Текст книги "Нестор Махно"

– Э-эх вы! – только и выдавил Нестор, скрипя зубами. Что-то в нем обрывалось и падало безудержно. Он плеснул еще в кружку, выпил залпом, не закусывая.

– Сколько жил сын?

– Месяц всего… и два дня.

– Э-эх! – муж вскочил, заходил по комнате. Деревянного пола не было – доливка, и она все равно качалась под ногами. – По вашей милости, тетери ощипанные, не увидел первенца. Кто-то обижал вас? Гайдамаки, немцы набегали?

– Булы, булы, – подтвердила теща. Сухонькая, сгорбленная, она скорбно, тыльной стороной ладони вытерла слезы. – Про вас допрашивали. А оно вроде чуяло, плакало…

– Имя дали?

– Василько.

– Наше, доброе.

Боль не отпускала. Кто же перешел дорогу, если нет Бога? Кто? Смерть без подручных не является. Эх, любовь моя первая, Настенька, Анастасия свет Васецкая, твою ж мать! Что скрываете? Какую тайну? Нестор никак не мог примириться с тем, что есть силы, неподвластные никому. Они косили под корень всю его жизнь. Как же бороться за счастье целого народа Украины, если тебя самого вмиг так беспощадно обездолили? И нет виноватых! Не то что неподвластных… Их вообще нет. Кого? Может, смириться? Перед кем? Ну, перед кем же? Василька… за что? Чистейшего!

Мысли путались: «Где же тогда приют свободы? И дана ли она, и нужна ли безутешно несчастным? Зачем она им? Вот мне. Только смирение! Перед кем? Перед вором, что взял чистейшего? Не-ет, в этом подлючем мире что-то не так. Ну, совсем не так устроено…»

Женщины плакали. Махно потерянно ходил из угла в угол, чувствуя, что сердце вот-вот лопнет. Он выскочил на улицу, в темень.

– Куда ты, милый? – услышав растерянный голос Насти, он даже не оглянулся. Потом вспомнил:

– Передай Семену Каретнику, что жду их у Клешни. Завтра.

– У кого?

– У Захария Клешни. В Рождественке.

«Мы еще родим!» – хотела крикнуть Настя на прощанье, да слезы не дали.

Чердак был довольно просторный. По углам, под черепицей, сушилось сено. На нем, опершись на локоть, лежал широкоплечий Семен Каретник. Загорелое лицо его казалось сонным. Но напряженная поза, тонкий, чуть кривоватый нос и жесткие усики выдавали человека скрытного, таящего взрывную силу.

– А что они вытворяли с Моисеем Калиниченко! – запальчиво говорил Алексей Марченко. Нестор вопросительно поглядел на него. Тот приютился на буравке(Прим. ред. – Чердачный отводок дымохода), был высоколоб, худ, горяч, хотя имел уже двоих детей, повоевал, получил, как и Семен, солдатского Георгия.

– У него же золотые руки механика, – скороговоркой продолжал Алексей. – Мухи никогда не обидел. Анархист, наш друг Моисей. Ну и что, за это карать?

– А почему он не ушел тогда со всеми? – спросил Махно.

– Упал с коня, когда мы готовили батальон против оккупантов. Сломал ногу. Куда деваться? Прятался у братьев. Это в то время, Нестор… Полгода назад… Ты удрал с большевиками.

Последние слова прозвучали явно с осуждением. А было так. Зимой восемнадцатого года Центральная Рада, чтобы выгнать большевиков с Украины и самой укрепиться, пригласила немецко-австрийские войска (Прим. ред. – Вскоре они Раду разогнали и поставили гетмана Скоропадского). За помощь им пообещали десятки миллионов пудов хлеба. Однако крестьяне, в том числе и в Гуляй-Поле, вовсе не горели желанием дарить свое добро. Махно тогда возглавлял здесь ревком и отряд самозащиты. Только уехал за оружием, как ополченцев рассеяли. Вот об этом и напомнил Марченко с осуждением.

– Зачем ты так, Алеха? – возразил ему брат Семена Каретника – Пантелей, тоже усатый, крепкий молодец. – Забыл, что ли? Махно достал у красных орудия, пригнал вагоны снарядов, патронов!

– И внезапно исчез, – не сдавался въедливый Марченко.

