Текст книги "Хранители Черной Земли"

– Но все же…

– Я понимаю твои чувства, сынок, но мы должны сделать то, что не завершили много лет назад. Я верну власть и великую землю. Я верну на престол законных наследников великих богов. Та-Кемет снова станет великой и процветающей страной, с самыми могущественными правителями, и прославится своими делами. Я верну народу непоколебимую веру в их царей. Но сначала мое сердце жаждет мести. Мести кровавой и беспощадной. Эта женщина заслуживает смерти, и рука моя не дрогнет над ее головой.

Хуфу грустно посмотрел на отца. Исида не была родной матерью фараонов. Фараоны по законам богов были рождены от земной женщины, но великая богиня всегда очень трепетно относилась к мальчикам. Она воспитывала их как своих собственных детей. Дарила им тепло и любовь. Поэтому Хуфу не хотел верить, что эта отважная и чуткая женщина могла предать своего единственного законного супруга.

Много веков назад на земле Та-Кемет царили свои правила и законы. Прежде все фараоны являлись прямыми потомками богов, живым воплощением небесной силы на земле. Но после того, как Осирис исчез, на Черную землю пришел хаос, люди перестали верить в своих богов. Они отвернулись от веры, которая много веков поддерживала порядок и равноправие.

Последней божественной дочерью, правившей на земле, стала царица Нитокрис, но после крупного восстания рабов в ее царстве наступил голод, и смерть поразила каждого посмевшего выступить против своей правительницы. Несколько лет Нитокрис боролась за трон, пытаясь убедить людей, что без божественной силы они погибнут и утратят знания предков, но все тщетно. И когда один из главарей народного восстания напал на младшего брата царицы и зверски убил того, Нитокрис отвернулась от своего народа. Никто до сих пор не знает, куда именно отправилась царица в сопровождении своих самых верных подданных. Просто однажды целый город с придворными, небольшой армией, жрецами и рабами, сохранившими верность царской власти, исчез, не оставив даже следа. В истории этот период отразился лишь столетним затишьем. Ни один источник не мог с точностью назвать причину этой бреши в истории самой великой и непобедимой империи. Сто лет, ни больше ни меньше, понадобилось жителям долины Нила, чтобы возродить жизнь. Но не было уже тех великих дел, боги больше не помогали своим подданным. И лишь тексты, нанесенные на памятники архитектуры древних зодчих, восславлявшие правителей и богов Древнего царства, несли на себе память о тех великих временах, когда на земле господствовали боги.

Многое изменилось с тех пор в долине. Люди осознали свою слабость и пытались вернуть расположение богов, воспевая им молитвы, строя для них масштабные храмы, по площади равносильные современному городу, приносили жертвы, сочиняли гимны, но все было тщетно. Боги оставили людей навсегда.

Битва, которая стала решающим фактором в начале восстания людей, состоялась между Осирисом и Сетом. Преданный коварным братом, Осирис вызвал того на поединок. Много легенд ходило о самом исторически важном сражении, но лишь Осирису было известно, что в тот миг, когда его меч завис над головой Сета, рука бога смерти дрогнула, и он отступил, не сумев убить родного брата. Именно его нерешительность нарушила ход истории, и люди, увидев слабость в своем боге, засомневались в его силе. Тогда и началась история многовекового народного восстания, завершившегося изгнанием богов из Черной земли.

После сражения Осирис заточил тело брата в темнице, а душу спрятал на темной стороне луны, чтобы никто и никогда не смог освободить коварного Сета.

Когда Исида узнала о таком исходе битвы, она пришла к своему законному супругу и опоила его, а затем, использовав его же силу, разделила сущности Осириса, разбросав их в разных концах Черной земли. Фараоны, с трудом удерживавшие свою власть, отправились на поиски отца, но их постигла та же печальная участь. Вот так случилось, что три фараона и великий бог смерти несколько тысячелетий провели каждый в своей темнице. И лишь волей случая им удалось вновь вернуться, чтобы предъявить права на владения Черной землей.

