Текст книги "Верея"

Ключики, замочки

Деян Рогнед.

Лореул.

– Не могу, – произношу, теряясь от волнения.

Журри ушла. Сбежала за мгновение до того, как я смог найти то, что она умоляла меня отыскать. Я помню её бессонные ночи, тихий плач в саду. Она не позволяла себе улыбаться и смеяться, радоваться жизни. А я, как дурак, тратил её время, жалел себя и вечно был недоволен, когда она нуждалась во мне. Улыбка Журри была редкой и мимолетной. А я решил, что этого достаточно. Что это максимум.

– Не понимаю, почему ты так встревожен? – мужчина наблюдает за мной с нескрываемым любопытством. – Волнуешься за неё? Понимаю. Журри кажется беспомощной и хрупкой, но поверь, она сильнее, чем ты думаешь. И людские беды её не сломают.

Людские беды?

– Почему ты говоришь так, словно видел её пять минут назад? – не выдерживаю и психую. – Что за равнодушный тон? Как ты можешь так говорить? Хочется тебя стукнуть! В этом вы с ней похожи.

Мужчина смеётся и хлопает меня по плечу. У него тяжелая ладонь. Возможно, Волибор часто держит в руках оружие и много тренируется. Отец учил замечать такие вещи. Пусть и по пьяни.

– Знаешь, – говорит мужчина с улыбкой, – я не из тех, кто поддаётся панике и не знает, что делать. Если ты не решился довериться Журри, то доверься мне, – он становится серьёзным. – Нет того, что может помешать мне помочь семье. Гувер упомянул, что ты нелюдимый.

Они с сестрой очень похожи. Этот мужчина дал мне надежду на то, что происходящее – лишь судьба. Но чего она добивается и к чему стремится, кажется, непонятно даже самому Волибору. Я игнорировал его слова о Гувере. И не потому, что вопрос с Журри казался более важным, а потому, что я имел особую позицию по поводу дяди. Он всегда демонстрировал равнодушие в нашу с сестрой сторону. По этому и мы платим Гуверу Рогнед тем же.

– Ничего не понимаю, – отчаянно выздыхаю. – С тех пор, как она появилась в моей жизни, я стал счастлив и разбит одновременно. Не уверен, что могу что-то сделать для неё. Журри много раз отворачивалась от меня, а в конечном счёте ушла. Она уверенна в том, что я ей не смогу помочь.

Волибор легко улыбается и задумчиво смотрит куда-то далеко.

Я оказался в паутине непонимания и бессилия. Уверил себя в том, что есть предел возможностей, что эта ширма неподвижна и крепка. Но ведь сам её поставил, выдумал это самое бессилие. Я стыдился. Стыдился прикрытой трусости и нежелания рисковать. Мне хотелось просто жить с ней в этом городе, в родительском доме, там, где это казалось реальным. Я напрочь игнорировал наличие проблем Журри и делал лишь видимость, что хочу в них разобраться.

– Хочешь ли ты узнать? – спрашивает Волибор, делая шаг навстречу болоту. Оно дрожало от сильного ветра, который временами попадал сюда, словно снаряд. – Узнать Журри такой, какую я знаю?

– Это всё, чего я хотел, – отвечаю даже не задумываясь.

Мужчина молчит, расслаблено смотрит на заросль камышей.

– Тогда и показывать нечего. Приложи усилие, вырвись и сделай шаг. Какая разница, в плену чего ты сейчас? Если один из них тебе мил, то выбирай его. Этот мир такой огромный, но иногда хочется быть только там, где ты счастлив. И без разницы, канава это или золотые рудники, дворец или крошечный косой домик у моря.

Я много думал о том, что сказал Волибор. Вернувшись домой, обнял спящую Каэлин на крыльце, отнес её в комнату и закурил на улице.

Мир, которым я его помнил – исчез. Сейчас всё казалось шатким, незнакомым и загадочным, сложным. Некоторые загадки кажутся неинтересными, а одни имеют вес, соизмеримый со всем, что есть в мире. Кажется, тогда я и изменился. Именно в тот момент, когда в памяти видел лишь беспомощную Журри в объятиях темноты на полу. Я долго молчал и впервые так много думал. Она ушла, подарив мне самые приятные воспоминания, и я понял, что готов её найти. Но пока решимости хватало лишь на мысли об этом.

