Текст книги "Нестор Махно"

– Но что же все-таки делать? Там у нас бронепоезд пыхтит, – добивался он. – Куда снаряды девать? Целые ж склады на колесах. Им цены нет!

Билаш пятерней провел по лицу, словно снимая боль и усталость. Что он мог посоветовать?

– Скажи людям, хай ждут.

– Мы как обреченные! – возмутился Василий. – Давайте влупим по комиссарам! Столько снарядов. Душа горит!

– Нет, – вздохнул начальник штаба. – По таким же трудягам? Нет. Хай они берут грех на душу. Да и кто бить станет?

С упавшим сердцем Данилов возвращался на станцию. По пути неожиданно встретил Клешню, который как-то помогал ему грузить снаряды.

– Куда бредешь, землероб?

– Ты хотя и начальник, Вася, а свойский. Скажу правду: шукаю попутчиков.

– Домой, что ли?

– Ага. Переболел уже, отвоевался, и командир мой драпанул, Сашка Семинарист. Можэ, чув?

– Бандитская рожа такая?

Захарий кивнул.

– Далеко побёг?

– Та до красных вроде. Счас одна дорога.

– У него ж золотишко, наверно? Заберут!

– Не-а, Сашка и у йих будэ командиром. А от я… дурак, – Клешня почесал затылок. – Був кинь мохноногий, немецкий, и той сдох!

– Не боишься чека? – Данилов глянул искоса.

– А шо ж теперь? Тысячи тикають.

– Ел сегодня? – еще поинтересовался Василий.

– Не-а.

– Ну, тогда дуй со мной на бронепоезд. Там каша варится.

Увидев их, Лонцов спросил:

– Что слышно в штабе?

– Валяются стриженые. Велели ждать.

– У моря погоды? – вскипел командир бронепоезда. Приплюснутый нос его побагровел. – У меня вон, пока ты ходил, вся прислуга разбежалась!

– Ишь ты, вызверился, как коза на мясника, – не остался в долгу и Данилов. – Я что тебе, Батько?

– Та-ак, – перевел дух Лонцов. – А это кто еще припёрся?

– Герой гражданской войны, познакомься. Захар Клешня прозывается. Семь мух одним махом убивает!

– Ловко. Нам бы и раковую шейку для гарнира, – потеплел Кочубей. – Повар-то остался. Эй, Никодим, тащи жратву! Станем жить по правилу: родился мал, вырос глуп, а умер пьян. Ром не забудь, Никодим! Тот, аглицкий, – сногсшибательный. От тифа вроде спасает, а уж от тоски… и подавно.

Они пили день и полночи, пели, плясали в обнимку с трехдюймовыми пушками. А что оставалось делать? Никто их не посещал, не тревожил. Сами себе атаманы, и катись всё оно к е… матери пид тры чорты!

А утром на станцию прибыл знакомый бронепоезд, брошенный на Хортице. Из теплушек посыпались красноармейцы. Явился дядя в островерхой шапке-богатырке.

– Петр Лебеда, назначен комендантом Никополя, – представился довольно угрюмо. – Где ваше махновское начальство?

– В городе, – отвечал Данилов.

– Ведите меня к ним!

– Пожалуйста. Но они все… в тифу.

– Гм-м, это хужее, – засомневался новоиспеченный комендант. – Ладненько. Я еще вернусь, – и зашагал по шпалам.

Повстанцы переглянулись. На похмелье и так было тошно, тревожно на душе, а тут этот хмурый тип.

– Мы что, полудурки, чтобы ждать его? – спросил Кочубей. – Слышь, Вася, мигом дуй в штаб, скажи: надо тикать. Кто хочет и может – пусть с нами.

Данилов ушел. Вокруг бронепоезда уже шастали красноармейцы, заглядывали в щели, что-то обсуждали. Внутрь пока не лезли. Опасались или ждали приказа? В любом случае нужно было удирать. Ничего доброго это соседство не предвещало.

– Хлопци, а як же наши больни? Йих же тысячи в городи! – забеспокоился Клешня.

– Небось, сам намылил пятки, раковая шейка? Ты потащишь их? На себе? – въедливо поинтересовался Лонцов. – Мы и раньше бросали тифозу белым. Ну и что?

