Электронная библиотека » Вигдис Йорт » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Песня учителя"


  • Текст добавлен: 13 января 2021, 00:57


Автор книги: Вигдис Йорт


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Вигдис Йорт
Песня учителя

В былые времена люди уходили в монастырь. Были ли эти люди глупыми или, возможно, ленивыми? Нет, если люди прибегали к таким средствам, чтобы выжить, значит, и проблемы у них были серьезные!

Людвиг Витгенштейн

I

Ничего бы не случилось, если бы не случилось. Но оно все-таки произошло, причем все сразу.

Когда десятого апреля 2016 года Лотта Бёк вышла из своего старого дома на берегу речки Акерсэльва и направилась на работу, она и не подозревала, как сильно изменится ее жизнь всего за несколько недель. И все это произойдет по причинам, которые кто-то другой мог бы счесть рядом случайностей и совпадений.

Солнце висело высоко в апрельском небе, а Лотта Бёк не торопясь шла по Бломаннгата. На ней был комбинезон, хотя некоторые наверняка полагают, что подобная одежда для пятидесятисемилетней женщины – это чересчур самонадеянно. Однако Лотта Бёк держалась неплохо. Двигалась она легко, это важнее всего, а морщины на лбу – ерунда. Зато она не утратила способности быстро развернуться и побежать за автобусом. Впрочем, Лотте Бёк посчастливилось жить в центре, так что необходимость ездить на автобусе у нее возникала крайне редко. Чаще она ходила пешком, например в Академию искусств, где работала. Она владела домом в центре города, обладала быстрой и легкой походкой и смелостью разгуливать в комбинезоне, похожем на тот, в котором Мерил Стрип в фильме «Мамма Миа!» приводит в порядок греческий пансионат, не зная, что мужчина всей ее жизни уже спешит к ней.


Мы идем за пятидесятисемилетней Лоттой Бёк, которая вышагивает в комбинезоне по Бломаннгата. В последние годы она предпочитает в одежде слегка мужской стиль. Вокруг столько женщин, стремящихся компенсировать себе утраченную молодость и призывающих для этого на помощь особую элегантность – костюмы в тон обуви, сумкам, шарфам и украшениям, однако все это дорого и требует времени, а главное – доставляет неудобства. Некоторые бросались в другую крайность и махнули на себя рукой, вроде как с облегчением; этим отличались в основном те, кто всю жизнь прожил с одним и тем же мужем. Их кредо становилась практичность: короткая стрижка, очки в прямоугольной оправе, ортопедическая обувь, ветровки, мешковато висящие на постепенно полнеющих фигурах.

Лотта Бёк выбрала другой путь: небрежность, но не без претензий. Она развелась уже давно, приятеля у нее не было, зато имелись взрослая разведенная дочь и двое внуков. С ее ближайшими родственниками, уже два года как переехавшими в Австралию, в Сидней, где дочь получила степень доктора в области ботаники, Лотта теперь виделась намного реже, чем хотелось бы, и их долгим, почти ежедневным беседам с дочерью о жизни пришел конец. Этих бесед Лотте, естественно, недоставало, но она твердо решила, что справится, да к тому же о ее собственной жизни уже все сказано, верно? Поэтому сейчас частота телефонных звонков и мейлов оставалась на усмотрение дочери, а та звонила или писала, обычно когда, поссорившись с бывшим мужем, так на него злилась, что не могла бороться с желанием написать ему злобный мейл. Тогда она звонила Лотте, а Лотта помогала ей приглушить отчаяние и поменять резкие формулировки на более дипломатичные и миролюбивые. Эта роль ей нравилась, язык она любила и после подобных разговоров чувствовала глубокое удовлетворение. Впрочем, она – мать, так что иначе и быть не может.

Были у нее и подружки, тем не менее виделась она с ними реже, чем прежде. Встречи с ними словно забирали у нее больше сил, чем давали взамен. В чем причина – в подружках ли, в ней ли самой или жизненном этапе, на котором она сейчас находилась, – этого Лотта не знала. Ее жизнь стала менее насыщенной событиями, говорить с подружками не о чем, они давно уже в курсе, у кого из них какие политические и другие пристрастия, мнения никто из них не менял, так что новостей накапливалось мало, а болтать о будничной скукоте и внуках было ей не по вкусу.

