Текст книги "Нестор Махно"

– Конечно, Владимир Ильич.

– Уверены? Весь юг России бурлит.

– На все сто!

Лестные слова услышал Михаил Васильевич и от Троцкого, и от главкома Каменева. Досадной занозой все же бередил душу этот бандит Махно. Ускользнул, паршивец, из гнусного Гуляй-Поля и Крымскую группу хотел спасти. Не удалось. Ничего у него не выйдет!

Приехав на Украину, Фрунзе издал приказ:

5 декабря 1920 г. Харьков.

Южному фронту поставлена задача в кратчайший срок окончательно ликвидировать махновщину, дабы можно было приступить к советскому строительству и проведению продовольственной кампании.

Я решил концентрическим наступлением с северо-запада, севера и востока прижать остатки махновских отрядов к Азовскому морю и беспощадно уничтожить.

На повстанцев были брошены сводная курсантская и 42-я стрелковые, пятая, седьмая, девятая и вторая Донская кавалерийские дивизии, Интернациональная кавбригада. Это не считая тыловых частей, что плотным полукольцом, «в шахматном порядке» окружали азовское побережье. Михаил Васильевич полагал, что из такой западни мышь не проскочит незамеченной!

После митинга в Бердянске к Батьке подошел Лев Зиньковский.

– Мои люди разнюхали: со всех сторон сунут красные.

– А что ж они не наступают? – спросил Нестор Иванович, опираясь на палку.

– Эта материя моим старушкам с инвалидами не по зубам.

Стояли в холле гостиницы, ждали обед.

– Мы же хотим листовку размножить «Черная измена большевиков». Быстро не успеем, Батько, – забеспокоился Петр Аршинов.

– Надо срочно уходить, – заметил начальник штаба Виктор Билаш.

– Пообедаем и ноги в руки, – поддержал его Василий Куриленко, помощник командующего.

– Наши с тобой ноги только в руках и носить, – усмехнулся Махно. Раны зажили, но беспокоили. – Добре. В два часа отправляемся на Ново-Спасовку. Давай приказ, Виктор Федорович.

Первыми во всех направлениях были высланы военные разведчики. Им велели задерживать любого, пешего или конного, старого и малого, кто идет в сторону противника, и красное командование еще сутки считало, что махновцы пьют вино и грабят Бердянск. Это заблуждение особо не повлияло на ход операции. Далеко уйти повстанцам все равно не удалось. Но начальники карательных дивизий, обнаружив ошибку, засомневались в успехе. Тем более что из Ново-Спасовки махновцы тоже снялись и были обнаружены лишь у Андреевки – большого села на северо-востоке. Тут перед рассветом и закипел бой.

Начало его Василий Данилов не застал. Он хоть теперь и член штаба армии, как сам шутил – «большая шишка», но находился в обозе, поближе к своим снабженцам. Где-то впереди уже вовсю стреляли, когда подводы с патронами, снарядами вкатывались в село. За ними двигались лазарет, сторожевой отряд и разведчики Кочубея-Лонцова. Всех махновцев было до трех тысяч. «Маловато, – считал Василий. – Но зато в плен нас не берут! Значит, выскочим. На тот свет или на этот – воно покаже, як Батько каже».

Данилов побывал на передовой и убедился: увы, сейчас им не проскользнуть. Красные уперлись лбами, секут из пулеметов каждый кустик за селом. Нет, не выскочить из этого, тройным узлом завязанного мешка. Однако и радость есть. Василию показали две новенькие пушки, захваченные в ночной атаке. Хороший подарок артдивизиону.

Каратели маячили на горизонте, не решаясь нападать. А зачем подставлять грудь, когда война закончена? Эти придурковатые махновцы и так никуда не денутся. Пусть попляшут под обстрелом! Снаряды рвались на улице, в огородах. Еще и декабрьское, скупое солнце, как на грех, выглянуло из-за туч и не собиралось прятаться. Идя в штаб, Василий погрозил ему пальцем:

– Имей же совесть! А-а, понимаю. Ты тоже красное!

– Здоров, Данилов! – услышал он и увидел Клешню. – Шо ты, Вася, на столб показуешь?

– Какой столб?

– Та оцэй же, телеграфный. Слухай, а як ток идэ?

– Тебе, Захар, что, делать нечего?

– Готовлюсь к бою. Пулемет в порядке. А ты ответь, шишка. Хлопци интэрэсуються.