– Не мели пустое, Алеша. Меня же Егоров (Прим. ред – В то время командарм Крымского направления) позвал, чтобы вместе действовать. Я к нему, а их штаб уже смылся в Волноваху. Но оборону-то надо держать. Я за ними…

– А нас тут взяли голыми руками, разоружили, – вставил слово и Петр Лютый. Несмотря на свою фамилию и довольно неласковое сейчас выражение лица, он был наиболее близок Нестору, может, потому, что тоже невелик ростом и тайком писал стихи.

– Хватит п…! – прикрикнул Семен Каретник. – Тогда все наложили в штаны. Регулярная армия перла!

– Все намаялись, – примирительно заметил Алексей Чубенко, что сидел на мешке с сухарями. Он старался не шевелиться, чтобы не подавить их. Среднего роста, плотный и благообразный Чубенко не лез вперед, не отставал и был, что называется, себе на уме. Вместе с другими анархистами он бежал от австрийцев и агентов Центральной Рады в Россию. Потом, в конце лета, в Курске встретил Махно, и они вдвоем пробирались сюда.

– Потише вы! – зашипел Роздайбида, в окошечко наблюдая за улицей. – Баба какая-то летит. Услышит и раскудахчется, черноротая.

– Так что же с Моисеем? – шепотом спросил Нестор.

– Его прямо из постели выдернули, – тихо продолжал Марченко. – А перед этим Емельяна, твоего брата, на глазах детей…

– Оставь, – попросил Махно.

– Извини. Словом, видят, что зашли далеко, и обратились к людям: «Хто такый Калиниченко? Злодий чи добрый чоловик?» Народ заступился. А власть это не устраивало. Спросили богатеньких: помещика Цапко, купцов Митровниковых, хозяина мыловаренного завода Ливийского, твоего Кернера…

– Не бреши, – перебил Петр Лютый. – Михаил Борисович в такие дела не суется.

– Хай смолчал. А остальные в один голос: «Злодий! Злодий! Помогал Нестору Махно чернь бунтовать, был членом анархического ревкома. Вин проты Дэржавы!» Повезли Моисея в Харсунскую балку, поставили на край. Солдаты дали залп. Моисей упал. Люди, кто смотрел, побежали в ужасе и слышат: «Убивайте скорей!» Оглянулись, а Калиниченко… опять на ногах. Что за чудеса?

Алексей поерзал на буравке, покусал тонкие губы.

– Солдаты еще раз пальнули. Моисей опрокинулся. Люди уже не верят своим глазам: дважды расстрелянный… поднимается! Тут и у зверя бы, наверно, проснулось милосердие.

На чердаке стало так тихо, что послышалась мышь, шуршащая в сене.

– Ну и что же они, гады? – прошептал Нестор.

– Подскочил офицер, сторонник Центральной Рады Гусенко и выстрелил из пистолета в висок. Да, видно, руки дрожали – попал в щеку. Несчастный Моисей завопил: «Убивайте же, палачи, не мучьте!» Тогда солдаты, немота, дали два залпа подряд…

Махно передернулся в холодном ознобе. Все молчали.

– Когда возьмем их за глотку, Нестор? – спросил Петр Лютый. У него не было сомнений, кто должен верховодить. Да, Махно ошибался. А другие что, ангелы? Семен Каретник тугодум, пока сообразит – и рак свистнет. Алеха Марченко въедлив, хуже тещи. 4 убенко слишком осторожен. «У них, конечно, небитый козырь – война за плечами, – прикидывал Петр. – Ну и что? Я тоже унтер. А в главари не рвусь. Кишка тонка».

– Слышали, что творится? – сказал Нестор с яростью. – Я приехал… освобождать родную Украину. Нужно поднимать трудящихся… без различия национальности. Но сейчас…

Он не мог говорить. Мерещился розовый младенец, лезло в голову: «Вот оно, милосердие, смирение. Вот. Вот!»

Мышь легонько шуршала в сене.

– Но сейчас предлагаю… срочно ехать!

– Куда? – Семен Каретник резко приподнялся. – У нас же один пулемет и пять наганов. Это слезы!

– Добудем в бою. Когда ехал сюда, мне встретился отряд Ермократьева. Найдем его и объединимся. По пути возьмем Жеребецкий банк. Купим еще оружия, бричку.

– Ермократьева… не знаю, – озвался Марченко. – А вот матрос Щусь точно сидит в Дибривском лесу.

Нестор насторожился: «Ищут вожака. Я уже не подхожу». Но на слова Марченко не обратили внимания. Всяких слухов хватало.