– Как бы больно мне ни было осознавать это, но лишь Исида знала мои слабые места. И лишь она одна осмелилась произнести против меня свои заклинания, – грустно признался Осирис.

Хуфу тяжело вздохнул и сделал глоток лимонада, не желая больше продолжать разговор, так терзавший умы их обоих.

В то время, пока Осирис и Хуфу предавались воспоминаниям, Менкаура воспользовался временной свободой. Лишенный тотального контроля, предприимчивый фараон поймал щупленького матроса, шныряющего туда-сюда по палубе.

– Достань мне божественного нектара, – требовательно проворчал Менкаура, когда матрос вопросительно уставился на фараона.

– Чего? – спросил матрос.

Новые пассажиры «Осириса» разговаривали на странном наречии, конечно, их язык был чем-то похож на современный коптский, но все же отличия были явными, и экипаж судна не сразу понимал, что они требуют.

– Напиток, – растягивая слово, повторил Менкаура.

– А, лимонад, – догадался матрос.

Он уже собирался броситься исполнять приказ, когда Менкаура схватил его за руку и отрицательно покачал головой.

– Да нет же, глупый ты сын барана. Не ту дрянь, которой ты потчуешь моего отца. Мне нужен напиток, разжигающий кровь.

Матрос вопросительно сдвинул брови и уставился на фараона, и тут догадка пронзила его. Он просиял и воскликнул:

– Одну минуту.

Появился он уже с бутылкой виски в руке, гордо размахивая ей в воздухе. Испугавшись, что отец может заметить, что именно матрос ему несет, Менкаура демонстративно вытаращил глаза и хлопнул себя по лбу, предупреждая матроса, что так афишировать царское желание выпить не надо. Матрос попался догадливый. Он осторожно оглянулся, проверяя, не привлек ли его жест ненужного внимания, и спрятал бутылку за пазуху.

Когда заветный напиток оказался в дрожащих от предвкушения руках фараона, матрос растянулся в довольной улыбке и заявил:

– Сто долларов.

Пришла очередь Менкаура удивляться странным словам щуплика. Он посмотрел на матроса сверху вниз и злобно оскалился.

– Что ты сказал? – прогремел он.

Матрос весь сжался от ярости, мелькнувшей в глазах фараона, но позиции свои не сдал. Долгие годы лишений и голода сделали египетский народ бесстрашным там, где дело может обернуться неплохой выгодой, и он, собравшись, повторил:

– Сто долларов.

Непонятно, что осадило фараона: либо наглость, которую проявил отважный человечек, либо алчность, мелькнувшая в его глазах, но Менкаура, уже имевший опыт торговли в новом времени, тяжело вздохнул и спросил:

– А сколько это на золото?

Глаза матросика блеснули, он, закусив губу, воззрился на золотой браслет, отделанный сапфирами, украшавший руку фараона. Менкаура, уловив его взгляд, снял браслет с руки и протянул его матросу. Когда щуплик уже собирался засеменить прочь, Менкаура положил ему руку на плечо и, лукаво улыбнувшись, произнес:

– Составишь компанию?

Первым желанием матроса было отказаться, но, прочитав в глазах фараона твердую решимость найти собутыльника, он поник и кивнул.

– Вот и славно, – протянул Менкаура. – Где мы можем уединиться?

Матрос проводил фараона в трюм, откуда они прошли в небольшую каюту капитана. Скромно обставленное убранство каюты ничуть не смутило Менкаура, наоборот, обрадовало. Фараон сразу распахнул небольшое окно и, усевшись на деревянную скамейку, приставленную к окну и крепко прибитую к полу, он откупорил бутылку и наполнил граненые стаканы, неожиданно появившиеся у матроса в руках.