– Ток, говоришь, – Данилов сквасил недоуменную мину. – По проводам же идет.

– Э-э, то жилизяка, – возразил Клешня. – Вона ж твэрда. Куда тому току просунуться?

– Он внутри, а провода как трубочки, – объяснил Данилов. – По ним и катится ток. Понял?

Клешня усмехнулся лукаво.

– Оцэ спасибо. Набрався ума. Можно и в бой.

Уже отойдя порядочно, Захарий остановился.

– А трубок нэма. Мы шукалы!

Василий тоже обернулся, выкинул указательный палец:

– Они очень тоненькие. Как новорожденные гниды!

В каменном доме с крыльцом, где был штаб, командиры уже пообедали, пили компот.

– Чего ж сидеть? – спросил Батько. – Есть еще предложения?

По его бодрому тону каждый почувствовал, что всё трын-трава. Нестор Иванович вроде вообще не ведает страха. Что за человек? Ненормальный? Или железный, током напитанный?

– Повторяю, надо бить на юг, – заговорил Виктор Билаш, в штатском, аккуратно подстриженный.

– А я считаю, на север! – возразил Федор Щусь, обвешанный оружием. – Шо нам делать на том юге? Ну прорвемся. А дальше? Снова в Бердянск?

– Вдоль родного моря пойдём, – настаивал Билаш. – Главное сейчас – вырваться!

– Подождем ночи, я думаю, – тенорком заявил первый кавалерист Алексей Марченко. – Посветлу мы уже прорывались под Тимошовкой. То гибель!

Слушая его, Петр Петренко тяжело вздохнул. Они оба, крепко битые, напряженно ждали: как же поступит Батько, какой еще урок преподнесет? Обстановка-то аховская. Хуже некуда!

– А ты что надулся, Василий? – обратился Нестор Иванович к своему помощнику и другу по несчастью Куриленко. Тот пошевелил пятерней светлый чуб, потер широкую грудь. В стратегии он был не силен, вот в рубке – сокол. Сказал:

– Алеха прав. Ночь для нас – мать родная.

В ограде грохнуло, посыпались стекла. Все сидели, не шевелясь. Лишь Данилов уронил кружку, и она, тарахтя, запрыгала под столом. Из соседней комнаты выглянула Галина, за ней – испуганный хозяин.

– Закрой дверь! – рыкнул Махно. – Та-ак, хлопцы. Идем на юг.

Билаш выразительно посмотрел на командиров широко поставленными черными глазами.

– Но не для прорыва, – продолжал Батько. – А для пущего обмана, и только!

Он опять умолк, словно давая возможность каждому вникнуть в это коварное предложение.

– Для какого обмана? – не вытерпел Данилов. Непревзойденный снабженец слабо разбирался в боевых тонкостях.

– Ты, Вася, подними кружку и нюхни, нет ли там чего, – усмехнулся Нестор Иванович. Данилов нравился ему всегдашним юмором и оптимизмом. – А потом… потом обеспечь побольше снарядного грохота в южном направлении. Понял?

Василий поставил кружку на стол и закивал.

– А куда пойдем ночью, – вел далее Махно, – это нам подскажет Лева. Твои калеки да бабы спят или работают?

– Шуронём их, Батько, – пробасил Зиньковский. – Они’ у меня всегда по стойке смирно!

– Вот и добре. Хай глянут. Может, где смена частей будет или померзнут краснож… Слышь? Уйдут погреться, зазеваются.

– Пронюхаем, Батько…

– А ты, Петренко, поднимай свою пехоту на юго-восток. Дразните их до темноты. Даже за село скачите, чтоб поверили нам. Ясно?

На том совещание закончилось.

Вечером начальнику сорок второй дивизии Николаю Ефимову донесли, что махновцы скапливаются на противоположной – южной околице Андреевки. Готовят прорыв явно там, и артиллерия лупит без умолку.

– Это хорошо. Значит, сможем сменить уставшую сто двадцать шестую бригаду, – решил Ефимов. – Передайте приказ…

В темноте, когда гремел бой на южной окраине, Лев Зиньковский нашел Махно.

– Меняют бригаду, – доложил, потирая руки. – Ту, что ночью сражалась с нами на севере.

– Верные сведения?

– Головой отвечаю.

– Нашо она мне, голая. Пошли еще бабок. Может, липа?