– Зацапают нас, хлопцы, як солохиных курчат, – сказал Алексей Чубенко.

– Кто дрожит – зарывайся к мышке в сено! – отрезал Махно.

– Давайте хоть ночи дождемся. Бабы шастают, – предостерег Роздайбида.

– Не могу… Паралич разобьет! – Нестор вскочил, ударился головой о пыльные стропила, ойкнул. Все заулыбались, чихая.

– Шуструю вошку первой ловят, – изрек Пантелей Каретник.

Сквозь красную татарскую черепицу сочился мрачноватый день. Пахло сеном.

– Кроме пуль и бомб, Нестор, – неторопливо сказал Семен Каретник, – требуется хоть завалящая организация. Штаб.

– Мы не квочки – не высидим. Поехали! – Махно поднял крышку лаза. – Оля, Захарий, вы тут?

– А шо хотилы?

– Подставляйте лестницу, – и они все, кое-кто нехотя, начали спускаться. Хозяева зашептались.

– Неужто в дорогу? По видному? – испугался Клешня.

– Да, – подтвердил Махно.

– Жинка каже, шо нельзя. Соседи ж выдадут!

– Ах, соседи! – вскипел Нестор. – Передайте им, что вернемся – отрубим язык. Для кого же мы рискуем?

– Нимци и гайдамакы… кожного десятого, – всхлипывала Ольга.

– Может и правда, погодим до темна? – попросил Чубенко.

– Быстро ты забыл лютую казнь Моисея! – темные глаза Махно вспыхнули холодным, беспощадным огнем.

Каждое село, каждая хата были обложены страшными контрибуциями, размер которых определялся самими помещиками… Они имели собственные карательные отряды, образованные из бывших стражников, урядников, полицейских и разного продажного деморализованного элемента. Эти банды терроризировали село, издевались над ним, истязали его.

В. Винниченко. «Відродження нації».

В старые лихие времена скакать по Дикому полю без оглядки среди бела дня позволяли себе лишь сторожевые казаки, когда с вышки или кургана замечали татарскую конницу, зажигали «фигуры» (специально сложенные смоляные бочки) и что есть мочи уносили ноги. Сейчас тут тоже был не мед, но нашим смельчакам покамест везло: ископытили десятки верст в поисках Ермократьева и целы. Правда, впереди над полем кружило воронье.

– Не праздную никакого беса, – заявил Семен Каретник, подъехав к Нестору вплотную и нагибаясь, чтобы тот лучше слышал, – а все ж неохота вот так валяться.

Перед ними, в пожухлой стерне, лежал человек в одних трусах. На спине запеклась темная рана и к ней был прилеплен листок. На нем крупно: «ХОТИВ ВОЛИ? ЖРЫ!»

– Кто его? – воскликнул Петр Лютый, оглядываясь. В сухом и ярком небе лишь на горизонте таяли облачка. Кое-где летела серебристая паутина, выше извивались черные птицы, да безлесая степь холмилась вокруг.

– Варта. Кто ж еще? – проронил Пантелей Каретник.

– Похоронить бы надо, – предложил Алексей Чубенко, облизывая запыленные губы.

– Чем, ножом? – Роздайбида замучился с ручным пулеметом, а им, видите ли, копать охота.

– Хоть курая натаскаем, – соскочил с лошади Лютый. – Ишь нечистые вьются, за своих принимают.

Завалив мертвеца колючими шарами перекати-поля, они решили все-таки переждать до ночи где-нибудь в укромном месте. Вскоре попалась низинка с осокорем и вербой, но там дальше что-то шумело подозрительно.

– Сюда! – тем не менее позвал Каретник, ехавший первым. Им открылся странный в выгоревшей степи темно-зеленый яр. По нему весело бежал ручей.

– Тут целый водопад! – шумел всегда сдержанный Семен.

Из-под камней туго бил поток. От него веяло свежестью. Всадники спешились и побежали вниз. Алексей Марченко, однако, остался наверху и поглядывал по сторонам.

– Молодец! – похвалил Махно. – Я тебя сменю!

– Благодатная наша Украина, – засмеялся Петр Лютый, подставляя ладони под изумрудные холодные струи. – Рай истинный, хлопцы!

– Еще б мудрые головы кто подарил ей, – озвался Чубенко.

– Да сердца помягче, – добавил Роздайбида. Он разделся догола и, фыркая, лег в ручей, но тут же вскочил как ошпаренный. – Лед, лед! Остужайся, кто смелый!

