Текст книги "Выбор Наместницы"

Вера Школьникова
Выбор наместницы

Посвящается Аннабель, половинке, без которой не было бы целого.

I

Вдовствующая герцогиня Суэрсен, леди Сибилла, откинулась на высокую спинку стула. Подобную вольность леди позволяла себе крайне редко, в тяжелые минуты, требующие напряжения всех сил. Собирая воедино мысли, она расслабляла тело, хотя обычно напоминала натянутую струну: во времена ее молодости девушек не сковывали корсетами и величественной осанки добивались старыми, бабушкиными методами – прутиком по лопаткам. Заходящее солнце дробилось в пластинах горного хрусталя – в своей комнате леди не допускала модных новинок, вроде больших прозрачных стекол, несколько лет назад появившегося в Суреме, а теперь и в провинции. Иннуон же, напротив, жадно относился ко всему новому и необычному. В результате большинство окон лишилось свинцовых переплетов, и свет беспощадно заливал когда-то сумеречные галереи. Впрочем, даже у молодого герцога не поднялась рука на древние витражи в башнях, помнившие еще князей Аэллин. Только одна семья мастеров витражей во всем герцогстве хранила старые секреты. Они заменяли разбившиеся стекла, если возникала нужда, но случалось это на памяти замковой летописи всего лишь трижды. Лорды Аэллин щедро платили мастерам, с условием, что ни один их витраж не покинет пределов Суэрсена. Северные витражи давно уже стали легендой и ценились выше золота. На вступление во власть новой наместницы Иннуон распорядился отправить всего один подарок – небольшой витраж в серебряной рамке, и никто не упрекнул герцога Суэрсен в скупости. Леди раздраженно тряхнула головой: нашла, о чем думать – о витражах! Она снова перечитала пергамент. Граф Айн тоже не любил новшества: предпочитал пергамент бумаге и выбирал обороты, устаревшие еще во времена его детства:

«Сим спешу уведомить Вас, леди Сибилла, что дочь моя Соэнна шесть лун назад достигла женского возраста, что засвидетельствовали семейный лекарь и жрица Храма Эарнира. Это столь долгожданное событие позволяет нашим семьям исполнить данные четырнадцать лет назад обеты и заключить священные узы брака между дочерью моей Соэнной и сыном Вашим Иннуоном, согласно воле моей и пожеланию его покойного ныне, к нашей неизгладимой скорби, отца, герцога Альдина. Дочь моя Соэнна будет готова ко вступлению в брак, как только молодой герцог возвратится с победоносной военной кампании на Островах. Надеюсь, леди, Вы понимаете, что дальнейшее откладывание заключения брачного союза между нашими семьями недопустимо. Остаюсь с неизменным уважением и преданностью Ваш, Кэвин Эльстон, граф Айн.»

Леди Сибилла и сама понимала, что Иннуон должен жениться на девушке. Он должен был жениться еще десять лет назад, на старшей сестре Соэнны, но избежал брака самым постыдным образом. Щеки герцогини пошли алыми пятнами: негодный мальчишка ночью пробрался в спальню невесты и рассказал бедной девушке, что болен дурной болезнью, а белые ведьмы отказываются его лечить, так как он соблазнил одну из них. Чем еще Иннуон поделился с несчастной невестой – неизвестно, но утром она предпочла обитель бога жизни замужеству, и лишь старая дружба между отцами благородных семейств позволила избежать полного разрыва и восстановить помолвку, теперь уже с младшей дочерью графа – четырехлетней Соэнной. А сколько стоило откупиться от белых ведьм!.. Иннуон едва не захворал той самой дурной болезнью за клевету на Орден. Повторного позора герцогиня не допустит, хочет сын или нет – а она не сомневалась, что не хочет – он женится на Соэнне.