Оказалось, нет. Действительно меняют.

– Вот теперь бьем всем кулаком на север! – приказал Батько Билашу.

Подогретая за день земля, слабый снежок курились туманом. Он поднимался все выше, и в этом молоке повстанцы, сломя голову, ринулись на только что занятые позиции свежей бригады. Красноармейцы не успели оглядеться, не имели ориентиров и растерялись. Половина их была постреляна, изрублена. Более тысячи сдались в плен. Дальше та же участь постигла и бригаду кавалеристов.

Вырвавшись из западни и пройдя ночью около сорока верст на северо-запад, махновцы достигли села Конские Раздоры. Здесь им почти без боя попали в руки еще и обозы тех дивизий, что окружали Андреевку. Оружие повстанцы взяли себе, остальное раздали крестьянам.

Когда Фрунзе доложили об этом, его чуть кондрашка не хватила. Что за наваждение! Замысел-то был обсосан до мельчайших деталей. А негодяй опять ускользнул. И всё войско увел! Как объяснить Ильичу? Не просто увел – взял пленных, имущество! Жуткий цирк! Победителя, генерала Врангеля… клоуном выставил!

Постучав кулаком по столу, Михаил Васильевич присел и написал сгоряча: «Прорыв на север главных сил Махно, окруженных вплотную нашими войсками в д. Андреевка, удался исключительно благодаря преступному отношению к сторожевой службе бригад…»

Подобная наивность не была свойственна Фрунзе, но гнев и сделанные ранее хвастливые заявления не позволяли серьезно взглянуть на случившееся. Он продолжал: «Всех начальников, независимо от их служебного положения, и их военкомов, виновных в непринятии соответствующих мер и халатном отношении к своим обязанностям, предать суду Ревтрибунала».

Текст этого, явно истерического, приказа передали. Начальника дивизии Николая Ефимова допрашивали и вскоре, по-видимому, не без протекции Троцкого, приняли… слушателем академии Генштаба! Не пострадали и другие.

Кадровые офицеры посмеивались над штатским Фрунзе. Главком Каменев окрестил его последнюю операцию как «Андреевский конфуз». Они оба, однако, и мысли не допускали, что это уже не гражданская война – открытая агрессия. Ведь украинское советское правительство, пусть и приехавшее из Москвы, не имело даже формального договора с Россией о вооруженном вмешательстве.

Ветер швырял в лицо крошки чернозема, смешанного со снегом, и секретарь Совета революционных повстанцев Петр Рыбин, что ехал на штабной тачанке, кутался в одеяло. Но степная метель все равно залепляла глаза, холод лез под полушубок, за шиворот. Бугры, куда они то и дело выкатывались из балок, были голыми, без единого кустика. «Лысина же! Как они тут ютятся?» – удивлялся Петр, с детства привыкший к совсем другим, затишным северным деревням. Там, казалось, и снег помягче, и пурга не столь свирепа. Юг называется. Да тут хуже, чем на полюсе!

Последние дни были кошмарными. Из Конских Раздоров армия повстанцев потянулась в Федоровку, где и заночевала. Перед рассветом, однако, ударили орудия, поднялась паника. Кто наступает, откуда? Бес его разберет. Петр еле успел одеться, вместе с другими бежал по кладбищу, споткнулся, упал на свежую, черную могилку. Потом, правда, затихло. Батько взял инициативу в свои руки. Красных потеснили, даже пленили их полк. Но подоспели новые карательные части с броневиками. Косили уже партизан, которые улепетывали, потеряв знамя, пушки, обоз.

Местность была хорошо знакомая командирам, сёла – свои, коней меняли на ходу, и это позволило оторваться от преследователей. А их, как говорили в штабе, собралось вроде в десять раз больше, чем махновцев. Ринулись в Донбасс. Там чуть отдохнули, покуражились и назад. Опять заняли Федоровку. Но покоя не нашли. Разведка донесла, что ночью будет налет. Штатскому Рыбину казалось – это уже всё, конец! Комиссары озверели, загнали их, обложили, как волков.

Батько и здесь нашел-таки хитроумный выход. Оставил на окраине села захваченную накануне тяжелую гаубичную батарею, приказав бить напропалую.

– А куда целить-то? – спросил бывший фейерверкер.

– Да в белый свет, як в копеечку, – усмехнулся Махно. – Пали, и всё!

