Текст книги "Нестор Махно"

– Нет, конечно, – ответил Сеня, сдержав улыбку. Простодушие хлопца вызывало умиление.

– Так вот. Раз в колонии обходятся без пролетариата, Вальтера из зала вытурили. Секёшь?

– На все сто, – вежливо согласился Миргородский.

– А Батьке Махно мы послали приветствие. Потому проходи, – разрешил дежурный.

По широкой гранитной лестнице Семен поднялся на второй этаж. Навстречу, споря, шли делегаты.

– Перерыв? – обрадовался гость.

– Мы в знак протеста, – мрачно озвался один из них. – Не признают, видите ли, диктатуры. Анархия им слаще. Советское правительство Украины для них незаконное, видите ли, не избрано народом.

Миргородский догадался, что это большевики. В зале было поменьше делегатов, чем в Гуляй-Поле, но прения шли тоже жаркие.

– Бытьё давит на шкуру, – говорили с трибуны. – Нет ни живого, ни мертвого инвентаря. Хоть плачь, а нужна коммуна!

– А мы категорически против золотопогонников, как в красной России. Хохлов не пускали в генералы.

– Никаких коммун, и землю давай по числу едоков. На одного – две с половиной десятины. Корова или три овцы – на пять ртов. Даром!

– Долой всесильную чеку!

«Туго придется большевичкам, – решил Сеня. – Не достанут нас. Будут воевать со всей Украиной». В конце заседания по записочке ему дали слово.

– Здесь меня обвинили в воровстве. Считаю это оскорбительным и для себя лично, и для повстанческой армии. Не сплю уже третьи сутки! – соврал Сеня. Голос его дрожал. Темные воловьи глаза блестели.

– Та цэ ж нэ вин! – крикнули из зала.

– Простите, я не просто вор, как тут подло объявили, но теперь уже и не я. Вы что, в самом деле? Цирк устроили!

– Не он украл. Другой! – шумели. – То наш Миргородский, из села Веселое!

– А-а, садитесь, – сказал председательствующий. – Это не вы. Ошибочка!

Делегаты хохотали.

Вечером Семен нашел эшелоны с мукой и укатил в Россию.

Приказ № 18

по войскам группы Харьковского направления

21 февраля 1919 года

– Из частей, находящихся под командованием т. Дыбенко, Григорьева и Махно, образовать одну стрелковую дивизию, которой впредь именоваться 1-й Заднепровской Украинской советской. Начальником назначается т. Дыбенко П. Е.

– Из отрядов атамана Григорьева образовать 1-ю бригаду.

– Из отрядов Северной Таврии 2-ю бригаду.

– Из отрядов Махно 3-ю бригаду.

Вр. командующий группой Скачко.

Вне очереди

…Сообщают подробности о зверствах петлюровских войск в Василькове. Обнаружено 103 трупа: 47 евреев, остальные рабочие и крестьяне.

Бюро украинской печати.

– Чэпэ, товарищ комдив! – доложил помощник, войдя к Дыбенко. – Отряд, что мы послали на усмирение батьки Правды, переметнулся на его сторону!

Штаб Заднепровской дивизии располагался уже в Александровске, в здании банка. Отсюда ближе к Крыму, прямая железнодорожная ветка, и к Донбассу.

– Кто у нас под рукой? – Дыбенко в ярости вскочил из-за стола: приходилось командовать еще и самой надежной второй бригадой, которая пробивалась к Перекопу. А тут эти дурацкие батьки!

– Сейчас неделя военного обучения, – отвечал помощник, – и рубаки на полевых занятиях.

– Поднимай в ружье инженерный батальон, – приказал начдив.

Помощник, звали его Андрей Кармазь, тот самый, что прятался с гайдамаками на острове Голодай, хорунжий, остро споривший с Махно, – поскакал выполнять.

Вскоре они отправились в сторону Орехова. Начальство впереди на броневике. Нагнув голову, Павел Ефимович сурово смотрел через лобовое стекло на заснеженные поля, что однообразно поднимались, так же полого опускались, и ему, северянину, было скучно. Не за что зацепиться взгляду. Пустынная земля: ни темной елочки тебе, ни белой березы, ни крутой горки. Такие же тут и люди.

Вроде сог лашаются со всем, что им говоришь, мягко стелют, степняки, а сами норовят исподтишка грызонуть побольнее!