***

Волибор сказал, что смогу найти его в Академии Лореула, где изучают магию, медицину и военное дело. Несколько дней я провёл дома с Каэлин, которая куда-то подевала всё своё веселье и покой. Иногда она и вовсе не хотела выходить из комнаты, но со временем пришла в норму. Тема Журри была закрыта. Ни я, ни сестра не говорили об этом и даже не сдерживали себя. Каждый из нас в душе злился друг на друга, поэтому усугублять ничего не следовало. Сестра видела, как мне плохо, даже когда я сам не до конца понимал это. Она была тем самым человеком, который злится, когда рядом страдают.

Я попытался одеться немного иначе, чем обычно. Но не был богат на приличные вещи, поэтому выглядел глупо. Слегка похлопотав, Каэлин привела меня в порядок, отметив, что её брат совсем не страшила. Чувствую себя дураком. Я никогда не волновался по поводу внешнего вида и старался не думать о том, что скажут другие. Но, встретив Журри, во мне родилось чувство стыда за неопрятность и вечную щетину. Конечно, это делало меня лишь лучше, но и таким я оказался ей не нужен.

Академия представляла собой огромное белое здание с высокими потолками и большими окнами, которые все до единого распахнуты настежь. Люди здесь суетливо и весело метались из коридора в коридор, болтали и играли на лавочках в карты. Вдоль стены, около лестницы стояли вазы с цветами на кованых подставках, а на полу скакали резвые воробьи за несчастной одинокой сорокой. Она бегала от них из одного угла в другой и не переставала причитать.

Мне была незнакома такая атмосфера. Я охотник, лесоруб, помощник кузнеца. Без использования магии – это было единственное, чем можно зарабатывать. Сестра работала при дворе учителем танцев, но денег всё равно не хватало. После смерти отец-бухарь оставил нам кучу долгов и пустой дом. Потребовалось много времени, чтобы встать с колен. Даже дядя не помог нам. Он предпочёл остаться за морем, на своем острове, в кругу убийц и воров.

Я заметил случайно, как медленно и вальяжно по длинной широкой лестнице спускался Волибор. Он был в компании людей, которые душили его нежеланными разговорами. Одет совсем иначе, чем в нашу первую встречу. Военная одежда ему не шла. А если честно, складывается впечатление, что он совсем не вписывается в атмосферу не только Академии, но и Лореула. Если подумать, то получается, что они с Журри не из Бронды. Но и лагмансами их тоже сложно назвать. У них совсем другое мышление и манера речи. Они мечтательные и рассудительные, любят поговорить о глубоком, говоря загадками. Конечно, таких можно встретить и в Бронде, но сам факт того, что они оба такие, заставлял задуматься.

– Волибор, – нерешительно и тихо позвал его я.

Он мгновенно поднял взгляд и улыбнулся. Быстро попрощавшись с компанией, мужчина весело сбежал вниз и протянул руку.

Я мягко её пожал. Теплая.

– Деян, рад тебя видеть! Как настроение? Тебе лучше?

– Да, – выжимаю из себя под пристальными взглядами интеллигенции.

– Расслабься, я тоже не в восторге от этого места. Иногда подташнивает от лицемеров, трусов и нарциссов. Набрали второсортный сброд, а талантливые люди на рынке да в поле работают. Но обучение – это ценность в наше время, не всем дано, но те, кто всё же здесь оказался – мнят о себе слишком много.

– Тебя насильно здесь держат? – ухмыльнулся я.

Волибор тянет меня к окну, где меньше людей.

– А ты смышлёный! – смеётся и запрыгивает на раму. – Я здесь ради себя, поэтому приходится терпеть. У меня не было возможности обучаться в таком месте на родине. Приходить сюда каждый день, узнавать что-то новое и находиться при этом в толпе – это странно, но весело. На самом же деле интересней послушать тебя, чем меня. Не так ли?

– Не знаю, что ты хочешь услышать, – не перестаю глазеть на всё вокруг. – Если я здесь – значит, нечего говорить.

