как уснуть, на той тонкой границе перехода, передо мной проплывают какие–то лица: они молодые и старые, улыбчивые и злые, хохочущие мне в лицо и рыдающие рядом о чем–то своем. Я не слышу их голоса, я только вижу проплывающие картины. Засыпаю и продолжаю спрашивать уже во сне: «Кто вы? Зачем приходите ко мне?» Иногда они грозят мне пальцем и смеются, как будто хотят сказать: «Ты и сама всё прекрасно знаешь: мы такие же реальные, как ты, скрывающая нас в себе, а мы хотим жить, жить, жить…»

Я просыпаюсь на слове «жить». Здесь у меня оно ассоциируется с деревом, на котором растут большие розовые цветы, похожие на привычные лилии. Оно усеяно ими, листьев на нём меньше, чем цветов. Я увидела его впервые по дороге к литературному кафе, которое отыскала совершенно неожиданно в этом маленьком городке. Зачем оно там было и что в нем было литературного, кроме шкафа с книгами? Предположить, что в этом месте собирались писатели, было сложно (сколько же здесь литераторов на три тысячи населения?). По крайней мере, я не видела в этом кафе ничего особенного, за исключением пары музыкальных выступлений каких–то неизвестных групп: парни били по струнам гитар и что–то пели в основном на английском, рассчитывая на слушателей–иностранцев, отдыхающих здесь. Собственно, меня привлекло не название и не жажда общения с мастерами пера, а простая, сермяжная потребность выжить, то есть меня там покормили нормальной едой. Распространенной пищей в городке была булка с мороженым, вернее, мороженое в булке – сицилийский кулинарный шедевр, и пицца. Ни то ни другое не входило в мой обычный рацион. Я попробовала, конечно, но в первом случае было приторно–сладко и жирно, во втором – не было сил и желания вгрызаться в корку чуть пригоревшего теста с чем–то намазанным сверху (в Питере пицца мне попадалась вполне съедобная). А поданная рыба в ресторане при отеле (он же был и единственным рестораном в этом городке) оказалась сожжена, правда наполовину, и девушка, которая мне принесла это, старалась соскоблить кусочки рыбы со шкурки, делая вид, что именно так и нужно подавать и именно так нужно готовить эту рыбу. Вообще–то, я была в курсе, что и как, потому что точно такую же ела на Крите и очень вкусно приготовленную. Но здесь этот случай отбил у меня желание к продолжению экспериментов на своем желудке за мои немалые деньги.

В литературном кафе меня кормила девушка, сбежавшая из Украины в 2014 году, когда там начался весь этот майдан головного мозга. Ей было куда бежать – к своей маме, которая к тому времени уже 10 лет как жила в Италии, будучи замужем за итальянцем и не собирающаяся возвращаться назад в ту страну. Да и родилась она под Мурманском, так что украинка из неё примерно, как из меня. Но дело не в этом, мы не обсуждали с ней творившийся там беспредел, потому что она давно жила другой жизнью, да и мне было странно говорить об этом в таком чудном месте. Она и по–русски говорила вначале уже с итальянским акцентом, потом как–то разговорилась – вспомнила… И сама женщина, и её дочь оказались людьми хорошими, и это меня спасло от граниты, пива и вина, которое здесь дешевле, чем вода. Оксана и Яна (ее дочь) были, как мне показалось, теми немногими людьми, которые вообще работали в этом раю беспечности и вечного отдыха. Нет, вру, там ещё был один большой магазин, я наизусть выучила время его работы, потому что покупала в нем фрукты, сыр, воду и другое. Функционировал он смешно: с 10:00 до 13:00, затем перерыв до 16:30 и работа до 18:00. Но так было не каждый день: только в понедельник и вторник, а в среду, четверг и пятницу магазин действовал только с 10.00 до 13:00, а в субботу и воскресенье – заслуженный выходной. От чего отдыхали эти люди, я так и не поняла. Местные жители торчали с восьми утра на пляже с детьми в количестве 4–5 человек. Привозили и увозили их на машине под радостные визги.