Разговор у них склеился только после трех полных бокалов с горячительным напитком. Два противоположных человека, которых разделяли не только тысячелетия развития человечества, но и условия жизни в детстве. Менкаура вырос в царской семье, его воспитывал могущественный жрец Осириса. Фараон с детства привык к роскоши и власти. С другой стороны был бедный матрос Отта, названный древнеегипетским именем из-за очередности своего рождения. Он был третьим сыном бедного торговца, самым младшим. А как известно, третий сын в бедной египетской семье был непозволительной роскошью. В отличие от детства Менкаура, окруженного дорогими игрушками, угодливыми слугами и любящими родителями, Отто рос изгоем, его словно не замечали. С детства мальчик привык подбирать со стола объедки, что не доели братья, донашивать их лохмотья. И изо дня в день ловить на себе обреченные взгляды родителей, недовольных тем, что мальчик, несмотря на лишения, наперекор судьбе продолжает жить.

– Долгие годы я боялся даже взглянуть отцу в глаза, – едва сдерживая слезы, признался Отто.

Хмель уже бурлил в крови столь одиноких в своем душевном пространстве мужчин. Фараон и раб, они словно заговорили на одном языке.

Менкаура внимательно выслушал обо всех лишениях, через которые прошел его новый друг, и грустно вздохнул.

– Моя жизнь, может, и отличалась от твоей роскошью, в которой я рос, но ущербность отцовской любви всегда была для меня тяжелым бременем. Твой отец желал тебе смерти, мой же не верил в меня, и порой я мечтал о смерти, чтобы не чувствовать себя ограниченным. Мои братья, ты видел этих великанов?

Матрос понимающе кивнул.

– Они вершили великие дела, держали в страхе свой народ, а я… я не такой… они называют меня пьяницей за мою любовь к вину, а я просто от реальности их совершенного превосходства сбежать пытаюсь. Они не думают, что я устал из года в год, изо дня в день доказывать им, что я могу, что я достоин.

– Я тебя понимаю… – прервал его матрос. – Мой отец, когда братья ушли на заработки, выгнал меня на улицу попрошайничать. И если бы не капитан Джек, так мы его между собой называем, то гнили бы сейчас мои косточки в какой-нибудь сточной канаве в заброшенном пригороде Каира. И никто бы не оплакивал мое тело и не вспомнил бы мое имя.

Отто жалобно простонал и залпом осушил стакан.

– Мы с тобой так похожи… – едва ворочая языком, заявил Менкаура и ткнул пальцем в ключицу матросу. – Твои братья не принимали тебя в свою жизнь, мои братья принимали, но всегда давали понять, что я в их жизни лишний. Твой отец не хотел даже думать о твоем существовании, мой вечно требует от меня невозможного. А я даже букашку не могу убить нормально, сначала извиняюсь перед божьей тварью, спрашиваю, довольна ли она была своей жизнью. Печально… Вот мои братья всегда всё за меня решают и делают, а я вроде как неудачник… не при делах… Рожден не в радость, а в тягость.

Менкаура сложил губы трубочкой и печально покачал головой.

– Ты странно разговариваешь, – заметил Отто.

Менкаура удивленно вытаращил глаза и облокотился на деревянную раму распахнутого настежь окна.

– Почему странно? – спросил он. – Я говорю так же, как и ты.

– Нет. Твоя речь похожа, но лишь частично. Мои родители копты, и капитан этого судна копт, и вся наша команда, поэтому мы знаем этот почти забытый язык, но в наше время в Египте не говорят на коптском, это устарело.

– Я с детства говорю на этом наречии, и все мои предки говорили на нем, и весь наш народ.

– Ты постоянно говоришь о своем царском происхождении, ты правда веришь, что был фараоном? – удивленно рассматривая Менкаура, спросил матрос.

– А ты не веришь? – прищурив один глаз, спросил Менкаура.

– Я верю только в то, что могу увидеть и потрогать, – сделав глоток, признался Отто.

Тогда Менкаура, принимая слова матроса как предложение к действию, встал и вытянул вперед руки.

– Смотри, – заговорщицким голосом прошептал он.

Отто, покачиваясь, поднялся и до половины перегнулся через борт, не ожидая увидеть чего-то необычного.

Менкаура тряхнул головой, выпрямил спину и резко вскинул руки вверх. В тот же миг за судном выросла стена воды. И если присмотреться, пока судно еще не отдалилось от водяной стены, можно было заметить, как несчастные рыбы, попавшие в эту ловушку, мечутся из стороны в сторону, пытаясь спастись.