Но сейчас весна, так что почему бы и не посидеть в кафе, когда наконец откроются летние террасы? Порой она ужинала в мужской компании или ходила со спутником в театр, а вот постель в последний раз делила с мужчиной очень давно. Иногда она была не прочь найти себе приятеля, спутника жизни, с которым могла бы разделить – да-да, это она прекрасно осознавала, – надвигающуюся старость, однако в список срочных дел это не входило. Знакомство, узнавание – работа непростая, и проделывать ее вновь Лотту не прельщало. Выслушивать о детстве, о былых отношениях, тех, что затянулись надолго – «надо было мне раньше разводиться», – и тех, что пустили корни – «она была моей великой любовью, и если бы не (нужное подчеркнуть), мы бы ни за что не расстались».

Особенно же ее отвращала перспектива познавать незнакомое тело, тело стареющее, на этот счет никаких надежд она не питала. Осилить такой труд по плечу только влюбленным, а она уже много лет не влюблялась, она вообще полагала, что утратила такую способность. Заводить любовника помоложе Лотта тоже не стремилась: рядом с ним она лишь острее будет переживать свое собственное старение. А сегодня она про старение не думает. Сегодня светит солнце, и Лотта шагает по Бломаннгата, направляясь в Академию искусств, которую так любит. Она хороший преподаватель, вдохновленный и живой, об этом она нередко слышит, а сейчас весна, щебечут птицы, Лотта Бёк только что зашла в кафе, купила латте с соевым молоком и теперь несет в руках стаканчик с кофе. На ней чудесные солнечные очки, купленные в «Ретро» в Кристиансанне.

Обстановка в мире оставляет желать лучшего, но на душе у Лотты легко, и она чувствует радость: она рада, что не моложе, чем есть, рада, что жизнь ее пришлась на достаточно простое время и живет она в спокойной и мирной стране. Это значит – одернула она себя, – что за последние двадцать лет ее страна успела поучаствовать в разных войнах, но все они проходили на чужой территории и ее соплеменников особо не затронули. Когда живешь здесь, в Норвегии, то и не скажешь, что это государство участвует в каких-то войнах. Местные жители, может, и не знают, но Лотте, например, это хорошо известно, потому что она часто читает лекции о творчестве Бертольда Брехта, а когда изучаешь Брехта, невозможно не знать, что когда говорят о действиях в защиту прав человека, нередко на самом деле подразумевают войну. Когда правительства подписывают мирный договор, маленький человек пишет завещание. Тот, кто на протяжении многих лет рассказывал о творчестве Брехта, без прикрас видит саму суть международных конфликтов. И, тем не менее, на собственной шкуре Лотта войны не чувствовала. Да, именно так. Она не ощущала войну на собственной шкуре.

Лотта остановилась и прислушалась к себе. Нет, ничего. Многое ли изменилось бы, прочувствуй она войну? Вероятнее всего, нет. Но если бы война коснулась многих, коснись она сотен тысяч норвежцев, они, возможно, вышли бы на улицы и потребовали прекратить войны, тотчас же, немедленно и с совершенно другим настроем, нежели то, с которым она сама или некоторые ее студенты протестовали против войн, когда писали статьи или выходили на первомайскую демонстрацию. Если бы они ощущали войну на собственной шкуре. Если бы война причиняла боль отдельным норвежцам. Но дела обстояли иначе.