Они были молоды, не старше тридцати лет, и резвились, плескались, забыв на время об опасностях, анархизме, о том бедняге, что валялся под колючими шарами, о власти и собственности, о Ермократьеве, которого искали – обо всем на свете. Тем более, что вокруг нежилось в последнем ярком тепле южное лето.

Отдохнув, немного подкрепившись и повеселев, не стали ждать вечера, поехали дальше по балочкам да низинам между полями. Из одной приметили село. Белые хатки мирно ютились у пруда.

– Эх, поспать бы там, – размечтался Лютый, – на пуховой перине в розовую полосочку!

Спутники заулыбались. Разглядывая жилье, они хоронились за кустами шиповника и скумпии пушистой.

– Так это ж Михайло-Лукашово! – определил наконец Пантелей Каретник. – Дядьки нашего хата вон, что под соломой. Верно, Сеня?

Попиликал очнувшийся в тепле кузнечик, сонно озвался нарядный удод. Потом из села донесся какой-то вздох, что-то там шевельнулось, задвигалось. Издалека нельзя было определить, кто ходит и зачем.

– Э-э, да они на кладбище собрались, – догадался Пантелей. – Кого-то, наверно, хоронят. Ану приглядись, Сеня.

– Точно, несут, – согласился брат, придерживая коня. Тот заплясал, заржал, и Семен отпустил поводья. За ним отправился и Пантелей. Остальные напряженно ждали, прислушивались. Никто не стрелял и назад не возвращался. Значит, чужих, видимо, нет.

– Ну что, вперед? – спросил Махно и, не дождавшись ответа, поскакал в Лукашово.

Малое кладбище с деревянными крестами располагалось сразу за селом, на сухом холмике. Людей было немного, и они явно со страхом озирались на конных, что приближались с поля. Их встретил пеший Семен, посеревший, угрюмый.

– Дядю повесили, – сообщил еле слышно, – и еще четырех мужиков.

– За что? – Нестор спрыгнул с коня.

– Бились в отряде Ермократьева. Их окружили. Кого скосили, а кого на акацию.

– Сам-то жив?

Семен пожал плечами, пошел к свежим могилам. Все последовали за ним. Причитали женщины, стучали молотки (уже забивали крышки гробов), предостерегающе пахло глиной и прощальным цветом мальвы. Семен пошептался с мужиками и, когда они пошли в село, сообщил своим:

– Вожак, говорят, прячется недалече, на хуторе. Надо б найти.

– Вперед и только! – сразу же согласился Нестор, направляясь к лошадям.

Но тут возвратилась женщина в черном платке.

– Куда вы, родненькие? – вскрикнула. – Останьтесь! Помянуть же по-христиански чоловика. Сеня, Пантюша, хоть вы. Благаю!

Каретники замялись: тетке нельзя отказать и от своих негоже отрываться.

– Как ты? – спросил Семен у Махно.

– Смотрите, – неопределенно ответил тот.

– Есть святое, сынки. Оно выше нас, ой, выше! – проникновенно сказала женщина в черном. – Забудете о нем в суете – пропадете. Попомните мое слово!

Она глядела так страдальчески, что Нестор предложил:

– Исполним ее волю. Но быстро. Раз-два и вперед.

На том и порешили. Семен с благодарностью обнял приятеля за шею. Им предстояли большие испытания, и, кто знает, может, и из таких уступок рождается преданность и дружба.

По местному обычаю молча помянули покойных, погоревали и отправились искать Ермократьева.

– Слушайте, мы его в глаза не видели. Никто, – заговорил Алексей Чубенко. – А он вне себя сейчас, заупрямится, пальнет сдуру. Может, плюнем и подадимся в Гуляй-Поле? Все равно отряда уже нет. Мы хотели соединиться. С кем?

– Ладно тебе, – буркнул Пантелей Каретник. – Что же, бросить в таком горе?

На это нечего было возразить, и Алексей замолчал.

Хуторок, что они искали, находился недалеко от Лукашово. Пять беленьких хат стояли рядом с молодыми пирамидальными тополями. Теперь на разведку отправился Махно, поскольку хоть ночью, но разговаривал с Ермократьевым. А чтобы местные не побоялись гостей, с Нестором ехал лукашовский мужичок. Он легко договорился с хозяином первой хаты. Тот отвел их к сараю, позвал:

– Павле, тэбэ шукають! Свои!

