Текст книги "Нестор Махно"

– Так, Саша. Бери Лютого и кого бы еще… – сказал он Калашникову, оценивающе присматриваясь к нему. Молодцеватый, с лихо закрученными усиками, тот был прирожденным командиром: сам летел вперед и других увлекал без крика. Да задание предстояло особое. Справится ли?

– Кого еще? – напомнил Александр, глядя на Батьку без смущения.

– Да вот хоть этого кудрявого здоровилу. Он, надо полагать, не из робкого десятка. Позабыл, как тебя?

– Лев Задов, – представился повстанец, довольный, что на него обратили внимание.

– Помню. Агитатор. Пора и в дело. Ты, кажись, тоже из каторжан?

– Пять лет отбухал за теракты: почтовая контора, желдоркасса.

– Знакомо. А фамилия у тебя, Лева, извини, больше для бегства приспособлена, – Нестор прижмурил левый глаз.

– Я теперь Зиньковским прозываюсь.

– Ладно. Поедете, Александр, вон к австрийцам. Готов? – тот кивнул. – Предложите условия мира. Пусть возьмут себе на всякий случай десять карабинов и ящик-другой патронов. Остальное немедленно сложат. Понял? Немедленно! А не согласятся – хай пеняют на себя.

Посланцы с белой тряпкой поскакали к железной дороге. Отсюда, из низины, ее не было видно. Махно велел приготовиться к бою. Тачанки, подводы, верховые рассредоточились и выезжали на пригорок. Могло показаться, что наступает целый полк. Было тихо, лишь в сухих крылатках ясеня позванивала синица.

У вагонов расхаживали военные. Завидев конных, они замерли, потом вроде заметили всю наступающую силу и забегали, вскрикивая. Нестор своих остановил. Зачем без нужды лезть под прицельный выстрел? Батько оглянулся. Лица повстанцев посуровели, в глазах горел боевой азарт. Рядом были хлопцы, битые под Старой Темировкой, Синельниково. А Фома Рябко, Гаврюша Троян, Иван Вакула да и другие перед самой революцией служили в украинизированном по распоряжению генерала Корнилова 34 армейском корпусе, который, единственный, еще сдерживал немцев на Юго-восточном фронте. Так что они давно познали цену дисциплине и упорству в бою.

От головного вагона к посланцам направился офицер. Александр Калашников спрыгнул с коня. «Напрасно! – Нестор недовольно пристукнул себя по колену. – Заколят и глазом не моргнут». Лютый и Задов-Зиньковский, однако, не спешились. Внимание Махно отвлек разведчик, что вернулся.

– Мы ошиблись, Батько. Там не один – два эшелона! Еще с той стороны стоит, незаметный.

– Тетери неощипанные! Нужно же глядеть в оба. Но теперь уже поздно. Значит, два возьмем. А не выедет, передай Пантелею, что я с него и с тебя шкуру спущу!

Разведчик мигом скрылся.

Между тем австрийский офицер высокомерно спрашивал:

– Что вас требуется?

Он был белолицый, в чине капитана. Голубая шинель сидела на нем щеголевато.

– Мы вас не тронем, – сказал Калашников. Дипломат он был неважный. – Нейтралитет. Ясно?

– Затшем тогда… это? – офицер повел рукой, указывая на тачанки, подводы, что со всех сторон окружали эшелон. Капитан видел перед собой каких-то грязных, измученных крестьян, превратившихся в наглых бандитов. Даже эти переговоры казались ему нелепыми. Достаточно пугнуть – и они разбегутся.

– Отдайте нам по-хорошему паф-паф, – строже продолжал Александр, а Зиньковский для наглядности показал свой карабин. – Оставьте себе десять. Понял? Остальное нам. И патроны тоже.

– Да, да, – легко согласился австриец. – Момэнт!

Он зашагал к классному вагону, что находился у паровоза, вспрыгнул на подножку и скрылся. Посланцы возвратились к Махно.

– Они согласны, – доложил Калашников. В это время из штабного вагона выскочил, похоже, тот самый капитан в голубой шинели и побежал вдоль эшелона, что-то выкрикивая.

– Будут драться, – предположил Зиньковский.

Нестор угрюмо поглядел на него.

– Не веришь офицеру? – спросил, чтобы испытать.

– А я никому не доверяю, – отвечал Лев. – Тем более офицеру. Он как дуб: крепкий, но кормит одних свиней.