– Будем косить? – лукаво поинтересовался Андрей. На самом деле ему было жаль глупых и наглых земляков-соратников.

– Не в рот же им заглядывать, – басил Дыбенко возмущенно. – Это разве свобода? Грабеж среди бела дня! Ух, красноносые батьки! Мы, правда, обещали им жалование, а не дали. Харьков, Москва задерживают. Сулили обмундирование – нет. Лошадей – нет. Так что же, разбоем заниматься?

– А где им взять? – смело налег помощник.

Он нисколько не опасался начдива. Вместе шли из Курска. Перед тем Кармазь послужил в державной варте небольшого местечка, пока комендант не издал распоряжение: «Запрещается больше трех человек стоять на улице и производить разговоры, гулять по Днестру, ловить рыбу и стирать белье». Андрей ринулся в Киев, приветствовал Директорию, мерз на парадах Петлюры и подрался с бунчужным, который призывал «быть жыдив и кацапив». Кармазя арестовали. Он бежал, попал в Харьков к полковнику Болбочану. Как раз прибыли на съезд крестьяне, их приказали разогнать. Андрей заерепенился (сколько били – всё не впрок). Пришлось снова удирать. А там уже был Курск, Дыбенко подбирал отчаянную команду. Они и спутались.

– Где взять, где взять? – недовольно ворчал начдив. Он ценил помощника за прямоту, неудержимость в бою и кавалерийское искусство. Таких рубак мало было в матросском отряде. Павел Ефимович продолжал: – Хай добывают у Ерага, из дому несут. Нет, им подавай на блюдечке. Я сам, небось, хохол, знаю.

– Цэ нэ зовсим так, – возразил Кармазь. – В отличие от русака, хохол свое не отдаст, но и чужое никогда не возьмет.

– Хай будэ по-твоему. Но чекистов они прищучили, продотрядовцев порешили. Среди тех, согласен, тоже есть негодяи, но это уж не батькам решать.

Андрей хотел брякнуть, что, может, грабительская политика виновата, но сдержался. Да и большак, по которому ехали, раздвоился.

– Куда теперь? – спросил Дыбенко.

– Прямо. В Жеребец и прикатим, – помощник не раз убеждался, что командир любит прямоту. А она часто – родная сестра жестокости.

Село Жеребец далеко раскинулось по дороге, и, пока искали военкома, батько Правда с хлопцами смотался. Дыбенко кинулся вдогонку. Снег мешал броневику развить скорость, но все-таки задних настигли и покосили. Те ли это, что расправлялись с чекистами, или посторонние – некогда было разбираться.

Стотысячный Мариуполь – второй после Одессы южный порт – тревожно спал в легком предутреннем мареве, что поднималось от Азовского моря, от сырых мартовских полей. Уже неделю вокруг шастали многочисленные банды. Говорили, что это голь перекатная: какие-то махновцы задрипанные или красные казачишки с Дона, может, и алчные крестьяне из близлежащих сел. Одна сатана – грабить жаждут!

Но защита от них была, слава Богу, крепкая. На окраинах окопался полк добровольцев. Им помогали французы со своей эскадрой и батальон чехословаков. Кроме того, на станции Сартана, что в семнадцати верстах от города, закрепился драгунский полк с бронепоездом. Этих сил, казалось, вполне достаточно, и два наскока уже отбили.

Впрочем, на базаре, весьма жалком, но шумевшем даже в столь смутное время, случилось мелкое происшествие. Продавец мыла сказал:

– И когда эти сволочи сгинут?

Стоявшая рядом жена каталя металлургического завода «Русский провиданс» попросила уточнить:

– Какие именно? – ее милый за недавнюю забастовку и попытку восстания был посажен в тюрьму вместе с товарищами.

– Да как их… махновцы, что ли.

– А может, они освободить нас хотят? – простодушно вскрикнула жена каталя.

– Ах ты ж сука! – возмутился продавец мыла. – Держите ее! Это красная шпионка!

Стоявшие тут же и слышавшие перепалку портовые грузчики набросились на него с кулаками. В суматохе жена каталя убежала…

Ни о чем подобном не подозревая (он вообще неважно знал жизнь города), Василий Куриленко в предрассветной серости вел свой полк на захват железнодорожной станции Сартана. Шли в полный рост. Под ногами чмокала раскисшая от дождей и снега земля. Кадеты пока молчали. Василий вспомнил совещание, на которое накануне приехал сам Батько Махно.