Если бы двадцать шесть лет назад она знала, что в самом деле означает связь близнецов Аэллин, если бы она только знала… Древняя легенда гласила: «И не найти ни между живущими, ни между мертвыми связи крепче, а любви сильнее, чем между близнецами Аэллин». Древняя легенда не лгала. Но что было благом, когда рождались сыновья, становилось проклятием, когда рождались мальчик и девочка. Род Аэллин не знал междоусобной вражды, войны между братьями за наследство, предательств и братоубийств. Род Аэллин скрывал изломанные судьбы и ужасные преступления: никогда сестры Аэллин не выходили замуж, никогда их братья не были счастливы в браке. Род дорого платил за единство. Сто лет назад герцог Маэркон Темный убил жену и новорожденного сына, чтобы выдать за наследника бастарда от своей сестры. По приказу наместницы убийцу удавили в камере, ребенок и мать вскоре умерли в заключении, а герцогство унаследовал дядя Маэркона. Муж предлагал Сибилле отослать новорожденную дочь на воспитание в другую семью – мать отказалась, а потом уже было слишком поздно. В двадцать шесть лет красавица Ивенна – старая дева, Иннуон все еще не женат. Но Сибилла не позволит угаснуть и этой ветви рода! Герцог не посмеет отказать матери, не теперь, когда так часто немеют ноги, и сердце замирает в ожидании боли. Главное – не тянуть со свадьбой, она хочет увидеть внуков, чтобы умереть со спокойным сердцем. На свое несчастье, сын любил мать. Любовь заставит его подчиниться. Как вовремя закончилась эта война!

* * *

Леди Ивенна, младшая герцогиня Суэрсен, с самого утра пряталась от слуг в укромном уголке зимнего сада. Ветви южных растений, переплетаясь, образовывали нечто вроде глубокой ниши, скрытой зеленой завесой. За завтраком она опять поссорилась с матерью и теперь ругала себя за вспыльчивость. За столько лет можно было бы уже убедиться, что спорить с леди Сибиллой бесполезно. Особую горечь поражению придавало осознание, что мать слишком часто оказывалась права. Иннуон должен жениться, и Соэнна из Айна ничуть не хуже любой другой благородной пустышки. Но если этого брака не избежать, никто, даже родная мать, не заставит Ивенну покинуть дом! Она будет на свадьбе… нельзя же казнить без приговоренного. О да, она будет стоять в храме вместе с младшими сестрами невесты, первой подымет бокал за здоровье молодых и усыплет пол спальни зерном и горохом, а утром придет с прочими женщинами удостоверить девственность невесты: «…славься, дева, на брачное ложе восходящая…»

Слезы текли по щекам, Ивенна слизывала их кончиком языка. Три года, три года заклятого ожидания, три года треклятого одиночества. Письма не спасали, расстояние казалось ощутимым – каждая верста добавочной мерой веса в невидимом камне, придавившем грудь. Иннуон ежедневно писал сестре подробный дневник: четкие картинки-зарисовки, дословные диалоги, меткие остроты, ядовитые суждения, затаенная нежность. Но из-за войны письма приходили редко, раз в несколько месяцев. Тогда Ивенна забирала драгоценные листы в спальню и читала по письму в день, живя жизнью брата, пусть и с опозданием. Их время впервые разошлось, и Ивенна осталась позади. Даже себе она не смогла признаться в главном страхе: что это навсегда, нить разорвана, они перестали быть единым целым, она – одна, навечно. И последнее радостное письмо брата не успокоило тайный ужас:

«Я еду, Ивушка, скоро буду дома, и все вернется на свои места. Первая ночь только твоя. Мы поедем на водопад слушать ветер, закутаемся в мех и будем жадно вдыхать колючий серебряный воздух. Как же я рад, что возвращаюсь зимой… Словно и не было этих трех лет: тот же лед на озере, тот же снег, тот же поющий ветер. Холод у нас в крови, как льдинки в глазах. Но они не мешают нам, никто не видит красоту лучше нас. А потом, утром, я вернусь для всех остальных. И устрою ослепительный бал белого цвета, а ты будешь прекрасной снежной королевой. Уже скоро, Ива, совсем скоро».

Девушка спрятала письмо обратно в корсаж: если ничего нельзя изменить – нужно смириться. Если бы было можно бросить все и уехать на край света, если бы брат не был герцогом Суэрсэн, если бы брат не был… братом! Она прикусила губу, нет, такого и в мыслях нельзя пожелать. Даже свобода быть рядом не стоит их единства. «Творец Всемогущий, пусть у него родятся мальчики! Хватит меня одной, это слишком жестоко!»

Чья-то рука бесцеремонно раздвинула зеленые плети и перед молодой герцогиней предстала весьма решительная особа лет пятидесяти в ярко-красном платье:

– Ах, вот ты где! Опять прячешься, на обед не пришла, и ужин пропустить хочешь?

– Я не голодна.

– И что? Семья за столом не для еды собирается, а для приличия.

Ивенна вздохнула – да уж, за завтраком они с матерью разругались, соблюдая все приличия.

– Ты уверена, что матушка обрадуется, увидев меня за столом?