«Занозистый. Нужно будет его приблизить», – решил Махно. Из вагонов посыпались солдаты в синих тусклых шинелях, начали сгружать ящики, еще что-то.

– Приняли условия! – обрадовался Петр Лютый, подмигивая Левке. Но австрийцы попадали, а из открытых дверей вагонов застучали выстрелы.

– Не двигаться! – приказал Батько. – Бей отсюда!

Паровоз зашипел и, тяжело отдуваясь, толкнул вагоны. Они покатились в сторону Александровска. Раз за разом где-то там грохнули взрывы. Это Чубенко подорвал пути. Эшелоны остановились, постояли и попытались взять теперь на Новогупаловку. Но оттуда уже летели им навстречу два локомотива. Видя такое, австрийцы без паники выпрыгивали из вагонов, залегали у полотна и стреляли. Повстанцы не рисковали, а, находясь в отдалении, наблюдали, как паровозы врезались в составы, и страшный грохот потряс окрестности. Последние вагоны сорвались с рельсов и перевернулись. «А-а-а!» – доносились крики покалеченных. Только теперь повстанцы устремились к железной дороге.

Потрясенные австрийцы некоторое время не могли прийти в себя. Это была испытанная боевая часть, семь месяцев отдыхавшая в тихих южных степях, накопившая всякого добра и уезжавшая, наконец, домой. Но сейчас ей приходилось туго. Махновцы наседали со всех сторон. Оставшимся в живых солдатам и офицерам потребовалась вся их выучка, чтобы вырваться из окружения.

– Уйдут же, Батько! – шумел разгоряченный боем Иван Вакула.

– На хрена они нам? – остудил его Нестор. – Были б умнее, мирно б уехали. Что там в вагонах?

– Колбасы, мука, сахар, кожа хромовая – навалом! – доложил Лев Зиньковский, оказавшийся опять рядом.

– Оружия много?

– Счас посчитаем.

Нашли три неразбитых пулемета и сотню винтовок.

– Столько шума, и один пшик, – разочарованно сказал Махно. – Алексей! – позвал он Марченко. – Ты уже был в Новогупаловке. Скачи снова с хлопцами. Пусть железнодорожники, что нам помогали, и все желающие забирают награбленное у народа. Зови сюда!

Между тем повстанцы деловито, а кто и с азартом, с радостью загружали подводы, тачанки. Пахло кровью, вареньем и подсолнечным маслом. Нестор молча наблюдал. Вспомнились загадочные слова Павла Ермократьева: «Воля хорошо, Батько, но немножко, елки-палки, и доли нужно добавить». Мужики только что рисковали своей шкурой, и не дать им кусок хрома на сапоги или мешок сахара привезти в хату – разве мыслимо? Это же толика той Правды, о которой они мечтали, когда еще вшей кормили на фронте. «Верно, верно. Да как бы эта жадная «доля» не задавила волю! – размышлял с тревогой Махно. – Сильна ж она, подлая, ох сильна!»

Себе он взял лишь бинокль с голубыми линзами.

9 ноября 1918 г.

Секретно

Срочно вне всякой очереди

Курск. Губисполкому и Губкому коммунистов

Сейчас получена радиограмма… сообщающая, что власть в Германии перешла к рабочим и солдатам…

Вильгельм отрекся от престола…

Предсовнаркома Ленин.

Две недели в седле – не на чужой свадьбе гулять, и Нестору ненароком припомнился бодрый Ленин. Ему там вольготно, небось, в красном Кремле: споры, бумажки, заседания. В тепле сидит, хотя тоже не мед, пожалуй. Лезут со всех сторон, грызутся за власть, того и гляди спихнут, пристрелят из-за угла. Но хоть спать-то есть где! Белые простыни, жена под боком, детишки прыгают. Сколько их у него? А может, как у меня? Ох, кулак-мужик. Интересно, выдюжил бы в степи этой неприютной? Вряд ли. У них по рангу: кто-то мозгует и отдыхает в хоромах, а другие мечутся с саблями. Тут же один за всех: и штаб, и совесть, и бомба на поясе. Ох, устал. Куда ж податься? Где бы временный покой найти? И пулеметов мало. Семь штук на триста бойцов. Сущий пшик. Постой! А те, что у порогов притоплены синежупанниками. Еще Роздайбида толковал о них не раз. Десяток «максимов» или больше. И берег пустынный там. Лучше не придумать.

– Предлагаю отправиться в Васильевку, – сказал Махно членам штаба.