Армия же, около трех тысяч конников и тачанок, в ночной метельной кутерьме подалась к Гуляй-Полю, где ее ну никак не ждали. Глупо ведь бежать в район, запруженный карателями. Глупо! На том и строился весь расчет. Вдруг разведчики принесли тревожную весть: навстречу валит Интернациональная бригада.

– Глядите в оба! – потребовал Батько. – Главное – не столкнуться. А там – хай ищут ветра в поле!

Слева, во мгле, действительно мерещилось что-то. Оттуда вынырнули всадники.

– Какая часть? – прокричал передний.

– Свои, товарищ! Пятая Кубанская. Подъезжай!

– Вы сбились. Федорово назад! – попытался объяснить командир венгерского эскадрона, но вмиг был обезоружен. Взяли и его спутников, подвели к Махно.

– Пойдете, мадьяры, с нами? – вроде так спросил он. Ехавший сзади Рыбин точно не расслышал. Венгры, видимо, отказались. Попробуй тут сориентироваться, если минуту назад был убежденным большевиком. Пленных раздели, еще раз спросили:

– Пойдете с нами? Нет?

– Нет! – и их порубили.

А во тьме всё громыхала оставленная для приманки гаубичная батарея. К ней и спешили интернационалисты. Обнаружив обман, они вступили в перестрелку… с буденновской дивизией, что вошла в село с другой стороны!

Повстанцы же убегали из кольца окружения. Под утро в глухом хуторе Левуцкого их разведка заметила дым костра. Там грелись часовые, охранявшие штаб Петроградской бригады красных курсантов. Вспыхнула перестрелка. Когда Петр Рыбин подъехал, пленных уже вывели на улицу. Светало. Кукарекал петух.

– Ты кто? – сидя в тачанке, спрашивал Нестор Иванович одного из пленных, подтянутого, в темно-коричневом френче.

– Я комбриг генерал Мартынов.

– Царский чин, что ли?

– Именно так.

– А почему служишь большевикам?

– Это мой сознательный выбор, – с достоинством отвечал пленный.

– Батько, та цэ ж вин, мабуть, и стрэляв Сэмэна Карэтныка! – воскликнул Алексей Марченко. – Ты, Мартынов, был в Мелитополе?

– Да, был, – не скрывал генерал.

– А кто у вас комиссар? – спросил Алексей.

– Я… Военком бригады Дгэбуадзе, – из толпы пленных выступил здоровяк в белой нательной сорочке. Смотрел исподлобья, сурово.

– Не забыл моего друга Каретника? – Марченко со звоном выхватил саблю из ножен.

– Помню. Достойно вел себя перед смертью. Не суетился. Курил.

Сидевшая рядом с Махно Галина сказала:

– Уймись, Алеша. Это… пленные.

Марченко оглянулся, увидел и Феню Гаенко, что тихо примостилась в тачанке, и промолчал. Вокруг шумели повстанцы. Рыбин не мог понять: чем кремлевские вожди так одурачили многих, даже царского генерала, что он воюет против рабочих и крестьян? Петр подошел к пленным и, ткнув пальцем в грудь Мартынова, задал ему вопрос:

– Вот ты, ваше высокоблагородие, наверно знаешь толк в делах чести? Не то что мы – быдло трудовое. Ответь, за что ты убил командующего Повстанческой армией? Он же ваш союзник, вместе Крым брали!

– Я выполнял приказ! – отрезал генерал.

– А если его дали негодяи? Фрунзе обманом заманил Каретника в Мелитополь. Слышал?

Мартынов не отвечал.

– А ты, военком, знал? – напирал Рыбин. Глядя на него, Галина не могла не признать: «Оцэ пропагандист так пропагандист!»

– Нэт, – буркнул Дгэбуадзе.

– Болваны вы стоеросовые! – подвел итог Рыбин. По характеру он был мирный, рассудительный работник, член общества трезвости. Так бы и возился с металлом в России ли, в Америке, но обостренное чувство правдыматки (и где оно только берется у русского человека?) гнало по миру, втянуло в профсоюзы, в политику. Извалявшись в ее грязи, Рыбин подался к махновцам. Здесь во всяком случае не требовали от него вранья, и он был доволен.

– Надо уходить, Батько, – напомнил Виктор Билаш. – Это же штаб, а их бригада за бугром. Вот-вот налетят!