Чуть погодя появился бородатый, плотный дядя лет тридцати, в измятом пиджаке и брюках, видимо, хоронился на сеновале.

– Что нужно? – спросил мрачно.

Без долгих объяснений Нестор сказал:

– Я Махно. А ты, случаем, не Ермократьев?

Некоторое время бородач крайне подозрительно разглядывал его и наконец изрек грубо:

– Брехать силен, парень! Махно-то я лично знаю… Не вздумайте дурить! – прибавил он сквозь зубы. – Там, за моей спиной, елки-палки, прямо вам в лобешники нацелено дуло «максима», и терять нам уже нечего.

– Дурак ты, – холодно парировал Нестор. – Ночью тогда, у дома Свистунова, у дерева… Помнишь? Это же нарочно не придумаешь!

– Что, ты и есть? – явно разочарованно окинул его взглядом Ермократьев. – Ну, здоров был, Махно.

Он протянул широкую ладонь, и не успел Нестор пожать ее, как Павел порывисто обнял его.

– Мать честная! – удивился он, отпуская Махно и все еще недоверчиво рассматривая гостя со всех сторон. – Точно. Голос твой.

– А чей же? Выкатывай свой «максим». Нас люди ждут. Много у тебя братвы осталось?

– Думал, богатыря встречу, – не мог успокоиться Ермократьев, – а ты вон каков, елки-палки. Эй, ребята, выходи. Это свои! – и он вдруг запел:

 
Прежде был солдат тетеря,
Не такой он стал теперя,
Как раскрыли ему двери
Стал солдатик хуже зверя.
 

Нестор слушал его, чуть прищурив глаза и покусывая губы: положил столько людей и хоть бы что. Правда, песня уж больно суровая. «Шпендриком» сам же называл, а богатыря ищет. Странная русская натура.

– Служивый? – поинтересовался Махно.

– Не различаешь, что ли? Поустала и рука от железного штыка. Вали, ребята!

Их оказалось восемь человек с «максимом» и ворохом патронных лент.

– Слушай, Нестор Иванович… правильно я тебя величаю? – вспомнил Ермократьев. – Мы вчерась заколбасили ихнего офицерика. Примеряли обмундирование – никому не налазит. Хочешь взять?

Махно пробирался на Украину в погонах штабс-капитана, неловко расшаркивался, отдавал честь, и это помогло избежать многих неприятностей.

– Годится, – согласился он, усмехаясь. – Хоть не понизили, надеюсь?

Ему подали одежду, помогли примерить. Она оказалась впору, и на плечах Нестора заблестели погоны. Выкатили заседательскую бричку на рессорах.

– Тогда бери уж и моего рысака, – расщедрился Ермократьев, как бы сразу признавая верховенство Махно. – Правда, он не мой – помещичий. Да неважно. Гляди – орел! Поскачешь во главе!

– Нет, благодарю, – отвечал Нестор, подумав. – Я лучше на мягком сене поеду, рядом с пулеметом. Тачанка для капитана более подходящее место.

Он и не подозревал тогда, какое военное значение обретут со временем эти его слова.

В старом помещичьем саду осень еще только поселялась. Манили к себе налитые соком груши, сливы, матовые грозди винограда. Осыпались редкие сухие листья. Пахло тиной из заброшенного пруда, и совсем по-летнему, протяжно пела синица.

– Болваны! Собственными руками, с кровью вырывают свое и наше будущее! – возбужденно говорил прапорщик, прогуливаясь в саду с отставным генералом Миргородским. Офицерик был в отлично сшитом синем френче, галифе и сапогах. Так он ходил и на фронте, напоминая самоуверенных юных барончиков.

– Я имею в виду чернь, – уточнил он, видя, что отец нахмурился.

– Слава Богу… штабс-капитан Мазухин… разогнал шайку некоего Ермократьева, – спокойно, разделяя каждое слово, сказал генерал, у которого сегодня был день рождения. Все гости уже съехались: два помещика из близлежащих сел с дамами, его фронтовой друг – полковник и австрийские офицеры. Ждали начальника Александровской уездной варты Мазухина.

– Успели набедокурить, разбойнички, – продолжал Миргородский-старший. – Моего приятеля Резникова отправили на тот свет, царство ему небесное. Жаль и беднягу Свистунова. Чудесный человек, родовитый. А как хозяйство вел! Все у него цвело. Оазис!