– Да она уже не сердится, два письма отправила, одно молодому герцогу, второе в Айн, и повеселела. Ты только помолчи за ужином, хватит на сегодня. Вот выйдешь замуж, будешь сама себе хозяйка, а пока что мать решает, что и как.

Ивенна грустно усмехнулась: няня Марион – единственная во всем замке, да, пожалуй, и во всем герцогстве – не сомневалась, что ее любимица выйдет замуж, дайте срок. Достойного жениха пока что не попадалось, а вот как найдется – так и сразу. Подумаешь, двадцать шесть лет! Да разве это возраст для знатной дамы? Вон, и кожа у нее, как у девочки: ни морщинки, ни пятнышка, пятнадцатилетняя позавидует, и руки белые, и шея без складочки! Ничего эти сплетники не понимают! Все это она с жаром выкладывала воспитаннице по пять раз за день, сильно испытывая терпение своей леди. Не желая обижать преданную ей женщину, Ивенна старалась избегать общества няни. Герцогиня послушно поднялась и отправилась в свои покои переодеваться.

II

Энрисса Вторая Златовласая, Ее Светлейшее Королевское Величество, Тридцать Вторая Наместница короля Элиана, правителя Империи Анра, правительница провинции Аллаор (ныне сохранившейся только в полном титуловании наместниц), герцогиня Нэй и прочая, прочая, прочая третью ночь подряд мучалась от бессонницы. Серпик молодой луны нахально завис над шпилем арсенала, словно сбившийся набекрень головной убор знатной дамы прабабкиных времен – и сна как не бывало. Она с детства не могла уснуть в новолунье. Наместница облокотилась о широкий подоконник: в окно можно было не смотреть – дворцовый сад она за три года успела изучить во всех подробностях так, что и солнечным днем не увидала бы ничего нового. Нужно было лечь в постель и закрыть глаза, но Энрисса знала – стоит подойти к кровати, где горит ночник – и она опять уткнется в книгу, уже до утра. Внезапно ей стало душно, привычные до незаметности благовония сдавили горло. Нервы, опять нервы… придворный целитель печально качал головой, осматривая наместницу: «Что вы хотите, госпожа моя, нервы, вам ведь так многим пришлось пожертвовать, а в природе все очень мудро устроено», – и заваривал успокоительный настой на меду. Настои не помогали.

Энрисса яростно рванула оконную задвижку, распахивая тяжелые рамы. Через узорную решетку ворвался ледяной зимний ветер, молодая женщина глотала его залпом, с отчаянной решимостью, не сомневаясь, что завтра расплатится потерянным голосом и колючей болью в горле. Наконец она почувствовала холод и захлопнула окно. Наместница не может позволить себе серьезно заболеть, особенно сейчас, когда закончилась война. За три года Энрисса сделала то, что дура Амальдия не смогла за тринадцать – острова принадлежат империи. На удивление бесполезное приобретение! А нужно наградить отличившихся воинов, предоставить островам налоговые льготы, иначе жди восстания в ближайшее время, а предоставишь – будут недовольны свои, исконные земли: чужакам дали, а им нет. И нужно что-то делать с дворянами: победа окончательно вскружила им головы, а толку от дворянских ополчений на настоящей войне – никакого, только на провинциальные парады и годятся. Ланлоссу придется отдать Инхор – земли всё равно остались беспризорными. Старый граф умер, а наследничку нельзя доверить и скотный двор, не то, что графство. Впрочем, он все равно скоро умрет, желтая травка сводит в могилу за пару лет. Проклятое зелье выращивали в Инхоре испокон веку, целебное оно, мол. Целебное, когда в настоях да мазях, а если курить… Вот пусть новоиспеченный граф и поборется с дурманом, а не сумеет (а что не сумеет, так никакого сомнения), с него и спросим. А судьба молодого графа послужит уроком остальным. Уже несколько столетий, как наместницы подтверждали право наследования дворянских семей: привилегия стала правом. В мирное время Ланлосса Айрэ лучше держать от армии подальше. В Высоком Совете должны быть вернейшие из верных, хватит с нее и магов. Наградить его Кинжалом Чести и отправить подальше, ах да, он еще и хромает после ранения… Боги всемогущие, ну почему именно она должна думать обо всем этом! Энрисса знала ответ: видит Творец, она не стремилась к власти, но, получив ее – не станет игрушкой в чужих руках! Должна же быть в мире хоть какая-то справедливость!