– Что скажешь, Василевский? – обратился Нестор Иванович к председателю комиссии антимахновских дел, которая одна имела право выносить приговоры.

– Всё ясно. Подлецы! – ответил Григорий.

– А ты какого мнения? – спросил Махно жену, члена комиссии.

– Тут не может быть двух мнений.

Батько поднял и опустил палец. Лев Зиньковский с охраной отвели пленных в огород и расстреляли. Только командиров. Рядовых раздели и отпустили. Потом, кстати, их судили уже свои. Не пощадили.

Обойдя Гуляй-Поле с юга, повстанцы на рысях устремились мимо него, на север. Прошли Рождественку, где Захарий Клешня заскочил на минуту в свою хату, обнял Олю, детей.

– Оставайся, батько! Куда ж ты? – просила жена.

– Не-е, я счас уже ротный. Словят – аминь! – отвечал Захарий, передавая ей золотое кольцо, снятое с генерала. – Ждить. До вэсны буду, – и он запрыгнул на тачанку, помахал на прощанье шапкой.

Их по пятам преследовали шестая дивизия буденновцев, интернационалисты, красные курсанты, войска внутренней службы, заволжские стрелки, богучарские гусары. Но после метели след махновцев затерялся. Местные жители не горели желанием помочь. В той же Рождественке каратели задержали на улице бабу.

– Не видела бандитов? – спросили. А это была Оля.

– Як же, бачыла.

– Куда они пошли?

– А он туда, – и показала совсем не в ту сторону, где скрылся муж.

Повстанцы заночевали в селе Заливном. Штаб решал, что делать дальше. Все были одного мнения: нужно бежать из родного района. Мало того, что в каждой хате стоит красноармеец. Так еще и уши объели селянам. Но куда путь держать?

– Давно не были на правобережье Днепра, – сказал Батько. – Давайте погуляем. Поднимем и те края против тиранов.

– Там же расквартирована почти вся буденновская конармия! – удивился Федор Щусь, неизменный помощник командующего.

– Вот и хорошо. Не ждут! – поддержал Нестора Ивановича Билаш.

– А мосты? – попросил уточнить Алексей Марченко. – Их стерегут пуще глаза.

– Перейдем по льду, – заверил Махно. – Есть у меня один лоцман, если жив. Он все речные пороги ладонями перещупал. А кроме того, вон Лева разнюхал, где-то в тех местах отряд Чалого скрывается. Соединимся. Согласны?

С третьими петухами снялись и покатили по солончаковым буеракам. Нигде не останавливаясь, пересекли железную дорогу Москва – Симферополь и прямиком уже достигли Терновки, что на Днепре. Там Батьку ждал найденный разведчиками лоцман Яков Пивторак.

– Здоров, друг! – сказал ему Нестор Иванович и даже руку пожал. Рыбин еще не слышал, чтобы он так называл кого-нибудь и с любопытством разглядывал незнакомца. Ничего особенного, мужик мужиком: высок, худ, с обвислыми усами. «Значит, раньше отличился или оказал Батьке знатную услугу», – догадался Рыбин. Дальнейший разговор ему был непонятен.

– Жив Ненасытец? – спросил Махно.

– А куды ж вин динэться? – отвечал Пивторак.

– Но Днепр-то замерз.

– А-а, вы про цэ. Дед-порог, единственный, не боится морозов, даже самых лютых. Гремит!

– Выходит, Яша, есть на свете силы, никому не подвластные? – с затаенной надеждой выпытывал Нестор Иванович. Для него это было очень важно. Дороже всего. Оно как бы оправдывало и освящало их почти пропащее дело. Этот же вопрос мучил Махно еще с тех пор, как умер сынишка, первенец, чистейшее существо. Кто виноват? Если есть Бог, разве он допустил бы такое? Или рок превыше всего?

– Есть те силы! – уверенно подтвердил Пивторак, имея в виду провидение.

– Спасибо тебе, лоцман. Ты не только в скалах ориентируешься. Порадуй тогда нас еще: переведешь завтра утром войско на правый берег?

Яков догадывался, что неспроста его разыскали в глухом селе. Но просьба была уж очень заковыриста. Пороги не терпят панибратства. Поодиночке мужики рискуют. А чтобы кони, брички…

– Такого ще никто нэ пробував, – сказал Пивторак. – Ни Станислав – князь, ни татары, ни гэтьманы, ни цари. Цэ трудно, Батько. А для вас… зроблю. Хто скупаеться – нэ обижайтэсь. И сокола бэрить соби.