Пираино – это город машин, в каждой семье по 2–3 штуки. Пешеходов нет, а за рулем даже школьницы. Я всё думала: если у них безработица, по жалобам самих аборигенов, то откуда деньги на машины? Расклад жизни вообще особенный: до тридцати лет молодежь считается детьми. До сорока они не могут найти работу, – значит, работают пожилые люди, чтобы содержать детей и внуков, потому что женятся они рано и рожают много. У меня была на этот счет своя версия, когда я увидела, как по выходным дням, сделав довольно яркий макияж и одевшись, будто на дискотеку, они идут всей семьей в церковь, где иногда играет современная музыка, видимо, для того, чтобы привлечь молодых прихожан. Я решила, что им по субботам раздают деньги в церкви от известной организации, называть которую мне не рекомендовали мои друзья, – якобы на Сицилии это вслух произносить нельзя, табу. Однако молодой парень из Броло, куда я добиралась из аэропорта, чтобы попасть в свой забронированный за полгода отель, показал мне гору, на склонах которой стоял дом, где родился самый главный из той организации, которую нельзя называть и о котором американцы сняли довольно хороший фильм. Но на вопрос, есть ли эти люди здесь, он искренне отрицал: «Нет, нет, может, в Палермо есть…» Итальянцы всегда врут очень искренне. Мне вспомнилась старая комедия советских времен, где герой убеждал, что невест у них не крадут: «Нет, нет, может быть, где–то в горах и не в нашем районе». Всё, что говорят или хвалят итальянцы, нужно делить на пятьдесят.

А в продолжительности разговора им нет равных во всем мире. Море голосов! Море смеха! Море крика!

Когда я из Северной Италии удалялась в сторону юга, меня предупредили, что дальше Вероны ехать не стоит, это уже совсем другая Италия, не имеющая ничего общего с Миланом и другими северными городами, где люди работают, а не только шумят, говорят и пребывают в суете восточного рынка. «В целом, если попадаешь туда, то начинаешь удивляться тому, что это всё тебе напоминает скорее Марокко», – говорили мне сами итальянцы. Но я не послушалась советов и оказалась на острове Сицилия, где узнала много нового о человечестве, выбравшем для себя девиз: «Живи в свое удовольствие, остальное – пофиг». Но, несмотря на мое удивление такому пофигизму, у них было чему поучиться.

Мы, русские, слишком трагически воспринимаем жизнь по причине холодного климата и своей истории, в которой постоянно приходилось защищать себя от желания этих цивилизованных людей отобрать у нас то, что дано нам по праву рождения на этой земле. Но есть ещё одна причина: она заключена в глубокой задумчивости русского человека, который не может жить просто так – без смысла, его он ищет в глубинах своего сознания, а не найдя, разочаровывается во всем и начинает пить. Некоторые начинают пить раньше, чем искать смысл: то ли они догадываются, что всё равно не найдут, и значит, зачем терять время, то ли они находят причину (ведь это – основное условия для того, чтобы выпить), а причина у нас всегда есть – несправедливость. Причем она была в любые периоды и при любом социальном строе: в Российской империи, в Советском Союзе и сейчас… Мы настолько сосредоточены на поиске исполнения этой самой справедливости, что способны всё разрушить, потом построить, потом опять разрушить, доверяя каждому, кто нам только пообещает, что он–то знает точно и он–то приведет нас к светлому будущему. От всего этого мы устаем жить раньше, чем состаримся. Нам никак не остановиться на самих себе, чтобы просто жить…

Европейцам это не знакомо: вас никто не поймет, если вы попытаетесь поговорить с ним «по душам». Некая поверхностность присутствует во всем. Можно это ругать, можно удивляться, но это так.