Они взяли по паре гранат, патроны, карабины, рому и ждали Василия Данилова. Тот всё не появлялся. Может, штаб уже арестовали да и его заодно прихватили? Что творится! За какого беса бились? Батько сам говорил на митинге: «Мы подсекли тыл белых. Пусть нам будут благодарны большевики!» Вот и дождались дулю с маком. В чем же виноваты махновцы?

Пока они так переговаривались, появился наконец Василий.

– А штаб? – не понял командир бронепоезда.

– Ждут за станцией. Тут опасно. Бегом смываемся. Стоп! А ром и оружие для лысого начальства?

По одному, по два они уходили. Последним был Кочубей. Он поцеловал поручни, сказал бронепоезду:

– Прости, друг. Не уберегли… – и смахнул слезу.

На лодке случайного старика переправились через Днепр. Дальше пробирались плавнями, где когда-то прятались запорожские казаки, убегая от татар. Высоченные сухие тростники, рогоз, голые вербы, осокори тянулись на десятки километров, и все это называлось Великий Луг. Тут можно спрятать и прокормить рыбой, медом целое войско. Опасны были лишь огонь и аэропланы.

Показался дымок, костер на поляне у озерца. Наши беглецы принишкли в кустах. Но сорока, сучья дочь, заметила их и беспокойно стрекотала.

– Эй, хто там? Вылазь! – послышалось от костра.

– Ану, Вася, узнай, – попросил Билаш.

Данилов пошел и вскоре позвал:

– Свои! Дуйте сюда!

У вместительного шалаша сидели бородатые мужики, что-то пили, закусывали.

– Бог в помощь, – сказал Билаш.

– Сидай, якшо нэ шутыш, – ответил незнакомец, седой, в грязном, некогда белом кожухе. – Хто вы таки?

Виктор не стал юлить:

– Я начальник штаба Повстанческой армии Батьки Махно. Фамилия Билаш.

– А Зубкова знав?

– Пузатого? Что литр самогона мог выпить за один присест? – Виктор скривил в усмешке правый угол губ, посиневших от холода.

– Бачу, нэ брэшешь. А за вамы там ще хто е?

– Нет. Мы сами еле унесли ноги из Никополя.

– Хлопци! – гаркнул седой. – Вылазьтэ! Цэ свойи!

Зашуршали тростники, справа и слева появились дядьки с винтовками, даже «максим» выкатили.

– Молодцы! – похвалил Петр Петренко.

– Иначе крышка, – согласился седой. – Красные по берегу прут на Крым. Наших ловят. Командиров к ногтю. Ану, налывайтэ гостям!

Из разговора выяснилось, что плавни кишат партизанами. Никакой власти они не признают: ни белой, ни советской. Только свою, свободно выбранную.

– Нам шо трэба? – объяснял седой. – Зэмлю и мыр. А порядок навэдэм сами.

– Но поодиночке вас перебьют, – возразил Билаш.

– Так а дэ ж той Махно? – развел руками партизан. Этого никто из них не знал…

Только на пятые сутки беглецы вошли в Гуляй-Поле. Нестора Ивановича там уже не было: увезли без сознания в Дибривский лес вместе с Галиной. Повстанцы разбрелись по хатам.

Армия исчезла, затаилась.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

8 февраля 1920 г. Утром со стороны Полог подошел 522-й полк и согнал нас из Гуляй-Поля… Проклятые гуляйпольцы не хотят воевать, опасаются за семьи…

11, 12, 13 февраля. Перешли желдорогу и спустили под откос состав порожняка. В селе Воздвиженке зарубили двух большевистских агитаторов, организовавших ревком, и выехали на Рождественку, где поймали 10 красноармейцев продотряда. Раздели, но не тронули… Отряд растет, уже 30 человек.

19 февраля. На рассвете бросились на Пологи и отбили на платформах 12 орудий, ударили с пулеметов по полку, стоящему по крестьянских хатах. Отняли десять пулеметов. Все было хорошо, но вдруг подвернулись знакомые. Махно напился, а тем временем подошел бронепоезд и ударил картечью. Мы бежали.