Они ломали головы: куда теперь? Сидели в просторной хате, в Новогупаловке, пили розовый австрийский ром, ужинали. Хозяин, лысоватый, помалкивающий дядя, был доволен. Гости завалили кладовку разной снедью из эшелонов и еще пару новых сапог вручили. Эх и хром! Блестит что зеркало. Обрадовавшись, хозяин даже плюнул на голенище и попытался продуть кожу изнутри. Ни одного пузырька. Во тачают, гады. За сто лет по грязи не износишь!

– Это какая Васильевка? Та, что ближе к Мелитополю? – попросил уточнить Александр Калашников. После того как он смело съездил на переговоры, где могли кок нуть ни за понюшку табаку, Махно пригласил его на заседание штаба, правда, пока не ясно, на каких правах.

– Туда ж сто верст! – удивился Иван Вакула. Он, здоровяк, опрокидывал уже третий стакан и не хмелел.

– Та цэ ж рядом, хлопци, – не выдержал и вмешался хозяин.

– Учти, батя. Никому ни слова, – предупредил Махно. – Сын твой с нами.

– Ни, ни, Боже упаси!

– Так вот. Эта Васильевка на отлете, малоизвестная. Тишь да благодать. Хоть поспим сутки, – объяснял Нестор. – А кроме того, там пулеметы припасены.

– Откуда? – усомнился Марченко.

– Всё будете знать – быстро полысеете, – съехидничал Махно, глядя на хозяина. – Выступаем через два часа.

– Ничь же, хлопци, – забеспокоился тот. – Жинка высоки подушкы настэлыла, пэрыну прыготовыла. Можэ, шо нэ так?

После выпивки всех клонило в сон.

– Давай, правда, останемся, Батько, – попросил и Петр Лютый. Он уже клевал носом.

– Кровавую Темировку забыл? Желаешь повторить? – прикрикнул Махно. – Австрияк бежит домой, словно пес побитый. Железная дорога ему сейчас, что мать родная. А мы тут костью в горле торчим. Вот-вот нагрянут.

Когда отряд уже построился для выступления, на околице послышались выстрелы.

– Лютый, ану слетай, чтоб дремоту прогнать, – велел Нестор, направляясь в голову колонны. – Уходим! Уходим! – командовал.

В темноте они отправились на запад, к Днепру, подальше от железной дороги Москва – Симферополь.

– Там нагрянули. Целый эшелон! Стрелочник видел, – возбужденно докладывал Петр.

– Ты же дрыхнуть собрался, дубовая башка, – упрекнул его Махно. – Сейчас бы мотался по двору в подштанниках. Вирши бы потерял.

Дальше ехали тихо, даже слышен был волчий вой. Степь опускалась, поднималась. На взлобках дул северок, и многие поопускали уши шапок. Небо вызвездило на ясную погоду.

– Чумацкий шлях (Прим. ред. – Так у запорожских казаков назывались Галактика и дорога в Крым), – заметил Алексей Чубенко, разглядывая россыпь звезд, что лежала поперек их пути.

– Скоро вырулим, – согласился Калашников. Небо его не интересовало.

Впереди что-то засерело, похоже, дорога. Она оказалась широкой и пустынной. Выйдя на нее, отряд взял на север, а у Терновки, хорошо знакомой Нестору (здесь жил его дядя), свернул к длинной балке, где угадывалась речушка, и уже берегом добирался к Васильевке.

– Шо цэ? – встревоженно спросил Фома Рябко. Слева, от Днепра, доносился гул, словно шел тяжелый состав. Фома никогда не был в этих местах и решил, что они заблудились, попали снова на «чугунку».

– Ненасытец! – с почтением ответил Махно, как когда-то выразился Степан, где-то сгинувший гайдамака.

– Шо, шо? – не понял Рябко.

– Утром увидишь. Самый гиблый порог Днепра, – и только теперь Нестор постиг, что его тянуло сюда. Не покой, не пулеметы, хотя они край нужны. Нет, его манил, звал Ненасытец. Кто раз увидел его, не мог забыть: то ли дикий скиф или Константин Багрянородный – грек, лихой разбойник-печенег или князь Святослав, даже сама императрица Екатерина II, побывавшая здесь. О более поздних временах не стоит и говорить. Казалось, молчаливая природа степей являла тут, наконец, свой грозный и таинственный норов, и это смущало, теснило, завораживало душу смертного и не отпускало ее.