Лотта Бёк прошла мимо бомжа, вечно отиравшегося где-нибудь возле Академии искусств. Сейчас он стоял, уткнувшись в стену, а над приспущенными штанами белели ягодицы. В руке дрожала бутылка «Рингнеса». Возможно, он успел почувствовать войну на собственной шкуре. Лотту переполняла благодарность: она способна испытывать радость, война ее не тронула, как бы ей того порой ни хотелось. Она прошагала мимо румынской попрошайки, всегда по утрам сидевшей возле ворот Академии, бросила на ходу мелочь в бумажный стаканчик нищей и вошла в ворота. Лотта оставила позади стойку для велосипедов и кивала направо и налево – тем, кто двигался ей навстречу, кто взял в столовой кофе, но пить его отправился на улицу, потому что светило солнце и была весна. Первый весенний день. Весна чувствовалась во всем.

Лотта открыла дверь главного входа с улыбкой, ведь откуда ей было знать, что сегодняшний день положит конец тому существованию, которое она считала привычным. Лотта Бёк прошла к своему столу, благодарная за переполнявшую ее радость. Случалось подобное нечасто. В жизни ей, как и многим другим, порой приходилось непросто, но как раз те, кому однажды пришлось непросто, способны ощущать благодарность, когда радость вдруг возвращается – а весной это обычное дело. У ее дочери все хорошо, у внуков тоже, у нее самой есть постоянная работа, которую она любит и умеет выполнять, разнообразные интересные должностные обязанности и никаких проблем с деньгами, так почему бы и не радоваться?

Сегодня она собиралась рассказать первокурсникам с факультета актерского мастерства о пьесе Бертольда Брехта «Добрый человек из Сычуани».

Вероятнее всего, за свою карьеру многим из них предстоит в ней сыграть. Сложность в том, чтобы заставить их понять реализм и его актуальность. Первокурсники с факультета актерского мастерства отличаются амбициозностью, и заинтересовать их общественными механизмами, их самих напрямую, на первый взгляд, не касающимися, очень нелегко. В этом и состояла ее цель – чтобы они оторвались от себя, осознав собственную вовлеченность в общественный порядок, а значит, и свою ответственность.

Подготовилась Лотта хорошо. Она взяла записи и уже собралась отправиться в аудиторию для семинаров в другом конце здания, когда к ней подошел какой-то юноша. Он представился, но его имя тут же вылетело у нее из головы. Кажется, прежде она его не встречала, однако тут около пятисот студентов, и она преподает в основном у тех, кто занимается театром. Юноша сказал, что учится на режиссерском факультете, изучает съемку, а сейчас работает над проектом, посвященным основным преподавателям Академии искусств. Он хотел бы снять, как они ведут занятия, но не только. Еще его интересует их жизнь за стенами университета, потому что основная цель проекта – продемонстрировать взаимосвязь между жизнью и преподаванием. Именно взаимодействие этих сторон жизни преподавателя он и желает изучить. Не хочет ли Лотта Бёк принять участие? В нескольких словах описав проект, он оставил свои контакты, Лотта пообещала подумать и направилась в свою аудиторию.

Стараясь угодить студентам, преподаватели Академии искусств шли на многое. Некоторым, например, студенты почти круглосуточно писали эсэмэски. Поэтому преподавать здесь было увлекательно, но и сложно. Если тебе довелось стать научным руководителем у студента, работающего над каким-нибудь личным проектом – а таких было много, то ты рисковал поддаться чувствам, а научное руководство в такой ситуации осложняется излишними эмоциями.

С Лоттой такое происходило редко, но для сотрудников это было больное место, особенно для тех, кто осуществлял научное руководство среди студентов режиссерского факультета, и особенно – среди четверокурсников, таких, как этот юноша. На Лотту он произвел приятное впечатление: чуть неловкий, но располагающий, не выскочка и не зазнайка, в отличие от многих студентов режиссерского факультета. Лотта пообещала подумать над его предложением. И она думала. Рассказывала о бурной жизни Бертольда Брехта и думала. Цитировала некоторые наиболее известные стихотворения Брехта и думала. Коротко пересказывала сюжет «Доброго человека из Сычуани» и думала. Трое богов спустились на землю проверить, как живется людям, и быстро поняли, что живется тем не очень. Лотте представила, как за столом в семинарской аудитории сидит юноша с камерой. Люди крадут, предают, подличают и убивают, и никто из них не желает даже приютить богов ненадолго у себя в доме. Никто, кроме проститутки Шен Те – доброго человека. Шен Те разрешает богам пожить у нее, и перед возвращением домой боги, разочарованные людьми, преподносят в дар Шен Те магазин, чтобы женщина перестала заниматься проституцией. Но Шен Те, добрый человек, чересчур добра, чтобы торговать.