Опять смеётся.

– Ты мне нравишься. Говоришь, как есть, оттого и кажешься честным, – Волибор достаёт трубку и табакерку. – И ты прав. То, что всё же пришёл, о многом говорит.

Он закуривает и кашляет. Так нелепо, словно подросток.

– Недавно куришь?

– М? А, да. В таком обществе не только закуришь, но можно ещё и со скал броситься вниз. Надоели. Раньше было веселей. Не ожидал, что меня через время начнет воротить от людей и от многообразия их неоднозначных поступков.

– Тебе не идёт курить. Как и осуждать других. Ты вообще не похож на человека, который может кого-то осуждать или злиться, а воевать и подавно.

Смотрит задумчиво прищурившись. Вид самодовольный. С чего бы это? Может быть, он проверял меня таким образом?

– Забавно. Так о чём ты думал всё это время? – зажимает трубку зубами.

Я тихо вздохнул и вытащил руки из карманов.

Мне было неловко и странно. Вокруг так много людей, которые очевидно умнее и лучше. Никогда не думал, что будет дело до зазнаек. Во мне будто что-то очень сильно изменилось. Или хочет измениться.

– Ты сказал, что можешь что-то показать. Что это? Почему мне кажется, что Журри ушла от меня, а не искать тебя?

– Возможно, что так и есть. Мы давно с ней виделись. Кажется, тебе легче ответить на этот вопрос, чем мне.

– Ты так мало даёшь ответо, – нервно вздыхаю и запускаю руку в волосы. – Будто не хочешь ничего рассказывать!

– Ты видел её магию? – неожиданно спрашивает Волибор.

Я отрицательно помотал головой. Никогда не видел, но знаю, что она ей обладает. Она настолько сильная, что воздух вокруг Журри всегда был пропитан маной. Тот туман, который появился ночью, не был магией, словно она владела им сама. Будто он её домашний питомец.

– Странно, – ухмыльнулся Волибор. – Раз она спустилась с горы, значит, у неё была причина. Но почему она не нашла меня? Как долго она уже в Бронде?

Мне мгновенно стало стыдно. Вспотели ладони. Конечно, я понимал, что он спросит об этом. Мне потребовалось много времени, чтобы всё-таки прийти, решиться и услышать этот вопрос.

– Несколько месяцев. Журри с самого начала прибыла в Лореул с целью найти тебя, но из-за меня так и не достигла её. Стоп! Что значит спустилась с горы? С гор Лагмы? Или с горы орков? Она ничего не рассказывала, говорила о прошлом лишь загадками.

– Ох, Деян. Журри, она… – мужчина хмурится и потирает виски. – Да чтоб тебя.

Волибор стучит трубкой об окно и прячет её в карман. Лишь на мгновение его лицо мне кажется злым и хмурым, но после он снова улыбается.

– Должно быть, от табака разболелась голова.

– Так бывает, – осторожно говорю я. – Это не горы Лагмы. Верно?

Он смотрит задумчиво на улицу и думает о чём-то чужом для меня. Взгляд его потерян и словно что-то ищет, чего сам не знает. Что-то подобное я уже видел во взгляде Каэлин. Она точно так же постоянно ищет ответы на вопросы у себя в голове.

– Прости, возможно, я не могу пока с тобой говорить об этом, – опять улыбается. – Но уверен, рано или поздно мы поговорим.

– Волибор! – слышу чей-то тонкий и звонкий голос за спиной. – Как всегда, где-то шатаешься без дела! Сейчас я тебе устрою!

Резко возле нас оказывается девушка ниже меня на голову.

– Дона! – весело воскликнул Волибор и получил по голове кулаком. – Ай. За что?

– Ты опять бросил Говена в лекарственном? Сын для тебя игрушка?

Я удивлённо смотрю на Волибора. Маленькая темноволосая девушка отчитывала его, как ребёнка, угрожая пухленьким пальчиком. Дона была типичной лореулкой. Загорелой, с густыми волосами, с веснушками на лице и плечах. Для меня это стало неожиданностью. Они с Волибором смотрелись вместе несовместимо и даже странно.

