Текст книги "Праздник Дрейка"

Глава 3

Мы стояли на полутемной площадке типовой советской пятиэтажки – справа дверь в бабушкину квартиру, слева в квартиру Матвеевны. С ней, с этой соседкой, уже случилась история неделю назад, когда сама баба Вера – хозяйка квартиры – пребывала в санатории. Тогда, помнится, никем не жданный и не гаданный, явился её внук Дмитрий. Имея ключи, он схоронился в двушке у родственницы, а следом за ним пожаловали не то кредиторы, не то мошенники. Долго злобно колотили в дверь, изрыгали угрозы, требовали открыть.

Тогда-то моя бабушка и переполошилась впервые. С подскочившим давлением хотела было звонить в полицию, но почему-то позвонила сначала мне – мол, делать что?

И мы явились с Дэйном.

«Кредиторы» к тому моменту ушли; Дмитрия мы уговорили открыть, и Эльконто, чтобы свести шум на нет, когда гости явятся в очередной раз, почти два часа провел у Матвеевны, выслушивая байки про жизнь от внучка. Помнится, он потом долго скрипел зубами, вспоминая жалобы Дмитрия на безденежье, на бросившую его дуру Ленку, на всех баб в целом. Наш снайпер вообще не любитель жалобщиков, и хорошо, что Диму он не придушил собственными руками. Дождался-таки «гостей», довольно тихо и мирно (как мне показалось) побеседовал с ними на площадке, и «кредиторов» более никто не видел. Как, собственно, и уехавшего наутро в неизвестном направлении Дмитрия.

От бабушки я слышала после, что Матвеевна благополучно вернулась, что «нет, более никто в дверь не колотил, внука её не искал».

Ну и славно, подумала я тогда и обо всем произошедшем забыла.

Теперь вспомнила.

– Значит, Таисия Захаровна говорит, что Матвеевна исчезла? Не открывает?

Дэйн смотрел на знакомую ему дверь, обитую дерматином, на которой красовался овальный номер семнадцать.

Мы не стали сразу заходить к бабушке, решили сначала осмотреться.

– Говорит, что брала у нее соль три дня назад. А после каждый день стучит, чтобы отдать, и ей никто не открывает.

– Может, опять уехала?

– По ее же собственным словам, никуда не собиралась.

Эльконто хмыкнул. Мы с ним оба думали об одном и том же – вдруг Вера Матвеевна Георгиева лежит там, на полу? Бездыханная. Женщина старая все-таки, за семьдесят, всякое могло случиться. И негоже бабушке видеть труп, если вдруг худший сценарий воплотился в жизнь. Лучше сначала… мы.

– Ты помнишь интерьер?

Эльконто был собран, деловит. На этой тесной площадке, больше подходящей тщедушным старичкам, гопникам и невзрачным «дядям Генам», он смотрелся настоящим здоровяком. Сошедшим с монитора героем компьютерной игры.

– Что-то помню.

Хрусталь на полках, пыльные фото в старинных рамках, вазочку для мелочи. И ковер зеленого цвета на полу.

– Хочешь, я просто вскрою замок?

В бабушкиной квартире тихо. Если она услышит на площадке голоса, то посмотрит в глазок. Если посмотрит, увидит нас. И удивится. Поэтому переговаривались мы максимально тихо.

– Не надо вскрывать, я «прыгну».

Вот только морально собраться не удавалось. Мне, как и моей бабушке, не хотелось видеть труп на полу, я к ним не привыкла.

– Не ссы, – хмыкнул снайпер, читая мои мысли, – если что, я закатаю бабку в ковер, ты выбросишь нас в пустынный мир, там ее и прикопаем.

– С чего… мы…

«Мы ж ее не убивали, чтобы прятать и закапывать?» – не успела я возмутиться, как стало ясно: Эльконто шутит. Не может он не дразнить, привык.

– Давай я просто один войду?

– Нет, – выдохнула я, решилась. – Вместе.

Положила свою ладонь на чужой локоть под тканью черного плаща, закрыла глаза. Исчезли из поля зрения узкие подъездные окна хрущевки, возникла в воображении вазочка. И еще фото внука Димы, которому на снимке лет семь, не больше…

Невидимый импульс, намерение сменить местоположение.