20 февраля. В Воскресенке красные на днях расстреляли 12 махновцев и сожгли две хаты. Дерменжи удрал и сегодня с 15 хлопцами прибыл к нам… Отряд подрастает: имеем 70 конных при десяти пулеметных тачанках.

21 февраля. Налетели на Гуляй-Поле и взяли 500 пленных. Красноармейцы переходят на нашу сторону, но штаб из боязни воздержался их принимать. Из армейской кассы взяли два миллиона денег и раздали повстанцам по 500 рублей, а командирам по 1 000.

22 февраля. Поехали в Дибривки, где встретили Петренко. Бедный, больной, слабый, зарос рыжей бородой. Он плакал и сам рубил двух пленных продармейцев… Махновцы не вступали в отряд, и было видно, что от нас прячутся.

26 феврагя. В Святодуховке провели митинг. После Махно напился и сдуру разбрасывал крестьянам деньги, а в штабе дрался с Каретниковым. Хотел расстрелять Попова за то, что тот ухаживал за Галиной. Его связали и уложили на тачанку…

27 февраля. Пришел В. Данилов и Зеленский, говорят, что в Гуляй-Поле большевики производят аресты. Махно торжествует: «А, стервы, не хотели воевать, так и на выручку не пойдем. Пусть сволочей расстреливают».

1 марта. Сделали налет на Гуляй-Поле и выбили 6-й советский полк. Взяли в плен 75 красноармейцев во главе с командиром полка Федюхиным, тяжело раненным в бою. Он просил застрелить его, и Калашников удовлетворил просьбу…

16 марта. Выехали на ст. Андриановку и с налета взяли 3-ю роту 22 карательного полка, что расстреляла 15 махновцев и сожгла пять дворов. Их было 120 человек во главе с коммунистами, которых крестьяне избивали палками, кололи вилами и расстреливали.

Лев Голик. «Дневник».

Насыпь перед мостком через речку Волчью была мокрая и узкая. Грязь расползалась под колесами тачанки, копытами лошадей, и Галина со страху схватила под руки Феню Гаенко и Нестора. Он же сидел себе, развалясь, и даже дремал. Сзади кто-то шумнул:

– Ой, та и выкупаетэсь вы счас!

– Но-о, родимые! – прикрикнул кучер Сашко. Кони шли с опаской. Правый пристяжной, чтобы не свалиться, напер на коренника, тот – на кобылу. Она поскользнулась, и все, вместе с тачанкой, полетели в темную зимнюю воду. Никто не успел даже ахнуть. Хорошо еще, что около мостка был забит крепкий шест. Тачанка зацепилась за него и не опрокинулась. Тут подоспели повстанцы. Галина выбралась первой, за ней Феня и Нестор. Под мостком барахтался и вопил Сашко. Пока его тащили за руки, Галина с сожалением смотрела, как уплывают чемоданы: один с бельем, другой с драгоценностями, деньгами. А за ними шубы, одеяло, Фенин большой пуховый платок. Потом Галина увидела лошадей.

Коренник упал кверху ногами. Поперек него стояла кобыла и не могла сдвинуться с места, опутанная постромками, вожжами, сломанным дышлом. Конь бился, вода сносила их под мосток. На нем, дрожа, стоял пристяжной.

– У-у, падло, хитрее всех! – ругал его Сашко. Коренник утонул. Стали спасать хоть кобылу, тянули к берегу.

– Воля, Воля! – звали ее к себе. А она лежит, стонет жалобно и глядит под мосток налитыми кровыо глазами. Галине стало не по себе. «Вот она, воля наша несчастная, – думалось. – Кто столкнул, тот жив и здоров. Заводила пропал. А эта еле ногами дрыгает. Ну, точно, як мы!»

Воля всё стонала, попыталась подняться на ноги и опять упала. Ее тянули. Погружаясь в ил, кобыла запрыгала… к противоположному берегу! Там был лед. «Господи, та шо ж цэ таке? – совсем растерялась Галина. – И мы ж точно таки дурни!» Наконец Волю подозвали, вывели на берег и стали хлестать, гонять, чтобы не замерзла.

Галина поёживалась. Внутри что-то больно обрывалось. Да сколько же терпеть это издевательство?