– Так а что там может с ним случиться? – мужчина потирает голову, болезненно щурясь. – Ты не видишь, что я разговариваю?

Дона зло переводит взгляд на меня. Я испуганно улыбаюсь.

– Привет, – выдавливаю тихо.

– Говен! – кричит она мне за спину. – Не трогай!

Я оборачиваюсь и вижу ребёнка, который уже радостно бежит в нашу сторону. Он похож на Дону. Кареглазый и темноволосый.

– Говен, – ласково обращается к нему Волибор. – Сын мой.

Как странно. Почти ничего не знаю об этих людях, но глухая тоска режет мне душу от мысли, что всего именно я лишил Журри. Она это и искала, страдала, ждала. Семья Волибора такая счастливая, улыбчивая. Ей однозначно стало бы лучше с ними. Я всё испортил.

– Извините, – резко разворачиваюсь и ухожу.

Тяжело. Как же тяжело ощущать себя виноватым. Я живу с чувством вины со смерти матери, и сейчас её лишь стало больше. Кажется, я больше трус, чем герой для принцессы.

– Деян! – меня окликнул Волибор и появился рядом почти возле выхода.

Я ускорился, не желая больше ощущать этот стыд. Он схватил меня за плечо и остановил. В его глазах блестело непонимание и лёгкая злость.

У меня разрывалось сердце от того, что он так сильно не хочет, чтобы я вот так просто ушёл. Волибор стал для меня первым в жизни человеком, который хотел говорить и выяснять. Во мне впервые был кто-то заинтересован, как в человеке. Пусть и свела нас вместе Журри.

– Опять бежишь? – он снова весел.

– Я не ты, Волибор. У меня есть чувства.

Собираюсь снова уходить.

– Думаешь, у меня нет? Думаешь, это поможет решить твои проблемы? – я останавливаюсь сделав пару шагов. – Может, я чего-то не знаю. И то, что ты чувствуешь, тебе когда-то помогало. Но лично я сомневаюсь. Если же не прав, то иди, Деян.

Злюсь. Злюсь, что так много взглядов сейчас направленно именно на меня. И они совсем не дружественные, словно раздевают до гола и ждут развития сюжета. Журри разговаривала со мной так же и в конце оказалась правой. Я подвёл её. Поступить так снова не могу, но и чувства разрывают. Это всё очень сложно.

– Я покажу тебе. Покажу, кто такая Журри У-Танг, – последнее, что слышу перед падением в темноту.

***

Я проваливаюсь в сон, и кажется, прошла вечность, когда снова вижу свет. Тело слегка покалывает, в животе сгусток тошноты. Я уже совсем не в Академии. Глазам тяжело привыкнуть к настолько яркому свету, к обилию разных цветов вокруг. В нос ударяет холодный и свежих воздух, словно это место высоко в горах.

Я в больной комнате, а вокруг люди со странным цветом кожи. Тут так много места, что чувствуешь себя крошечным. Играет музыка, и все танцуют. Из широких окон льётся свет. Мимо несутся кошка и стайка собак, бегут вон из светлого зала и скрываются за углом. Следом неуверенно и шатко бежит девочка. Волосы светлые и длинные, глаза…

– Журри, – шепчу, разбавляя холодный воздух своим горячим дыханием.

Так странно. Я сразу её узнал. Что-то болезненно кольнуло в груди и застыло в немом волнении. Второй такой Журри точно не найти. Она ещё совсем маленькая, смешная и улыбчивая. Осторожно передвигается, щупая всё руками. Девочка поворачивается и смотрит куда-то сквозь меня. Розовые круглые щёчки, бантики, туфельки с колокольчиками. Такая милая и беззаботная, счастливая. Журри была очаровательным ребёнком. Тем самым, которого при возможности хотелось украсть и оставить себе, вырастить, как своего собственного.

Мне не удалось увидеть рядом с ней взрослых. Девочка словно тонула в безразличии и пыталась занять себя самостоятельно. Роняя предметы из-за столкновения с ними, она испуганно вздрагивала и грустно прижимала руки к груди. Уже в том возрасте её ранила ограниченность. Это было видно по скованным движениям, которые мгновенно приходили на смену детскому баловству и быстрым играм с кошками. Судя по всему, находясь в таком состоянии, Журри очень много думала и разочаровывалась. Никто не объяснил ей, что нельзя винить себя постоянно.