– Мы должны были ухватить этот клятый Мариуполь трое суток тому, – с укором сказал он, шевеля плечами длинные волосы. – Возимся, как жуки под навозным шариком. Но возьмем, и только! Война, по моему разумению, не просто бах-бах. Жестокая игра. Кто кого перехитрит, тоньше рассчитает все ходы и выходы. Есть у тебя коварный план, Куриленко?

Сидели в просторной светлице. Рядом с Батькой – новый начальник полевого штаба Яков Озеров, вроде присланный Дыбенко. Есаул царской армии с покалеченной правой рукой. Он сменил Алексея Чубенко, занятого «дипломатическими» разъездами. Озеров, говорили, назубок знал военное дело и был строг до жестокости, не боясь получить пулю в спину. Справа от Василия склонился над картою Тахтамышев, возглавлявший повстанцев из окрестных сел, в основном греческую братву. Около него примостился Лев Шнейдер – командир батареи, тот самый, как слышал Куриленко, что год назад поснимал с пушек панорамы и был приговорен махновцами к расстрелу, но сумевший оправдаться и кровью доказавший преданность анархизму и лично Батьке.

– Обижаешь, Нестор Иванович, – отвечал Василий. – Заковыристый план у нас давно готов, да силенок не хватало и разведки. Теперь подвалила помощь и мобилизованные кадетами бегут, несут нам оружие, сведения. Всё сейчас как на ладони, – они стали разглядывать карту-десятиверстку. – Мы же раньше захватили станцию Сартана. Видите? Потом отдали, чтобы заманить туда побольше белых. Они клюнули…

– Короче, – потребовал Махно.

Гонористому Василию это не понравилось: «Кто он такой здесь, в наших краях, чтобы понукать, жуками навозными обзывать? Видали мы всяких батек». Тем не менее он продолжал четко:

– Отрезаем станцию от города. Вот здесь. Тихо, скрытно. Громим их гарнизон и наваливаемся на Мариуполь. Всё!

– Грамотно, – одобрил Нестор Иванович. – Давайте по косточкам. Хочу предупредить и повстанцам вбейте в башку: город – не село, где взял главную улицу, и точка. Тут каждый дом – крепость, если у них на то ума хватит. Напролом один бык прет, потому и кольцо в носу. Яков Васильевич, – обратился он к Озерову, – втолковывай им тактику. Сколько стволов на французском крейсере? Далеко ли бьют?…

На рассвете загулял легкий ветерок. «Шальным пулям помеха! – приободрился Куриленко. – Хотя они всегда липнут к трусам». Он шел в первой шеренге и чувствовал, что этот их порыв не остановить никаким огнем. Настроение подчиненных он безошибочно угадывал еще на том фронте, дореволюционном. Где-то впереди рявкнуло. «Наш бронепоезд с той стороны ползет», – понял Василий, и без команды, чмокая, все побежали к заводу. Его трубы уже маячили на фоне мутной зари. Тогда белые начали стрелять. Кто-то упал, застонал. Но отпор явно запоздал.

Повстанцы без особых потерь взяли завод и продвигались к станции. Навстречу выскочили всадники, похоже, драгуны, сотни две. Их встретили плотным огнем. Они заметались и были перебиты, даже те, кто поднимал руки. По путям летел бронепоезд. «Удирает кадет. Эх, не остановить!» – сожалел Василий. Но стальная махина вдруг притормозила.

– Ложись! – заорал Куриленко, сообразив, что собираются бить в упор. Однако, дав несколько пулеметных очередей, поезд запыхтел и пополз назад, к станции. Комполка заметил, что стрёлки-то разобраны, и перебежками кинулся к грозному пленнику. То же делали повстанцы. Они со всех сторон облепили добычу, и гранаты полетели в амбразуры, люки пульмана, в теплушку. Стальная обшивка стонала от взрывов и осколков. Потом выяснилось, что стрелки ночью разобрали рабочие.

На станции Сартана сложили головы четыреста добровольцев, в том числе командиры драгунского полка и бронепоезда. Как сообщил корреспондент александровских «Известий», «пленных не оказалось».

Куриленко собрал своих помощников.

– Поздравляю с победой! Лихо управились. Но это – поддела. Нас ждет Мариуполь. Бегом туда!

– Пощелкают, как орешки, – возразил Лев Шнейдер. – Местность-то открытая. Светло. Вам что, разбежитесь и от аэроплана. А у меня пушки. Отличная мишень для крейсера.