Первокурсники полулежали на столах. Некоторые уткнулись в лэптопы, и Лотта подозревала, что к Брехту то, чем они занимаются, отношения не имеет. И она бросилась спасать ситуацию. Лотта чуть наклонилась вперед и заговорила громче. «Шен Те чересчур добра для торговли, – сказала она, – тем, кто не может заплатить, Шен Те отдает продукты бесплатно», – и Лотта заговорила голосом матери, умоляющей сжалиться над ее голодными детьми, а потом голосом Шен Те, не способной отказать ребенку. Лотта говорила голосом умирающего старика: «Любезная Шен Те, единственный добрый человек в нашем городе, не угостишь ли мое старое тело чашкой риса, чтобы смерть забрала меня не голодным?» И отказать Шен Те не в силах. Шен Те раздает еду бесплатно, и теперь студенты прислушиваются, а камера сейчас наверняка поймала бы тот момент, когда до студентов доходит, что если так будет и дальше продолжаться, то магазинчик свой Шен Те потеряет. Они представляют, что будет, если ничего не требовать взамен. Они и сами себе часто говорят то же самое: будешь все время давать деньги румынской побирушке и тому нищему, что околачивается на углу Бломаннгата и Тересенлунден, а потом еще и той, что окопалась возле супермаркета рядом с парком, – и до общежития доберешься уже до нитки обобранным. Всем хочется быть добрым, но как этого добиться?

Студенты внимательно слушали. Как же теперь поступит Шен Те? И как поступать им самим? «Мы подошли к решающему моменту, – сказала Лотта, – Шен Те выдумала себе злого кузена». Раз в месяц она наряжается в мужскую одежду и, представляясь собственным двоюродным братом, идет в город возвращать долги. «В наших краях добрый человек недолго остается добрым. Когда кормушка пуста, лошади кусаются. Увы, когда свирепствует нужда, о наставлениях богов забывают».

Продолжение следует.


Перед уходом Лотта постучалась в кабинет коллеги, Лайлы Май. Лайла преподавала в Академии теорию живописи и сразу же поняла, о ком из студентов идет речь. «Таге Баст – юноша многообещающий, трудолюбивый и не обделенный талантом», – сказала она. – Ему тридцать три, в целом для Академии искусств староват, но на режиссерском обычно учатся студенты постарше». И Лайла посоветовала Лотте «поучаствовать» – так она выразилась.

Получив в тот же вечер сообщение от Таге Баста, в котором тот интересовался, не успела ли она подумать над его предложением, Лотта ответила, что готова ему помочь. Потом он спросил, можно ли начать съемки уже на следующий день, и она согласилась, потому что в описании проекта говорилось, что действовать необходимо быстро, без предварительной подготовки и планирования. А когда он попросил разрешения зайти после занятий к ней домой, Лотта, слегка поколебавшись, согласилась и на это – снова ради проекта. Правда, она тотчас же добавила, что вечером ждет к ужину гостей. В ответ Таге Баст прислал смайлик.