Первые двадцать три года её жизнью управлял отец. Каждый день герцог Нэй напоминал дочери, что раз уж ей не посчастливилось родиться мальчиком и достойным наследником славного рода, единственное, чем она может искупить свою вину – стать наместницей. То, что двадцать лет назад Амальдия чувствовала себя неплохо и умирать не собиралась, никоим образом не смущало предприимчивого герцога. Он не жалел денег на образование дочери: история, право, языки, религия, математика и алхимия, и даже зачатки странной науки о свойствах материальных тел… все, что угодно, кроме рукоделия, целительства, ведения домашнего хозяйства – того, что должна знать знатная леди. Энрисса была готова править государством, но не имела ни малейшего представления, как вести дом и ткать гобелены. Несмотря на странности невесты, сватались к ней постоянно, красота девушки с лихвой искупала все недостатки. Но герцог отказывал всем, без разбора. Он ждал смерти наместницы, свой единственный шанс. С каждым годом женихов становилось все меньше, в двадцать три Энрисса могла рассчитывать только на вдовца, а пройди еще несколько лет… об этом девушка старалась не думать.

Когда же наместница Амальдия соизволила почить, герцог Нэй первым прибыл в столицу. И все напрасно – избрали другую. За одну ночь бедняга постарел на двадцать лет. На дочь он смотрел с плохо скрываемой ненавистью: «Ничтожество, жалкая дура, позор семьи!» – впрочем, Энрисса не узнала о себе ничего нового, герцог и раньше не стеснялся в выражениях, стоило дочери вызвать его неудовольствие. И тут – милость богов: удачливая соперница оказалась на третьем месяце. Отец словно приобрел второе дыхание: разумеется, он может поручиться за целомудрие своей дочери, второй такой чистой девушки не найти во всей империи, он, в отличие от некоторых, понимает, как должно воспитывать будущую наместницу! Да, его дочь образованна, вот список почтенных наставников, делившихся своими глубокими познаниями с юной герцогиней. О, она с детства мечтала посвятить свою жизнь его величеству! И Энрисса заученно улыбалась, отвечала на вопросы, подверглась унизительному осмотру, все, что угодно, лишь бы поскорее пройти через избирательный кошмар. Она не старалась произвести впечатление на Высокий Совет, не порочила соперниц, не вербовала сторонников, и это неожиданно сыграло в ее пользу: за Энриссой Арэйно никто не стоял, а, значит, никто не будет диктовать через неё свою волю Совету. В день ее вступления во власть герцог Нэй был отправлен в родную провинцию с запретом появляться в столице. Энрисса не пожелала видеть его на брачной церемонии и коронации, тогда же она и приняла решение: больше никто не посмеет ее использовать…

Наместница подсела к туалетному столику. До рассвета осталось три часа, нет смысла пытаться уснуть, лучше постараться закрасить черные провалы под глазами. Язычок свечи плясал в хрустальной чашечке цветка-подсвечника. Взгляд против воли остановился на небольшом витраже в серебряной оправе. Крылатая женщина стояла лицом к раскрытому окну, забранному фигурной решеткой, ветер, ворвавшийся в комнату, взъерошил перламутровые перья, разметал по плечам золотые волосы, во всем теле чувствовалось напряжение полета. Полета, которого никогда не будет. Энрисса знала это без сомнений – ведь решетка на окне была такая же, как в ее спальне. Изящная насмешка герцога Иннуона, или… искреннее сочувствие? Как хорошо, что не видно ее лица.

III

Читальня дворцовой библиотеки – просторный зал на втором уровне библиотечной башни – была вынужденной уступкой Хранителей государственным нуждам. Похоже, что жрецы бога Аммерта считали знание подобным поющему кристаллу алестерону, один раз в тысячу лет расцветающему в глубине подземных пещер. Всем известно, что нет камня прекрасней, диаманты в коронах правителей – бутылочное стекло по сравнению с ним. Но никто не видел таинственную драгоценность, ибо стоит жадному взору человека упасть на алестерон – тот тает и исчезает, словно случайный снег под апрельским солнцем. Простому смертному попасть в дворцовую библиотеку было не легче, чем в эльфийский Филест. Однако для управления государством нужны чиновники, а чиновники не могут обходиться без сводов законов и сборников документов, трактатов и кодексов, исторических хроник и описаний обычаев варваров.

