Текст книги "Потерянное имя"

2 глава

Алевтина после рейса спешила домой. Она любила эти минуты возвращения, когда впереди три дня отдыха и можно заняться, наконец, собой и облагораживанием своей двушки, до которой всё никак руки не доходят.

Она быстро раскидала содержимое своего аккуратного чемоданчика стюардессы.

– Та-ак, это в стирку, а это – сюда, – вытаскивая упакованные по-магазинному, с этикетками, вещи и складывая их в большой баул, стоящий около шифоньера.

Раздался телефонный звонок:

– Алло… о, привет, а я как раз тебе хотела звонить… Привезла, привезла, всё как ты просила… Слушай, я ещё взяла немного детской одежды, может посмотришь, как её будут брать, тогда я налажу и эту линию, а то на нижнее бельё уже смотреть не могу… – смеётся, будто ребёнок, радуясь тому, что говорит ей кто-то по телефону, – Ладно, Алка, ты сегодня пришли своего хахаля, пусть он заберёт новую партию, и у меня с прошлых двух поездок уже накопился целый баул вещей. Процент, как всегда. Цены я не убирала… Хорошо. Пока…

Алевтина положила трубку, доутрамбовала вещи, и пошла на кухню, забрав с собой привезённые пакеты с продуктами.

Алевтина считала, что ей крупно повезло с квартиркой. Ну, посудите сами: приехала в город из посёлка четыре года назад молодая девушка – только-только выпускница школы. И первое же объявление о курсах стюардесс стало для неё счастливым билетом, который она смело вытянула и, практически, заткнула себе за пояс. Вначале, конечно, трудно было. И пояс на самом деле пришлось затянуть на самую последнюю дырочку. Это для того, чтобы фигуру не потерять. Хотя Алевтина и так была стройная, высокая и на личико смазливенькая, как говорили о ней в посёлке. Шиковать первое время не на что было. Комната в общежитии стоила копейки по сравнению с хорошей стипендией. Стюардессы, которые уже отучились, вышли в рейсы, и некоторые жили здесь же в общаге на верхнем этаже, Алевтине сразу дали понять, что не видать ей престижных рейсов, если она кому надо не заплатит, ну, то есть, взятку не даст. О сумме взятки никто не говорил вслух. И в воздухе витало, что денег надо ого-го! Алевтина решила копить деньги, и какая бы не была сумма – дать её кому положено. Только так она мыслила вырваться из круга проблем своей юности. Не хотелось ей повторять судьбу своей матери, которая всю жизнь с отцом прожили в посёлке, где единственным развлечением был местный клуб. У матери даже ни одного приличного платья не было. И Алька, как её по-простому звали, ещё когда в восьмом классе училась, поделилась своими планами со своей лучшей подружкой – Веркой:

– Ты как хочешь, а я не собираюсь в этой дыре пропадать…

– Ой, Алька, а куда денешься? – смеялась над ней Вера.

– А вот и денусь! – гордо заявляла Алевтина, хотя чёткого плана, конечно, у неё не было – так, намётки.

– А я пойду в школу работать в младшие классы, мне наша классная сказала, что меня и без образования возьмут.

– Без образования – это временно! Комиссия какая-нибудь нагрянет, и попрут из школы.

– И не попрут! Преподавать-то некому! – стояла на своём Вера.

Сразу после выпускного Вера пошла работать в школу, Алевтина же уехала во Владивосток – самый близкий крупный город. Там у неё дальние родственники жили – ютились в однокомнатной вчетвером, но Алевтине угол на кухне на время выделили – и на том спасибо.

К тому времени планы Алевтины уже определились: поступать в институт даже и пробовать не станет, только время потеряет. А вот в какую-нибудь шарашку – училище общепита, например, почему бы и нет.

А родственница Алевтины вечером принесла весть от приятельницы, что набирают молодых высоких девчонок в группу обучения на стюардесс. Вот только знать хорошо английский надо. И учиться всего два года. Алевтина с Верой лучше всех в классе английский знали – легко и переводили, и разговаривали, и когда у садовника были, любили ловить американскую волну – песни переводили. Хотя преподаватель у них в школе был не совсем настоящий, но английский знал – будь здоров. Преподавал английский садовник оранжереи.

Ну, что поделаешь – в посёлок никто не хочет ехать. Вот и приходилось поселковым находить свои силы, чтобы детей в школе уму-разуму учить.