Но вот картинка меняется, и уже на пару лет старше Журри танцует в кругу слуг и нянечек, которые смеются и хлопают в ладоши. Она улыбается, нелепо танцует и часто падает, но встаёт и продолжает. Вижу, как на коленке сочится кровь и пачкает белые носочки. Волосы уже длинные, светятся на солнце, как золото.

Я осматриваюсь и понимаю, что чувствую себя очень некомфортно. Может быть, не Журри слепа, а все эти люди вокруг? Это красивое, теплое, наполненное чистым воздухом место с богатыми убранствами и большим количеством свечей в резных подсвечниках. Но почему всё выглядит так плохо? Словно мертвое, оно не умеет дышать и напоминает кукольный домик с одной единственной живой Журри.

Снова темно и резкий свет. Я обо что-то спотыкаюсь, падаю назад на пол. Он холодный, скользкий.

Это всё тот же лучезарный зал. Толпы людей, и в центре еще более повзрослевшая Журри. Всё также весела и активна. Опять танцует, опять смеётся, а носки туфель стерты до дыр. Вокруг уже не слуги, а важные взрослые люди. Сдержанно хлопают в ладоши и улыбаются, качаются из стороны в сторону. Как ужасно всё это выглядит, словно Журри – какая-то продажная танцовщица. Меня пробирает дрожь, а на кончиках пальцев зудит злость и раздражение.

Кто все эти люди? Почему Журри так отчаянно всю свою жизнь пыталась угодить им? Продолжала танцевать и улыбаться. Кто-то заставлял её это делать?

– Журри, отдохни! – кричит ей кто-то из толпы, и все весело смеются.

Меня тошнит уже от этого.

Девушка продолжает танцевать. Вокруг вьются цветы и бабочки. Из длинных рукавов платья рекой текут звёзды, туман, окружая её так волшебно, что глаз не оторвать. Но сама Журри излучает холод, печаль. Почему никто не видит этого? Настолько привыкли? Или просто-напросто всем наплевать?

Опять темно. Вспышка. Я в чьих-то покоях. Здесь очень тихо и темно. На стенах горит лишь пара свечей. Взрослая Журри танцует в обществе Волибора и ещё одного молодого человека, чья кожа бледно-зелёного цвета. Девушка опять смеется, но неожиданно подворачивает ногу и падает, не проронив ни слова. Грохот отзывается внутри меня эхом. Брат опускается к ней, пытается помочь. Время замедлилось, и я вижу, как быстро улыбка сменяет гримасу боли на лице Журри. Тогда-то и стало всё ясно. Именно в тот момент я расслабился, отступил в темноту, желая избавиться от возможности видеть происходящее. Мне стало очень жаль Журри. Действительно жаль.

– Дорогой, всё в порядке, – смеётся она и встаёт.

Хромая, уходит.

Волибор смотрит ей вслед хмуро и задумчиво. В то время он был совсем другим, более мрачным и сдержанным, молчаливым. Улыбался лишь одними глазами. Кажется, что это и вовсе два разных человека.

Затем картинки стали так часто меняться, что я перестал понимать происходящее. Везде Журри смеётся и танцует, показывает магические представления и кажется счастливой. Но я не верю. От нее несёт безразличием и усталостью. Она прячет в себе сдержанность, втайне от всех позволяет лицу расслабиться, стать серьёзным. В одиночестве Журри молча сидит в богатом саду и барабанит пальцами по лавочке. По щекам текут слёзы. Она устала.

Резко оказываюсь в реальности. Прошло лишь мгновение, и Волибор убирает свою руку с моего лба. Я быстро дышу и еле стою на ногах.