– Вот это магия! – восторженно воскликнул Отто и похлопал нового друга по плечу. – Как ты это делаешь? Ты колдун?

– Колдуны несут в себе зло, – почти обиженно ответил Менкаура. – Я сын бога.

По взгляду Отто фараон понял, что ему не верят, и, хлопнув себя рукой по лбу, громко, с вызовом воскликнул:

– Как доказать тебе?

– А что ты еще можешь?

– Не знаю, – задумался Менкаура. – Наверно, только это. На самом деле я рожден был в третий день Мехира, ровно 4500 лет назад. А мой отец…

Но Менкаура не договорил. Неожиданно у него за спиной возник Осирис и громко рявкнул на разболтавшегося сына:

– Достаточно!

Звук его громкого голоса эхом вылетел через борт и разлетелся над водой, оглушая всю долину. Менкаура вздрогнул и выронил стакан. Тот упал и вдребезги разбился.

Отто стоял не дыша и смотрел на хрупкого подростка, так отважно кричащего на неведомое матросу великое существо, умеющее поднимать пучины воды. Но вместо того, чтобы отвесить маленькому нахалу оплеуху и показать, кто из них сильнее, Менкаура виновато потупил взгляд и пробубнил:

– Я виноват, отец.

– Наверх! – приказал Осирис.

Менкаура склонил голову. Мальчик на глазах у пораженного матроса схватил фараона за ухо и потащил его на верхнюю палубу. Отто смотрел им вслед, пока они оба не исчезли. Он не мог понять, почему взрослые, крепкие мужчины так трепещут от одного звука голоса этого вульгарного и наглого сорванца. Чем-то он держит их, решил Отто, и поспешил вернуться к своей работе.

Но, оказавшись на верхней ступени, он почувствовал на своем плече тяжелую, словно свинцовую, руку. Отто обернулся и отпрянул. Из темноты вышел мальчишка, глаза его горели адским пламенем. Он приблизившись к матросу и выдохнул ему в лицо:

– Я могу надеяться, что все сказанное этим олухом останется только между нами?

– Да, мой господин, – неожиданно вымолвил Отто.

Мальчик оскалился в омерзительной улыбке и похлопал матроса по щеке. Отто почувствовал, как по его жилам пробежала волна леденящего душу страха, пробирая до косточек.

Убедившись, что матрос понял его просьбу, Осирис поднялся на палубу.

Менкаура сидел на диване рядом с братом и грустно смотрел вперед. Ветер развевал его волосы, на круглых щеках играл хмельной румянец. Хуфу строго отчитывал брата за устроенную демонстрацию силы. Все, возможно, прошло бы тихо и незаметно, не обернись Осирис как раз в тот момент, когда позади судна чудесным образом выросла прозрачная стена. Осирис сразу догадался, что это шалости его младшего сына, и поспешил вниз, чтобы остановить непутевого отпрыска.

Конечно, в глубине души ему было жалко младшего сына, ведь он не был таким, как его братья. Не радовал отца своей отвагой и мускулатурой. Менкаура был больше интеллигентом. Доброму по натуре, ему претило то, к чему всегда стремились братья. В отличие от братьев, он всегда старался быть разумным правителем, в нем больше преобладали человеческие качества. Он не наказывал рабов, общался с рабочими, не брезговал разговором с бродягами. Осирис любил мальчика за эту его слабость, но понимал, что сыну великого Осириса не подобает проявлять человечность. Сын Осириса должен быть непробиваемой стеной, каменной горой с ледяным сердцем, без принципов и сожалений. Менкаура не был таким.

Осирис грустно вздохнул и подошел к сыновьям. Поймав осуждающий взгляд отца, Менкаура виновато отвернулся.

– В следующий раз думай, прежде чем открывать рот, – прогремел Осирис.

– Да, отец, – не поднимая головы, промямлил Менкаура.