И вот пришла Алевтина на собеседование на эту учёбу в стюардессы. Красивая, высокая. Юбочка коротенькая – как родственница советовала. Ноготочки бесцветным лаком покрыты. Стрижка гарсон на тёмных коротких волосах кокетливо уложена плойкой. Преподаватели только взглянули на Алевтину и уже готовы были её принять. А как она по-английски-то им речь двинула – они и рты пооткрывали. Так и поступила.

А потом один из преподавателей на Альку глаз положил. Старый он, правда, был для Алевтины. Да и женат. Но девушка понимала – это её шанс закрепиться в городе. Потому Алька смекнула, что надо из этого ухажёра извлечь предельную пользу. И вскоре она уже жила в собственной квартирке. Ну и что, что встречалась там со старым любовником – зато забот было меньше. И Алексей Алексеевич постарался, чтобы Альке по окончании курсов дали престижное место на международном борте. А тут жена Алексей Алексеевича про отношения своего мужа разузнала, ну и чтобы скандал замять, пришлось любовникам расстаться. Алексей Алекссевич горевал и даже хотел с женой развестись, но Алевтина ему заявила, что детей рожать не намерена, что для неё важнее карьера. Детей старик любил и потому отпустил Алевтину восвояси и напутствовал, чтобы она хоть иногда о нём вспоминала.

Алька только рада была такому повороту событий.

К тому же в это время она познакомилась с чудаком-художником Николаем. Как-то забрела на частную художественную выставку. А там – бомонд. Все такие важные. И она сразу заприметила высокого темно-русого молодого мужчину лет тридцати. Он стоял одиноко, но раскрепощённо, где-то почти по центру большой залы. Покачивая одной рукой бокалом с напитком, а другую руку держа в кармане джинсов, он то и дело поглядывал в сторону Алевтины. «А он ничего…, – подумала Алька, – вот только хлипкий по телосложению. Но такой важный… Наверно, он точно художник». И Алька подслушала разговор:

– Николай – перспективный художник!

– Да… ему бы не здесь родиться…

– Ну, ничего, проведёт одну-другую выставку – так, поди, заприметят! Вот увидишь, всё у него будет – и слава, и деньги….

– Деньги бы ему не помешали – смотри, в чём он одет, глядеть тошно.

Алька пробежалась взглядом по картинам, ничего особо не понимая в живописи, пристроилась поудобнее, чтобы рассмотреть подробнее молодого перспективного художника. Вязаная в крупную сетку кофта смотрелась на худощавом теле оригинально, но не более того. Алька уже получала хорошую зарплату и не отказывала себе ни в чём. У неё защемило под сердцем. Глядя на художника, она поджала губы и начала мысленно примерять на него всякие заграничные шмотки, которые они с подружками-бортпроводницами привозили из рейсов и сдавали в престижные бутики за приличные деньги, в основном за валюту.

И у Алевтины созрел план – познакомиться с Николаем.

Это оказалось не сложно. Она смело подошла к художнику:

– Вы не могли бы мне помочь….

– Да? Я весь – ухо!

Николай уставился на Алевтину, готовый и внимающий словам красивой брюнетки.

– Я хотела бы приобрести вашу картину…

Глаза Николая загорелись яркими огоньками жареного миндаля.

– С удовольствием! Какую? Сударыня изволит указать?

Алевтина крутанулась вокруг, быстро окинув взглядом все работы зала и ткнула пальцем в первую попавшуюся. Николай поник взглядом:

– Мм… эту?…Это вам не ко мне… Воо-он, видите молодого человека в клетчатой жилетке, это его работа.

Николай быстро отвернулся и зашагал прочь. Алевтина, подобно рыбе на картине, на которую ткнула пальцем, начала открывать рот и, заглатывая воздух, закрывать его, глядя вытаращенными глазами вслед удаляющемуся художнику.

«Вот, дура!» – ругала она саму себя, – «Ведь надо было узнать фамилию, и картину выбрать… Здесь оказывается, несколько художников выставляются…». И в этот момент увидела, как к ней направляется тот самый, в клетчатой жилетке, видимо, увидевший движение около своей работы.

– Вас интересует моя картина?

«Господи, что я здесь делаю, ведь ни шиша не понимаю в искусстве!» – вопила внутри себя Алевтина.

– Спасибо, я спрашивала, как называется эта работа…

Художник вальяжно улыбнулся:

– Они все подписаны. А это – моя крайняя работа «Красный этикет завтрака».

– Как вы сказали – крайняя?

– У нас не положено говорить, – и он почти прошептал слово, подойдя очень близко к Алевтине – «последняя»… Сглазить можно…

– Ммм… – Алевтина глубокомысленно задрала голову и перевела взгляд на картину, только теперь по-настоящему разглядывая её.