Как грустно узнавать о таких жизнях. Она столько времени потеряла впустую, угождая и веселя, создавая впечатление счастливой. Но за всё это время не смогла быть собой ни с единым человеком в этом мире. Кроме…

– Это мои воспоминания о ней, – говорит Волибор тихо. – И думая о прошлом, я понимаю, от чего именно бежала Журри всю жизнь. От разочарования других людей, от огорчения их своей беспомощностью. Наша память – проклятье и дар. Мы помним, храним, возвращаемся к воспоминаниям, и вся наша жизнь тесно связана с прошлым. Я и рад бы перестать думать об этом, но мне хватает того, что не способен помнить плохого. Нас всего трое, мы когда-то были очень близки. Я, Журри и Самбор. Время нас отдалило и заставило чаще сомневаться. Ты мог заметить, что Журри отличается от обычных людей. Как и я.

Я смотрю на него, быстро дыша. У меня вспотели ладони, но по спине бежал холод.

Сейчас Волибор, точно так же, как и Журри, говорил со мной на языке орков. От этого цепочка событий стала куда понятней и словно обрела смысл. Есть что-то такое, куда меня впустили, где мне позволили находиться и искать ответы на многочисленные вопросы.

Люди вокруг смотрят на нас, проходят мимо медленно, прислушиваются. Но они в любом случае ничего не поняли. В Бронде я не встречал людей, которые так же как и я, знают язык орков. Стоп. Выходит…

– Она пошла с тобой, не потому что доверяла, а потому что могла быть собой, – продолжил мужчина. – Судя по тому, что ты рассказал мне в тот день на болоте, я делаю вывод, что она не была с тобой грустной и недовольной. Она была собой.

Я увидел Журри совсем другой. И мне кажется, что она была глубоко несчастной. Желание быть такой же, как все, убивало её ежедневно, но от этого она чувствовала себя правильной, зрячей. Боялась, что её оставят, будь она собой. И потому ушла от меня первой. Если бы она только знала. В последнюю нашу ссору я обвинил её в том, чего она боялась больше всего на свете. Если бы я только знал. Если бы я нашёл Волибора раньше.

– Мне так жаль, – бормочу. – Она просила меня найти тебя, а я…

Волибор засмеялся. Это заставило меня нахмурится.

– Говоришь так, будто она уже умерла. Журри жива, поверь. У нас с ней крепкая связь. И я чувствую, как она отдаляется, но всё в порядке.

– Ты будешь ее искать? – спрашиваю, смотря хмуро.

Он вздыхает и хлопает меня по плечу. Улыбается так искренне, что я успокаиваюсь и расслабляюсь. Так не хватало подобного со смерти мамы. Это ведь не просто улыбка. Он хочет, чтобы я перестал волноваться, почувствовал себя немного лучше. Люди – потрясающие существа, и одной улыбкой можно спасти чью-то тревожную и мрачную жизнь, вытащить со дна.

– Я найду её, Деян. А если точнее, мы!

В тот день, наверное, и началась наша дружба. Рука, которую он протянул, была судьбоносной и долгожданной, как оказалось, не только для Журри. На горизонте маячила неизвестность и приветливо махала рукой, желая познакомить нас с собой.

***

Я познакомился с Доной и малышом Говеном. Девушка часто капризничала, но мы быстро нашли общий язык. Она просто не хотела делить со мной внимание Волибора, отчего мы оба хохотали и умилялись. Раньше в моей жизни было мало людей и не приходилось думать о ком-то, кроме Каэлин, но сейчас образовалось так много вещей, которые требовали внимания. Даже малыш Говен.

Я поступил в академию, начал заново изучать магию. Меня хвалили, обращали внимание на искусство магии, удивлялись иллюзиям и знаниям о языках. Я не знал, что это редкая магия, как и многие в городе не знают о своих талантах. Дни в академии казались самыми счастливыми, весёлыми и светлыми. Теперь Волибор не бросал сына, и они всегда были где-то рядом со мной. Дона тоже часто помогала и относилась с пониманием к недалёкости и банальному неумению грамотно писать. Поначалу было стыдно, но я не был один, и каждодневная поддержка спасала, учила тому, что не стоит обращать внимание на стыд. Даже сама Каэлин начала проводить больше времени в моём обществе. Она разбирала совместно по вечерам темы магических основ и смеялась, умиляясь моим детским обидам от непонимания.

– Впервые слышу о таком языке, – нахмурился профессор Манавиддан, с которым я много проводил времени за обсуждением разных стран и культур.