– Грузи на платформы, – приказал комполка. – Ану поможем, хлопцы!

На улице похолодало. Падали редкие снежинки. Дул северок. Василию подвели поджарую кобылу, он вскочил в седло и поехал проверить, как выполняется приказ. Его люди в шинелях, свитках, элегантных пальто фирмы «Берберри», полушубках залазили на платформы, в вагоны. Иные на лошадях, а большинство пешком, хлюпая мокрыми полами по сапогам, устремились к Мариуполю. Ветер усиливался. Пуще повалил сырой снег. «Лучшая маскировка!» – радовался Куриленко, продвигаясь вместе с полком по раскисшей дороге. Невольно пришли на ум рассказы деда Игната, как добирались сюда, на полупустынные земли, их предки-козаки. Может, вот в такую же распутицу…

После разорения Сечи Екатериной II в 1775 году часть уцелевших запорожцев со слезами подалась за Дунай, к туркам, своим извечным супостатам. Но те их, на удивление, не обижали, даже церкви разрешили поставить. Вот тебе и нехристи! А потом пронесся слух: Россия объявила войну Турции. Тысяча отборных казаков должна была выступить против братьев-славян. Поистине, что тебе на роду написано – и конем не объедешь!

«Шо ж було робить? – спрашивал дедушка Игнат Василька. – Нас клялы за измену. Того ж Мазэпу чи мого батька. А ты ж дывысь. Богдан Хмэль вступыв в союз с царём, щоб жыть по-братски. Хто ж то порушыв? Пэтро свобод нэ дав. Гэтмана Полуботка в Сыбир загнав. То як же дружыть? А визьмы Катэрыну. Славно воювалы наши козакы разом з Потёмкиным. А прыйшла победа – гэть вас! Ночью, як бандиты, побылы Сич!»

Речь деда не отличалась строгой логикой, и Васильку трудно было улавливать ход событий. Но он усвоил твердо: его предков подло обижали, еще и предателями нарекли. Все же в последний раз царь Николай (не этот, а тот) сдержал слово. Когда тысяча отборных задунайских казаков присягнула-таки не султану, а ему «по велению Бога и билась с турком, не щадя живота» – дарована была им земля у Азовского моря и войско назвали тоже Азовским. Вывезли даже церковь из-за Дуная вместе со священником. Заложили станицы, в том числе Ново-Спасовскую.

Однако не успел Василек еще и родиться, как Александр II, не тем будь помянут, упразднил Азовское войско и «став насильно повэртать нас в мужыкы» – возмущался дедушка Игнат. «Отака благодарность. Хто побиг на Кубань, а мы зосталысь. Так шо ты, Васыль, помны царську мылисть! Помны». Он и не забывал. Потому добровольцы и примкнувшие к ним белоказаки, кавказцы, отстаивавшие монархию, не могли ждать от него и его товарищей никакой пощады. Тут были не только сегодняшние обиды и слезы – вековые счеты.

А снег валил все гуще и гуще. Впереди послышались звуки боя. Тахтамышев, видимо, ворвался в Мариуполь и ждал подмоги. Куриленко пришпорил кобылу. Из белой пелены проступила пушка, дернулась.

– Батько стреляет! – слышались восторженные крики. – Сам Батько лупит!

Василию говорили, что штатский Махно владеет пулеметом, наганом и шашкой, но чтобы из пушки палить… Да не видно же ни зги! Куда пуляет, дуролом! И он ли? У лафета, однако, распоряжался Нестор Иванович. Он пожал руку комполка и спросил:

– Взяли станцию?

– Наша! – прохрипел Куриленко.

– Молодцы, и только! А я им страх нагоняю. Бью подальше, чтоб своих не зацепить. По белым нервам грохаю. Врывайтесь сходу на помощь Тахтамышеву. Да по улицам не шныряйте!

В снежной круговерти полк уже занимал окраину. Василий побежал помогать. Знал, что его воинство, когда загорится, не остановить никакой силой. А если хлопцы не в духе – будут удирать, сверкая пятками. Строгой дисциплины, боевой выучки у них еще нет. Хотя и созданы полки, батальоны, эскадроны, но каждый держится соседа из родного села, кума, брата или отца, и заправляют те же атаманы, что выбраны. Рушить этот порядок, заведенный предками, не было у Василия ни времени, ни желания. Ради чего нужны комиссары, трибуналы? Победа и так шла за победой. Скоро, глядишь, и Таганрог падет – ставка Деникина!