– А почему «завтрак»?

– Ну, это никак не обед и не время ужина… Её сочный окрас символизирует прорыв, протест, с которого должно начинаться именно утро жизни, в котором – тепло, и уют, и энергия.

Алевтина закивала головой, давая понять, что она увидела в картине всё, о чём ей только что поведал художник. И тут она наконец-то заметила надписи рядом с картиной. А вот – с другой, вот – с третьей.

«Там же написаны полные имена художников…». И Алька пошла искать надпись с именем Николай. Ей виделось, что её предстоящая опёка должна касаться именно Николая – что-то зацепило в его взгляде, что-то показалось таким близким. Может быть, мысленная примерка на него одежды.

Нашла. Нашла одну картину, а рядом с ней другую. Цены оказались не очень высокими, и Алевтина тут же распорядилась управляющему выставкой и сообщила своё намерение – купить все картины художника Николая Хабарова.

– Отлично! Отлично! – тараторил управляющий, – Пройдёмте, оформим сделку, и после окончания выставки, вам доставят работы, куда изволите.

И надо же было такому случиться, чтобы через месяц картины Алевтине привёз сам Николай.

Её заранее предупредили – когда доставят покупку. Алевтина уже распланировала – где какую повесит. В дверь позвонили. И уже на пороге произошла немая сцена: Николай сразу вспомнил лицо Алевтины. Ему, с его профессиональным взглядом, даже двух секунд хватило, чтобы восстановить сцену в галерее. Выйдя из оцепенения, он, пряча неловкость, промямлил что-то типа «куда поставить…».

Так и познакомились. И уже вечером ужинали вместе, а утром – завтракали тоже вместе.

Николай оказался одиноким человеком. Он жил с родителями, снимал студию, которая была настолько маленькой, что в ней готовые работы, наброски хранились во встроенных прямо в стену ящиках, напоминающих огромные ульи, в которых устанавливалось несколько поперечных лотков с сотами.

Алевтина очень быстро окружила опёкой Николая, и ей доставляло удовольствие быть полезной для него и чувствовать свою причастность к искусству.

Алевтину забавляли посещения всяческих творческих сообществ. Она охотно принимала приглашения на вечеринки, когда возвращалась из рейса, и нужно было чем-то занятным заполнить время.

Так произошло и в тот день, по прилёту из рейса «Нарита-Кневичи».

Только она успела, по приезду, принять душ, раздался звонок в дверь. Николай стоял на пороге:

– Алька! Быстро собирайся – две футболки и джинсы, больше ничего не бери, ну, купальник разве…

– Да подожди ты… Я ещё даже волосы не высушила, а ты меня уже куда-то тянешь… Куда, хоть скажи?

– К бардам – на фестиваль. Я же тебе рассказывал, что познакомился с бардом Кешей. Отличный парень!

– Ой, слышала я про этих бардов – ноют всякую чушь…

– Нее… ты, видимо, не тех слушала! Меня Кешка недавно водил на их концерт, там один Вениамин выступал – мастер! У них же тоже, представляешь, как и у нас – разные течения…

– Да, ну?! – Алевтина включила фен и, глядя в зеркало на себя и одновременно на что-то говорящего и размахивающего руками Николая, ничего не могла понять из того, что он говорил.

Выключала фен и слышала обрывочное:

– …в одной палатке мы с тобой, в другой… – фен снова включила.

Фен жужжал, Алевтина укладывала волосы, рассматривала жестикулирующего и закатывающего глаза Николая и думала: «Вот угораздило ж меня втюхаться в этого совсем неприспособленного к жизни художника. Зато у него сердце доброе…».

Алевтина улыбнулась и выключила фен.

– …а вечером картоха на костре, и песни под гитару…

– А на чём поедем? – задала практичный вопрос Алевтина, – Надеюсь, не на твоей раз…

– Раскрасавице моей…

Алевтина вздохнула:

– Когда ты уже себе нормальную машину купишь?!

– Ты же знаешь, что я непривередлив, мне в жизни не нужны излишества…

– Ладно уж, поехали… «без излишеств»…

И уже ближе к вечеру Алька, Коля и новый друг Николая Кеша – сидели на поляне около своих палаток. Кругом, всё видимое пространство было утыкано такими же яркими палатками. Где-то вдалеке слышны передаваемые объявления:

– Участникам второго тура конкурса собраться у третьей сцены… Участникам второго тура конкурса собраться…

Кеша важно ходил по периметру между палатками, то доставал, то снова прятал в палатку гитару в чехле. Алевтина заметила метания Кеши:

– Кеш, а ты чего не идёшь в конкурс? – Алька кашеварила у примуса, пробуя содержимое котелка на соль.