– Это обаканский. Один из языков первых людей. Моя мама много лет преподавала этот и другие языки в Серийи, до того, как забеременела. В Бронде плохо относились к женщина-учителям. Когда мы приехали, ей пришлось оставить работу.

Я запнулся, осознавая, что больше не могу продолжить.

– Ваша мама, Санна Рогнед, – нахмурился профессор. – Я помню. Её считали одной из сильнейших магов того времени. Женщина, которая уверяла, что не имеет ничего общего с родом Рогнед, и настойчиво уверяла, что может многое привнести в развитие Бронды. Припоминаю, что у неё была особая любовь к мифам и легендам первых людей. Никто не воспринимал Санну всерьёз, особенно когда речь заходила о богах. Не знал, что у неё были дети.

– Богах? – переспросил я.

– Да, это было похоже на болезнь. Ваша мама словно пыталась всех убедить в их существовании. Это было невозможно в той Бронде. Как и в нынешней. Страна, которая родилась на костях и многие годы выживала как падальщик, не могла верить во что-то неземное и божественное. Правители Бронды никогда не поощряли духовность. Но твоя мама была совсем другой. Возможно по этому так трагично и погибла.

– Что это за мифы?

– О них давно не говорят и не вспоминают, – профессор снимает очки и потирает покрасневшую переносицу. – Эти книги были сожжены на костре вместе с непокорными и верующими ещё очень давно. Ещё до появления в Лореуле Санны Рогнед.

– Вот как. А что помните вы? – мне казалось, что он вот-вот скажет что-то очень важное.

Старик Манавиддан поджимает губы и внимательно рассматривает меня. Он сомневается и отчаянно борется с желанием. Прячет очки в нагрудном кармане и осматривает шелковые одежды, которые были одинаковые у профессоров Академии.

– Деян, ты хороший парень, – говорит старик, слегка наклонившись. – Очень способный, наполнен амбициями и потенциалом. Твой интерес к первым людям и к их напрасной вере может сгубить тебя вместе с хорошими возможностями. Постарайся больше не говорить об этом с кем-то. Хорошо? И языки, которые ты знаешь. С ними тоже будь осторожен. Мало ли что может произойти узнай о твоих знаниях кто-то из совета.

Профессор ушёл, оставив после себя волнение и разочарование.

Он прав. Бронда никогда не была свободной страной, но отличалась желанием жить хорошо и счастливо. Может быть, вере и правда не место в стабильном, правильном будущем? Тогда по какой причине именно моя мама интересовалась этой запретной темой, которая, в конечном счёте, загнала её в могилу? Почему она учила меня языкам, на которых никто не говорит? Могла ли наша встреча с Журри быть запланированной кем-то очень давно?

После я много думал и вспоминал. О маме, о её словах. Хватался за малейшую подсказку, но всё рассыпалось и таяло в голове.

Волибор просил запастись терпением и остановиться, выдохнуть. Мне ничего не оставалось, кроме как работать и учиться. Я часто думал о Журри, гасил себя в море вины, но настраивался на то, что способен всё исправить. И я верил в это. В моменты удачи и неудачи. Начал ценить одиночество, в котором находил ответы на многочисленные вопросы, и это успокаивало. Научился сдерживаться и вести себя более спокойно. Через покой я познавал себя и этот мир, который теперь казался неоднозначным, молчаливым и хранящим множество тайн. Мне хотелось верить, что я достоин узнать всю суть происходящего, этого и всех остальных миров. Если остальные существуют не только в моей голове.

Я часто проводил время у Доны и Волибора дома. Они почти каждый день приглашали в гости, а я первое время сторонился такого ярко выраженного желания общаться. Но однажды просто перестал об этом думать. Устал бояться сделать что-то не так.

– Так часто куришь, – произнесла Дона, выйдя на крыльцо, где я сидел в одиночестве. – Я запрещаю Волибору много курить, и он прячется от меня на болоте. Это место странно на него влияет, он приходит туда, словно навестить кого-то, что-то вспомнить. Видимо, ему тоже есть о чём думать.