Окраины проскочили быстро. А дальше пришлось прятаться, хитрить, зайцами прыгать по тротуарам, переулкам.

– Помогите! – просили раненые, но было не до них.

Впереди горели дома. Сторожко обойдя их, группа во главе с Куриленко заметила троих повстанцев, что перебегали широкую улицу. Чиркнула короткая очередь. Трое завалились. Комполка чутьем определил, что стреляли с крыши углового особняка. Только сунулись туда, как сверкнуло из подвала. Сосед охнул и присел, ругаясь. А тут еще собака, где ни возьмись, кинулась под ноги с рыком. Размахнувшись, Василий забросил в подвал гранату. Посылались стекла, куски кирпича. Пес лег и заскулил. Группа ворвалась в особняк.

В нижней угловой комнате, наклонясь, возилась женщина. Она подняла голову, распрямилась и смотрела на незваных гостей широко открытыми, потеряными глазами.

– Где ход на чердак? – рыкнул комполка и вдруг заметил на развороченном полу ребенка. Белая ручка его была без ладошки. Горячий шум ударил в виски Василию: у него дома точно такая же кроха. Он стиснул зубы, еще глянул. Без ладони, и кровь. Его граната. Женщина не отвечала, все смотрела потерянно.

Куриленко схватил плачущего ребенка, сунул ей в руки. Краем глаза уловил, что хлопцы скрылись за дверью, и дернул шкаф. Оттуда посыпалось белье. На потолке топали.

– Завяжи! – прохрипел женщине, и тут ввели пленного без шапки, во френче.

– С чердака, бил, гад! – доложил один из хлопцев.

– Это мой муж! – взвизгнула женщина. Комполка размахнулся и ударил пленного в лицо.

– Пошли. Ему хватит, – сказал.

Они выскочили во двор, нырнули под навес какого-то сарая. Василий кинул взгляд вверх, где должно было быть солнце, но увидел лишь черные ветки, что падали. Их косила шрапнель. «Кто стреляет? – еще успел подумать он. – Батько, кадеты или французский крейсер?» И невольно зажал лицо ладонью. Из-под пальцев сочилась и капала кровь. Горячо зазвенело в ушах. Куриленко зашатался, его подхватили…

№ 0803 Харьков

25 марта 1919 г.

Главком настаивает на дальнейшем движении частей Махно от Мариуполя на Таганрог. Прошу указаний для отдачи соответствующих распоряжений.

Нач. штаба Глаголев.

Поезд остановили, считай, под Александровском. Пассажиров выгнали в поле. Было темно, промозгло. Запахло примятыми, только выткнувшимися первоцветами.

– Что случилось? Кто такие?

– Не видишь, что ли? Махновцы!

– Бандюги! – негромко переговаривались испуганные, возмущенные дамы, мелкие спекулянты, крестьяне с мешками, военные без погон. Когда их стали шмонать, отбирать вещи, худенькая девушка с пустыми руками смело спросила:

– Що ж вы робытэ, хлопци? А як батько узнае?

Рядом с ней сутулился вроде пожилой еврей. Он осклабился, схватил девушку за руку и качнул головой с длинными волосами.

– Тише, милая!

– А ты хто такая, пуповка, шо хвист пиднимаеш? – посвечивая фонариком, нагло осведомился детина с побитым оспой лицом. – Буржуйка, небось? Мы быстро заткнем пасть. Ни батько, ни маты нэ узнають. Ану пиднимай юбку!

– Попробуй тронуть, остолоп, – с вызовом ответила девушка и даже подступила к конопатому. – Завтра кишки из тебя вымотаю!

– Хто-о?

– А от побачыш!

Пораженный всей этой сценой и особенно тем, что грабят махновцы, сутулый неожиданно вступился:

– Как вам не стыдно? Беззащитных детей пугаете.

– Я тэбэ счас, жыдяра, в гимно втопчу! – кинулся к нему конопатый и приставил штык к животу. – Ану вперед, с нашим батькой побалакаешь!

– Пошли, пошли, – охотно согласилась девушка. Их, а также некоторых других погнали к хатам, что чуть светились невдалеке.

– Ну, вы и молодец. Чем бы ни кончилось – молодец! – восхищался на ходу пожилой. – Как вас величать?