Ванр лихорадочно переставлял увесистые тома. Куда он мог деться?! Ведь еще вчера книга в сером переплете стояла здесь. Кому, во имя всех богов, мог понадобиться сборник договоров с варварами времен основания империи?! Точнее, кому, кроме Ванра, нового младшего секретаря в управлении иноземных сношений, секретаря, имеющего все шансы потерять заветное место. Доклад «О традиции Империи в присоединении новых земель» должен быть готов к полудню. Нужно было написать его еще вчера, но у провинциала в кармане негусто, а сосед Ванра закатил роскошную пирушку. Должны ведь в жизни молодого здорового мужчины оставаться хоть какие-то радости! Библиотека закрывалась с закатом, а закат у Старого Дью, Хранителя, наступал на два часа раньше захода солнца. Тяжелая голова злорадно мстила за полученное удовольствие. Ванр безрадостно представил себе неизбежные последствия: вот старший секретарь, сытая, холеная скотина, рассматривает белоснежный манжет своей роскошной рубашки и, не глядя на стоящего перед широким полированным столом Ванра, небрежно роняет холодные фразы:

– Право же, мне жаль огорчать вашу очаровательную сестру, но молодой человек в вашем положении должен проявлять большее усердие. Вы уволены, сдайте все дела в канцелярию, – манжет безупречно чист, еще бы! ведь у старшего секретаря денег на прачку хватает, не нужно застирывать ночью единственную рубашку… Чиновник не отрывает взгляда от тонкого кружева, и Ванру не остается ничего иного, как покинуть кабинет, глотая проклятья. Роскошная Нинон по старой привычке размахивает руками перед носом непутевого братца, забывая, что тот успел вырасти со времени их детских потасовок и его уже не наградишь оплеухой от всей души. В минуты раздражения чинная супруга старшего судьи третьей окружной управы столичного города Сурема забывала хорошие манеры и превращалась в то, чем и была изначально – крикливую деревенскую бабу:

– Я выписала тебя из грязной, вонючей дыры! Накормила, одела, вывела в свет! Я выпросила для тебя место! Я, знатная дама, обхаживала эту жирную свинью (что не соответствовало истине – и знатность Нинон, и полнота старшего секретаря были сильно преувеличены), и все ради тебя! Для меня родная кровь что-то значит! Не то, что для некоторых! И вот как ты отплатил! Какой позор! Вон из моего дома и чтоб ноги твоей тут не было!

И Ванр, наконец-то высказав сестрице все, что думает и о ней, и о её весьма непочтенной матушке, хлопает дверью. Мать Нинон была первой женой отца Ванра – простой крестьянкой. Зажиточный отец дал ей неплохое приданое: хватило соблазнить промотавшегося дворянина, но восстановить разоренное поместье так и не удалось. Размышления о будущем как раз успели довести молодого человека до картин разбоя на большой дороге, когда неожиданное озарение вернуло его в настоящее. Ведь выносить книги из читального зала нельзя – даже переплетчик работал в углу, за ширмой. Если книги нет на полке – ее взял кто-то. И, поскольку Ванр здесь один, книга может быть либо у Хранителя, либо у переплетчика. Хранителю книга ни к чему, значит она за ширмой! Удивительно, почему он не подумал об этом раньше? Не иначе как из-за головной боли (так деликатно Ванр именовал похмелье). Он зашел за ширму – клепсидра у стены все еще оставляла надежду успеть к сроку. Договориться с переплетчиком Атуаном не составит труда, старик отличался слабостью – любил рассказывать о старых добрых временах, когда книги были новее, Хранители мудрее, а чиновники скромнее. Внимательный слушатель, вовремя поддакивающий, всегда мог рассчитывать на его помощь. Первый взгляд молодой чиновник бросил на стол: драгоценный том лежал там, раскрытый на главе «Родовые тотемы и связанные с ними церемонии»– Ванр узнал рисунок с оскаленной рожей какого-то божка. Только потом он с облегчением посмотрел на кресло, посмотрел – и потерял дар речи.