– Вот-вот, – подхватил сын задорным тоном, обходя аккуратную кучку сухих листьев. – Священная собственность и прибыль – великие двигатели прогресса. Вы меня правильно поймите, отец, я не в восторге от жадных, примитивных спекулянтов. Но что же делать, если они, думая лишь о наживе, невольно обогащают нашу родную Украину?

На ветках слив, абрикосов дремотно струилась паутина. Генерал потрогал ее пальцем с широким полированным ногтем.

– Свистунов не из них. Бессребреник, – заметил он. – И потом, ты чудно выражаешься. Причем тут Украина? Что это такое? Есть одна империя, которой мы служили и служим верой и правдой – великая Россия. Даже выпускнику Пажеского корпуса Скоропадскому невдомек. Власть ослепила!

– Простите, отец, но эта благодатная земля, которая нас родила и кормит, – прапорщик постучал сапогом, – она же украинская и принадлежит нам испокон веков. Не так ли?

– Нельзя русам делиться! – отрезал генерал. – Пропадем! Кто вокруг? Немцы, поляки да турки. Наш чернозем, лес, хлеб для них, что красная тряпка для быка. Знаешь ли, каждый немецкий и австрийский солдат отправляет домой ежедневно посылку с крупой, салом, сахаром…

– Ну, не каждый.

– А разрешение-то дано всем, еще Центральной Радой. Грабь!

– Какой позор! – горячился сын. – Злейший враг защищает нас от быдла, большевистского и местного. Что же, Украина такая бездарная, навеки обречена?

Тут вышли из дома погреться на солнышке и полковник с австрийцем.

– Господа, уже все готово. Дамы волнуются. Нас зовут, – объявил полковник. Без кителя, в гимнастерке с закатанными рукавами он держался молодцевато. Вместе с Миргородским-старшим они совсем недавно служили в казачьем корпусе, когда появились красные банты, комиссары. Казаки перестали кормить и чистить лошадей. Солдаты отнимали у белорусских крестьян деньги, хлеб, потехи ради стреляли в коров, насиловали женщин. Полковник попытался заступиться. Его схватили, целой ротой повели к расправе, поставили под дубом на колени. Но нагрянул Миргородский со свежим Уманским полком, отборным конвоем, с трубачами. Выручил, и запомнилось: высоко над лесом одуванчиками разрывалась германская шрапнель.

– Ну никак не втолкуешь ему, сукиному сыну, что такое Украина! – улыбнулся полковник.

– Ja, ja, – подтвердил австриец.

– Это наш Faterland! – выпалил с горечью сын генерала.

– О-о! – воскликнул гость. – Понимаем. Са-мо-гон! Са-ло!

– Черта лысого он разберет, – поморщился полковник. – Для них что красные, что гетман Скоропадский, Россия или Украина – одна сатана. Мы для них – пожива. Дикое поле. Не более того.

– Нет, нет, – запротестовал австриец. В это время на крыльцо белого помещичьего дома вышла уже сама хозяйка.

– Господа, прошу к столу!

– Да, кого ждем? – поинтересовался полковник.

– Смута, банды шастают, – ответил хозяин. – Одну выловили. Начальник добровольной охраны отличился, Мазухин. Что-то задерживается.

– Бог с ним, прибудет, – полковник давно привык к любым передрягам. – Куда он денется?

Они направились в дом. По пути сын генерала попытался продолжить разговор:

– Чего они добиваются?

– Кто? – не понял полковник.

– Да все эти плебеи. Морды в кровь бьют, имения сжигают. Ну, месть я еще допускаю. Но им же этого мало? О счастье на развалинах кричат!

– Я довольно пожил на свете, – печально сказал отставной генерал Миргородский. – Там, в Петербурге, Киеве, балуются идеями, играют в новые власти, златые горы сулят. Эдакий современный иллюзион. А сменят лишь правящую элиту. Только и всего.

– Никакой смены! – возмутился полковник. – Пусть и не мечтают, скоты!

Австрийцы были хуже немцев, у них конфликты с населением были чаще, чаще были и жестокие репрессии, вызывавшие глубокую анархию…

Но еще хуже, разлагающе действовали появившиеся местами добровольческие карательные отряды (офицерские).