– Ай, – я этих конкурсов насмотрелся за свою жизнь! Больше ни в один не пойду!

– Чего так?

– Да, понимаешь, я душой песни пишу, а им, ну этим – организаторам, – Кеша кивнул куда-то в сторону громкоговорильника, – Им… шоу подавай… Типа, зрителю нужна современная атмосфера! Птьфуу! Совсем уже давно не пахнет бардовской песней…

– А чем пахнет?

– Чем-чем… По-моему, вкусно пахнет из котелка… – Кеша потянулся к котелку, видя, как Алевтина пытается снять его с зажима над примусом, – Давай, помогу…

Николай вышел из леса, неся в руке несколько грибов:

– Смотрите, какую прелесть я нашёл…

– А может, мы их туда же, в котелок? – подскочил навстречу Николаю Кеша.

– Ты что?! Вот, слаб человек… Это же может стать частью вечности – запечатлённое в полотне, например в руках прелестной Алевтины…, – Николай кружил, как ангел над Алевтиной, примеряя к ней то с одной стороны, то с другой то один гриб, то другой. Алевтина смеялась заливистым смехом.

– У меня всё готово! Где у вас там хлеб, чашки…

– Под это надо бы и чуток накатить… – предложил Кеша и полез в палатку за припасённой фляжкой.

Еда разморила. И после ужина Алевтина примостилась на каремате, положив голову на колени тут же сидящего Николая. Кеша достал-таки гитару, расчехлил, огладил корпус, подстроил струны и начал изливать свои музыкальные восхищения вместе с гитарой:

– Едово получилось отменное!..

Песни, голоса, смех, щебетания птиц – всё это сливалось в благостную картину отдыха, тянущегося к горизонту августовского дня.

– Алька… – вдруг предложил Николай, – а пойдём, грибы поищем?

– Нее… даже шевелиться не хочется…, – Алька лежала с закрытыми глазами, а Николай травинкой водил по её бровям, носу, губам.

Альке стало щекотно, она скорчила физиогнусию, приоткрыла один глаз и хитро произнесла:

– А, пойдём…

– И я с вами! И я с вами! – завопил Кеша.

Алька с Николаем переглянулись, Алька вздохнула:

– Только, чур, кто больше грибов найдёт – тот чистить их и готовить не будет!

– Ладно, ладно! Слаб человек… Я обязуюсь сам приготовить жарёху! – вызвался Николай, – Но только после того, как запечатлею!

– А ты, что с собой мольберт взял?! – поинтересовался Кеша.

– А у меня всегда с собой, в машине только… Надо будет на стоянку сходить.

Грибов в округе оказалось не очень много.

– Видимо, здесь поблизости уже всё вытоптали, – сделал вывод Николай.

– Предлагаю сходить за лесополосу, ближе к трассе, – предложила Алевтина.

– Не-ет, там местные всё сняли уже…

Но Алевтина никого не слыша, направилась вглубь леса, туда, откуда был выход на противоположную сторону трассы.

Спустя час, когда уже набрали два пакета грибов, Кеша предложил возвращаться в лагерь.

– Сейчас, сейчас, – вон ещё за теми кустами посмотрю, и – домой… – Алевтина вошла в азарт, быстро шуруя палкой по траве и то приседая, то отбегая и сваливая добытое в пакет в руках Николая.

– Ой… а что это… – Алевтина взвизгнула, увидев что-то в кустах и попятилась в сторону к Николаю, одновременно пытаясь рассмотреть что-то большое лежащее под листьями в овраге, – Ой, ма-амочка….

Алевтина заверещала неестественным голосом, когда Николай подошёл к куче, слегка разгрёб её, обнажив человеческую кожу.

– О-о! – изрёк Кеша, пятясь назад, – Надо позвать охрану лагеря, а то ещё свесят на нас всех волков… А лучше вообще дать дёру отсюда – будто нас здесь и не было.

– Нее… надо посмотреть – живой он или нет, кожа-то, вроде, не трупа, – предположила немного осмелевшая Алевтина, подходя ближе и разглядывая.

Николай уже сделал попытку притронуться дрожащей рукой:

– Цвет кожи не похож на трупный…

– Да, пьяный поди, валяется тут, – осмелел Кеша, тоже подходя ближе, но осторожно ступая на листья, будто боясь наступить ещё на одно тело, – Я, это, сбегаю – позову кого надо – ага? – и быстро ретировался, не забыв прихватить с собой пакет с грибами.