Лотта взялась за уборку. Она прибиралась и думала, во что же ввязалась. Взаимосвязь между преподаванием и жизнью? Ну да, они, безусловно, связаны, но связь эта очень тонкая, объяснить ее нелегко, а уж поймать в объектив камеры – тем более. Возьмем, например, тех же румынских попрошаек. Какая связь между творчеством Брехта и ее отношением к попрошайкам? Порой она бросает им какую-нибудь мелочь, а порой нет, это зависит от ее настроения, от того, торопится ли она, имеются ли у нее при себе монетки и легко ли их достать и есть ли время рыться в карманах. Если уж совсем честно – а в этом, решила Лотта, она ни за что не признается Таге Басту, – чаще всего попрошайкам перепадало от нее что-нибудь, когда она чего-нибудь очень хотела. Чтобы анализ крови не показал чего-нибудь страшного, чтобы дочка успела написать диссертацию. Она словно старалась заслужить милосердием хорошие новости. Глупо, но это правда. Впрочем, об этом вовсе необязательно кому-то рассказывать. А что касается Брехта, то он наверняка защитил бы и тех, кто дает, и тех, кто не желает давать или проявляет милосердие иными способами. На это он намекает в своем стихотворении «Ночлег», которым Лотта любит заканчивать свои лекции о Брехте и которое вполне можно зачитать для Таге Баста. Это стихотворение о человеке, который каждый вечер собирает на Манхэттене деньги для ночующих под мостом бездомных, чтобы тем хватило на койку в ночлежке. «Мир от этого не изменяется, – пишет Брехт, – но несколько человек получают ночлег. На одну ночь укрываются от ветра. Снег, предуготованный им, падает на мостовую. Но мир от этого не меняется. Человек, не захлопывай книгу, которую ты сейчас читаешь! Несколько человек получают ночлег. На одну ночь укрываются от ветра. Снег, предуготованный им, падает на мостовую. Отношения между людьми не улучшаются»[1]1
  Перевод Б. Слуцкого.


[Закрыть]
. Нет, не улучшаются.

«Это стихотворение, – обычно говорила Лотта студентам, – советует нам применять, сталкиваясь со страданиями, две стратегии. Нам следует помогать отдельным страждущим, но главное – стараться повлиять на причину страданий». Да. Она была согласна с собой. То есть с Брехтом. И никто не может обвинить ее в том, что она не старалась повлиять на причину страданий. Она голосует за партии, выступающие за общечеловеческое равноправие как на национальном, так и на международном уровне. Она подписывала всяческие петиции – например, за запрет ядерного оружия и смягчение миграционной политики. Состояла в совете правления Общества полезных растений. Чего еще ждет от нее этот Таге Баст? Какой еще связи между тем, как Лотта Бёк преподает, и ее собственной жизнью?

Чем она занята, когда не преподает? Готовится к следующему занятию. Читает и рецензирует дипломы и диссертации. Изучает материалы, необходимые для заседаний совета правления. Пишет статьи о театре в эпоху Интернета и «Нетфликс». Проводит много времени в одиночестве. Одиночество она любит, оно дает ей ощущение предсказуемости. Она читает. Следит за событиями культуры. Разумеется, часто бывает в театрах и посещает все важные выставки, хотя – и это она осознает – не так часто, как прежде. Честно признать, подобные мероприятия не обогащали ее, не давая ей ни новых знаний, ни эмоций. Но об этом она не станет рассказывать студенту-четверокурснику. Ему вовсе не обязательно знать, что искусство утратило ту власть, которой обладало над ней в молодости. Конечно, великих это не касается – Брехта, Ибсена, Шекспира. Почти все остальное казалось ей… сказать «незначительным» было бы перегнуть палку, но, возможно, слегка скучноватым.

На протяжении всей своей карьеры Лотта Бёк поддерживала искусство, ратовала за щедрые субсидии и увеличение бюджета на культуру, а еще протестовала против закрытия институтов культуры. Ее мнение не изменилось и по сей день, да, она до сих пор считала, что искусство и культура занимают особое место в обществе, однако сейчас Лотта прибегла бы к аргументации, больше похожей на защиту: созидание искусства не несет разрушений, в отличие от многих других человеческих действий. Возможно, попытки создать концептуальное искусство – это мартышкин труд, но далеко не худший по сравнению с другими результатами такого труда. И те, кто выбирает эту стезю, проводят работу над собой, вынуждены постоянно анализировать самих себя и причины своих поступков, впрочем, все, кто всерьез интересуется искусством и культурой, развивают в себе склонность к самоанализу. Лотта не знала, имеется ли у этой тенденции научное объяснение, но именно об этом свидетельствовал ее собственный опыт, а опыт у нее накопился немалый. Самоанализ – штука неплохая. Именно отсутствие самоанализа привело к тому, что мир катится в тартарары. Жадные до власти не стараются разобраться в себе и собственных мотивах, они, судя по всему, вообще не понимают, что ими движет.