Еще полгода назад, чего греха таить, ей было приятно ездить с Батькой в нарядной рессорной карете, слышать, как уважительно называли ее «Мать», «Матушка». И земля вокруг впервые за века была своя, вольная, родная. Воздух прямо сладок! Галина всю душу отдавала школам, защищала учителей, особенно украинского языка, устраивала благотворительные вечера. Ходила в котиковой шубе и светлых ботах. Куда все это подевалось? Поплыло, как чемоданы за водой. Правда, их-то вытащили. А войско подкосил тиф, и они с Нестором заболели. Он еле-еле выкарабкался с ее помощью. Кроху Полонских, взятую на воспитание, пришлось оставить добрым людям.

Отряд рыскал от села к селу, и если трудно было мужчинам, то Галине, Фене, сестрам милосердия – вдвойне. Хотелось расчесаться у зеркала, помыться, не оглядываясь, зашить одежду. Да что там? Не раз и угорали в чужих хатах. Или сядут обедать, а тут вбегает Гаврюша Троян:

– Скорее впрягайте коней! Красная конница с горы летит!

И так изо дня в день, из ночи в ночь. Большевики ловят бывших махновцев, жгут их хаты, берут заложников. Повстанцы рубят красных командиров, чекистов, продармейцев. «Да когда же это кончится? – спрашивала себя Галина, пока въезжали в село Богатырь. – Нестор не остановится, хотя о свободе Украины уже и не заикается. Вон брата его, Савку, словили в Гуляй-Поле. Помиловали? Ага, свинцом угостили. Но и так же нестерпимо!»

Месяц назад Феня сказала:

– Нэ можу бильшэ, Галя! Остаюсь, и хай що будэ, тэ и будэ!

Подруга, подруга… Когда большевики расстреляли ее брата, григорьевца, потом Андрея Ивановича Кузьменко – Феня неузнаваемо изменилась. И следа не осталось от того девичьего света, что раньше так привлекал Галину. Гаенко словно взбесилась. Тогда у самой церкви в Песчаном Броде перестреляла голых, со связанными руками красноармейцев и теперь их не миловала. Галина слышала не раз, как повстанцы, даже сдержанный Гаврюша Троян, говорили с осуждением:

– Не баба – черт в юбке!

Никто, кроме разве что Нестора и Льва Голика, да еще, пожалуй, ее мужа, Пантелея Каретника, не хотел понять, что Феня разведчица, не раз смотрела смерти в лицо и душа ее почернела.

На свою беду она еще раньше влюбилась в статного, лихого начальника гарнизона Екатеринослава Георгия Дашкевича. Был он умен, удачлив, но якшался с большевиками и после развала армии пропал. Судьба многих была неизвестна. Исчезли Всеволод Волин, Алексей Чубенко, Фома Кожин, другие. Но почему-то именно о Дашкевиче ходили упорные слухи, что предал, переметнулся к красным, собака. Фене это бередило душу, и она покинула отряд. Нестор сказал:

– Отстала, и жалко. Может, и ты, жиночка, драпанёшь?

Галина и правда хотела остаться с подругой, но не посмела. «Боюсь, что меня всюду видели с Батькой? Узнают, выдадут? – спрашивала себя. – Нет. Испугалась, что бросит? Еще чего! Если б только это – наверняка осталась бы. Разве что Нестор пообещал изменить обстоятельства? Пустые слова. То не в его силах. Так что же? Э-эх, апатия, безразличие ко всему на свете. Куда я денусь? Кому нужна? Где? Фу, какая муть, какая гадость!»

Феня, однако, вскоре возвратилась в отряд. Не вынесла одиночества и боялась, конечно. Не будешь же сутками сидеть в темном, пыльном углу. А высунешься – сцапают. Увидев подругу, Галина улыбнулась печально: «Повязаны мы все теперь по гроб жизни!»

В Богатыре сушили одежду, деньги, провели митинг, а потом подались в феческое село Большой Янисоль. Там неожиданно встретили… Георгия Дашкевича. Сколько было радости! Обнимались, целовались. Феня сияла. Жора рассказывал, как удачно бежал из красного плена. Батько слушал, слушал и спросил:

– А что с деньгами?