Н. Могилянский. «Трагедия Украины»

Они держали путь на восток. Когда выехали из балки, уже вечерело. В лучах заходящего солнца тени от лошадей, брички вытягивались, бежали впереди отрядца. Всюду, куда не кинь взгляд, лежала голая, холмистая, словно вымершая степь. Ее оживляло лишь высокое пение жаворонка. Дорога поднималась на кряж, и там вдруг показалась группа конных.

– Глянь, варта! – не без испуга воскликнул Петр Лютый.

Трое ехали в экипаже и пятеро верхами, но не было видно, есть ли кто еще за ними, дальше.

– Не бзди, возьмем как миленьких, – рявкнул Ермократьев. Он сидел на сером в яблоках рысаке, которого еле сдерживал.

– Приготовь «максим», – тихо приказал Махно.

– Есть, – доложил Роздайбида, что тоже примостился в тачанке.

Неизвестные приближались.

– Стой! – зычно крикнул Ермократьев. Он с трудом владел собой. Встречные, однако, молча наезжали. Их разделяло уже метров сто, и в том, что чужаки не отвечали, чувствовалось нечто зловещее.

– Кто такие? – послышалось наконец. – Я штабс-капитан Мазухин, начальник уездной варты. Какой отряд, я спрашиваю?

Он не мог разглядеть незнакомцев: солнце светило им в спины. Но на плечах сидящего в бричке взблеснули погоны. «Значит, свои, – решил Мазухин. – Откуда взялись?»

Подъехали еще ближе.

– Сдай оружие! – потребовал тот, с блестящими погонами, и развернул тачанку. Но вартовые в мгновение ока взяли винтовки на изготовку.

– Пали поверх голов! – велел Махно пулеметчику.

Треск выстрелов ошеломил людей Мазухина. Они соскочили с лошадей и побросали оружие.

– Так-то лучше, – сказал Нестор, направляясь к ним. – Значит, начальник варты? Собственной персоной!

Штабс-капитан, тоже лет тридцати, краснолицый, с тонкими усиками, ошарашенно глядел на него.

– Вы что, сдурели? – спросил, спрыгивая на землю. – Не видите, с кем имеете дело? В крысиный карцер потянуло?

– Простите. Я капитан Шепель из Киева, – Махно небрежно козырнул. – Направлен в это бунтарское Запорожье самим гетманом Скоропадским. «Железной рукой наведи там порядок, – наказал мне Павел Петрович. – Революционеры совсем обнаглели, а варта спит».

Люди Нестора между тем со всех сторон окружили пленников, и Мазухин это заметил.

– Позвольте, пан Шепель, почему же я не был поставлен в известность? Дело-то общее.

– Милый мой, время какое? Вы откуда и куда?

Махно хотел выведать намерения карателей. Семен Каретник, Алексей Марченко, другие с удивлением, а кто и с завистью смотрели этот спектакль. «Во артист, во настоящий атаман!» – думал Роздайбида.

– Тут скоты-пролетарии раздухарились. Волю, видите ли, учуяли. Некто Ермократьев вылез из навоза. Кавалера высоких орденов Свистунова изувечили. Имение подожгли. Но мы им дали по шапке! – строго докладывал Мазухин. – До-олго будут помнить и детям закажут. Все деревья увешали, как грушами.

– Нестор, – прошипел в изнеможении Павел, щелкая затвором.

– Отстань, – левую щеку Махно тронул нервный тик. – А теперь куда путь держите?

– Недалече Миргородский, может, слышали, отставной генерал обитает. У него в аккурат день рождения. Поужинаем вместе, пан Шепель. Не возражаете? – начальник варты закурил трубку, пустил кольцо дыма. Он чувствовал себя полным хозяином в этих краях.

– Отчего же, с удовольствием.

– А там денек-другой поохотимся на дичь… и на крамольников. Коль у вас спешное дело, завтра и сыметесь.

Махно больше не выдержал:

– Вы, господин капитан, совсем потеряли нюх, – холодно осклабился он. – Я со своим отрядом анархистов несу смерть палачам…

– Махно!

Мазухин побелел. Трубка выпала из руки и дымилась в дорожной пыли. Он начинал службу стражником в полицейском управлении Екатеринослава, насмотрелся на бандитов, познал их коварство и жадность. «Чем лучше этот? Ничем», – решил начальник варты. Презирая себя, он встал на колени. Авось клюнут подонки, отпустят.

– Осел, осел! – повторял он с отчаянием. Наконец опомнился, вскочил. – Поехали в имение. Сколько вам нужно тысяч? Сколько?!