– Твоя беспечность могла привести к необратимым последствиям. Пока наш козырь – неожиданность. Но если боги узнают, что я вернулся, они могут напасть на нас, пока я еще не окреп, пока я уязвим. Ты понимаешь, чем ты рисковал, заливаясь вином?

– Да, отец, этого больше не повторится.

Осирис увидел в глазах сына раскаяние и опустился рядом с ним на подушки. Остаток пути они провели в молчании. Вскоре на горизонте появились знакомые очертания берега, где под толстым слоем песка, пыли и многовекового молчания скрывалась усыпальница Осириса. Именно там Исида сокрыла от глаз людских тело супруга в надежде, что он уже не вернется.

Заметив деревушку, уютно расположившуюся на берегу, Хафра сбавил темп ветра, и капитан направил судно к берегу.

Когда пассажиры сошли на берег, капитан перекрестился и, утомленный поездкой, укрылся в своей каюте на отдых.

Деревушка с небольшими домами, построенными из кирпича-сырца, и пыльными улицами являла собой истинное лицо настоящего современного Египта. Заметив приближение гостей, один из сидящих мужчин засеменил ко вновь прибывшим, предлагая свои услуги. Первой его реакцией при виде странных визитеров было презрение. Нелепые костюмы, смешные короны, лохмотья мальчишки не выдавали даже намека на наличие денег, но когда в воздухе блеснуло одно из многочисленных золотых украшений на руках фараонов, араб быстро подсчитал возможную прибыль и бросился кланяться гостям в ноги.

– Далеко до Абеджу? – сурово спросил Хафра, едва мужчина возник рядом.

– Не менее двенадцати километров. Пешком вам туда не добраться. Долго и утомительно. Посмотрите, господин, – араб указал рукой в сторону, где стояли жалкого вида верблюды. – Видите, какие красавцы! Корабли пустыни, великолепные животные. Сдам вам в аренду, совсем недорого.

Осирис сверкнул взглядом и уже собирался разобраться с наглым вымогателем, но тому на помощь, обрабатывать туристов, присоединились его товарищи. Окружив мальчишку и его странных провожатых, арабы затараторили на странном языке, предлагая свои услуги и перекрикивая друг друга. Поднялся такой гам, что Осирис не выдержал и громко крикнул:

– Довольно!

Все разом умолкли.

– Подготовьте четырех, – громко заявил Осирис.

– Но юный господин, я не могу доверить вам своих самых лучших верблюдов.

Осирис метнул в блеющего араба злобный взгляд, стянул с протянутой руки Хафры золотой браслет и отдал его арабу.

– Надеюсь, ты понимаешь, что твои жалкие клячи стоят много меньше, и я достаточно щедр к тебе, несмотря на твою наглость.

Глаза араба радостно блеснули. Он схватил украшение, потер его о рукав, лизнул, куснул и спрятал за пазуху.

– Вы поймите меня, юный господин, в наше время все только и норовят, что обмануть и ограбить. Это всего лишь меры предосторожности. Я всего лишь жалкий нищий из местной деревни, и кроме этих животин, у меня ведь нет больше ничего…

– Я не намерен выслушивать твои жалобы, и тем более не намерен более ждать! – строго оборвал араба Осирис.

Когда верблюды были готовы, выяснилось, что один из них хромает и не пригоден для передвижения. Другие торговцы радостно запрыгали вокруг потенциальных клиентов, но, к сожалению, верблюды были только у этого араба, у остальных были ишаки.

Не долго думая, Осирис указал на самого крепкого из кучи сбившихся животных. Когда ему подвели несчастную скотину, передал поводья Менкаура, чем вызвал у того грустный вздох. Араб, приведший ишака, услужливо склонился и протянул руку.

– Что тебе надо? – гневно воскликнул Осирис.

– Плату за мои услуги, – ответил араб, не поднимая головы.

Но вместо платы Осирис, разгневанный такой неслыханной наглостью, схватил плеть, закрепленную на седле ишака, и со всего размаха наградил нахала мощным ударом. Несчастный взвыл и заскулил, словно щенок.

– За что, юный господин? – обиженно воскликнул араб.

– За твою невиданную наглость, – сердито ответил Осирис.