Сейчас Дед-порог, или по-славянски еще Неясыть, скрываясь и рокоча в темноте, вроде предостерегал, сулил не то счастье, не то погибель. Такое знакомое что-то, кровное чудилось Нестору в этой стихии. «Да наша же Революция! – догадался он с радостью. – Она, милая. Ее музыка. Эх, еще бабу б найти тонкоухую, чтоб тоже уловила ЭТО и приняла. Совсем тепло стало бы. Тина-дура исчезла вместе с отцом. Это он, хомутник, увез ее. Она – кошка, любит дом. А у меня его не оказалось».

Чуток поспав на пряном сене в Васильевке, Махно поднялся и пошел проверять посты. Караульные не дремали, приветствовали Батьку довольно бодро. За темносиним кряжем уже сияла заря. Нестор сдул пыль с линз бинокля и стал рассматривать берег. Он был пологий, размытый паводками, кое-где зарос белым сейчас от инея тростником. А дальше торчали скалы – через весь Днепр. Справа в него впадала речушка Ворона, и на ней видно было колесо мельницы. Оттуда шел рослый дядя. Нестор опознал в нем Якова Пивторака, сторожа, в клуне которого ночевали члены штаба.

– Як видпочывалось? – поинтересовался он. – Щось вы рано пиднялысь.

– Спасибо, Яков. Вот ищу, кто бы помог сплавать в пороги.

– А на шо?

– Клад поискать на Голом острове или около него. Когда еще выпадет такой редкий случай?

На смуглом, горбоносом лице Пивторака, в жилах которого явно текла скифская или половецкая кровь, заиграла ироническая усмешка.

– Вы нэ шутытэ, Нэсторэ Ивановычу?

– Вполне серьезно.

– Так Голого острова там нэма.

– Куда ж он делся, если я сам там ночевал?

– А-а, можэ, Голодай, дэ гайдамакы ховалысь литом?

– Точно!

– Тоди вам и шукать никого нэ трэба. Я сторожую зимой, а так лоцман. О-он коло млына мий човэн-дуб стойить. Пойихалы!

– Прямо сейчас? – Нестор не ожидал такой прыти.

– А чого ж, – Якову не терпелось показать свое искусство. – Тилькы вода вже лед! Як у вас здоровья? Нэ бойитэсь?

– Чепуха. Найдется у тебя канат с якорем? А лучше два. Для надежности.

Пивторак кивнул.

– Тогда пошли. Я с твоего разрешения пару хлопцев прихвачу, – Нестор направился к клуне, прикидывая: «Кого взять? Каретника и Марченко нельзя. Если все потопнем – отряду хана. Значит, матроса… И кого еще? Гришу Василевского, старого дружка. Болтать языком он мастер. Пощупаем его требуху, чем пахнет. А куда пулеметы складывать? В лодку войдет один, два. Пошлю за порог подводы с Петей Лютым во главе».

Дав указания и одевшись потеплей, Махно вручил бинокль дозорным и отправился к лодке. Она стояла в уютном заливчике у мельницы. Пока шли туда, Пивторак полюбопытствовал:

– Вы из Гуляй-Поля, хлопцы. Есть там вода?

– А как же! – удивился Григорий Василевский, небольшого роста и шустрый, как Нестор. Разве что пошире в плечах да лицом светел. – Река течет. Гайчур называется.

– Воробью по колена, – уточнил Щусь.

– Ишь ты, матрос в штаны натрёс! – взъерепенился Василевский. – Твоя Волчья не глубже.

– Як цэ вы добрэ спомнылы про штаны, – поднял палец Пивторак. – Вон камыш. Сбигайтэ, хлопци, пока нэ пизно.

– Брось, батя. Мы ужо пужатые, – не сдавался Григорий.

– Мое дило прэдупрэдыть, – Яков смотрел снисходительно и вдруг посуровел. – Матрос, бэры вэсла и выполняй команды. А я, лоцман, сяду на стэрно (Прим. ред. – Рулевое весло).

Пока они ощупывали крепкую дубовую лодку и забирались в нее, Пивторак снял шапку, опустился на колени, торжественно перекрестился и коснулся лбом земли.

– Во дает! А что, тут даже лоцманы есть? – иронизировал Щусь, привычно усаживаясь к веслам.

– Вы як диты, – Яков глянул по привычке на небо, голубое, безоблачное, и отчалил, думая: «Ох и покажу ж я вам, бисовым дитям, пэкло!» Он продолжал: – Вверху лэжыть вэлыкэ сэло, называеться нэ як-нэбуть, а Лоцманська Камэнка, дэ мий прэдок був атаманом. Катэрына-царыця пожалувала йому звание поручика.