Обо всем этом Лотта Бёк размышляла, отмывая ванную, чтобы Таге Басту не вздумалось показать всем остальным, будто она живет в свинарнике. Но потом она решила, что он, пожалуй, удивится, увидев, как у нее грязно и не прибрано. У Лотты появилось желание удивить Таге Баста. А потом она подумала, что истина, которую она решила скрыть от студента-четверокурсника и которая заключалась в том, что Лотта больше не верила в искусство так, как прежде, – эта истина уже стала для него очевидной. Поэтому он и решил снять преподавателей Академии искусств во время занятий и, главное, во время, свободное от занятий. Ему хотелось показать громадную разницу между их преподаванием и их жизнью, показать, как они в аудиториях разглагольствуют о революционной силе искусства, а потом возвращаются домой, в свои со вкусом обставленные квартирки и планируют следующий отпуск в Берлине или Флориде. И хотя перед Таге Бастом с его камерой они постараются произвести впечатление натур, страстно влюбленных в искусство, от камеры все равно не укроется отсутствие страсти и тревог, той боли, которая по-настоящему отличает тех, кто искренне борется с собой в попытке создать искусство или донести его до других. Камера наверняка запечатлеет журнальчики по дизайну интерьеров, принадлежащие жене преподавателя по истории скульптуры и сложенные у них дома в коридоре, причем сам преподаватель истории скульптуры этого даже не заметит, зато заметит тот, кто будет смотреть фильм Таге Баста. Насколько они вообще правдивы, когда проповедуют искусство, способное менять судьбы? Разумеется, весь проект – это ловушка, так получается, что сейчас она отдраивает ванну ради того, кто бросил ей приманку?

Лотта отбросила в сторону тряпку, жалея, что согласилась. Не нужен ей дома никакой Таге Баст и его проницательная видеокамера. Она присела на крышку унитаза, но через несколько минут встала, позвонила председателю Общества полезных растений и спросила, расцвела ли кислица. Председатель предложил проверить у озера Согнсванн.

Лотте не спалось. Ее мучила тревога. План Таге Баста она разгадала, и это хорошо, но кое-что ее беспокоило: если между ее жизнью и преподаванием пролегла такая огромная пропасть, что ей страшно впустить в дом студента-четверокурсника, значит, надо что-то предпринять?

Когда она проснулась, светило солнце. Она постаралась положить конец раздумьям о том, как сегодня одеться, но не получилось, и Лотта рассердилась. Она натянула вчерашний комбинезон, а под него – льняную мужскую рубашку, оставшуюся от последнего любовника, и обула кроссовки. Кроме обычной кожаной сумки, с которой ходила каждый день, Лотта положила в корзинку ворох фотографий, сделанных во время различных постановок «Доброго человека из Сычуани», а корзинку сунула под мышку. Она взяла их не ради Таге Баста – Лотта, заканчивая лекции о «Добром человеке из Сычуани», всегда показывала студентам снимки с различных постановок, теперь сложила материалы в корзинку.

В кофейне по пути она взяла капучино с соевым молоком и двинулась к Академии искусств. В мусорном баке справа снова рылся бомж с вечной банкой «Рингнеса» в руке. По другую сторону от ворот сидела румынская нищенка с бумажным стаканчиком, куда Лотта бросила полученную в кофейне сдачу. Лотта вошла в ворота и направилась к дверям, когда к ней подскочил Таге Баст – он рассыпался в извинениях, – он опоздал, хотя собирался прийти пораньше и снять, как она входит в ворота. Но он опоздал на автобус, потому что… Дальше следовал долгий рассказ о неприятностях, обрушившихся на его голову этим утром. Закончился рассказ просьбой. Не затруднит ли Лотту чуть вернуться назад, дождаться сигнала от него и заново пройти весь путь от ворот? От нее всего-то и требуется – делать вид, как будто она идет тут не во второй раз за утро. Так он сказал.