На Сицилии подобная беспечность помножена на… не знаю… насколько. Дети здесь не подвергаются ни замечаниям, ни тем более наказаниям, никакому воспитанию вообще, как мне показалось. Примерно так же ведут себя и взрослые, не считаясь с вашим мнением и вашей личной свободой, если это всё не совпадает с их представлениями о прекрасном. По этой причине я не могла уснуть до середины ночи в своем отеле, потому что в ресторане праздновали день рождения ребенка. А ресторан находился на первом этаже отеля, как я уже говорила. Приглашены были дети и их родители. Время – за полночь, но крики и звон посуды, и детские вопли не прекращаются под невыразимо красивым звездным небом Сицилии. Жизнь бьет ключом. Когда я зажимаю уши ладонями, то слышу гул голосов уже у себя в голове. Характерно, что он не исчезает никуда в пространстве и в течение всего дня.

За время, проведенное там, мне стало ясно, что сицилийцы больше всего на свете любят детей, а еще они любят говорить и есть мороженое в булке. Иногда они работают: молодой парень приходит в отель на работу в 9 часов утра, он садится под дерево в тени, там, где свалены в стопку раскладные топчаны и стулья. Сам юноша сидит на одном из них, обтянутом желтой плотной тканью, он предпочитает только его, потому что я как–то по неосторожности взяла этот стул, когда его не было, чтобы тоже посидеть под деревом, но он принес мне синий стул, а этот попросил отдать. Я не знаю, что сближало его с ним, но сопротивляться не стала и молча отдала. Иногда парень встает и относит топчан или зонтик отдыхающим, если его попросят об этом. И снова погружается в свой айфон, разглядывая там ролики или, может быть, играет в какую–нибудь игру. В общем – занят. К концу своего рабочего дня он собирает освободившиеся топчаны, зонты и стулья и складывает их друг на друга. Но ровно в 19:00 он встает со своего места, уходит в сторону стоящей у отеля машины зеленого цвета и уезжает, независимо от того, успели вы позагорать и освободить свой топчан или нет. Дальше это уже ваши проблемы и сами будете тащить их вместе с зонтиками на место. Вот по этой причине северные итальянцы считают южан лентяями, а те, в свою очередь, называют их трудоголиками, не понимающими, как нужно правильно жить. Это обоюдное обвинение: его можно услышать как с одной, так и с другой стороны.

В какой–то момент я устала удивляться и начала просто наблюдать, как художник – со стороны, хотя иногда, переходя дорогу или купаясь в море, я становилась жертвой их легкомысленного попустительства и элементарной невнимательности. Водители не пропускают пешеходов на зебре, а светофоров в этом городе нет.

В море же меня поджидала другая опасность в образе мальчика 10–11 лет, который вошел в него с длинным водяным пистолетом. Набрав туда воды, осмотревшись по сторонам и не заметив никого поблизости, он нашел жертву – меня и, подойдя ближе, выпустил всю воду из пистолета мне в лицо. Его мать, стоя на берегу, всё это видела, но даже ничего не сказала. Меня это привело в ступор. Я пыталась представить себе такое в России и не могла. Вменяемая женщина, конечно, отругала бы это дитя, которое взрослому человеку, женщине, льет в лицо воду. Я от неожиданности спросила у него в ту минуту: «Ты дурак?», забыв, что он ни черта не понимает по–русски, но он только ухмылялся, довольный собой. Хотела бы я, чтобы мой сын или внук был таким? Нет, не хотела бы никогда. Гори она пропадом такая толерантность, где никто никого не уважает и дети не понимают, что перед ними старший: никаких ориентиров обычного приличия не существует. Так выглядит свобода?

Я ушла с пляжа, пытаясь переключиться на обозревания окружающего пейзажа. Вся эта нескончаемая болтовня, доносившаяся за моей спиной, закончится только вечером, когда берег опустеет. А сейчас мне оставалось попить кофе в номере и завалиться с книгой в постель, пережидая самое жаркое время.