– Феня.

– Приятное имя. А я Петр Андреевич. Вы куда ехали?

– В Гуляй-Поле.

– О-о, нам же по пути. Далеко еще?

– Верст шестьдесят, если эти уркаганы не укоротят. А что это у вас?

– Так, всякие бумаги в портфеле…

– Кончай базлать! – прикрикнул конопатый и выстрелил для острастки.

Петр Андреевич вздрогнул. Попался, как кур в ощип. Сидел в Москве, читал лекции по истории анархизма, распространял литературу, и на тебе – гонят вроде скотину на бойню. Живот даже поцарапали штыком. «Что происходит? – недоумевал он. – Это и есть народоправство? Ради него, рискуя головой (Прим. ред. – В 1907 году его присудили к повешению), я взрывал полицейский участок в Екатеринославе, стрелял в подлеца? Для этого Каракозов палил в Александра II, анархисты погубили императрицу Австрии Елизавету, короля Италии Умберто, президента США Мак-Кинли, премьер-министра Испании дель Кастильо? Опять же, отец наш духовный Бакунин стоял два раза на краю могилы? И всё – ради этого? Фантасмагория какая-то!»

Изумляло не то, что его ночью, в степи, ни за понюшку табаку схватили бандиты, выдающие себя за анархистов. Свою жизнь Петр Андреевич давно уже не очень ценил. Его потрясли жалкие, позорные плоды героических усилий. Конечно же, это маскарад. Но кому от этого легче? Вот и рассказывай потом о прогрессе человечества!

– Не волнуйтесь, – попросила его Феня, чувствуя, что он приуныл. – Они нас не тронут. Увидите!

Ее оптимизм казался просто невероятным. Дура, что ли?

– Надеюсь, – вяло согласился Петр Андреевич.

В огородах призывно стонали мартовские коты. Сквозь тьму можно было различить, что хаты стоят далеко друг от дружки. Пленников провели по колючему бурьяну к забору. Конопатый со скрипом открыл ворота, скомандовал:

– Ждать тут! Яшка, слиды, шоб нэ потикалы оци тараканы, – а сам пошел в хату.

– Зачем ты их, елки-палки, притащил? – послышался грубый голос.

– Так заразы ж, Паш. Золото поховалы, огрызаються. А кокнуть ты нэ даеш.

Старый конспиратор Петр Андреевич обратил внимание на это «Паш». Кличка, что ли?

– Эй, там! Ану сюда, по одному! – позвал грубый голос.

Спутник уже было шагнул за ворота, нр его опередила Феня.

– Первая пойду, – заявила твердо, и он нехотя уступил. Таких отчаянных дам давно не встречал. Разве что Маша Спиридонова – вождь эсеров, да близко, в подобных ситуациях он ее не видел. На задворках пропел петух. «Голгофа», – подумал Петр Андреевич.

– Ты кто? – громко спросил, наверно, атаман.

Феня что-то ответила, нельзя было разобрать.

– Ишь ты, гусыня! – опять тот же голос. – А я, может, плевать на твоего Махно хотел!

– Та у вас же е жинка, диты, – послышался и Фенин голосок.

– Ну и что?

– Подумайте.

– Иди отсюда, сучка! Пока не поздно.

Девушка прибежала к воротам.

– Пошли, Петр Андреевич, – сказала, запыхавшись.

– Ку-да? – Яшка-охранник подставил штык под зад конспиратору.

Тот поспешно:

– Иду, иду! – и замотал портфельчиком к хате.

– Проверь, что у него там, – приказал главарь.

Конопатый вырвал портфель и унес в хату.

– Что за птица? – спросил атаман. Он был плотен и как будто трезв.

– Я еду к Нестору по его приглашению.

– К Махно, что ли?

– Да, к нему. Лично.

– Ну, брехуны, и где вас рожают? Все летят, как мухи на мед, в Гуляй-Поле. Да мне-то какое дело? Тут хутор Матвеевский, елки-палки! Он, может, поважнее. Ну, что там в его портфеле?

– Книжечки та газэты, – доложил конопатый.

– А про что?

– Ось. Кро-пот-кин. «Хлеб и воля».

– Так ты что, и правда анархист? – не поверил атаман.

– Моя фамилия Аршинов! – с вызовом сказал Петр Андреевич. – Вы еще под стол пешком ходили, когда я за свои убеждения сидел в Бутырках, в гибельной московской тюрьме.