– Нашел, чем хвастать, – буркнул Василевский, но его слова уже потонули в плеске волн. Здесь Ворона вливалась в Днепр. Лодка пока скользила среди небольших скал. Шум воды нарастал. Впереди вскипали белые буруны. Они словно перерезали реку пополам.

– Держись! Рваная лава! – крикнул Яков. Лицо его преобразилось, стало непреклонным. Дубовая лодка задрожала, вроде в ознобе, и это передалось тем, кто в ней сидел. Справа и слева торчали острые ножи скал. Ледяные брызги, пена летели в лицо.

– Господи Исусе… Господи… – шептал в замешательстве Федор Щусь. Он представил, что сейчас пропорют дно или борт. Крышка же! Каюк!

– Не греби! – шумел Пивторак, мощно управляя одним стерном. А Григорий вцепился в борт руками. Слезы застили глаза, но он все-таки заметил новую полосу бурунов.

– Лава Служба! – донесся до него голос лоцмана. «Сколько же их?» – потерянно соображал Василевский. Берега исчезли. Тянуло низ живота, и, когда лодка слетала с гребня лавы и падала в пену, Григорий с отвращением и жалостью к себе сжимал колени.

– Гострэнька лава! – и через несколько минут или секунд Пивторак опять вещал: – Булгарська лава!

Теперь уже и Нестор побелел от охватившего его трясуна. Не было никаких сил противостоять гудящей, свистящей, улюлюкающей стихии, что несла, кидала их, словно перышко.

– Рогата лава! Грэбы! Грэбы! – кричал Щусю лоцман и яростно махал кулаком. Федор догадался, что скоро они минуют этот ад, и налег на весла. Но лодка и так летела стрелой. Поверхность воды опустела: ни скал, ни белых бурунов, ни даже волн – лишь стремительный темный поток. Щусь сидел спиной к порогу и не мог видеть, что самое страшное – впереди. Он почувствовал сладкий, гибельный озноб и услышал рокот падающей реки, который поглотил все звуки. А Нестор и Григорий в полном смятении затаили дыхание.

Лодка взлетела, некоторое время висела в воздухе и наконец со звоном ударилась, провалилась в ледяную клокочущую бездну Ненасытца. Сердце Федора зашлось. Он в ужасе закрыл глаза и заорал. Взвыли и Махно с Василевским. Когда они пришли в себя, лодка-дуб уже спокойно скользила по течению.

Вытерев пятерней лицо и перекрестившись, лоцман с удивлением заметил, что глаза Нестора Ивановича широко раскрыты, а рот улыбается. «Наш чоловик, – решил Пивторак, и это было высшей похвалой, на которую он был способен. – Та и ти двое молодци, хоть, можэ, и наклалы в штаны. Подывымось, чи побижать на острив».

На берег, однако, никто не попросился.

Пулеметы с трудом, правда, но были нащупаны и подняты якорями – восемь штук. Смазку с них смыло, да не беда. Их погрузили на подводы и увезли вместе с лодкой в Васильевку. Предварительно все, кто плавал, переоделись. Лютый даже по стопке им налил.

– Оцэ хозяин! – похвалил его Пивторак.

В селе оружие осмотрели, смазали, разделили.

– Трэба погриться, Нэсторэ Ивановычу, а то як бы лыхоманка нэ схопыла, – сказал Яков. – Прошу до хаты всих.

Выпили, завтракали, делились впечатлениями.

– Вы хоть слышали про лаву? – спросил Василевский, хитровато прищурившись.

– Когда сотня-другая на тебя с саблями полетит, Гриша, познакомишься, – отвечал Вакула, сладко опохмеляясь.

– То ерунда, Иван. В порогах лавы – чуть не обхезался, – с этими словами Василевский выскочил из-за стола.

– Дорогу герою! – хохотал Вакула.

– А откуда ваше село взялось? – поинтересовался Махно из уважения к хозяину.

Тот вытер усы, приосанился.

– Ци наши зэмли царыця отдала полковныку Синельникову. Можэ, чулы? А у його був сын – Васыль. Його имэнэм и названо.

– Так и станция, выходит, того полковника? – удивился Петр Лютый.