Дашкевичу были отданы на хранение четыре с половиной миллиона рублей, конфискованных в Екатеринославе. О них и шла речь. Георгий смутился, закурил.

– Я потом доложу, – пообещал.

Но в толпе, что их окружала, раздались недовольные голоса:

– Вин йих пропыв! В карты просадил! Бля… раздал!

– Глянь, Батько, я без ноги! – вопил повстанец, размахивая костылем. – Те гроши моей кровью добыты. А куда потекли? Хиба то революция? Бардак!

Нахмурясь, Махно молчал. Его смутил такой оборот дела. Что за ерунда? Дашкевич – испытанный, честный командир. Но не могут же и мужики брехать!

– Давайте по-справедливости, – сказал наконец Нестор Иванович. – Где Назар Зуйченко? Ага, ты тут. Как старый каторжанин будешь председателем комиссии. Нет возражений? Кого еще?

– Гришу Василевского. Его не обманешь!

– И мать Галину, – предлагали повстанцы.

– Быть по тому, – решил Батько. – Идите с Егором, и пусть даст полный финансовый отчет. И только!

Выяснилось, что денег нет. Осталось лишь сто пять тысяч.

– Ну, что теперь попишешь? Виноват, – признал Дашкевич с надеждой, что свои же люди, поймут. Сколько рубок было, спасали друг друга. Ну, споткнулся, загулял. С кем не случалось? – Пошли ко мне ужинать, – пригласил он членов комиссии, всех желающих. – На сковороде шкварчат чири-чири. Пальчики оближете!

Все отказались, сославшись на усталость. А Феня с радостью согласилась и потащила с собой Галину. В греческом доме их радушно встретили, чири-чири были прелесть как вкусны. Провожая гостей домой, Георгий еще и Батьке прихватил угощенье. Тот съел, сыграли в подкидного дурачка и разошлись. Дашкевич провожал Феню. Нестор же, ложась спать, спросил жену:

– Разобрались до дна? Виноват?

– Без сомнения.

– Значит, завтра – проветрим.

Утро выдалось тихое и по-весеннему теплое, все-таки март. Проснувшись, Батько и не вспомнил о Дашкевиче. Но вошел Гаврюша Троян:

– Мы были у растратчика. Взяли оставшиеся деньги.

– А его самого?

– Он такой жалкий, – командир личной охраны замялся. Не проронил ни слова больше и Нестор. Жена видела, что он не хочет расправы. Дашкевича знают тысячи повстанцев. Скажут, а раньше что – слепые были командиры? Но если простить миллионы, что делать завтра с мелкими грабителями? Размышляя над этим, Батько наскоро поел и отправился с Петром Петренко и другими в соседнее село проводить митинг. Надеялся, что «воно самэ покаже».

Между тем в Янисоле, как обычно утром, хлопцы выходили на улицу, потягивались, зевали, собирались на одной стороне, девчата с Галиной – на другой. Ждали, что скомандует начальство. Появился и Дашкевич. Подошел к мужикам, поздоровался. Те ответили сдержанно. Георгий направился к бабам, спросил, где Махно, предложил подыскать нелегальное жилье и сделать документы.

– Вот спасибо тебе. Мы как раз хотели остаться, – говорила Галина, любуясь офицерской выправкой Дашкевича, его широкой грудью и догадываясь, что этот здоровяк скорее всего умрет через полчаса-час. Он исчезнет а она БУДЕТ! Это чувство, такое гадкое, не пропадало, копошилось, даже возвышало. Не потому ли Нестор – герой, Батько, что он всегда неуязвим?

Ожесточившись, они все теперь ходили по самому краю могилы. Недавно проснулись от стрельбы. Пули клевали дверь, с треском лопнул горшок на заборе. А оказалось, хлопцы… неосторожно пробовали пулемет после ремонта! В селе Конские Раздоры большевики порешили председателя свободного совета, старосту, писаря и троих партизан. Отряд поймал карателей и тоже прикончил. Не успели уснуть, как навалились чекисты. Лучшие пулеметчики Середа и Литвиненко врезались в их ряды на тачанках. Как всегда первые! Литвиненко пуля попала в лоб, Середе – в грудь. А Галина вот же беседовала с ними. Эх, жизнь-копейка!