– Ты не очень, елки-палки. Мы тоже волка за ухо держали.

– Простите, я не закончил. Маялись вместе с Махно. В одной камере клопов кормили.

– Если не врешь, баламут. Отдай ему портфель, – велел атаман, видимо, смутившись. – Следующий… Стоп! Гони всех в шею!

Петр Андреевич с Феней пошли к железной дороге, подальше от этого кубла. Переночевали на полустанке и на следующий день, голодные и холодные, прибыли в Гуляй-Поле.

Махно обнял своего учителя и долго не отпускал.

– Заждался, – сказал наконец. – Ты для меня, Андреич, может, самый дорогой мужик на свете… У них Володька Ленин. А у нас?

Аршинов понял намек, но не смутился. Столько сил и здоровья загублено в борьбе за анархические идеалы, что тут не до сентиментальности. Да и кто такой, собственно, Ленин? Умный жестокий авантюрист! Не более. Гораздо важнее сейчас, что они с Нестором встретились, и Скромный (Прим. ред. – Тюремная кличка Махно) заметно изменился. Одет в военную форму с чужого плеча, посуровел, улыбается, а в глазах отчуждение. Шутка ли, полгода в боях, брал Екатеринослав и, по слухам, что доходили до Москвы, был главнокомандующим. Управляет бригадой – генеральская должность! За ней сила. Но какая? Темная, атаманская? На Скромного не похоже.

– Чудесную девушку встретил по дороге, – подняв рыжие брови, мягко, осторожно заговорил Петр Андреевич. Хотя сравнение с вождем (чего уж там скрывать?) ему польстило, но не хотелось сразу переходить к делам.

– Что, вам еще юбка интересна? – усмехнулся Махно. – А кто такая? Из местных?

– Феня. Фамилию не знаю.

– Беленькая, тоненькая?

– Верно.

– Это же подруга моей жены, Гаенко. Чистейшая душа. У меня нет и не может быть от вас тайн, учитель. Она – разведчица. У нас этим в основном бабы занимаются. Ездила по моему заданию.

– Надо же! – удивился Аршинов. – Никогда бы не подумал. Значит, талант. Актриса прирожденная.

– Чем она вас подкупила?

Гость потеребил бородку. Гадко было даже вспоминать кошмарное происшествие. Но что скрывать?

– Спасла меня, считай, Нестор.

– Кто-то угрожал? – насторожился тот.

Аршинов коротко рассказал, не забыв упомянуть какого-то Пашу. Лицо Батьки похолодело. Шрам под левым глазом тронул нервный тик.

– И что, выдают себя за махновцев? – спросил сурово.

– Конечно, – подтвердил гость. – Я не мог поверить. Это же стыд и срам для всего нашего движения.

– Гаврюша! – крикнул Махно. Вошел носатый, угрюмый Троян. Он даже за дверью чувствовал настроение Батьки. – Готовь сотню. Едем!

– Куда? – смутился Аршинов. Он вовсе не желал мести.

– Я им не Дыбенко, что впустую гонялся за безногим батькой Правдой. Я им покажу, этим Пашам, как пакостить идею свободы!

Нестор накинул бурку, гостю дал кожух, плащ, и вскоре они уже ехали на тачанке в сторону Александровска. Впереди и сзади на темных лошадях скакали хлопцы из особой, охранной сотни.

Петра Андреевича поразила эта знакомая, взрывная резкость Скромного. К ней нельзя было привыкнуть. Кроме того, фронт вокруг. Что, нет других забот? Мелочь же нападала. Вшивота.

Но для Махно это было делом чести. Более того. Прибыл наконец учитель, на которого возлагалось столько надежд. Идейный вождь! И что же он тут увидел? Разбой да грабеж. Хорошего ученичка воспитал!

– Я их в порошок сотру, подонков, – сказал Нестор дрожащим голосом. – Махновцы! Сукино отродье!

– Не опасно ли? – засомневался Аршинов. – Их там много.

– Мои отборные хлопцы любой строевой полк сомнут, – отвечал Батько поспокойнее.

Ехали быстро. Апрель был дождливый, и плащи пригодились.

– На днях мы взяли Мариуполь, – продолжал он. – Там были чехи, французы, эскадра пуляла фугасы. А мы выиграли международное сражение.

Петр Андреевич покачал головой.

– Куда сиганули, а? В Бутырках об этом и не мечталось!