– Но ведь Алиму вы заплатили, чем мой ишак хуже его верблюдов?

– Прочь! – прикрикнул Осирис и вновь замахнулся, запугивая араба.

Когда горстка перепуганных арабов вернулась к своим прежним занятиям, Хуфу подсадил Осириса на лучшего верблюда, а сам выбрал себе того, что выглядел более жалким, чем остальные. Лишь Менкаура, недовольно ворча, взобрался на ишака и сморщился от запаха, исходившего от животного. Это было достойным наказанием. Почувствовав унижение, он искренне осознал, что был неправ, и ему просто предоставили возможность подумать над своими ошибками.

Верблюды, как по команде, выстроились в караван и, медленно покачивая задней кормой, гордо зашагали, перебирая длинными тощими ногами по довольно приличной дороге в сторону Абидоса.

Ишак же принялся топтаться на месте, громко кричать, пытаясь стряхнуть с себя наездника, не желая повиноваться. Непокорность и упрямство – вот отличительная черта этих жалких созданий.

– Ну же, глупая скотина, – взвопил Менкаура, лупя ишака по тощим бокам. – Вперед!

Но тщетно: животное перестало брыкаться, но и двигаться вперед категорически отказывалось.

– Эй, брат! Твой благородный конь не желает везти твою царскую задницу! – не сдерживая веселья, громко загоготал Хафра.

Арабы, столпившиеся кучкой, тоже веселились, видя жалкие потуги Менкаура, пытающегося укротить вольный нрав животного. Фараон уже начал терять терпение, его ноздри расширились от гнева, и, не выдержав всеобщего веселья, Менкаура склонился к уху ишака и прошипел:

– Если ты еще раз опозоришь меня, я вырву твое жалкое сердце и проглочу его, пока оно еще будет биться.

Ишак вскинул голову, навострил уши, словно понимая каждое слово наездника, и рысцой засеменил вперед. Но эта победа над диким нравом тупой скотины еще больше развеселила братьев, и когда Менкаура, гордо выпрямив спину, проскакал мимо, Хуфу загоготал, а Хафра выкрикнул ему вслед:

– Наш Мени – укротитель ишаков!

– Молодец, братец, мы гордимся тобой, – поддержал его Хуфу.

Долго еще их громкий смех, больше похожий на гул парохода, не стихал в тишине пустыни. Даже Осирис хмыкнул, поддержав веселье старших сыновей.

Дорога к Абидосу шла через бескрайние поля, огороженные длинными заборами. Несмотря на темноту, Осирис отчетливо мог видеть перемены, произошедшие с его краем. Много времени прошло с тех пор, как он был здесь последний раз. Его дом, его обитель, его колыбель теперь стала чьим-то чужим пристанищем. Кто-то перекроил его прошлое и на чистом холсте нарисовал свое будущее. Словно его хотели вырвать из памяти, вычеркнуть из истории Черной земли. Осириса помнили лишь как божество загробного царства, но никто не желал его помнить как великого и справедливого правителя. И он знал, кто стал виной его позора. Он знал и, сидя в темнице, поклялся отомстить предателям.

На горизонте появились очертания храма, и, едва заметив изменения, произошедшие с его обителью, Осирис напрягся, и желваки на его скулах заходили от праведного гнева. Он видел, что нет больше его аллеи, ведущей к храму, нет больше его обелиска, возвышающегося там, где солнце уходит на покой, и нет больше монументальных статуй, гордо возвышающихся над долиной Великой земли. Вместо этого их взгляду открылся полуразрушенный, заметно измененный вход в храм.

Приблизившись, все замерли на месте. Даже ишак Менкаура, словно почувствовав ярость своих хозяев, закричал дурным голосом и печально опустил голову.

Им открылась ужасная разруха. Гипостильный зал с полуразрушенными колоннами открывал теперь вход в храм. Бесследно исчезли пилоны с изображениями великих дел Осириса, на освободившейся площадке не было даже следа, говорившего о том, кому на самом деле принадлежал этот храм. На стенах, колоннах и других элементах, – повсюду стояли отпечатки чужого имени. Кто-то присвоил себе не только долину, но и пытался присвоить храм.