Николай уже нащупал у лежащего тела вену на шее:

– Живой… Ээ-й, товарищ…

– Чего он здесь голый-то делает? – оглядывая тело, поинтересовалась непонятно у кого Алевтина, – И вроде, не очень грязный, значит, недавно лежит.

– Да… ночью-то холодно, за ночь-то окочурился бы точно…

– Да, он и так ещё неизвестно – чего не в себе… Без сознания что ли…

– Смотри, кровь на голове…

Через минут тридцать Кеша привёл подмогу – организаторов фестиваля и местного медика. Медик осмотрел тело. Организатор уже связался по рации с городом.

Ещё через полтора часа приехали скорая, милиция.

Толстый, пыхтящий и постоянно утирающий пот майор полиции представился, как Черняков, и начал осмотр места происшествия. Но вскоре у него сработала рация, его вызывали на место ДТП, произошедшее здесь же недалеко:

– Да был я уже там, – огрызнулся рации Черняков, – там авария произошла примерно четыре часа назад. Вишнёвая девятка не справилась с управлением и въехала в бензовоз. Погорело всё конкретно. Водителя бензовоза, ещё живого, но сильно обгоревшего, увезли в Артём – до Владика дальше, могут не успеть. А в вишнёвке, кроме водителя, похоже, был ещё пассажир – но оба в кочерыжки превратились. Теперь только экспертиза покажет – кто да что. Ещё хорошо, хоть от машины капот оторвало и далеко отбросило – хоть по цвету попробуют эксперты картину составить…

Майор ходил вокруг колдующего над телом врача скорой и возмущался:

– Не, ну прикинь, сегодня хотел идти на больничный – совсем чё-т спина болит, – майор в очередной раз вытер испарину на лбу, – а тут, как на зло выезд за выездом. Ты может, это, – обращаясь к врачу, – здесь по-быстрому всё оформи… Он не пьяный случаем? Может, напился да и лёг отдохнуть? В вытрезвитель его доставь…

– Ага, а разделся он сам и зарылся с головой в кучу листьев?! – произнёс тихо, но уверенно врач скорой.

У врача на голове возвышался красный ирокез. Только белый халат выдавал в нём дисциплинированного человека.

– Ну, ты это – придумай чего-нибудь… Домой мне надо, понимаешь… Вчера с друзьями гульнули – трубы горят, жуть… А тут – без опознавательных, без документов, да ещё и без чувств… Если мне задерживать кого-то из этих, – майор кивнул в сторону стоящих неподалёку Алевтины и Николая, – это точно до утра… Давай придумаем чего-нить, а?

Майор умоляюще смотрел на врача.

– Похоже, его приложили по голове… Надо дело открывать…

– Чё ты, правильный такой что ли? При нём ни документов, ни одежды – да я и не до утра даже, а до завтрашнего вечера с ним не расквитаюсь…

– Я не знаю, чесслово, чем тебе, майор, помочь. Я его доставлю в больницу на Партизанской, а там как раскрутят.

– Ты, чё – правильный?

Врач не стал дослушивать майора, позвал санитара:

– Носилки давай…

Скорая уезжала, увозя тело неизвестного, подающее еле заметные признаки жизни.

– Чёрти чё, – выругался майор, запрятав в заплечную сумку протокол с места осмотра, и направляясь к Кеше, Николаю и Алевтине.

– Короче, вы мне оставили свои данные, никуда не уезжайте из города, вызовут повесткой. Алевтина возмутилась:

– Как это «не выезжать»? У меня через три дня рейс…

Николай заступился за Алевтину:

– Да мы сами по-мужицки разберёмся, чего сюда приплетать женщину.

Майор вытер со лба испарину и оживился:

– Вот это хороший разговор, вот это я понимаю. Ты это, как тебя? Николай? Вот тебе мой телефон, – он вытащил визитку и протянул Николаю, – Вы же на фестивале? Пока выходные – вы отдыхайте, ребята, а потом я звякну – потолкуем.

Майор пошёл к своей машине, в сторону трассы.

– Слаб человек! – вздохнул Николай, – Пойдёмте уж в лагерь. Кеш, ты узнал – какая там программа?

– Какая программа? У нас будет своя программа – нужно руки от этой грязи хорошо проспиртовать и «голос поставить».

– А голос ставить зачем? – не поняла Алевтина.

– Это у бардов так обозначают – принять по сто грамм, – уточнил Николай, – Идёмте уже в лагерь, холодает.