Позже, сидя на террасе, я смотрела на море, озаренное закатом. Я знала, что через полчаса после этого станет темнеть. Такая перемена происходит здесь практически без перехода. Вот на небе показалась вначале самая большая звезда, я примечаю её сразу и долго смотрю, как она мерцает, словно подает мне какие–то знаки, которых я не понимаю. Потом уже всё небо покрылось звездами. И тогда я чувствовала, что именно за этим ехала сюда. В тишине наступающей ночи я вдыхала в себя воздух Сицилии и понимала, что природа, которую не глушил никакой человеческий голос, имела свой собственный, не слышимый днем из–за шума. Я видела совсем другой мир, и он мне нравился…

Если вам захочется почувствовать Сицилию, не ищите её ни в вине, ни в пицце, ни в том, о чем говорят итальянцы, не переводя дыхания и не останавливаясь. Остановитесь сами, найдите тишину на этом острове, посмотрите на горы вокруг и вы поймете то, что нашла здесь я.

За одной из них, чуть вдали от города, в котором я жила, дышала вулканическая гора Этна. Я почему–то была уверена, что этот вулкан обязательно начнет извергаться, как это было в 2001 году и в 2013. Я связывала такую возможность со своим приездом сюда, потому что я как будто притягивала подобные явления, как утверждали мои друзья. И в первые дни, чтобы забыть о близости вулкана, я решила снять напряжение, попробовав сицилийского вина. Оказалось, что оно бывает только сухим (как шампанское во Франции), но есть виды и очень кислого, этот вариант используется исключительно для приготовления коктейлей, ибо иначе пить его невозможно. Хотя как знать… В магазине я по привычке вначале искала полусладкое. У одной полки с вином я заметила женщину и спросила у нее: есть ли среди этих бутылок «дольче», то есть «сладкое», потому что никаких указаний и подробностей, кроме страны происхождения, на этикетках не было. Женщина с нескрываемым удивлением посмотрела на меня и сказала: «Это же вино, оно всё сладенькое». «Пьющая», – подумала я, разглядывая её лицо, которое не обманывает, если женщина злоупотребляет алкоголем, оно ей за это мстит одутловатостью и ранними морщинами и каким–то характерным цветом кожи. Женщина подозвала продавщицу, объяснив, что я ищу здесь. Та сунула мне в руку бутылку, якобы «дольче». Чушь. Не пьют итальянцы никакого другого вина, кроме сухого. Даже не спрашивайте и не ищите. Но это оказалось совсем даже не кислым, вполне себе вином, особенно употребленным с сыром и ароматными сладкими персиками, оно согрело мне душу. И уже через несколько дней я совершенно не думала о вулкане, а он, видимо, не думал обо мне, не заметив ни моего присутствия, ни моего отсутствия. Но ведь находились и такие, кто специально шел туда, чтобы поближе быть к нему, я ценю их смелость, но горы меня не зовут к себе, поэтому я и не иду на встречу с ними.

10

Может показаться странным, что, увидев однажды Алису на берегу моря в пене волн, я не сделала никакой попытки поговорить с ней, не спустилась вниз со второго этажа отеля и не пошла на пляж, где находилась она в тот момент. Благо море было так близко – чуть ли не под моей террасой (на сделанных мною фотографиях это выглядит именно так).

Я искала Алису на парижских улицах, блуждая по центру города, а проходя мимо уличных кафе, разглядывала сидящих там людей, стараясь, чтобы это не выглядело слишком навязчиво. И вдруг здесь на Сицилии, в каком–то маленьком городке Пираино, я нашла ее, но даже не подошла к ней. В тот момент я почувствовала, что Алиса не хочет никаких встреч. Вокруг неё как будто был обведен священный круг, не впускающий в себя, она находилась только с морем и сама с собой. Она искала освобождения от прошлой жизни и нашла его, окунувшись в воды Средиземного моря.