– Не-естор, елки-палки. Пора кончать! – рычал Павел. Его широкоскулое лицо закаменело. – Это же… зверье-е!

Он подскочил к Мазухину и рванул его за шиворот. Блестящие пуговицы с треском отлетели.

– Снимай штаны, гад! И ты тоже, чего стоишь? – Ермократьев ткнул пальцем в грудь секретаря варты. – Дайте мне, ребята, бомбу.

– Зачем? – не понял Петр Лютый.

– Отстегивай скорей, говорю!

Ермократьев схватил ремень штабс-капитана и принялся бить его медной бляхой. Тот молча прикрывал голову руками, увертывался.

– Пляши, елки-палки, – приговаривал Павел в озверении. – Это еще не все, не все! Теперь-то узнал Ермократьева?

Он поцепил гранату на ремень, затянул его на животе Мазухина, который не сопротивлялся, отвел его подальше и выдернул чеку…

– Теперь ты, – приступил Павел к секретарю варты. – Марш вперед! Бегом!

Голый офицер посмотрел на своих подчиненных угасшим взглядом, затем уставился на солнце, что уже касалось горизонта в лиловой туче, и не двигался. В тишине послышался пронзительно нежный голос жаворонка.

– Я только писал, – прошептал секретарь.

– Вперед! – рыкнул Ермократьев, касаясь штыком его живота. Офицер, однако, не повернулся спиной, стал пятиться. Раздался выстрел.

– Хватит! – решил Махно. – Этих свяжите, бросьте подальше от дороги и поехали.

– Как… палачей? – ярился Павел.

– Они не зверствовали. Пусть полежат, покаются. К тому времени мы будем за Днепром, – хитрил Нестор. Он собирался ехать совсем в другую сторону и хотел сбить с толку будущих преследователей. На свою беду, арестованные не поверили ни одному его слову и в страхе кинулись, куда глаза глядят. Их постреляли навскидку.

Лошади вздрагивали, грызли удила.

– А теперь, братва, рвем на именины к генералу! – бодрился Нестор, но вышло это у него невесело.

Отъехав верст пять, они увидели старинную, каменную, со всех сторон заросшую усадьбу.

– Она? – спросил Махно у Ермократьева.

– Бес ее разберет.

И никого вокруг. Опускались сумерки. Всадники обогнули крохотное кладбище и направились к дому.

– О-о, кто-то выткнулся, – заметил Алексей Чубенко.

– Далеко разогнались? – подал голос неизвестный. Он был явно не робкого десятка, подошел, увидел фуражки с желтыми околышами, бесхвостых австрийских лошадей, успокоился.

– Что за стрельба там, откуда вы едете? – поинтересовался.

– А вы кто такой? – обратился к нему Нестор.

– Голова Лукашовской державной варты, поручик Иванов.

– Начальник и не знаете, что делается в вашем районе? Мы никакой стрельбы не слышали.

– От б…! – рассердился Иванов. – Такие деньжищи получают и никогда ничего не ведают.

– Кто?

– Да военные карательные отряды, – он имел в виду тех, с кем говорил.

– Хватит болтать! – оборвал его Махно. – Где сейчас генерал Миргородский?

– У себя дома, на именинах, – поручик понял, что пожаловало серьезное начальство.

– Далеко отсюда?

– Вот по этой дороге с версту.

– Ладно. Кому служите?

– Дэржави та ясновельможному гэтьману Павлови Скоропадському.

– Так, возиться нам с тобой некогда, – решил Махно. Упоминание о гетмане взбесило его, сердце зашлось, и он обратился к товарищам: – Обезоружьте поручика и повесьте на самом высоком кресте. На кладбище, чтоб далеко не носили.

– Да вы что?! – изумился Иванов, потянулся к кобуре, но его уже схватили.

Нестор вспомнил убитого в поле, под колючими шарами, и прибавил:

– Оставьте на нем все как есть. На грудь, Ермократьев, пришпильте записочку: «Нужно бороться за освобождение трудящихся, а не за палачей и угнетателей».

Поручик что-то кричал, но ему зажали рот и поволокли на кладбище. Он так и не узнал, кто и за какие грехи приговорил его.

– Может, человек и не виноват? – попытался заступиться Петр Лютый.

– Здесь вчера… Слышал? Одиннадцать удавили… А этот, по-твоему, чист? – прохрипел Махно.

– Мы же анархисты! Свобода для нас не трали-вали! – настаивал Лютый.