Под ногами на долю секунды исчез пол, чтобы появиться вновь. Уже покрытый зеленым ковром.

А внутри никого.

Ни приторного сладковатого гнилого запаха разложения, который я, признаться, боялась почувствовать, ни лежащего на полу или кровати тела. Тишина; покрытый салфеткой старый телевизор, потертое кресло, сервант. Советские монохромные книги на полках, все тот же портрет семилетнего Димы за стеклом. Хозяйки нет.

Мы осмотрели все: кухню, ванную-туалет, спальню. У двери растоптанные ботинки; светлый плащ на вешалке, платок на полке. Постель примята, будто на ней недавно спали, недопитый чай в стакане на кухне. Никаких следов взлома, спешного сбора, побега. Вообще никаких следов. Будто хозяйка просто вышла в тапочках в булочную. И заблудилась. Может, так и было?

Я озвучила свои мысли Дэйну, и белый ежик тут же покачался.

– Она не уходила из квартиры.

– Откуда ты знаешь?

Эльконто, до того внимательно осматривавший замок, ответил:

– Квартира заперта изнутри.

– Уверен?

На меня взглянули с выражением: «Не учи кота еб%ться».

* * *

Он поедал бабушкины пончики с такой скоростью, что та не успевала их жарить. Стояла у плиты в стареньком цветастом платье и крутила вилкой в сковороде тесто с проворностью, которой я всегда удивлялась. Все ловко, все отточенными движениями. А Дэйн, кажется, приходил сюда исключительно за лакомствами – ну да, Ани печет вкусно, но у нее другие вкусняшки…

– Точно говорю, я ее спросила по приезде: «Собираешься ли куда-нибудь еще?» Матвеевна сказала: нет, отдохнула хорошо, «Кедровый бор» понравился, но теперь уже в следующем году, если дадут путевку. Завод-то давно в другие руки перешел, путевки нынче редкость…

– И никаких звуков подозрительных?

Эльконто, повесивший плащ в коридоре, остался в темной футболке, джинсах; на плечах кожаные ленты от кобуры. Бабушку они не пугали, она отчего-то свято верила, что мой друг «Денис» – а она именно под этим именем знала Дэйна – служит в органах. Никогда, впрочем, не спрашивала, в каких именно, но при виде его рослой фигуры мгновенно успокаивалась.

– Да никаких звуков, сплю я чутко. Не приходил никто, не уходил, дверьми не хлопал. Нет, я, конечно, выходила в аптеку, в магазин… И не стучал больше никто.

Наверное, у загадочного исчезновения Матвеевны было логичное объяснение, которое проявит себя позже, наверное, выяснится, что все «легко и просто», но пока фраза Дэйна «замок заперт изнутри» меня смущала. Царапала. И вдруг совершенно не к месту, сидя здесь, в своем мире у бабушки, я поняла, что именно зацепило меня сегодня в облике Джона Сиблинга – на его пальце отсутствовало кольцо. То самое, пара от которого всегда была у Яны… Почему? Размышления не вовремя и не к месту, но теперь я с трудом могла от них отмахнуться.

«Комиссионеры никогда не снимают кольца. Это их тайная гордость, их фетиш».

И да, когда Сиблинг курил, мне как раз была видна его правая рука. Та самая.

Все загадочнее и загадочнее.

Пока я думала о том, что нужно спросить о происходящем Дрейка, Дэйн все пытался выведать детали.

– Не болела?

– На вид здоровая была. Да ведь только с курорта… Процедуры были у ей. Лечебные. Даже загорелая…

– В подъезде в последнее время подозрительных людей не было?

Таисия Захаровна отвечала по существу, как следователю.

– Никого не видала. Разве… Да нет, то к Лильке на третьем парень с собачкой заходил, мне потом старшая по дому сказала.

«Совок» исчез не отовсюду. Но «старшие» по дому, Лильки и чужие собачки, от меня давно и далеко отдалились, чему я радовалась чрезвычайно.

– Так идти мне в полицию-то? Заявление, вроде как, положено…

– Пока не надо, баб Тась, – он так ее и звал – «баб Тась». – Сначала сами попробуем разобраться.