Сделать вид, будто бы это не во второй раз? Но ведь на самом-то деле это во второй раз. Значит, вот как он работает – будто бы? Ее подмывало сказать, что если он опоздал на съемку собственного фильма, к тому же, насколько она может судить, фильма, задуманного как документальный, с какой стати он теперь просит ее вести себя «как будто бы». Но Лотта взяла себя в руки. Портить настроение им обоим ей не хотелось, как и разрушать едва начавшееся знакомство – тем более она уже согласилась участвовать, а, следовательно, он обладает над ней определенной властью. От него, его камеры и монтажа зависит, какой она предстанет. Это она понимала. И еще она вдруг на собственной шкуре ощутила, как чувствовали себя многие из тех, кто на протяжении всей истории кинематографа снимался в фильмах, представляемых документальными. Боясь испортить отношения с режиссером и съемочной группой, они соглашались вести себя «как будто бы» и, сами того не осознавая, становились пешками в режиссерской игре, помогая ему выразить его собственное мнение.

Так она думала, но просьбу Таге Баста, тем не менее, выполнила, вернулась к воротам и встала так, чтобы увидеть, когда он подаст сигнал. Он принялся вытаскивать из рюкзака камеру. По сигналу она должна была двинуться от ворот к входу в здание, как будто бы в первый раз за это утро. Ну, а пока ей пришлось дожидаться, стоя к мусорному баку и бомжу намного ближе, чем хотелось бы.

Наконец Таге Баст вытащил камеру. «Может, он родственник скульптора Эрнульфа Баста? – думала она, нетерпеливо поглядывая на часы. – Хотя вряд ли. Этот смуглый, прямо словно с юга». Она подняла взгляд, бомж в этот момент тоже поднял голову и посмотрел на нее: сперва глаза у него были мутными, но как только он встретился взглядом с Лоттой, то вроде как пробудился. Тут Таге Баст подал сигнал, и Лотта как можно более непринужденно вошла в ворота и двинулась к дверям, как будто бы. «Вперед, вперед», – шептал Таге Баст, когда Лотта открыла дверь. Она направилась к кабинету, где положила вещи на стол. «Давайте дальше», – шептал Таге Баст, и будь это обычный день, Лотта побежала бы в туалет, помочилась, вымыла руки и посмотрелась в зеркало, но сейчас она этого делать не стала – всему должны быть пределы.

Разумеется, ей хотелось понять, каким образом ее преподавание связано с личной жизнью, но она сомневалась, что для этого требуется окунуться в проект Таге Баста с головой. Она вытащила из сумки конспекты и достала из корзинки фотографии, сделанные во время двадцати различных постановок «Доброго человека из Сычуани». Закончив лекцию, она раздаст их студентам и попросит изучить снимки самостоятельно. Так студенты поймут, что толкование пьесы, предложенное Лоттой, – лишь одно из множества возможных и что внешняя картинка усиливает восприятие. Иными словами: им следует прочитать текст самостоятельно. Лотта подозревала, что студенты не читали изучаемых пьес и думали, что достаточно послушать ее лекции.

«Вперед», – прошептал Таге Баст, и Лотта вошла в ту же аудиторию, что и накануне. Студенты уже сидели на местах – пили кофе, смотрели в телефоны и лэптопы. На пороге Лотта замешкалась, и Таге Баст прошептал: «Действуйте, как обычно». «Ладно-ладно», – подумала она, но, памятуя про отношения и настроение, промолчала. Она подошла к столу, служившему ей лекторской кафедрой, и поставила рядом сумку.

– Это Таге Баст, – представила она парня, – он учится на четвертом курсе Академии и работает над проектом, цель которого – снять некоторых преподавателей. Наверное, чтобы показать, какие они никчемные. – Она улыбнулась. – Вы не против? Если кто-то из вас не хочет, чтобы его снимали, скажите, и мы откажемся от этой затеи.