Рядом с Яковом переминался гнедой жеребец – загляденье!

– Это еще зачем? – удивился Махно. – Наоборот, я перед тобой в долгу.

– Та цэ нэ мий подарок – мэльныка. Помните? Гроши у його вкралы ваши хлопци. Вы йих пострилялы. У нас до-овго помнят, справедливость!

Нестор Иванович покачал головой и усмехнулся в усы.

– Что-то не так? – забеспокоился лоцман.

– Коню нет цены, и слова твои теплые, Яков. Спасибо! Да не привык я к подаркам. Ни от судьбы, ни от людей. Алеша! – подозвал он Марченко. – Ты первый кавалерист. Бери жар-птицу. Когда смогу ездить – вернешь.

В Терновке и затаборились, предварительно проверив берега. Был обнаружен и побит дивизион буденновцев. Пленные рассказали, что неделю тому они окружили отряд Чалого. Повстанцы отстреливались до последнего и все полегли, кроме атамана. Где он делся – неизвестно.

Утром Яков Пивторак повел войско на переправу. Лед был толстый. Но чтобы лошади, тачанки, пушки не провалились на подмывах, эти опасные места ночью укрепили сеном, соломой и тщательно залили водой. Так делали еще запорожские казаки.

Первым для пробы поехал Алексей Марченко на гнедом жеребце. Лоцман запротестовал, перекрестился и хотел сам рисковать, но Махно остудил его:

– Вдруг потонешь. Кто путь укажет?

– Хай будэ так, – согласился Пивторак. – Дэржить дистанцию!

Справа и слева на белой реке возвышались гранитные скалы. Идя рядом с тачанкой Батьки, Яков ласково называл их по именам, словно старых друзей:

– Оцэ бачытэ, Поляк. А то Курочка. Дальше Кобылка.

На правом берегу Нестор Иванович обнял проводника, и они трижды поцеловались. Рыбин уже этому не удивился. Без таких помощников, думалось, от их войска давно остались бы рожки да ножки.

Месяц гонялись мы за Махно, а существенных результатов не достигли. Состояние крайней раздраженности охватывало меня. В течение десяти дней войска фронта разгромили многотысячную регулярную армию Врангеля, а здесь те же части не могут справиться с какой-то бандитской шайкой. Нам было стыдно смотреть друг на друга, с трудом подходил я к аппарату, когда вызывал командующий.

Казалось, вот-вот Махно удастся поймать, но вместо победного рапорта поступали новые неприятные донесения.

С. Буденный. «Пройденный путь».

Выскочив на правобережье, повстанцы устремились на запад, в сторону Умани, по хорошо знакомым местам, где когда-то громили генерала Слащева. Куда он делся, жив ли, эмигрант?¹ Нынче доставалось уже буденновцам, которые после Крыма отдыхали, мечтали скорее попасть домой. Махновцев они не опасались. Подумаешь, сбор блатных и шайка нищих! Припрём к первому же бугру и заколбасим! Так полагал и лихой начдив Пархоменко.

Однако на совещании в штабе армии Буденный был вне себя:

– Знаменитые сабли, понимаешь, а ушами хлопаете! Гниду не можете поймать! Скакнула она к второй бригаде. И что же? – Семен Михайлович от возмущения даже не сдержал отрыжку. – Антимонии с подлецом развели, дипломаты… в три креста и полумесяца… Махно атаковал. Бригада засверкала пятками, потеряла всю артиллерию, обоз. А бандит вошел в Ново-Украинку. Под красным флагом. Военком-дура обрадовался. И что же? Выкосили целый полк! Советскую власть к черту разогнали! Это что за бардачина? – грозно спрашивал командарм.

– Не вожаки у нас, а вертозадые б…! – подпевал ему член реввоенсовета Ворошилов, с которым Семен Михайлович жил теперь семьями в конфискованном особняке.

– Я вцеплюсь в гада мертвой хваткой! – вызвался Пархоменко. На его груди поблескивали два ордена Красного Знамени. – От меня этот Махно не уйдет. Куда он сбежал? В звенигородские леса? Там ему и аминь!