– Хорошо, что сами, – она выдохнула с облегчением. Не любила, как и многие, участки. За меня с таким другом, как «Денис», не волновалась, чувствовала: «ежик» в обиду не даст. – Еще пончиков?

– Ну нет… – Эльконто пошевелился, и мне стало смешно, потому что показалось, что ему хотелось расстегнуть ремень на пузе. Жалобно скрипнула под весом снайпера табуретка. – Наелся я, кажется, до самого вечера.

– Пойдем мы, баб, – я поставила на стол чашку с чаем. – Подумаем. Я дам тебе знать, когда будут новости.

– Вы только… это… осторожнее там.

Она обняла меня у двери, и я вдохнула знакомый с детства запах ее кожи, мыла, волос. Родной запах старости, запах любимого человека. Погладила ее по мягкой морщинистой руке.

– Все будет хорошо, не волнуйся.

– Да я как бы… Просто странно ведь, да?

– Разберемся, – уверенно сказал Дэйн и натянул плащ. – А пончики – супер.

Много ли нужно пожилому человеку, чтобы расцвести?

Через двор мы шли по заросшей одуванчиками тропке: не рискнули «исчезать» из подъезда, знали, бабушка из окна будет смотреть.

– Есть мысли? – спросил меня Дэйн.

Старые качели на площадке заменили на новые. Возможно, не удобнее прежних, но точно ярче. Кто-то посадил в старой шине, приспособленной под клумбу, петунии.

– Никаких.

– Хочешь оставить это дело? – мол, само рассосется. – Или попытаешься что-то выяснить?

– Попытаюсь.

Мы оба знали, что тут нужны другие силы. Дрейк? Кто-то, кто мог бы воспроизвести прошлое в настоящем как фильм? Но точно не только мы с Дэйном. Все решилось бы просто, если бы у меня вышло «прыгнуть» из квартиры к Матвеевне напрямую. Я даже попыталась, вызвав в памяти ее лицо. Но глухо. Она для меня не нашлась ни в этом мире, ни в каком-то другом. Ни живая и ни мертвая. И именно это дало нам с Эльконто понять, что дело действительно странное.

За угол соседней пятиэтажки мы завернули, повстречав на пути немолодую женщину с пакетом из «Пятерочки». Остановились в арке, убедились, что нас не видно, и, не сговариваясь, взялись за руки.

Глава 4

Владелец «Беррироуз» появился в Нордейле всего три месяца назад: не то переехал откуда-то, не то успешно вложился в новый проект, и его ресторан получил молниеносную популярность благодаря ягодным десертам. Клубнику шеф-повар «Берри» Мэтью Вансенко выращивал в своих садах, шоколад, сливки и другие приправы заказывал только у лучших производителей, благодаря чему армия поклонников ресторана на улице Гринко быстро увеличивалась.

И мы с Дрейком были в их числе.

В «Беррироуз» мы приехали к восьми вечера (как только освободился Начальник) и теперь, закончив ужин, наслаждались свежими сочными ягодами, к которым был подан белый, розовый и темный шоколад. Отдельно посыпка из орешков и золотая глазурь. Вкус неописуемый. Кусаешь, жмуришься, чувствуешь кислинку, смешанную со сладостью на языке, и счастливо покидаешь Вселенную, пока не прожуешь очередную порцию.

Рассказать историю Матвеевны мне еда, однако, не помешала: уж очень странной сложившаяся ситуация мне казалась. Но Дрейк, выслушав меня, остался спокойным. Не удивился, не проникся любопытством, даже бровь не приподнял. Лишь отозвался коротко:

– Ты разберешься.

– Сама?

– Сама.

Теперь удивилась я. Подобному ответу и теплой хитринке во взгляде.

– Но как?

– Подумай, – мой спутник откусил бок пузатой алой ягоды, – привлеки тех, кто, по твоему мнению, может помочь. Умелых и интересных парней у нас в отрядах много. В конце концов, ты сама хочешь этого.

Этого – чего? Разбираться в запутанных историях без помощи Творца Уровней?

– Хочу чего?