Но возражений не последовало. Лотта подумала, что, наверное, стоило заранее собрать с них письменные согласия, потому что сейчас, когда его уже снимают, не каждый согласится поднять руку. С другой стороны, знай они наперед, что их будут снимать, они иначе оделись бы, по-другому разговаривали и вели бы себя как кинозвезды. Ведь если засветиться в фильме многообещающего молодого режиссера, то и карьера потом сложится иначе. К тому же студенты Академии искусств вообще охотно помогают однокашникам и к искусству относятся очень серьезно. Чтобы кто-то смеялся над другими – такое случалось крайне редко.

Таге Баст отошел в сторону.

Шен Те выдумала себе злого кузена. Раз в месяц она наряжается в мужскую одежду и, представляясь собственным двоюродным братом, идет в город возвращать долги. Лотта нависла над студентами, протянула жадные руки и заговорила грубым голосом, подражая кузену Шен Те.

– Все чаще наряжается она собственным кузеном, – рассказывала Лотта, – и жители городка скучают по Шен Те, доброму человеку. Куда же она подевалась, та, чьей добротой они прежде бесстыдно пользовались? Но двоюродный брат оставляет их вопросы без ответа. Но потом Шен Те забеременела, – Лотта провела рукой себе по животу, – и под мужским костюмом живот уже не скрыть, поэтому ей приходится сбросить личину кузена.

– Ах, Шен Те, ты ли это?

– Мы оба – это я!

Не знаю почему, но быть добрым одновременно с другими и с самим собой оказалось слишком сложно.

Ах, мир такой сложный!

Тот, кто помогает обиженным, сам оказывается таким.

В этом мире что-то не так.

Почему зло награждается и почему добро ждет такое жестокое наказание?

Боги вновь спускаются в городок, и Шен Те в отчаянии задает им эти вопросы, молит их не покидать ее, не дав совета, однако боги лишь качают головами и возвращаются на небо. «Помогите!» – таково последнее сказанное Шен Те слово.

Произнеся последнее «помогите», Лотта довольно долго молчала. Она вглядывалась в студентов и пыталась понять, узнали ли они в этом «помогите» себя самих. Судя по всему, некоторые узнали, и, продолжая, Лотта уже смотрела только на них: «А потом происходит нечто весьма характерное для пьес Брехта. На сцену выходит рассказчик, он разрушает иллюзию и напоминает нам, что мы в театре. Рассказчик говорит, – тут Лотта перешла на шведский, потому что считала шведский перевод более удачным, чем норвежский:

 
О публика почтенная моя!
Конец – неважный. Это знаю я.
В руках у нас прекраснейшая сказка
Вдруг получила горькую развязку.
Опущен занавес, а мы стоим в смущенье —
Не обрели вопросы разрешенья.
От вас вполне зависим мы притом…[2]2
  Перевод Е. Ионовой и Ю. Юзовского.


[Закрыть]

 

Произнося последние слова, она показала на студентов. «От вас вполне зависим мы притом…» Лотта повторила эту фразу в третий раз, чуть тише и выделяя каждое слово.

– Придумать финал – это ваша собственная задача. Финал открыт. Финал отсутствует, – проговорила она, – мы сами решаем, чем закончится пьеса. Это наша ответственность. Когда мы… нет, когда вы выйдете сегодня из этой аудитории, а произойдет это очень скоро, то каждый из вас по отдельности решит, как закончить эту пьесу, и определяется это поступками, которые вы совершаете.


Это были громкие слова. Но в какой-то степени правдивые. Лотта действительно так считала. Эти слова побуждали к действию, ведь она пусть и не напрямую, но намекала, что именно их жизнь и дела влияют на ситуацию в мире, так что в определенном отношении ее мысль внушала надежду. Однако на деле выполнить подобное сложно. До Лотты дошло вдруг, что она, слегка приоткрыв рот и навалившись на стол перед собой, бездумно пялится в стенку перед собой. Сколько она уже так стоит? Студенты смотрели на нее – ей показалось, что более заинтересованно, чем прежде, и едва ли благодаря Бертольду Брехту.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации