Текст книги "Дети порубежья"

4

Далара мелкими глотками пила вино, рассматривая гостеприимного хозяина. Граф Эльвин оказался еще более хрупким, чем она ожидала: юноша, почти мальчик, и не скажешь, что тридцать лет. Тонкая кость, платиновые, почти белые волосы, бледная кожа, пронизанная голубыми прожилками, и навечно застывший, растерянный взгляд.

Глаза у графа были редкого оттенка – светло-карие, янтарные, словно впитавшие солнечный свет, более недоступный взору их обладателя. Он говорил тихо, но вкладывал в свои слова столько силы, такую убежденность, что Далара начинала сомневаться, стоит ли ей вмешиваться. Быть может, именно этот слепой мальчишка и сумеет сделать то, что не удалось его предшественникам – изменить мир. Эльфийка поставила на стол опустевший кубок – нет, не сможет. Слишком много их было только на ее памяти, слишком страшно они умирали.

***

Черная напасть прокралась в город вопреки заслонам и кострам, ее не остановили молитвы, не задержали городские стены, не усмирили маги. Воздух, вода, черствый хлеб – все вокруг пропиталось сладковатым трупным запахом, выворачивающим нутро наизнанку. Булыжники мостовой покрылись толстым слоем жирного пепла – уцелевшие стражники сжигали тела. Далара стояла у окна, прикрыв рот надушенным платком, и слушала:

– Я же говорил, что эта плесень обладает удивительными свойствами! Вытяжку из нее следует принимать внутрь и накладывать на повязки поверх шишек.

– Выздоровели всего трое. Я не спорю с вами, наставник, но это может быть случайность. А вы слишком неосторожны – пробираетесь в закрытые дома. Если нас увидят стражники…

– Мы боремся с черной напастью, а ты боишься стражников, – мастер Орлан, городской лекарь, у которого молодая эльфийка вот уже третий год училась исцелять людей, рассмеялся. – Полно, Далара, лучше займись делом, мне нужно полотно на перевязки. И не забудь молоко с ледника.

Они обходили дом за домом, выискивая черные флаги, отдирали доски, которыми стражники забили двери и окна в зараженных домах, вливали молоко в почерневшие детские губы, выпускали ядовитый гной из фиолетовых шишек.

Иногда Далару тошнило, она споласкивала рот глотком воды и снова пропитывала плесневой настойкой компрессы, подавала наставнику инструменты, перестилала провонявшую солому и благодарила Творца, что родилась эльфийкой. Она не будет умирать в бреду, задыхаясь от собственной вони, на куче испражнений, исходя зеленым гноем. Ее тело не подхватят крючьями и не сожгут с грудой таких же тел. Ей нечего бояться, но мастер Орлан – из какого источника он черпает свою веру, как побеждает страх?

Черная напасть отступала неохотно, медленно, скаля зубы, харкая на прощание вонючим гноем. Но все же отступала, выпуская город из удушливых объятий. Мастер Орлан пересчитывал выживших и радовался, смех у него был звонкий, как у ребенка, словно кто-то спрятал пару колокольчиков в узкой груди тощего лекаря. В других городах гибли сотни, выживали десятки, в их городе погибли десятки, сотни остались жить.

– Посмотри, какая разница! Сотни жизней, сотни! – Назидательно повторял Орлан своей недоверчивой ученице. – И это только начало! Мы уничтожим черную напасть навсегда! Но и это еще не все! Нужно провести еще несколько опытов, но я уверен, что эта плесень способна помочь практически от всех заболеваний! Это и есть тот самый эликсир всеисцеления, о котором писали древние.

Далара с улыбкой поддразнивала мастера:

– Ваша плесень, наставник, будет помогать от всего, кроме смерти.

***

Толпа обступила дом лекаря, камни летели в дубовые ставни и двери, толстое дерево тряслось, но пока держалось. Разъяренные люди кричали:

– Колдун! Убийца!

– Он разносил заразу!

– Он зарезал мою дочь, она еще была жива, а он зарезал ее! Выпустил ей всю кровь!

– Он украл моих детей!

– Сжечь! Сжечь! Сжечь его!

Мастер Орлан растерянно пожимал плечами и порывался открыть дверь, Далара держала его за руки:

– Они просто не понимают! Я все сейчас объясню!

– Вас забьют камнями прямо на пороге.

Лекаря Орлана не забили камнями на пороге собственного дома. Его сожгли на площади теплым весенним днем, когда майские грозы уже успели смыть слой пепла со стен и брусчатки. Народ расходился недовольный – слишком быстро сухие дрова схватились пламенем, проклятый отравитель мало помучился… Ну да ничего, весь раскаленный песок в посмертии его будет. Дом лекаря отошел городской казне. Жрецы Эарнира очистили здание от скверны и открыли столовую для бедных, но обедать там отваживались немногие.

Далара в спешке собирала вещи – ей больше нечего было делать в городе. Пока учитель был жив, она пыталась помочь ему, но сама чуть было не попала в беду – спасло ее только то, что городской совет не рискнул арестовать эльфийку. Она не хотела оставаться здесь ни одного лишнего дня. Эти люди не заслуживают исцеления. Пусть они умрут, когда в их город снова придет черная напасть – а она обязательно придет, достаточно взглянуть на сточные канавы, забитые отбросами, и жирных крыс, неторопливо роющихся в мусорных кучах…

А сейчас она заберет бумаги мастера Орлана и продолжит его труд. Она будет лечить людей, как он и хотел, но не местных жителей. Далара так яростно запихивала платья в баул, что не услышала, как отворилась дверь. Темноволосый эльф приветствовал ее согласно обычаю:

– Твоя семья желает тебе ясного солнца и лучистых звезд, Далара Пылающая Роза. (Раньше желали еще и полной луны, но после войны между домами эту часть традиционного приветствия забыли).

– Да будет их путь так же светел и чист, – отозвалась она, не скрывая недоумения. Что могло понадобиться от нее родичам, ясно давшим понять, что они не желают знать заблудшую дочь, пока та живет среди людей?

– Давшие тебе жизнь обеспокоены, Далара. Ты забыла, что эльфам непозволительно вмешиваться в дела людей. Мы живем рядом с ними, но не среди них.

– Я ничем не нарушила Закон.

– Ты исцеляла людей.

– Я была лишь ученицей.

– Надеюсь, твой наставник не успел заразить тебя своими заблуждениями. Они привели его на костер. Человеку не должно вмешиваться в замысел Творца. Творец создал людей подвластными болезням, и им должно безропотно принимать Его волю. Запомни это, Далара. Ты ступила на опасную дорогу, таким путям свойственно обрываться в самом начале. Тебе нет и тридцати весен, Пылающая Роза, ты слишком молода, чтобы сгореть. Давшие тебе жизнь прислали меня сказать, что отрекутся от тебя, если ты нарушишь Закон. И тогда король не сможет защитить тебя, если люди не оценят твоих усилий.

Далара молча кусала губы: вежливые фразы не скрывали суть. Если она продолжит дело учителя, то закончит так же, как и он. Отдать жизнь за людей? За стадо взбесившихся овец, не ведающих благодарности? Она медленно кивнула:

– Я понимаю. Передай им, что я собираюсь жить долго и процветать. Я не нарушу волю Творца.

Они обменялись еще несколькими вежливыми фразами, и посланник ушел. Далара кинула в огонь бумаги, исписанные родным почерком, и смахнула злые слезы: это не предательство и не трусость. Она не готова, слишком мало знает и умеет. Бесполезно лечить стадо, нужно понять, как превратить овец в людей. Найти путь, который не преградят пастухи.

***

Далара кивнула, забыв, что собеседник не может увидеть ее жеста:

– И как вы решили назвать свой способ?

– Прививка. Согласитесь, это весьма похоже на действия умелого садовода: он прививает к изнеженной яблоне в своем саду черенок дикой, и дерево получает новую жизненную силу, сохранив сладость плодов. Кажется, в сути своей мы не слишком сильно отличаемся от деревьев и животных, Марий Ландийский был прав.

– Работы Мария объявлены противными Творцу и божественному мироустройству тысячу лет назад. Не повторяйте чужих ошибок, Эльвин, вам хватит своих. – Далара все же решила попробовать переубедить графа.

– Я где-то ошибся? – Обеспокоено спросил Эльвин, – Но вы писали, что проведенных опытов достаточно.

– Нет, вы все сделали правильно. Но дальше от вас уже ничего не зависит.

– Я собираюсь обратиться к наместнице с просьбой обязать всех лордов организовать прививки в своих провинциях. Больные коровы есть везде. Это займет много времени, но в результате можно будет не бояться черной потницы. Пройдет сто лет, и люди забудут про эту болезнь.

– Сделав это, вы подпишете себе смертный приговор, Эльвин. – Далара подвинулась поближе к огню. – Помните «Книгу Падения», что там сказано про Ареда?

Граф недоуменно пожал плечами и процитировал: «И возжелал он плода запретного, чья сладость пропитана ядом отчаянья, ибо только Творцу ведомы все Пути. И огонь возгорелся в его груди, огонь негасимый, огонь ненасытный, ибо раздувающий искру порождает пламя. И сгорело в том огне все, что было даровано Ареду Творцом, остался лишь голод».

– Верно. А вы никогда не задумывались, что это за пламя и какой голод он так стремился утолить?

– Задумываться о мотивах Проклятого? Это очевидно: Аред жаждал власти, хотел перекроить мир по своему усмотрению, нарушил волю Творца. И тогда Творец прислал в мир Семерых, чтобы они исцелили мир и изгнали Ареда из его пределов.

– Это слишком очевидно. В старых книгах, настолько старых, что их нет даже в дворцовой библиотеке, Ареда называют богом Познания. Пламя познания сжигало его душу: сколько ни узнаешь – мало, хочется знать больше. Каждый ответ рождает новые вопросы, и так до бесконечности. Творцу нет нужды познавать, он всеведущ. И среди Семерых есть бог знания, Аммерт, но нет бога познания. Храмы Аммерта – хранилища знаний, они не производят новое, лишь охраняют старое, – эльфийка раздраженно стукнула кулаком по столу, – охраняют от слишком пытливых умов. Познание – запретный плод для людей. Но люди, вопреки всему, стремятся познавать. И вы, Эльвин, уже перешли допустимую границу. Поверьте, я знаю, я ведь из породы охранников. – Ее голос звенел от презрения.

Эльвин молчал, не знал, что сказать. Он не был слишком религиозен, исполнял главные обряды, но всегда считал это пустой тратой времени, не верил, что люди могут повлиять на мнение богов. А раз не могут – молитвы и дары бесполезны. При этом вера в справедливость Творца, пусть и непостижимую для простых смертных, помогала смириться с постигшим его несчастьем. Им, там, наверху, виднее, а люди, здесь на земле, делают то, что считают должным.

Далара слишком далеко зашла в своих умопостроениях. Аред – бог Познания? Читая книги, ставя опыты, открывая новое – он поклоняется Ареду? Не нужно черных алтарей и кровавых жертв, достаточно увеличить сумму знаний в мире, чтобы пойти против воли Творца? Чушь! Но Эльвин знал, что эльфийка не склонна к необоснованным выводам, и потому спросил:

– Почему вы так считаете? Вы читали древние трактаты, но и священные книги не вчера написаны. Старый пергамент против старого пергамента.