Александр Пархоменко, подобно Нестору, закончив два класса приходской школы, погонял волов у богатых сельчан. Потом дед взял его в Луганск, где внук продавал воду по копейке ведро, был дворником, слугой, поступил на завод, познакомился с рабочим-клепалыциком Климом Ворошиловым. Тот рекомендовал его в партию большевиков и научил стрелять из револьвера. Начались стычки с полицией, разбой, аресты, и загремела революция. Тут уж хваткий Александр почувствовал себя в родной стихии. Вместе со старшим братом Иваном организовал красную гвардию в Луганске, был ранен, стал особоуполномоченным штаба армии, которую возглавлял в Царицыне Ворошилов. Приехал Сталин и назначил Пархоменко в ЧК при реввоенсовете. Александр Яковлевич позже громил атамана Григорьева и лично застрелил анархиста дедушку Максюту. А тут позор: брат Иван изменил! И подался не куда-нибудь, а в шайку Махно!

Об этом узнали в первой конной, где служил теперь Пархоменко. Сами же казачки едут с барахлом, с коврами по седлам, суки, а поглядывают на него свысока. Он сорвался (и раньше не очень сдержан был), начал бухать из нагана, прострелил щеку гонористому комиссару и попал под трибунал. Ворошилов, друг ситцевый, сразу отвернулся. Дали вышку! А выручил кто? Сталин! Мало того, вскоре порекомендовал Александра Яковлевича… начальником дивизии! Так-то. И не ошибся. Дюжий Пархоменко и командовать умел, и, бывало, одним махом разваливал кадета от ключицы до седла. Не зря же любят начдива в эскадронах: весел, широк душой и телом, весь – порыв!

До него доходили слухи, что и Махно не лыком шит, увертлив, хитер, как лис. Но кто говорил? Битые! У страха глаза велики, вот и разводят антимонии. Пархоменко улыбался, идя по следу повстанцев. Нашли тоже мне героя! Соплёй перешибем!

Тем временем махновцы угодили в расположение отдельного корпуса Червоных казаков. Те ринулись навстречу. Играли трубы, сверкали сабли, и не было никакого сомнения, что, увидев разъяренную лаву, «воровской сброд» в панике побежит. Но повстанцы не торопясь начали обтекать фланги конницы и сечь ее из пулеметов. Червонные казаки дрогнули, побросали «зброю», многие остались лежать на поле. Урок был суровый, и они держались теперь на расстоянии, надеялись на внезапный удар дивизии Пархоменко, что катила с юга.

Разведка донесла ему: Махно спал в Лукашовке. Александр Яковлевич приказал бригадам срочно сняться и растребушить логово. Сам же, как всегда, отправился чуть пораньше вместе с командующим группой войск Богенгардом, комиссаром дивизии Сушкиным, начальником штаба Мурзиным и начальником связи Сергеевым. Падал пушистый снежок, лошади бежали резво. Только наступил новый, 1921 год, и настроение было приподнятое. Широкоплечий Пархоменко на голову возвышался над остальными. Ему вдруг вспомнился забавный случай.

– Люблю ехать впереди, – громко начал он, усмехаясь. – Когда брали Перекоп, мы вот так же вкатились в одно село. Глядим, от церкви улепетывают верующие, какие-то всадники. Что такое? Дед повстречался: «Хлопцы, да тут же белые!» А со мной штаб лишь и разведка. Гори оно огнем! Кинулись мы в рубку. Закончили, возвращаемся. Глядь – невеста! Вся в белом, но… с поднятыми руками. Сбоку офицер, тоже сдается. А дружки несут над ними золотой венец. Сзади же… наши хлопцы со штыками. Ну, хохоту было! Поистине, любовь слепа – целую дивизию не заметили!

– И куда же вы их, молодоженов? – весело поинтересовался Богенгард, сидевший рядом. Начдив не успел ответить, как из леска, что темнел невдалеке, показались всадники.

– Кто такие? – окликнул их Пархоменко.

– Свои! – озвался усатый, что ехал первым. Это был Алексей Марченко. Неожиданная встреча его не смутила.

– Назовите часть! – повысил голос начдив.

– Восьмая кавдивизия товарища Примакова, – последовал ответ, и всадники стали обтекать тачанки. Богенгарду еще третьего дня сообщили, что червонные казаки преследуют махновцев. Значит, всё в порядке.

– А вы кто? – в свою очередь спросил Марченко.