– Шо та станция? – небрежно махнул рукой Пивторак. – На тому боци Днипра, бачылы, палац стойить. Дворец, по-вашому. Там його родычка и зараз жывэ, Малама фамилия. У нэйи дви золоти булавы и сидло с самоцвитамы самого гэтьмана Украйины. Йим циньг нэма. А вы про якусь станцию балакаетэ…

Тут Якова позвали. Он вышел и возвратился озабоченный.

– Выбачайтэ, будь ласка. Хозяйин мэльныци у двори, – объяснил. – Ваши люды, Батько, на його контрыбуцию наложылы. Тры тыщи рублив.

– Кто? – рыкнул Махно.

– Тэмно було. Вин нэ знае.

– Что за дрянь? Не может того быть! – Нестор выскочил из хаты. Во дворе ждал дядя в добротном кожухе, без шапки.

– Это у вас взяли деньги?

– У меня.

Лицо Нестора передернулось. Этого еще не хватало. Затеяли революцию, чтобы грабить! Анархия называется. Высшее проявление Свободы. Не-е. Мы этого не потерпим!

– Дежурный!

– Я же здесь, – Алексей Чубенко стоял рядом. Что с Батькой? На нем же лица нет.

– Построить отряд. Немедленно!

Когда повстанцы собрались, Махно спросил:

– Все тут? Тогда слушайте. Кто-то из нас… ночью… самовольно… ограбил вот этого человека. Взяли три тысячи, якобы контрибуцию за мельницу. Я хочу знать: кто… посмел? Шаг вперед!

Никто не шелохнулся.

– Мы – армия освобождения Украины или шайка разбойников? – ярился Нестор. – Я вас спрашиваю!

На ближнюю хату села сорока и сухо, по-зимнему застрекотала.

– Та-ак. Мало того что напакостили – нет духу признаться. Куда же подевалась наша честь борцов за свободу?

Повстанцы смотрели на Батьку сурово. Они, добровольцы, не привыкли ни перед кем отчитываться. Кроме того, думали многие, велика ли беда: мельника пощипали. Так ему, кулаку, и надо! Говорят, Махно и сам когда-то начинал с грабежей. Видишь ли, ему можно было. А нам – нельзя! Ради чего ж воюем? Ермократьев при всех сказал: «Не только воля, но и доля, елки-палки». То-то же. А долю важно пощупать. Она вроде сороки в руках.

Вдалеке неумолчно гремел Ненасытец. «Неужели и мы ненасытны? – мрачно размышлял Нестор, покусывая губы и прохаживаясь перед строем. – Тогда и революция дрянь! Обречена. Грош ей цена. Не-ет, врешь!» Он не мог признать это. Надежды и старания, кровь и бессонные ночи, самоотверженность – всё летело бы кувырком коту под хвост. Порадовались бы генералы, помещики, банкиры. Вот оно, плебейское загребущее нутро! Точно такое, как у нас. Никакой разницы. За что бьетесь?

От этого позора, от страха, испытанного в пороге, и от самогона у Нестора заболело сердце. Что же предпринять? Если сейчас не найти негодяя, он и дальше будет бузить, других соблазнять. Они уже вон как вызверились. Авторитет Батьки повис на волоске. Он подозвал к себе членов штаба и велел ледяным тоном:

– Снять шапки!

Никто ничего не понял. Зачем это? Но повиновались. Нестор перещупал каждую.

– А теперь проверьте у всех! – чутье подсказывало ему: деньги спрятаны в одежде. Больше негде, скорее всего в шапках. У кого?

– Тут, кажись! – воскликнул Пантелей Каретник. Махно быстро обернулся. Шапка была… Ивана Вакулы. Этого еще не хватало! Сотский, отчаянный богатырь. Пантелей разорвал подкладку и вынул пачку' кредиток.

– Ты… Иван? – изумился Нестор. Вакула онемел. – Иди сюда, – Махно подозвал хозяина мельницы. – Твои деньги?

– Мои.

– Точно? Ану приглядись. Если врешь, сволочь…

– Чего смотреть, Нестор Иванович? Николаевские. Потрясите над ладонью. Видите, видите – мука!

Всякие сомнения отпали. Сорока все стрекотала.

– Кто был с тобой? – спросил Махно Вакулу беспощадным тоном. Он был настолько возмущен жадностью и скрытностью, казалось бы, верного соратника, что не пощадил бы и брата. О том, что повстанцы могут быть другого мнения, а то и защитят виновного, взбунтуются – не думалось. Нестор просто не принимал это в расчет. А если бы дрогнул – не быть ему Батькой.