Первым желанием Осириса было снести этот позорящий его прошлое памятник, но, вспомнив, чем храм Аджу долгое время являлся для него, Осирис взял себя в руки и, несмотря на внушительную высоту, с легкостью спрыгнул на землю. Широкими шагами он направился через храм к своей усыпальнице, стараясь не смотреть по сторонам. Именно в эту минуту он вновь ощутил тот позор и обиду, что чувствовал его страж – Акер – в тот миг, когда люди стучали по каменной морде мифического животного маленькими молоточками.

Фараоны молча следовали за отцом. Они прошли через залы и оказались перед ступенями, ведущими во внутренний двор храма, прямо к священному бассейну и усыпальнице Осириса. Хафра мощным ветряным потоком выбил железную решетку, преграждавшую им путь, и они прошли во двор.

До усыпальницы оставалось совсем немного, когда путь им преградил великан ростом почти три метра. Это было существо с человеческим телом и головой крокодила, но не такой, как у обычного аллигатора, длинной и вытянутой, а наоборот, приплюснутой и короткой, и напоминало это существо огромную двуногую ящерицу.

– Именем богов Иуну я приказываю вам развернуться и уходить восвояси.

Осирис нахмурился. Он хорошо знал этого гиганта и твердо был уверен, что тот узнал его.

– Ну здравствуй, Секет, – воскликнул Осирис.

Ящер прищурился и нахмурил лысые уродливые брови.

– Осирис? – явно удивился монстр.

Его ноздри зашевелились, он принюхался. И вдруг его желтые узкие глаза налились кровью, монстр распахнул пасть и взревел. Его рев громким эхом разлетелся по коридорам храмового комплекса и на много километров далеко в пустыню.

– Теперь, когда мы все выяснили, я могу продолжить свой путь? – вежливо поинтересовался Осирис, принимая этот дикий рев за приветствие.

Но вместо того, чтобы отступить и пропустить путников дальше, Себек выхватил свой меч и встал в оборонительную стойку.

– Ты не пройдешь в храм, даже если мне придется отдать свою жизнь! – рявкнул Себек.

Пришла очередь Осириса удивляться. Себек всегда был его правой рукой, его спутником и товарищем. Вместе они сражались с армиями Сета в Нубии, вместе они правили страной, когда люди еще не обрели свободу, вместе они решали, кто достоин пройти на поля Иерау, а кто должен нести свое наказание в бесконечной пустоте. И теперь они стоят друг напротив друга, Себек с обнаженным мечом, готовый в любую минуту выполнить свою угрозу и напасть, и Осирис, не понимающий, что же нашло на его верного друга, и не желающий верить в реальность происходящего.

– Себ, брат, ты осмелился направить оружие против своего друга? – удивленно воскликнул Осирис, прочитав решительность в глазах ящера.

Себек посмотрел на него сверху вниз и оскалил ряд ровных острых зубов. Ни один мускул на его лице не дрогнул, он был настроен решительно.

– Ты перестал быть мне другом, когда предал свой род, – ответ Себек. – Будь воином, сражайся!

– А тебе не кажется, что у тебя есть некоторые преимущества в размере и силе? Дай мне пройти к священному озеру, я верну свой облик и сражусь с тобой на равных, – предложил Осирис.

Себек мотнул головой.

– Но я без оружия, ты станешь драться с противником слабее себя? Когда ты стал трусом? – потеряв терпение от несговорчивости бывшего друга, воскликнул Осирис.

– Я дам ему бой, – выступил вперед Хафра.

Но Осирис отстранил сына и бросил на Себека презрительный взгляд.

Себек взмахнул рукой, и в воздухе появился кинжал, размером с ладонь ящера, но для Осириса в его нынешнем положении он был больше похож на меч. Конечно, размеры его меча по сравнению с огромным клинком Себека были смехотворными, но все же Осирис решительно схватился за рукоятку кинжала, повисшего в воздухе, и воскликнул:

– Я готов дать тебе бой! Жалкий ты трус!