– Потому что мой народ – сторожевые псы Творца, мои сородичи тысячи лет держат вас в узде, загоняют неосторожных овец в стадо! – Выкрикнула Далара. Чуть успокоившись, она продолжила, – я хочу уберечь вас, Эльвин. Скорее всего, вы не послушаете, но я так устала… Я устала смотреть, как убивают ваших братьев. Моего первого учителя сожгли на площади за то, что он спас свой город от черной напасти. Эльфийский торговец пустил слух, будто лекарь – отравитель, люди поверили. На моих глазах изобретали приборы для плаванья в открытом море, печатные станки, лекарства, огненный порошок для стрельбы на расстояния, паровые подъемники. Видели ли вы что-нибудь из этого? Нет. Мне нет еще и пяти сотен лет, а это длится тысячелетия. Каждый год наместница обновляет список запретных устройств и приспособлений – якобы для защиты цехов. Хранитель Леар хотел открыть в столице научную школу – ему не позволили. Только поэтому он все еще жив. А люди продолжают познавать, что с ними не делай. Похоже, что вас и вправду создал Проклятый.

Эльвин высоко поднял брови:

– Послушайте, это уже слишком!

– Почему же? Творец поручил Ареду создать этот мир и живущих в нем согласно воле Творца, с этим вы не будете спорить.

– Так.

– Аред же начал творить по своему усмотрению.

– Но Семеро все исправили как должно.

– Так написано в книгах. Оказалось, что Аред вложил в этот мир слишком много, чтобы его долю можно было уничтожить в одно мгновение. Потребовались тысячи лет, чтобы постепенно выдавливать из мира его следы. С каждым годом от Ареда остается все меньше и меньше, его сила вытесняется, заменяется силой Семерых. Но Семеро ушли из мира потерпев поражение в войне магов, и Творец прислал эльфов – следить и направлять.

– Но как же тогда вы? – Эльвин находился в полном смятении. Он глубоко уважал Далару, ценил ее мнение, знал, что она намного превосходит его в учености, но эльфийка опровергала сами основы мироздания. Он не мог поверить ей, но и не видел, зачем ей лгать. Разве что она одержима Аредом и пришла сюда погубить его бессмертную душу – Эльвин нервно рассмеялся – бред. Есть объяснение проще – Далара искренне заблуждается.

– Тысячи лет эльфы тайно управляют людьми, и об этом никому неизвестно?

– Почему же тайно? Вспомните, кем был король Элиан. Но о том, что я вам рассказала, знают даже не все эльфы, что уж говорить про людей. Мне понадобились годы, чтобы сопоставить обрывки сведений. Если старейшинам станет известно о моих изысканиях, не спасет и солнечная кровь. Эльвин, прошу вас, останьтесь в живых. Оно того не стоит. Продолжайте работать, настанет день, когда можно будет воспользоваться вашими открытиями. Не сегодня, не завтра, но настанет. Я не могу сказать вам больше, просто поверьте мне.

– Спасибо за предупреждение, госпожа Далара. Но я вижу только один способ проверить ваши слова – поставить опыт. Я отправлюсь в столицу, как и собирался. Если мне позволят организовать прививки, значит, вы искренне заблуждались.

Далара прикусила губу, ее пальцы теребили медную прядь волос. Как глупо – она снова сорвалась, снова попыталась спасти одного, когда нужно спасать всех. Он не поверил и погибнет. Все, что ей остается – сохранить и эти записи. Осталось совсем немного до завершения ее плана, и тогда люди смогут без боязни использовать знания. Далара встала:

– Ну что же, Эльвин. Тогда прощайте. Я сохраню нашу переписку, не думаю, что мы еще увидимся. Позвольте, я сделаю вам последний подарок, – она подошла к графу и вложила в его ладонь небольшой металлический цилиндр. – Там внутри лекарство. Если прижать его к коже, игла впрыснет состав в кровь, и к вам вернется зрение. Ненадолго, на несколько недель. Как я уже говорила – сила Ареда уходит из этого мира. Тысячу лет назад этого хватило бы на десять лет, три тысячи лет назад – на всю жизнь.

Она вышла из комнаты, а Эльвин остался стоять, держа на ладони драгоценное снадобье. Он не успел спросить, откуда у Далары волшебное средство, но догадывался сам – наследие Проклятого из заброшенных городов последователей Ареда. Вещи оттуда иногда находили в горах, и эти находки всегда приносили несчастье. Он должен был бы отнести подарок жрецам, на худой конец, выкинуть подальше, но не мог. Не мог отказаться от единственной возможности снова увидеть солнечный свет, пусть даже ему придется заплатить за это вечной мукой в посмертии.