Меня, кажется, снова чему-то завуалированно учили.

– Приключений.

Приключений? А вот это вполне возможно. И да, на самом деле талантливых парней много, кто-то из них точно разберется. А у Дрейка, возможно, существует множество других важных дел, ему не до пустяков.

– А как насчет снов Дэйна? Что ты об этом скажешь?

Теперь Дрейк смотрел на меня, куда-то внутрь меня. Кажется, он в режиме реального времени видел наш диалог на балконе и самого Эльконто насквозь. Я вообще боялась предположить, как много всего видит Дрейк, когда смотрит таким взглядом – сколько параллелей, пересечений, вероятностей?

Ответить он не успел: кто-то отвлек по внутренней связи; брови Начальника едва заметно нахмурились, и над столом быстро развернулась карта. На ней графики, символика, не понятная мне синусоида. И я в который раз удивилась способности своего спутника видеть все разом. Всё – это ВСЁ. Читать текст, понимать суть послания, заранее знать ответ. Некий невидимый приказ Дрейк отдал ментально, я его не услышала – лишь прорисовались на мгновенье хищные черты, и мелькнула в ауре жесткость.

Жесткий Дрейк – это сексуально. Черт, любой красивый мужчина в жесткости, направленной туда, куда нужно, сексуален. И для женщины, ощущающей это, естественно реагировать мгновенной расплавленностью. На лицо любимого мужчины я сейчас смотрела, как на самую красивую картину ночного города – всех городов Уровней. Оно олицетворяло все, что здесь когда-либо творилось, и я никак не могла это объяснить. Тот, кто сидел напротив, не просто создал Уровни, он БЫЛ Уровнями. Был тем, кто всегда, в каждый момент времени наблюдает за ними, позволяет событиям случаться, допускает каждого, кто здесь присутствует. У меня в голове мутилось от многочисленных пониманий – нет, скорее, чувств без слов. Неких знаний, не все из которых я была способна сформулировать.

Мой возлюбленный тем временем вернул внимание ко мне, встретил мой взгляд, полный восхищения, удивления и совсем чуть-чуть подавленности от осознания того, «как много всего я еще не знаю», и мгновенно смягчился. Накрыл мою ладонь своей, и вспомнилась вдруг фраза, сказанная им утром: «Твоя любовь делает меня слабым».

Я не верила в это. Не слабым – скорее, чуть-чуть зависимым. В хорошем смысле. Как и меня. Любящие люди зависят друг от друга, но делают это с глубинным пониманием собственного выбора, потому что им так нравится. Доверять.

– … ты говорила про Эльконто… – Он помнил тему, которую мы оставили незавершенной. Медленно исчезла над столом голографическая карта. – Я как раз тестировал сегодня одного нового парня, он, вроде как, специалист по снам…

Откуда-то из кармана брюк, будто заранее была туда положена, появилась бумажка с номером телефона.

– Позвони ему, объясни происходящее. Я заодно посмотрю, какие выводы он сделает.

«Буду наблюдать незримо» – мне такой вариант подходил.

– Ладно. – Чужой номер я забрала, положила в сумку. Свяжусь. – А как зовут этого человека?

– Лолли Беннет.

– Лолли?!

Я не удержалась, прыснула. Такое имя хорошо подходило для содержанки, стриптизерши, победительницы конкурса рисунков среди девятилетних девочек где-нибудь в Штатах. Но точно не для парня.

– Да, Лолли, – Дрейк забавлялся не именем, а моей реакцией на него. – Смешит?

Конечно, смешит.

– Не смогла бы со мной жить, если бы меня звали Лолли?

Он смотрел со смешинками в серо-голубых глазах, смотрел насмешливо и чуть-чуть серьезно. И знал ответ наперед – с ним я бы могла жить, будь он хоть Лупофаном, хоть Гнудом, хоть Абрыгамом. Пришлось бы просто взять ласковый домашний «псевдоним». Правда, к «Абрыгаму» мне бы пришлось привыкать куда дольше, нежели к «Дрейку». Но теперь, глядя на мое лицо, смеялся и он.

– Каким именем ты меня окрестила?