– Я так расслабляюсь, – выдыхаю дым в сторону улицы под охраной фонарей. – По-другому не получается. Да и привык уже.

Девушка садится рядом, поправляя длинное платье. Она задумчиво смотрит на мою трубку и легко улыбается.

– Знаешь, забавно, но трубку Волибору подарила я. Так же, как и табакерку. Я когда-то тоже верила, что это успокаивает. Но он остался прежним. Словно ничто и никто не может поменять его.

– Да, он молодец.

Я ежедневно видел, как Волибор относится к своей семье. Весело, без проблем и ругани. Любая проблема для него – ничто, лишний повод больше оставаться в движении. Говен постоянно хвостиком бегал за ним по дому и со слезами провожал на службу. Эти чувства не навязать и не взять извне. Его заслуженно любили и ждали дома. Эта семья помогла мне научиться ценить наши отношения с сестрой и увидеть в них проблемы, о которых Каэлин молчала много лет.

– Я до сих пор думаю, что не знаю его, – продолжила Дона. – До встречи с тобой он мало говорил о своей семье и прошлом. Сейчас идёт на службу не просто с улыбкой, а с мыслями о том, что увидится там с тобой, – она улыбается. – Сколько уже времени прошло? Полгода? Больше? А вы стали так близки. Вол не такой. Он обычно не подпускает к себе людей.

– Дона, – вздыхаю я, – не преувеличивай. Возможно, он просто лицемерит или что-то хочет от меня. Рано или поздно каждому из нас хочется с кем-то сблизиться. Это нормально.

Она смеётся и хлопает в ладоши. Такая забавная и простая. Не боится показаться глупой или смешной. Совсем не такая, как Журри, но ей бы она понравилась. Дона не притворяется. Она бы завалила девушку кучей вопросов и настучала бы по голове, если та отказалась отвечать.

– С тех пор, как появился Говен, я боюсь лишь того, чему учат в Академии, и надеюсь, что это никогда нам не пригодится. Говорят, очень давно на этой земле уже была жестокая битва. За власть, за возможность жить, растить детей и радоваться новому дню. Не хочу застать что-то подобное или…

– Когда обретаешь любимых – война неизбежна, – вырывается из меня неожиданно грубо. – Рано или поздно. Раньше я думал совсем иначе, лишь потому что всё то, что я люблю, было рядом. Когда что-то происходит, когда приходится чего-то лишиться, ты готов разорвать в клочья каждого, сжигать города и сёла, идти по трупам, если понадобится. Всё зависит лишь от тебя. Волибор не такой, как я. Он не пойдёт по трупам. Во мне родились жестокость, хладнокровие, умение стоять на своём. А он найдёт способ спасти всех и вернуть желаемое. Он герой, который при надобности погибнет сам, но не навредит другому. Я же должен позаботиться о том, чтобы он остался жив. Странное чувство. Даже немного смущает. Этот болван прыгнет в пропасть и даже не задумается о последствиях. Мне же придётся крепче держать верёвку, которой обвязаны его ноги, о существовании которой он и не знает. Но знаешь, я не стану думать о ком-то другом, если Волу будет что-то угрожать. Я совсем не герой.

Дона молчит.

Курю и хмуро продолжаю смотреть на фонари. Кажется, что я стал чёрствым и злым, но нет. Лишь с каждым днём всё больше обретаю те самые драгоценности, о которых говорила Журри в день нашей первой встречи. В этом я остался точно прежним и был этому рад.

– Ты любишь её? – неожиданно выдает Дона. – Знаю, что любишь. Иначе не относился бы к ней так же, как мой муж.

– Что за разговоры такие, Дона?

Он краснеет.

– А что такого? – завизжала она, возмущаясь. – Мне интересно. Я же девушка!

Я смеюсь. Впервые за долгое время так чисто и искренне смеюсь. Скорее всего, это из-за табака. Не знаю. Надеюсь, что нет.

Вижу вдалеке Волибора на коне с сумками. Спешит домой. Радостный. Видит меня и улыбается. Я машу ему и встаю, ноги сами идут. Из-за разговора с Доной я так растрогался, что захотел сжать его в дружеских объятиях до хруста костей, но сдержался.