Девушка, конечно, не имела ни малейшего представления о том, что я ищу ее, наблюдаю за ней со своей террасы. Как не знала и я сама, что кто–то может наблюдать за мной со стороны. Я была уверена: здесь уж точно никто не знает меня, тем более что русские появлялись в этом месте редко. То ли их привлекали дорогие отели Палермо, то ли более активный отдых, чем тот, который предпочитала я, хотя в этот раз мне не удалось насладиться одиночеством, оставаясь наедине с природой, как мечталось. Городской пляж под окнами – не самое тихое место. Я искала уединенных уголков, и мне удавалось их найти, особенно по вечерам, когда на небе появлялась самая яркая звезда. К сожалению, я не знаток астрономии, но – истинная поклонница этой красоты. Я с удовольствием смотрела в небо на мигающие звезды, как будто они говорили со мной ритмическим свечением, пульсирующим, как мое сердце.

В один из таких вечеров, уединившись среди камней, выложенных на берегу, казалось, каким–то скульптором, потому что в их случайном расположении чувствовался некий творческий замысел, я с удивлением наблюдала за тем, с каким удовольствием волны приближались к ним, не сильно, а слегка, как бы обтекая – обнимая, и отступали назад.

Оказалось, что я была не одна: какой–то мужчина, находясь неподалеку, украдкой наблюдал за мной, при этом делая вид, что его тоже интересуют звезды. Я чувствовала его взгляд. Так вот кто нарушил мое уединение, мое маленькое личное пространство на этом большом берегу… Незначительный эпизод мог бы промелькнуть, как многое проходит мимо нас, иногда даже не вызвав мгновенного внимания. Но, встретившись со мной взглядом, он решился приблизиться ко мне и, подойдя совсем близко, вдруг заговорил по–русски.

– Добрый вечер, – сказал незнакомец и, даже не дав мне проявить ответную вежливость и высказать слова приветствия, продолжил говорить дальше, торопясь сказать, словно боялся, что я остановлю его речь или просто встану и уйду. – Я давно наблюдаю за вами, – продолжил он. – Полагаю, что вы писатель.

– Какая проницательность! – ухмыльнулась я. – А зачем вы следите за мной? Полагаю, вы – сыщик.

– Нет, что вы…

– Тогда зачем вы это делаете?

– Я вам нужен, – неожиданно сказал он.

– Почему именно вы?

– В общем–то, не обязательно я. Вам ведь безразлично, кому рассказывать свои истории. Вам необходимо их рассказывать или записывать во всех подробностях, о них должны знать. Просто на данном отрезке времени в этой вселенной рядом с вами оказался я.

– А если вы ошибаетесь и я не писатель, а обыкновенная туристка, и вам зря пришлось менять свою вселенную на эту, знаете, довольно неспокойную…

– Во–первых, я не ошибаюсь практически никогда, что касается людей. И потом, вы не туристка, вы – путешественница, а это две большие разницы.

Такая проницательность и такая самоуверенность сбили меня с толку, и я сразу не нашлась, что ему ответить. Первый импульс был просто уйти, приняв эти его подходы с разговором за банальное ухаживание – желание мужчины познакомиться со мной, а это никак не входило в мои планы. Я, в принципе, не против курортных романов, но не в этот раз… Однако что–то не давало мне оборвать так неожиданно начавшийся разговор. Незнакомец не производил впечатление беззаботного ловеласа. В нем была некая собранность, я бы сказала – сосредоточенность внутренняя, которая притягивала и вызывала любопытство: а что же дальше? Как будто в самом начале рассказ, который ты открыла и принялась его читать, сразу захватил тебя. Так редко бывает, но случается.

– Хорошо, со мной всё понятно. Теперь хочется понять, что из себя представляете вы, – сказала я довольно резко. – Кто вы? Чем занимаетесь?