Я боялась подавиться от смеха и даже произнести это не могла.

– Не важно. Ты знаешь, я любила бы тебя с любым.

– Как и я тебя.

– Но ведь хорошо, что я Бернарда?

– А я не «Абрыгам»? – ох уж эта его способность читать мысли! Мне пришлось почти сползти под стол, прикрыть лицо сумочкой и хохотать, пока не отпустит. И даже после этого я была красная еще добрых пару минут. Дрейк теперь улыбался широко; в его глазах веселые искры. Сейчас он казался мне очень молодым, не более двадцати пяти – двадцати восьми лет от роду, озорным, расслабленным, легким на подъем. Исчезла хищность и вечная стальная Комиссионерская тяжесть. А когда-то ее было много, очень много…

Мои мысли вдруг вернулись к тому, о чем я думала утром. О чем, собственно, и хотела с ним поговорить.

– Дрейк, а когда у тебя день рождения?

Он откинулся на спинку стула, потер край бумажной салфетки пальцами.

– Ты ведь знаешь, что летоисчисление там, где я родился, другое. Там нет привычного разделения на сутки, месяцы и даже годы.

– И все-таки… У человека должен быть праздник.

«Я не человек».

Пусть так. Я все равно воспринимала его человеком, просто чуть-чуть измененным. Продвинутым, может быть.

– Зачем тебе мой день рождения?

– Чтобы праздновать. Мы ведь ни разу этого не делали.

– Я не обижен.

– Я знаю. Но ведь это праздник… для нас. Возможность сказать тебе какие-то важные слова, что-то подарить.

Наверное, ему, Дрейку Дамиен-Ферно, который все наши слова читал напрямую в умах, было весело слушать про какой-то странный праздник раз в году, когда тебе говорят нечто «важное». Все «важное» он знал наперед, корректировал это и видоизменял при необходимости.

– Думаешь, ребята обрадуются, если ты сообщишь им о необходимости искать подарок для того, кто сам может все создать?

– Ты не можешь создать наше отношение к тебе. Нашу фантазию. И, значит, наши подарки тоже, пусть даже для тебя примитивные.

Но для него не было примитивных вещей – я знала это, видела по его глазам. Просто он хорошо понимал, что парни и девчонки «подгрузятся» мыслями о том, что же такого особенного можно подарить Начальнику. Ну и пусть, меня это не смущало. Зато будет еще один чудесный повод поскрипеть мозгами, изобрести что-нибудь интересное, собраться вместе. Праздники не бывают лишними. А жить без дня рождения нельзя – детская мысль, но очень упрямая.

– У тебя должен быть…

На меня взглянули мягко и перебили:

– Раз должен, значит, пусть будет, – «веревки из меня вьешь», – выбери сама любую дату.

Я? Выбери? Оказывается, я только что сама себя поставила в тупик.

– Ну… Положим… Пусть будет… через неделю?

И сама же прикусила себе язык: Дрейк – близнецы? Начало июня. Рак? Нет, Близнецы… Но он ведь не…

Теперь, подавшись вперед и положив подбородок на сцепленные руки, усмехался Начальник.

– В какую мысль ты уперлась теперь?

– В… знаки зодиака.

А какой из них вообще подходит Дрейку? Я не великий астролог и вообще никогда не запаривалась на эту тему, но ведь день рождения диктует принадлежность к одному из них. Если по земным обычаям.

– Знаки зодиака? – в устах Дрейка это прозвучало как: «Опять нашла каку в песочнице? Брось ее и вытри ручки». – Как ты… как вы, земные люди, можете в них верить, если ваша собственная система их вычисления крайне неточна?

Я, конечно, слышала о ее неточности, но привычка делить людей на «Овнов», «Рыб» и «Козерогов» въелась с детства. И, если уж выбирать Дрейку знак, то, может… Не успела я додумать, как мой собеседник продолжил:

– Куда вы дели «Змееносца»?

– Какого Змееносца?

– Созвездие. Тринадцатое. Которое существует, но которое вы никогда не учитываете. А ведь оно напрямую влияет на ваш временной годичный сдвиг.