5

Клэра раздраженно барабанила пальцами по каменному подоконнику, не опасаясь обломать длинные ногти – теперь уже все равно, как она выглядит. Никто не обратит внимания на безупречную форму ее рук, не восхитится тонкой вышивкой на манжетах, нежно-бежевой по кремовому шелку, опасно близкому к дозволенному только наместнице белому, не поднимет случайно оброненный веер. Первый выезд за восемь лет, и вместо веселого бала – траур, вместо музыки – молитвы, вместо благовоний – удушливая смола.

С утра она пряталась в заброшенной комнате в северном крыле замка – в ней до сих пор стояли рамы для гобеленов, оставшиеся от первой жены старого графа. Теперь на них переплетали нити пауки. Графиня не хотела видеть хозяев, зная, что не сможет скрыть раздражение, неуместное на фоне всеобщей скорби.

В горе Риэсты она не верила – с чего бы той горевать о пасынке, закрывшем путь к графскому титулу ее сыну, но отсутствующий взгляд Вэрда пробуждал в молодой женщине неудобное ощущение. Дай Клэра себе труд задуматься, она опознала бы в нем давно сдавшуюся под гнетом семейной жизни совесть.

Она бы с радостью уехала, но Арно решил остаться на случай, если Вэрду понадобится помощь, и Клэре пришлось спрятать в сундук яркие наряды. Она снова надела серое дорожное платье и проводила бесконечно долгие часы в часовне Эарнира, где женщины старались вымолить для лежащего без сознания графа если не здоровье, то хотя бы жизнь. Клэра в глубине души считала, что увечному жить незачем, и ядовито поглядывала на молодую жену Вильена – той еще предстоит узнать эту печальную истину.

Графиня поправила выбившуюся из прически шпильку и раздраженно вздохнула – она пропустила утреннюю молитву. Молодая женщина быстрым шагом прошла по галерее, в гневе не заметив, что прошла мимо поворота на первый этаж, и вскоре уперлась в дверь часовни. Клэра остановилась на входе: сейчас, когда все уже помолились, можно и зайти. Она выиграет еще несколько часов одиночества, а если Арно станет ее искать, то часовня – самое подходящее место для скорбящей родственницы.

После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку: обычно в храмах Эарнира было светло, но кто-то закрыл ставни, а лампады отчаянно коптили, выплевывая ошметки едкого дыма. В сумраке синяя роба жреца казалась черной, и она не сразу разглядела распростертую перед алтарем фигуру.

Графиня подошла поближе, несколько удивившись такому приступу благочестия: она всегда считала, что жрецы служат Семерым только потому, что трудно найти работу легче и прибыльнее. Ее почтенный батюшка старался растить дочь набожной, как и полагается благородной девице, но все его усилия рассыпались прахом – слишком часто юная Клэра оставалась без нового платья из-за пожертвований на храм.

Но молодой жрец молился истово – приблизившись, она увидела, как содрогаются его плечи, и молча, для себя, не напоказ. Клэра даже ощутила неловкость, словно подсмотрела нечто запретное, не предназначенное для чужих глаз, и тогда она досадливо кашлянула, обозначив свое присутствие. Жрец медленно поднялся, повернулся, сощурился – свет из распахнутой двери ударил ему в глаза, и тоже кашлянул, смущенно:

– Ваша светлость? Я не видел вас утром на молитве.

– Я предпочитаю молиться в одиночестве, – резко ответила графиня, оправдываясь.

– Я тоже, – мягко ответил он, – но так редко получается. Пожалуй, это самое трудное в служении – одиночество становится недоступной роскошью.

– А мне всегда казалось, что времени у жрецов более, чем достаточно, – Клэра, как обычно, не сумела удержать язык за зубами, но молодой жрец не принял вызова:

– Мое время принадлежит Эарниру, потом мирянам, и в самую последнюю очередь – мне. И это правильно, мы приходим в храм, чтобы служить.