В кресле сидела женщина. Молодая и красивая. Впрочем, Ванру в его возрасте почти все молодые женщины казались красивыми. Но эта… Кремовая прозрачная ткань укутывала безупречную фигуру туманным маревом, спадая бесчисленными складками. Золотые волосы, уложенные в сложное переплетение кос, прибавляли ей добрый локоть роста. Лицо… о, это лицо… безмятежные серые глаза, безупречный овал и нежный подбородок, манящий рисунок алых губ, лебяжья шея, маленькое розовое ушко, не женщина – богиня, женская ипостась любого из Семерых. Да что там Семеро – пожелай Творец явиться в мир женщиной – он избрал бы этот облик, но Аред ее подери, зачем ей трактат о варварах?! Единственным чтением, подобающим юной девице из приличной семьи, Ванр считал сборники любовных сонетов, пробуждающие в невинных душах зов природы, и жизнеописания благочестивых людей, удерживающие пробудившийся зов в должных рамках. Для замужних дам круг чтения и вовсе ограничивался молитвенником и поваренной книгой. Все женщины, встречавшиеся ему до сего момента, укладывались в эти два нехитрых правила. Но время поджимало, и, справившись с первым изумлением, будущее светило дипломатии приступил к делу, соблюдая все неписаные правила дворцового этикета. В моде была велеречивость:

– Сударыня, я не имею чести быть представленным вам, и если сейчас я проявляю некоторую неучтивость, то только потому, что мое восхищение вашей красотой мешает найти слова, подобающие моменту, но я вынужден нарушить ваше уединение. Мне кажется, что книга, имевшая счастье привлечь ваш взор на некоторое время, уже успела вам наскучить. Что и не удивительно. Разве могут такие грубые материи всерьез заинтересовать столь изысканную даму?! А посему я смею просить вас уступить мне этот занудный фолиант, дабы я мог исполнить свой служебный долг.

Ни одна, даже самая прекрасная женщина, не смогла бы устоять перед этим блестящим образцом придворного красноречия. Как деликатно он намекнул, что прелестным созданиям лучше держаться в стороне от серьезных материй, если они хотят и дальше оставаться прелестными в мужских глазах. К его несказанному удивлению, ответ оказался весьма краток:

– Нет, – и незнакомка перевернула страницу.

– Но, послушайте… – закончить фразу ему просто не позволили.

– Я сказала, нет, – в голосе было достаточно холода, чтобы заморозить горячий источник.

– Послушайте, леди, я не могу представить себе ни одной причины, по которой вам могла бы понадобиться эта книга. А уж тем более, родовые церемонии! Приличная женщина и слов-то таких знать не должна, что там написаны! А мне без этой книги не жить! Так перестаньте упрямиться и уступите мне то, что вам совсем и не нужно!

На этот раз в светло-серых глазах женщины промелькнул огонек интереса:

– А вы, оказывается, умеете разговаривать как нормальный человек? Какая редкость. Наверное, недавно при дворе?

– Какое это имеет значение?! – каждая минута разговора приближала бесславный конец карьеры Ванра.

– Как сборник договоров с варварами может спасти вас от гибели?

– О, любопытство женщин! Оно погубит мир!

– Пока что мир все еще стоит, а женщины любопытны испокон веку. Итак?

– Доклад, сударыня, доклад. Я его напишу, если вы дадите мне такую возможность, и отдам старшему секретарю. А старший секретарь отдаст министру, а министр прочтет его наместнице, а наместница забудет о нем сразу же после прочтения. О докладе, разумеется, министр-то о себе всегда напомнит. А если я не напишу доклад – наместница будет недовольна министром, министр – старшим секретарем, а беднягу Ванра попросту уволят, потому что желающих на его место более чем достаточно. И меня, замерзшего насмерть от голода, зарежут разбойники в сточной канаве.

– Вы бы уж остановились на чем-либо одном, – но она едва заметно улыбнулась.

Ванр поспешил закрепить успех:

– И только от вас зависит, жить мне, или умереть в расцвете лет.

– Но почему такая спешка?

Молодой человек хмыкнул… не рассказывать же ей о попойке, потрясшей весь квартал:

– Увы, миледи, молодость заставляет нас совершать безумства.

Только очень внимательный слушатель заметил бы нотку издевки в полном сочувствия голосе:

– Несчастная любовь? Вы всю ночь пели серенады под окном любимой. Или наоборот, счастливая, и утром вы измяли клумбу под тем же самым окном?

– Сударыня, пощадите! Осталось меньше часа! Вчера я пил с друзьями! Видите – я ничего не скрываю, прошу вас, спасите заблудшую душу!

– Ну что ж, за две свечи в храм Аммерта я, пожалуй, пойду вам навстречу. Но впредь не грешите.

– Я уставлю свечами весь алтарь, спасительница!

Женщина устало потянулась в кресле, поднялась, расправила юбку и вышла из зала. Ванр вцепился в драгоценный фолиант, и только исписав десятую страницу, вспомнил, что не спросил, как зовут загадочную красавицу.