– Дружок Федора Щуся! – с вызовом ответил Вакула, указывая на повстанца из Дибривок. То был тоже испытанный в боях, худой и озлобленный парень, у которого, помнится, сгорела хата. Смотрел он на Нестора волком.

– Ану рвите и его шапку! – приказал Батько.

В ней тоже оказались деньги. С мукой. Члены штаба молча наблюдали эту тягостную сцену.

– Сдайте оружие! – потребовал Махно.

Вакула и его приятель подчинились. Они еще надеялись, что пронесет.

– Предлагаю… расстрелять мерзавцев, – обратился Нестор к членам штаба. – Если этого не сделаем – грош цена революции.

– Да ты что?! – Щусь даже отшатнулся. Сорока примолкла.

– Семен, говори!

Каретник, оскалившись, тёр подбородок большим пальцем.

– Я – «за», – сказал сурово.

– Марченко!

Алексей покраснел, закурил, не мог вымолвить ни слова.

– Говори, люди ждут, – глаза Махно с расширенными зрачками не оставляли надежды.

– «За», – выдавил наконец Марченко.

– Лютый!

– Я воздержусь.

– Ах ты ж, виршеплёт. Калашников!

– «За».

– Чубенко!

– Тоже «за», – никто из них не хотел произносить страшного слова «расстрел». Они впервые должны были казнить своих, и это казалось чудовищным. Но что же делать? Спорить на глазах у взвинченного отряда? Митинговать? Да разорвут же на части или перестреляют друг друга.

– Значит, так. Кто «за», те и приведут приговор в исполнение, – жестко подвел итог Махно. Потом обратился к повстанцам: – Отряд, слушай! Вот эти двое опозорили наше святое дело. Вина их твердо установлена. Мало того, что занялись разбоем, – затаились, бросая грязную тень на каждого из вас. Мы этого ни сейчас, ни впредь не потерпим. Заразу выжигают каленым железом. Штаб принял решение… – Нестор осекся, дыхание у него перехватило. Все стояли без шороха. – Расстрелять перед строем! – крикнул Махно, и передние ряды повстанцев напряглись в изумлении. Люди явно не ожидали такого исхода. – Товарищ Каретник, приступайте!

Вакула и дибривчанин умерли молча.

А чуть позже крестьяне принесли три ящика патронов, которые прятали на черный день.

16 ноября

Опять дождь. Чтоб он!.. С утра началась частичная погрузка германских войск на пароходы… В ходу только русские деньги… В Симферополь прибыл с Кубани отряд Добровольческой Армии… Интересно отметить, как вошел сегодня в порт пароход «Алексей» из Севастополя. Еще в море у него развевался на корме огромный русский национальный флаг. Когда же он стал входить в гавань, то национальный флаг был спущен и поднят голубо-желтый Украинский.

«Дневник обывателя» из «Архива русской революции».

В Екатеринославе бастуют все фабрики и заводы.

Толпа демонстрантов шла по улицам с криками «Долой гетмана», «Да здравствует власть Советов». Австрийский гарнизон поддерживал порядок в шествии. Вся буржуазия попряталась. Вечером прибыло много офицеров-добровольцев, и начались обыски и аресты.

Газета «Беднота». 22 ноября 1918 г.

Дорогой Владимир Ильич!

…17 ноября оформился совет Украинского фронта, замаскированно названный совет группы Курского направления. Его состав: я, т. Сталин, т. Затонский… Сейчас можно голыми (да дерзкими) руками взять то, что потом придется брать лбом.

Антонов.

Перевалило уже за полночь. Махно сидел в штабе один. Из открытой форточки тянуло сладковатым запахом снега. На стене, сбиваясь с ритма, словно через силу тикали ходики. Скрипнула дверь, вошел Петр Лютый.

– Теперь мы дома надо-олго, – сказал, позевывая в кулак. – Австриякам не до нас. Они на станциях… А эту кралечку ты разве не помнишь, Батько? Раньше встречались же на улице…

– Нет, – холодно отрезал Нестор. Ему не нравилось, когда лезли в его личные дела, пусть даже и такие близкие люди, как Петя. Тем более, что тут был особый случай.

– А почему? – занудно приставал адъютант. – Такую тру-удно забыть!

– Ты по документам разве Петр?

– Не-е. Исидор, – он нагнулся и с металлическим стрекотом подтянул гирю ходиков, что висела уже до пола.

– А почему так записали?

– Понятия не имею.

– Вот и я не имею, – внушительно заключил Махно. – Иди спать!