Графиня ненавидела нравоучительные фразы, произносимые с постным смирением на жирных лицах, но этот жрец говорил так обыденно и просто, что она не захотела спорить. Женщина подошла к алтарю, окунула свежую зеленую ветвь в освященную воду и сбрызнула потемневшее дерево, прошептав первые слова молитвы: «Во имя жизни возрождающейся, вопреки смерти всеобъемлющей».

Жрец распахнул ставни, и в часовню ворвался солнечный свет. Клэра быстро закончила молитву, отложила ветвь и обернулась к своему собеседнику. Она не первый раз видела жреца, но только сейчас получила возможность рассмотреть его как следует – в часовне она стояла, уставившись в пол, чтобы случайно не встретиться взглядом со старым графом, а после молитвы держалась подальше от покоев Вильена, где проводил почти все свое время жрец.

Молодой человек выгодно отличался от жреца Эарнира в графском замке Инваноса – тот в свое время приехал из Квэ-Эро с юной Глэдис, да так и остался со своей подопечной, успев за прошедшие годы растолстеть и обрюзгнуть. Во время службы с его губ разлетались капли слюны, а за обедом он со свистом высасывал мозговые косточки и вытирал жирные пальцы о засаленную робу. Вдовствующая графиня и сама уже понимала, что старику пора на покой, но не хотела привыкать к новому человеку в доме, в ее возрасте избегают перемен, особенно тех, что могут об этом возрасте напомнить.

А этот жрец (Клэре пришлось напрячь память, чтобы вспомнить его имя – Адан) – оказал бы своим присутствием честь любому столичному храму. Придворные дамы в очередь бы выстроились на покаяние: открытое, круглое лицо, щеки, еще не утратившие детскую припухлость, ямочка на подбородке, на губах чуть удивленная улыбка – юноша словно излучал теплый солнечный свет, полностью оправдывая традиционное обращение к жрецам Эарнира – «светлый».

Нужно было обладать большей наблюдательностью и жизненным опытом, чем Клэра, чтобы заметить, сколько противоречий скрывает эта солнечная мягкость: голубые глаза вокруг зрачка отливали тусклой сталью, словно проглатывая свет, низкая русая челка прятала строгую морщину, рассекавшую по-детски гладкий лоб, даже пухлые щеки, и те помогали обману, отводя взгляд от затвердевших желваками скул.

Ничего этого Клэра не заметила – она видела только красивого молодого человека, неподвластного всеобщему унынию, охватившему и этот замок. Одни боги знали, как она устала от виноватых взглядов, постных лиц, осторожных взглядов украдкой, торопливого шепота! Не так уж много Клэра хотела от этой жизни – чуть-чуть радости, но судьба, поманив золотым орешком, подсовывала одну гнилушку за другой.

И вот она нашла свой источник радости: графиня обменялась с молодым жрецом всего парой слов и сразу же почувствовала себя лучше, словно с ее души содрали слой накипи, один из тех, что накопились за безрадостные годы замужества. Стало легче дышать, даже молитва, впервые за много лет шла от души, принося успокоение, а не раздражение.

***

Лорд Дарио провел в Виастро две недели, к концу этого срока стало ясно, что дольше оставаться бессмысленно – состояние больного не ухудшалось, но и улучшения ждать не приходилось. Замкнувшийся в своем горе Вэрд справлялся с текущими делами так, словно ничего не произошло, но даже не отличавшийся особой деликатностью весельчак Арно понимал, чего стоит старому графу его сдержанность.

Все эти дни, каждое утро, Клэра приходила в часовню, молилась, украшала алтарь, разговаривала со жрецом – вернее, она говорила, он слушал, а когда молодая женщина слишком погружалась в свои обиды, одной доброжелательной фразой вытаскивал ее на поверхность, снова и снова счищая накипь с ее души.

Графиня гнала от себя мысль об отъезде, понимая, что не удержится в одиночку, не сможет сохранить это удивительное просветленное состояние души, вернувшись в опостылевшие стены родного замка. Одного взгляда на поджатые губы свекрови и бледное лицо мужа будет достаточно, чтобы провалиться в отчаянье.

В день перед отъездом она пришла в часовню в последний раз, принесла большой букет белых водяных лилий, необычайно поздно в этом году заполнивших черный пруд в графском парке. Жрец уже ждал ее, как обычно, забрал из застывших рук женщины мокрые стебли, положил перед алтарем и взял ее холодные ладони в свои, теплые, Клэре показалось – горячие.

Он растирал ее ладони быстрыми, уверенными движениями, а потом, словно прочитав мысли женщины, прекратил, спрятал между своими, пальцы переплелись, они молча стояли перед алтарем, и никогда в жизни Клэра не чувствовала себя так спокойно, разве что в далеком детстве, когда еще была жива мать. Он медленно, нехотя, разжал пальцы, отошел назад, обволакивая ее теплым взглядом, будто погружая в пуховую перину, вылежавшуюся на солнце. Графиня потянулась разложить цветы на алтаре, но он остановил ее:

– Вы опять застудите руки.

Клэра, проглотила готовые сорваться с губ слова: «И вы опять меня согреете», – и вместо этого пожала плечами:

– Завтра мы уезжаем, я пришла попрощаться. Не думаю, что тут скоро захотят видеть гостей.

– Я тоже уезжаю. Возвращаюсь в Сурем, в храмовую школу, – упредил он ее вопрос.

Клэра ответила ему недоуменным взглядом: молодому жрецу не так-то просто было получить постоянное место в графском замке – платили очень хорошо, даже после храмового налога оставалась немалая сумма, а работа была, прямо скажем, непыльная. Знатные лорды редко страдали излишним благочестием и довольствовались обязательными обрядами:

– Это желание графа?

– Нет. Что вы, он предлагал мне остаться. Но я, – Адан вздохнул, но отплатил откровенностью за откровенность, – я не могу дольше служить здесь, миледи. Да и где бы то ни было. Из меня вышел плохой жрец: я два года жил под одной крышей со слугами Ареда, ел с ними за одним столом, разговаривал с ними, они стояли в этой часовне, перед этим самым алтарем! И я ничего, ничего не увидел, пока не стало слишком поздно! Не помешал убийце, не помог жертве, никому я не помог, Клэра, – он не заметил, что назвал ее по имени, – так какой от меня прок? Я ведь не был отмечен, сам пришел в храм, сказал, что хочу служить. Меня не сразу приняли, говорили, что бог сам выбирает своих слуг, а на мне нет знака, но я сумел их убедить. И все напрасно.

Он не стал рассказывать, как две недели простоял на коленях перед дверью храмовой школы, пока отец-наставник не сжалился над крестьянским мальчиком, пришедшим в Сурем через пол империи, пешком, без медной монеты в кошеле. Как смеялись над ним соученики, на лету схватывавшие то, на что у него уходили недели зубрежки – он ведь даже читать не умел! И как охватывала его греховная зависть, когда самые вздорные, самые ехидные насмешники получали откровение, слышали голос бога в ответ на простую молитву, в то время как он натирал кровавые мозоли, ползая перед алтарем, не спал ночами, заучивал наизусть священные книги – все тщетно.

Эту тайну он хранил все годы обучения, разрываясь между необходимостью лгать и страхом, что его выгонят из школы, что Эарнир покарает его за наглость. Только в день посвящения, исповедуясь отцу-наставнику, Адан нашел силы признаться, но старый жрец лишь покачал головой: мол, делай, что должен, служи жизни, как написано в священных книгах и как понимаешь сам, а бог всегда будет с тобой, даже если ты и не замечаешь его присутствия.

Он служил. Выкладываясь, выворачивая душу наизнанку, не брезгуя убогими и не раболепствуя перед великими, служил в пропахших нищетой и болезнями хижинах и в графском замке, одинаково помогал грешникам и праведникам, никого не судил и никому не отказывал в помощи.