Кажется, я где-то о нем читала. Черт, вот поднялась же тема в голове. Но, если у тебя раз в году есть особенный день, то он приходится на определенный месяц, а этот месяц – на зодиакальное созвездие. Пусть даже неточное.

– Ди, – выдернули меня из мыслей мягко, и я посмотрела на любимого мужчину, – осознанный человек не относится ни к одному знаку зодиака. Вы выбрали в них верить лишь для того, чтобы вам было легче идентифицировать черты характера друг друга, чтобы сразу «калибровать» взаимные настройки, хотя этот процесс не облегчает вам жизнь, а усложняет. У осознанной личности стираются «черты характера», потому что она мгновенно их перевыбирает. Любые. Играет в одни, другие, третьи. Когда ты осознан, ты всегда «здесь». Когда ты «здесь», ты понимаешь, что делаешь. Твои же «Зодиакальные Созвездия» подразумевают шаблон, некий автоматизм поведения под рамки. Как думаешь, подобное ко мне применимо?

Конечно, нет.

Дрейк, не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– Я вмещаю в себя ВСЕ твои земные знаки зодиака, если уж ты об этом задумалась. Змееносца в том числе. А еще все знаки зодиака других солнечных и не солнечных систем. И одновременно нахожусь за их пределами.

Он – Творец. Действительно, какой из него «Овен»? Мне было чуть-чуть грустно и смешно. Просто привычка думать по-старому, привычка разбивать на «шаблоны» – он прав.

– Значит дата действительно будет любой?

– Конечно. Она не определит меня ни в один зодиак.

– Тогда, – я задумалась о том, хватит ли ребятам недели на подготовку, и самоуверенно решила, что хватит, – седьмое… июня?

Встретила нечто странное в глазах «Великого и Ужасного» и тут же поправилась:

– Шестое. Да, точно. Шестое.

Шестое июня будет Созвездием Дрейка. Его личной зодиакальной Вселенной.

Мой любимый лишь согласно кивнул – пусть будет так.

«Всё для тебя».

Ему были безразличны праздники: он понимал нечто большее, нежели линейное время. Он никогда бы не выбрал какой-то день, чтобы в нем чувствовать себя иначе. Но я радовалась: просто встретимся с ребятами, просто будет повод для чего-то интересного.

– Спасибо, – шепнула тихо. И в который раз поняла, что никогда не разлюблю того, кто сидит напротив, никогда, ни за что.

Он умел смотреть так, что я чувствовала себя иной – лучшей из возможных версий себя. Красивой, умелой, любимой, талантливой, яркой, в высшей степени замечательной. И при этом нежной, спокойной, защищенной и совершенно свободной.

– Послушай, – вспомнился вдруг Сиблинг, – а Джон почему… без кольца?

Тот, кто сидел напротив, не отвечал довольно долго. А после посоветовал:

– Лучше спроси его об этом сама.

Сама? Как это будет выглядеть? Привет, Джон, а куда девалось твое кольцо? Кто я ему? Подруга, знакомая, женщина его коллеги, его Начальника? Кто я ему лично? Вот только пусть субординация и вежливость подвинутся, я все равно спрошу Сиблинга, если Дрейк не отвечает. Я не смогу удержаться, я должна узнать.

И потому вместо ответа просто кивнула.

– Чего ты хочешь теперь?

Я обожала этот вопрос, заданный с нежностью и уверенностью в глазах – для тебя я создам всё, что угодно. Мир положу к твоим ногам – этот, другой… И ничего, кроме него самого, не нужно. Всё есть, всего хватает.

Шепнула с улыбкой.

– Скорости.

Какой-нибудь трассы. Пустой, чтобы горел впереди закат, чтобы розоватый бетон шоссе. И только мы. Только руки Дрейка на руле, только его вечно знающая наперед о том, что все будет хорошо, аура. Я ее обожала. И то, как он водит.

– Космической? Сверхзвуковой?

О, этот шутник мог бы обеспечить мне любую. Включая те, о которых я не подозревала.

– А на какой скорости находится любовь?

И вместо очень умной лекции о «скоростях» и о том, что «любовь принадлежит каждой частице, вмещает ее в себя», я получила простой и человеческий ответ:

– На нашей.