– Да. Достались нам миллионы пудов угля. Подкосили снабжение всего черноморского флота Антанты. Семь тысяч только снарядов. Умеем же воевать? И прем дальше. Вася Куриленко со дня на день возьмет Таганрог – ставку Деникина!

Прикрываясь плащом от холодных капель дождя, Аршинов поглядывал на бывшего ученика и не узнавал его. Откуда в этой холмистой, Богом забытой степи берутся молодцы? На вид неказист, а замах-то богатырский! Ленина упомянул. Знать, не об учителе лишь беспокоится. Сам равняется. На генерала Деникина замахнулся. Чудеса да и только. Петр Андреевич даже за ухом почесал, слушая Нестора.

– К готовенькому прискакал туда Дыбенко – наш липовый начальник дивизии. С женой – атаманом политотдела. Вы ее знаете. Тоже в наркомах ходила. Коллонтай.

– Встречал в Москве, – подтвердил Аршинов. – Калек, сирот призирала.

– Нам с Васей ордена пообещали, митинг в Мариуполе устроили. А народ шумит: «Махно давай! Хай Батько скаже!» Я им и врезал, пролетариям, даже прошлую измену вспомнил, когда немцы наступали. Не понравилось, воротили носы. Потом банкет. Дыбенко говорит: «Весь уголь – холодной России!» – «Э-э, нет. А как же наш народ? – спрашиваю. – Уголек-то украинский. Хаты греть чем? Еще и оружие на него выменяем. Вы же его не даете». Начдив зарычал. У-ух, не понравилось. Но кто он такой для нас? Временный попутчик!

Гость слушал внимательно, не перебивал. За слегка хвастливыми фразами Нестора стояли действительно большие победы.

– Да это же… готовая республика свободы! – Петр Андреевич от волнения даже привстал.

– Махновия, как выражаются хлопцы. Будем созывать съезд вольных Советов без большевистского ярма. Одобряете?

Бывший учитель кивнул, улыбнулся, обнял Нестора левой рукой. Ах, молодец! И степи, какие просторы вокруг, милые. Аршинов бежал по ним из камеры смертников, вырвался во время пасхальной заутрени. Уже цвели дикие гвоздички, желтенькие ирисы, незабываемые. Кинулся в Россию, в холод. Оттуда в пустыни Средней Азии, потом Европа, Париж, Берлин. Опять Украина. Схвачен был в Тернополе, отвезли в Москву. Эх, степи, степи, сколько лет мечтал вдохнуть ваш аромат, потоптаться по непролазным черноземам. Из-за вас-то и раздирали на части Украину во все века. Тут и спрятаться негде. Спасают лишь резвые ноги или коварство.

Тачанка все летела по холмам. Дождь прекратился. В стороне остался Александровск, подъехали к хутору Матвеевскому.

– Где та хата? – спросил Махно.

Петр Андреевич пожал плечами. Ему эта затея не нравилась с самого начала. От нее веяло чем-то недобрым, скользким. Ну найдут атамана. Тот, конечно, станет все отрицать. Попробуй разберись, докажи.

– Гаврюша! – подозвал Батько сотенного. – Кликни людей на митинг. А этого Павла, их атамана – из-под земли найти. Тоже сюда. И живо!

Сам спрыгнул на землю у длинной хаты под красной черепицей и, насупившись, ходил туда-сюда. Аршинов стоял рядом, ждал. Появились хуторяне, поглядывали с опаской. Что за чужак прибыл? Махно? Ой, невзрачный! Оцэ и е гризный Батько? Не похо-оже. Куда ему? Шпэндрык якыйсь. Вокруг вон кряжистые мужики с дебелыми затылками. Щелчком его перешибут. Один Павел чего стоит!

Словно почувствовав их настроение, Нестор сел на коня и уже верхом поджидал, пока все соберутся. Появился и Павел – плечистый дядя. Он хмуро поглядывал по сторонам, явно чуял опасность и пятерней поправил наган, что висел на поясе.

– Ермократьев! – узнал его Махно. – Ану подойди сюда!

Это был тот самый Павел, елки-палки, с которым они начинали восстание, что прицепил тогда гранату к животу капитана Мазухина и выдернул чеку. Это он говаривал: «Не только воля нужна, Батько, но и доля!» Намекал на грабеж, сукин сын. Вот как встретились. Ну, боров, отъелся на чужих харчах.