Себек взревел. Битва началась. С первых минут Осирис в полной мере ощутил преимущество Себека, его удары были мощными и сильными, несколько раз Осирис даже сгибался от тяжести меча противника, но, с другой стороны, он смог ощутить и преимущество своего временного тела. Фарух был юным и ловким, долгие годы скалолазания по пирамидам и бег от строгих служителей закона, охранявших памятники древности, сделали мальчика гибким и выносливым. И когда огромный ящер запыхался в попытках поймать на клинок вертящегося вокруг него мальчишку, Осирис воспользовался своим преимуществом и, забежав сзади, запрыгнул на спину противнику и всадил острый клинок прямо между шейными позвонками ящера. Брызнула кровь. Осирис отскочил в сторону, без труда приземлившись на обе ноги.

– Прости, брат, – грустно произнес Осирис.

Себек взревел, осел и с грохотом рухнул на пол, превращаясь в пыль.

Фараоны, следившие со стороны за битвой, подошли к Осирису.

– Не нравится мне все это! – злобно воскликнул Осирис, когда прах Себека испарился, не оставив после себя даже следа. – Исида перешла все границы, натравив на меня моих же воинов и друзей. Она ответит за это! Себек был отважным воином и надежным товарищем.

– Этот добрый товарищ пытался проломить тебе голову, – отметил Хуфу.

– Это не его желание! Он воин, и верно служит тому, кто заставил его это сделать! И я выясню, что случилось здесь за время моего отсутствия, если мои друзья обнажают против меня свои мечи.

Отдышавшись после боя, Осирис направился к выходу и в очередной раз убедился, как сильно изменилось все в этом мире.

На заднем дворе уже не росли апельсиновые деревья, не журчала вода в фонтане, не пели птицы. Его храм был разрушен до основания, и лишь несколько каменных глыб напоминали о былом величии усыпальницы великого бога.

Вниз, к усыпальнице, вела ветхая деревянная лестница. Осирис первым спустился вниз и оказался стоящим по колено в мутной зеленой воде. Только рыбы, огромные черные сомы, некогда жившие в священном озере, словно почувствовав приближение хозяина, устремились к его ногам со всех сторон храма.

– Иуну, Амон, Пта, – перечислил Осирис имена своих питомцев, – я оставил вас хранить мои владения, а вместо этого вы позволили презренным людишкам сотворить с собой такое.

Рыбы, понимая слова хозяина, склонили свои головы.

– Послужите мне вновь, – воскликнул Осирис, – укажите место, где Исида сокрыла мое тело!

Иуну, самый крупный и черный самец сома, метнулся в сторону алтаря.

Осирис последовал за ним.

Алтарь представлял собой массивную глыбу, скрытую водой.

– Что ты хочешь сказать мне? – спросил Осирис.

Три сома собрались вокруг алтаря и начали синхронное движение по кругу, до тех пор, пока на камне не начали появляться знаки. Именно так рыбы общались со своим хозяином.

Огненные буквы, появившиеся под водой, гласили о том, что тело Осириса было перенесено Исидой. Рыбы не знали, куда именно отправилась богиня, но слышали, что она думала о далеком острове.

Когда исчезла первая надпись, появилась вторая. Она сообщала о странном поведении богини. Иуну, главный среди священных рыб, сумел почувствовать в мыслях Исиды тонкую грань тьмы, за которую заступила богиня. Но это не было новостью для Осириса, он давно уже понял, что его возлюбленная перешла на другую сторону, на сторону его брата-предателя.

Поблагодарив своих подопечных Осирис вышел из воды и поднялся по лестнице. Наверху его ждали сыновья. Они увидели, что изменений с Осирисом не произошло, и на их лицах отразилось разочарование.

– У вас устаревшие знания! – воскликнул Осирис. – Мое тело давно уже скрыто в другом тайнике.

– Как скрыто? – удивился Хуфу. – Но я лично допрашивал смертного, и он заверил меня, что твое тело обрело покой в храме Осириса, у священного озера!