Это было уже похоже на допрос с моей стороны, но я пыталась взять инициативу в свои руки, видимо, от осознания странности самой ситуации, в которую попала: пустынное место на берегу моря, до отеля далековато, поздний вечер, почти ночь, и ни души кругом, кроме этого человека. Никак нельзя было показать ему, что меня что–то напрягало в тот момент, как нельзя показывать незнакомой дворняге, что ты её боишься. Это было на уровне интуиции и каких–то древних инстинктов, а они, как правило, всегда срабатывают.

Пока я об этом думала, он молчал, словно понимая мое состояние и давая мне возможность успокоиться. Потом начал говорить:

– У меня очень необычная профессия. Я – торговый агент.

– Что же здесь необычного? В мире миллионы торговых агентов, – по–моему, их даже больше, чем нужно. Люди не хотят столько покупать, сколько имеется желающих принудить их это сделать: тех самых агентов, которые вынуждают совершать покупки.

– Я так понимаю, что у вас какая–то личная неприязнь к торговым агентам. Но вы не совсем правильно поняли меня. Я совершенно не такой, каким вы меня представляете.

– Да, конечно, вы – исключение, – засмеялась я. И добавила: – Ничего я не представляю – профессия как профессия, просто мне она не нравится. В ней есть какой–то элемент насилия, а я плохо переношу любого рода «ненавязчивый сервис», даже когда продавец из лучших побуждений пытается угодить клиенту: бежит ко мне на помощь в выборе женского белья. Раздражает, знаете ли… А что продаете вы? – решила спросить я, чувствуя, что перегибаю палку с негативом по поводу агентов.

– Я продаю мечту, – вдруг ответил он. – Люди, особенно очень богатые, совершенно не знают, о чем им мечтать. У них всё есть. Понимаете?

– Это вам так кажется. Человеку всегда чего–то не хватает. Так уж он устроен. Особенно не хватает денег, как правило.

– Но это не может являться мечтой – иметь больше денег. Люди просто не знают, что такое мечта, они путают это понятие с материальными благами. Я занимался опросами и был совершенно потрясен тем, что человек не понимает этого, не отличает одно от другого, поэтому и не может придумать красивую мечту.

– Ну, знаете ли, у каждого свое представление о том, что ему нужно в этой жизни.

– Нет, нет, мы опять говорим о материальных вещах. Не спорю – жить в комфорте очень удобно и приятно, но к этому быстро привыкаешь и воспринимаешь всё как данность, обыденность. Тебя уже не радует то, что ты имеешь, и каждая вещь приобретенная, которая вызывала раньше чувство удовольствия, теперь воспринимается спокойно, даже новая вещь…

– Вы, вероятно, бывший миллиардер, разочаровавшийся в своей жизни? Так займитесь меценатством, как поступали в Российской империи богатые люди. А сейчас слабо нашим олигархам хоть фонд какой–нибудь создать и кидать туда копейки, чтобы по телевизору не показывали детей маленьких, которые умирают и требуется денежная помощь, чтобы они жили: «Пришлите на этот номер любую сумму». Это позор для моей страны, в которой столько богатых людей, а деньги собирают с бабушек–пенсионерок, давя на жалость подобными сюжетами. Ведь смотреть на больного ребенка и его плачущую маму невыносимо для психически нормального человека, доброго к тому же… На то и рассчитывают наши СМИ, не чувствующие порога дозволенного с этической и моральной точки зрения.

Я разошлась не на шутку, потому что меня начинал раздражать этот флер успешности, исходящий от него: тоже мне спаситель человечества. Я поднялась с камня, на котором сидела, и пошла вдоль берега, чтобы затем подняться наверх к набережной. Незнакомец пошел за мной, пытаясь что–то объяснять мне на ходу.

– У меня другая цель: я никого не обманываю, – уже как бы оправдывался он. – Я придумываю людям мечту, когда они готовы платить за это большие деньги. И не скрываю от них ничего, к тому же это непростое дело, ведь они должны почувствовать, что сами нашли то, что их вдохновляет жить. Вы не представляете, сколько среди этих людей несчастных, опустошенных и разочарованных личностей.