– Я командующий группой войск по борьбе с бандитами, – заявил Богенгард.

| – Тогда не шевелитесь! – Алексей выхватил револьвер, а его адъютант запрыгнул в тачанку, выбросил на снег кучера и схватил вожжи. В мгновение ока красных командиров разоружили и поехали к леску. Пархоменко всё надеялся, что вот-вот выручат. Дивизия же сзади, рядом! Потому он и не сопротивлялся.

Снег все падал, а из-за темных деревьев показались основные силы махновцев. Тачанки с пленными подкатили к штабу.

– Вот, Батько, сцапали красных генералов! – доложил Марченко. Он не мог забыть, как буденновцы гнали, рубили их под Тимошовкой после выхода из Крыма.

– Где они зазевались?

– Да тут рядом, на дороге.

– Ану, подойдите сюда! – услышал Пархоменко высокий звенящий голос и понял, что это и есть сам Махно.

Начдив спрыгнул на заснеженную землю и смело шагнул к тачанке Батьки.

– Здоров был, Нестор! Я Александр Пархоменко.

Сидящий на ковре вовсе не казался малого роста. Он молча, пристально смотрел на красного командира. Под боком куталась в платок, видимо, любовница или жена (то была Галина).

– Ты застрелил дедушку Максюту, славного анархиста. В Екатеринославе. Помнишь? – не здороваясь, спросил Махно. Его окружала охранная сотня. Мимо них ехали и ехали повстанцы, устало поглядывая то на Батьку, то на пленных. Впереди послышалась пальба.

– Да, чего скрывать. Я его кончил, – отвечал Пархоменко. – Но и мой старший брат – анархист. Вот, письмо прислал.

Начдив добыл из внутреннего кармана листок, но видя, что Махно не проявляет к нему интереса, спрятал назад и продолжал:

– Иван счас в рядах антоновщины, в России. У них там вроде тоже сила собралась. Зовет к себе, гори оно огнем!

– Ну, и что же? – не понял Батько. Его беспокоила нешуточная перестрелка за леском. Вспомнилось, что Иван Пархоменко самовольно увел свой отряд сразу же, как узнал о союзе повстанцев с Советской властью. «Этот такой же хамелеон», – подумалось.

– Могу вам пригодиться, – с достоинством сказал Александр Яковлевич. Он все еще надеялся на внезапный прорыв своих, и надо было выиграть время. Богенгард и комиссар дивизии Сушкин с презрением глядели на Пархоменко. Вот тебе и дважды орденоносец!

Отправляясь в этот рейд, махновцы послали к буденновцам тайных агентов. Комбриг Маслаков ответил, что готов к выступлению против комиссаров. Но нужно подождать, пока и другие командиры созреют. Потому Батько так пристально разглядывал Пархоменко. Все-таки свой, украинец.

А впереди за леском уже вовсю гремели пулеметы. Это полк выздоровевшего Фомы Кожина взял в оборот авангард красной дивизии. Куда там клонится чаша весов? Вдруг в осатанении прорвутся, чтоб выручить начальство!

Махно поднял и опустил указательный палец. Пленных тут же перебили.

Пока все это происходило, сзади подоспели червонные казаки. Отступая, повстанцы вытеснили дивизию Пархоменко из села Бузовки и в который раз попали в полное окружение. По высоким берегам речки Горный Тикич засели красноармейцы и перекрыли все выходы. Был как раз тот случай, о котором не уставал повторять Фрунзе: берите их в кольцо и беспощадно уничтожайте! Град пуль и снарядных осколков обрушился на махновцев. И погода – хуже не придумаешь. Снег прекратился, выглянуло солнце. Всё как на ладони!

Сидя в тачанке, что хоронилась за хатой на окраине, Батько подозвал Василия Данилова.

– Видишь ветхий мосток? – спросил совершенно спокойно.

– Ага.

– За ним пулеметы бачыш?

– Ага.

– Так вот, чтоб от них… мокрое место осталось. От пулеметов!

Василий убежал к пушкам. Батько обратился к Марченко:

– Изготовь своих соколов. Полетите во-он туда первыми.

Артиллерийский огонь подавил часть пулеметов, что темнели наверху, и через мосток неудержимо пошла кавалерия. Перепрыгивая через трупы лошадей, кричащих раненых (здесь в суматохе погиб и бессменный адъютант Григорий Василевский), махновцы по гололеду выметнулись наверх, порубили, постреляли ближайшее оцепление и вырвались на простор.