– Извините, что побеспокоил, – вежливо сказал девчатам Дашкевич и направился домой.

– Погоди, Жора! – позвал его Василевский и взял под РУку. А сзади уже стояли контрразведчики. Тут приехал Махно, увидел караул и насупился.

– В центре народ собрался, – буркнул он. – Ведите Дашкевича туда.

На площади к арестованному подошел Гавриил Троян с револьвером. По указанию Батьки объявил:

– Смотрите, товарищи! Это… бандит. Он транжирил деньги вдов, инвалидов, сирот. Наша комиссия проверила и приговорила, – Троян нажал на курок. Осечка!

Толпа замерла. Гавриил снова взвел курок. В тишине он сухо щелкнул еще раз. Опять осечка! Люди шумно вздохнули. Феня вскрикнула. Галина обняла ее за плечи.

Тут бы Батьке в самый раз остановить расправу. Виновный целых два мига был у смерти в зубах. Есть же и казачий обычай – простить счастливца. Но Махно молчал.

Дашкевич затравленно оглянулся и… побежал по улице со связанными руками. Ему палили вслед, но так, больше для порядку. Василевский прицелился и попал: адъютант все делал надежно. Георгий повалился на бок. Василевский подскочил к нему. Раненый поднял голову, сказал:

– Зато пожил!

Адъютант выстрелил в упор…

Отряд вскоре уехал, а Галина с Феней остались на житье в следующем селе. Гаенко рыдала, приговаривая:

– Т-такого кавалера! У-у, рожи! Анти-христы!

Галина же не могла простить себе того поганого чувства, что она БУДЕТ! Где? В этом жестоком беспределе? Фу, какая гадость!

В селе они пробыли недолго. Хозяева разглядели гостей и очень уж боялись, прямо тряслись от страха. Пришлось отправиться дальше. На прогретых солнцем холмах ютились голубые, белые пролески.

– Ой, глянь, цэ ж вэсна! – воскликнула Феня. Подруга тоже обрадовалась. От букетиков исходил тонкий, почти забытый аромат, и женщины стали вспоминать, как переполошились тетка с дядькой и ночь напролет не давали спать: «Ой, та шо ж цэ будэ? А як чека нагрянэ? Ой, мы пропалы!» Теперь, в зеленеющих полях, это казалось смешным и глупым.

Беглянки наняли другую подводу и, скрывая след, поехали на юг, затем резко свернули на запад. Дул теплый ветерок, ласкало солнце. Возница попался с юмором и всё шутил, принимая подруг в крестьянских кожухах и платках за простецких баб. А у них словно тяжкий камень с души свалился: опять вольные птицы! Они и не догадывались, что скоро встретят карателей.

Грозные, недавно вооруженные силы юга распались… Ставку я расположил временно в тихой Феодосии… Противник занимал северные выходы из Крымских перешейков. Силы его были невелики (5–6 тысяч), а присутствие в тылу отрядов Махно и других повстанческих банд сдерживало его наступательный порыв… Генерал Слащев посылал гонцов к барону Врангелю, убеждая его «соединить наши имена», и при посредстве герцога Лейхтенбергского входил в связь с офицерскими флотскими кругами… Настало время выполнить мое решение. Я отдал свой последний приказ:

«Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооруженными силами Юга России.

Всем шедшим честно со мной в тяжкой борьбе – низкий поклон.

Господи, дай победу армии и спаси Россию.

Генерал Деникин.

Это случилось 22 марта 1920 года.

Месяц спустя на западной границе был заключен договор, по которому Петлюра отказывался в пользу Польши от Восточной Галичины и части Волыни, чтобы его признали Верховным гетманом Директории. Объединенные польско-украинские войска вскоре взяли Киев.

Склонившись над столом в кремлевском кабинете, Ленин писал мелким бегущим почерком: «Предлагаю разработать следующее постановление:

1. Войскам Кавфронта идти пешком через всю Украину…»

Слова были казенные, привычные, и он не вникал в их армейский смысл. А стоило бы. Как это, простите, идти пешком? Все-таки кавалерия. И потом, какое расстояние от Майкопа до Киева? Больше тысячи верст. А в День сколько одолеешь с полной выкладкой? Да если еще хлеб отбирать, оружие у населения. Ильич, однако, думал о другом.