– Сейчас расплачусь, – отрезала я и добавила: – Ну да, для кого–то жемчуг мелок, а для кого–то…

– Вы не любите людей, – сказал он.

– Я люблю, но не столько богатых, сколько умных, интересных и не зацикленных только на себе.

– Те, о ком вы говорите, знают, что такое мечта. Мои клиенты потеряли её когда–то давно, целиком отдавшись обогащению с такой страстью, что никак не могут остановиться, хотя это уже не приносит того ощущения власти и свободы, на которую они поставили и проиграли.

– Вы считаете это нормальным с моральной точки зрения?

– Понятие нормы в наше время не имеет оценочной категории, о которой говорите вы. Норма – это скорее привычка, а у всех людей привычки разные. Значит, нормальность или ненормальность зависит от человека. В этом и состоит свобода личности, её ведь никто не отменял, как вам известно.

– Значит, наша цивилизация отрицает границу разумного, если следовать вашей логике?

– Ну зачем так фатально? Только если это не угрожает человеческой жизни.

– А если это угрожает моей душе? Или, в конце концов, существованию человека как биологического вида? Недавно мой знакомый, который сейчас путешествует по Франции со своей подругой, написал мне на почту из одного небольшого городка, находящегося недалеко от Марселя, о том, что хозяином квартиры, снятой ими за несколько месяцев до поездки, оказался молодой мужчина, живущий с другим мужчиной. Они вместе взяли на воспитание ребенка. Знакомый мой пишет, что они с девушкой делают вид, что всё это их не удивляет и всё ОК. Смешно и странно выглядели для меня другие слова, написанные им, которые я, конечно, не стала воспринимать со звериной серьезностью, понимая его черный питерский юмор, но всё же… «Вчера вечером, гуляя с Кирой по набережной, я чувствовал себя рядом с ней неловко». Это в продолжении темы о мужской взаимной любви…

Мой знакомый незнакомец рассмеялся, и я пыталась понять, что могло так развеселить его…

– Да бросьте вы, – сказал он мне, когда успокоился, – относитесь к этому философски и лучше с юмором. А если серьезно, – продолжил он, – я ещё и сам не понимаю до конца – зачем это нужно природе?

– Природе?– удивилась я.

– Да, таким образом может быть разрешен вопрос перенаселения планеты. Ведь дело не только в невозможности прокормить всё население, если оно будет расти быстрыми темпами, дело в наращивании новых технологий, в усложнении их, в использовании для этого ресурсов в больших количествах, в изменении подходов к некоторым вещам и, в частности, к самой природе, которой это может навредить, как и планете в целом.

– То есть вы считаете, что сбой в биологической программе человека (а я склонна считать, что это так, потому что такое гендерное своеволие несовместимо с природой человека, если его самого считать все–таки частью большой природы), так вот – сбой, глюк в Матрице, как хотите называйте, заложен в самой Матрице на случай перегрузок от человечества, если можно так выразиться, а вернее – от неразумной деятельности людей, которые в какой–то момент становятся обузой и угрозой для природы, планеты и, возможно, даже для космоса? Правильно я поняла вашу мысль?

– Вы очень подробно её выразили. Я бы так не смог, – улыбнулся он.

– Я только после ваших слов стала думать в эту сторону. Раньше, извините, я считала эти игрища обычным извращением, ведь это всё возникло не сейчас. И в древних цивилизациях, и в Римской империи было такое. Но почему–то именно наша цивилизация подняла это радужное знамя, как символ борьбы за свободу. За свободу вымирания? Разве вы не чувствуете в их навязчивых действиях агрессивность? Желание обратить на себя внимание во что бы то ни стало, причем делается это вызывающе. И неприятна как раз такая позиция, а не то, кто и как удовлетворяет свои сексуальные потребности за дверью своего дома.