– Не позволю себе, – адъютант еще подкрутил язычок лампы «летучая мышь».

– Приказываю!

– Тогда бегу с удовольствием, – Лютый любил поспать, да и жена, мать дома заждались. Он спросил доверительно: – Хочешь стихи пописать?

– Не до них. Дневник. Дежурный далеко?

– Алексей Марченко во дворе.

Тикали ходики. За окном спало Гуляй-Поле, и наконец никто не мешал. Нестор достал из подсумка толстую тетрадь в кожаном переплете и написал: «29 ноября 1918. «Гибель» Батьки». Живо вспомнилось, как они возвращались домой по селам и люди шушукались: «Тю, дывысь, Махно! А казалы, шо вбылы!» Умеют же властители пустить пакостный слух. Да бес с ними. То, что его поистине волновало, было вот оно, рядом. Нестор взял «летучую мышь» и вышел в коридор. С улицы заглянул в дверь постовой.

– Можэ, шо хотилы, Батько?

– Нет. Смотри там в оба.

Махно направился в библиотеку. На стеллажиках вкривь и вкось стояли потрепанные учебники, а сбоку лежали книги для преподавателей. Одна мерцала золотым тиснением. Название было не совсем понятное: «Всеобщая психология с физиогномикой».

– Подайте мне ее, – попросил еще днем Нестор. Хотелось узнать, что за физиогномика. Да какая там книжка! Он во все глаза смотрел на учительницу: высокую, тоненькую и кареокую. Чудо, а не учительница. Молоденькая и дорогими духами пахнет. Он ее уже видел. Да раньше нечего было и думать о встрече с такой. Паршивая аристократка и не глянула бы на него. И сейчас нос воротит. Это тебе не Тина!

Девушка молча взяла книгу смуглой тонкой рукой, еле подняла и… уронила на пол. Петр Лютый, неотступно следовавший за Батькой, шустро наклонился и подал тяжелый том. Учительница все глядела в сторону. Ее пугали мрачно блестевшие глаза Нестора. Несколько дней назад коварный поездок покосил лучших разведчиков отрада. Помещик Ленц заманил его в колонию и ударил сзади. В Рождественке приговорили за доносы не кого-нибудь – священника. Глаза всё вбирали, таили. Увидев их, девушка ожглась и не смела больше встречаться с ними.

А Нестор воспринял это как презрение к нему, нищему коротышу, сыну господского кучера. Потому взял книгу из рук Лютого и в сердцах бросил на пол.

– Подними! – велел девушке. Она, казалось, еще более смутилась, покраснела и потупилась.

Во всей округе уже не было человека, который посмел бы безнаказанно ослушаться Махно. Разве что мать. Но она давно не та строгая наставница, стегавшая его скрученной веревкой, а жалкая измученная старушка. Ей и слово-то поперек неловко вымолвить, не то что приказывать.

Девушка не шелохнулась.

– Я говорю подними и дай мне в руки! – повторил Нестор строже.

Сейчас, стоя с лампой и живо представляя ту сцену, он до боли прикусил нижнюю губу: «Анархист, едреный хвост! Князь Кропоткин, если б увидел, умер бы со стыда. Нашел перед кем показывать характер, дурак!» Но сердце подсказывало, что верно поступил: на знакомство и сватовство нет времени, и нрав у него не тот.

Поскольку девушка не повиновалась, Нестор расстегнул кобуру. И тогда произошло то, чего ждало сердце. Учительница вдруг смело взглянула на Батьку, не выдержала его взор, опустила ресницы и, тем не менее, сказала с вызовом:

– Культурный чоловик так бы нэ зробыв. А я вас… нэ боюсь, – и она опять, явно через силу, посмотрела на него такими ясно-карими очами, что Нестор в смятении выскочил из библиотеки. Петр молча бежал за ним.

«Хам, хам!» – говорил себе Махно, и «летучая мышь» подрагивала в его руке. Сердце же радовалось. Такую писаную гордячку он искал всю жизнь и, похоже, нашел.

«Ишь ты, учительница! Галина Кузьменко. Видали мы и более гонористых лошадок. Объездим. Подумаешь, недотрога!»

Он присел к столу и записал в дневнике: «Вчера встретил Галину». Захотелось прибавить: «Свое счастье». Но кто знает, в чьи руки попадет завтра эта тетрадь из имения помещика Ленца, и где оно – верное счастье? Потому написал Нестор другое: «Новогупаловка. Поездок. Мы только учимся воевать».