Он верил, что такими Эарнир хочет видеть своих слуг, почти убедил себя, что если бог молчит – значит доволен своим жрецом. Стеклянный дом лжи рассыпался на осколки от первого же камня: он возгордился в своей безупречности, и Эарнир покарал глупого жреца. Да что там, он возгордился намного раньше, когда посмел взять на себя служение, когда малодушно поверил словам наставника, тот ведь сказал именно то, что так хотел услышать отчаявшийся юноша: делай, что можешь, и бог тебя не оставит.

Все это он мог бы рассказать Клэре, но зачем? Ей хватает своего горя, боги каждому дают свою ношу, и глупо ждать от слабой женщины, не способной справиться со своими бедами, что она сможет помочь другому. Он и так сказал слишком много.

Клэра прикусила губу – бедный глупый мальчик! Как будто все жрецы отмечены богами! Может, в древности оно так и было, но сейчас в храмовые школы разве что кошек не принимают, и то, найдись у кошки деньги заплатить за учебу – приняли бы.

– Вашей вины в этом нет. С Аредом едва управились Семеро, а вы хотели побороть его в одиночку?

– Я должен был.

Клэра и вовсе не верила, что тут замешан Аред. С чего бы Проклятому вдруг снизойти до простых смертных и даровать им силу? Скорее всего брат поймал Тэйрин на горячем, и близнецы свернули ему шею без всяких сверхъестественных сил, а девчонка выдумала всю историю, чтобы спасти свою шкурку. Кому она будет нужна, если в день собственной свадьбы милуется с кузенами в будуаре! Старый граф предпочел поверить, что его племянники – черные колдуны, иначе ему пришлось бы признать, что по его дочери плачет дом удовольствий. Она не выдержала:

– Вы бы лучше не с Аредом боролись, его уже давно победили, а объяснили одной юной девице, как себя должна вести честная девушка.

– Я хорошо знаю Тэйрин. Она ветрена и капризна, но не виновата в том, в чем вы ее обвиняете.

– А вы тем более не виноваты. Нельзя так, вы нужны людям, ведь сразу видно! Здесь вся челядь приходит на молитву по доброй воле, а у нас в замке свекровь служанок чуть ли не палкой в часовню загоняет! Послушайте, Адан, – она тоже назвала жреца по имени, и так же, как и он, не заметила этого, – если вы все равно решили уехать, то не возвращайтесь в Сурем. Поедемте с нами, в Инванос. В замке давно уже нужен другой жрец, молодой, настоящий!

Адан улыбнулся:

– Сразу видно, что вы еще очень молоды, миледи. Какая разница, сколько лет жрецу, другое важно – насколько он близок к своему богу.

– Важно, насколько он нужен людям, – упрямо повторила Клэра.

– Ваши люди меня не знают, так что не могут нуждаться именно во мне. Напишите в Сурем, вам пришлют нового служителя, если попросите – еще моложе меня.

Графиня упрямо сжала губы:

– Они вас не знают, но вас знаю я. Неужели этого недостаточно? – Клэра смотрела на него, глаза в глаза, в надежде, что он прочитает в ее взгляде то, что она не смеет, не имеет права сказать. Но Адан молчал, и ей пришлось произнести вслух эти слова, постыдные, недопустимые, немыслимые для замужней женщины по отношению к постороннему мужчине, пусть хоть и трижды жрецу:

– Вы нужны мне, Адан. Прошу вас, не оставляйте меня одну, – ее голос дрогнул.

Жрец молчал, его пальцы теребили стебель лилии, превращая его в неопрятное мочало, но лицо оставалось невозмутимо-спокойным, словно он и не услышал повисшие в прохладной тишине часовни слова. Клэра судорожно запахнула накидку на груди, и повернулась к выходу, из последних сил сдерживая слезы – такое унижение слезами не смоешь, когда ее догнал тихий, ласковый голос:

– Я с радостью поеду с вами, миледи. Посмотрим, получится ли разбудить благочестие в душах ваших служанок.