Он был весьма занят. В разгаре IX съезд партии, острейшие вопросы. А тут Буденный с Ворошиловым, видите ли, не могут решить, как их конармии двигаться: походным порядком или по железной дороге? Были у главкома Каменева. Тот сомневается. Обратились к Троцкому – не принял, некогда. Нашли Сталина. Этот «стратег» позвонил сюда, просил принять. Выслушав его, Ленин вдруг вспомнил о Махно. Когда-то ведь встречались, гонористый мужичок. Сколько можно с ним возиться? Жалкий анархистишка с кучкой бандитов мутит воду целый год! Дыбенко за ним гонялся – не поймал. Ворошилов, Бубнов, Троцкий, затем Уборевич со Сталиным – никто не совладал. Позор какой-то! Словно гниду ловят ночью на лысине. А между тем из-за Махно даже Крым проморгали. Надо кончать эту комедию. Да на той же Украине и других банд хватает: националисты, зеленые, серо-буро-малиновые. Всех под корень!

Когда Буденный с Ворошиловым начали объяснять, что по железной дороге придется ехать четыре месяца и потребуется более ста составов, Ленин их почти не слушал. Конечно, только пешком! Это же очевидно. Довольные кавалеристы не стали уточнять термины. А вот то, что вождь сказал дальше, их озадачило:

– Непременно зайдите во все деревни!

Буденный, по казацкой простоте, чуть не ляпнул:

«У нас же, Ильич, на юге нет деревень – хутора, станицы, села». Но вовремя сдержался.

– Главное учтите, дорогие товарищи. На Украине мы уже должны были взять 50 миллионов пудов продовольствия, а на сегодня нет… и двух! Рабочие Москвы, Питера голодают, а кулак посмеивается. Хорошенько вздуйте его! Архиважно покончить с бандитизмом, с этим Махно. Раз и навсегда! Собирайте оружие, продовольствие по разверстке и запас создайте – двойной. За невыполнение – расстрел хозяев, штрафы, конфискация имущества, работы в копях.

– Будет исполнено! – откозыряли кавалеристы. Хотя как можно «зайти во все деревни» помимо маршрута – они не представляли. Это что же, лавой раскинуться от Бердянска до Чернигова? Всех войск республики не хватит! Ну, ладно. Вождь на то и вождь, чтобы мыслить глобально. А наше дело маленькое: бей да круши!

Ленин же заспешил на съезд партии. По дороге усомнился: «Зачем в копях? Не поймут же, извратят. Но по сути – верно. Да-а, для полной победы над бандитами мы на Украину и Дзержинского пошлем!»

30 апреля. Был бой с частями 4-й Кав. дивизии. Решили уходить с полосы движения маршевых колонн 1-й Конармии.

3 мая. Налетели на с. Цареконстантиновку и вступили в бой с красным полком и бронепоездом, которые накануне расстреляли 30 махновцев, сожгли десять домов и увели много заложников. Налет был настолько неожиданным, что полк целиком взят в плен. Я еду в Новоспасовку для связи.

Лев Голик. «Дневник».

Глухой хутор Николаевский приютился у речки Берды. Рядом тростники, где можно спрятаться, а в поле зайцев – хоть руками лови! Здесь и выздоравливал после тифа Виктор Билаш. С ним бедовал его бессменный помощник Иван Долженко, другие появились. Пили самогон, настоянный на травах, чистили оружие. А на душе кошки скребли: долго ли так протянешь? Все равно же поймают.

В конце февраля тайком, на попутной подводе приехал… Они даже не могли поверить… Васька Куриленко! Красный командир, орденоносец. С чем пожаловал? Не подослан ли? Ведь расстались почти враждебно, еще летом, когда Василий увел свой кавалерийский полк на север.

– Дали отпуск по ранению, – объяснил он, поводя широкими плечами. На груди виднелась марля. – Ехал сюда через всю Украину. Что творится, хлопцы? Везде льется невинная кровь повстанцев. Ужас!

«Ага, не всю совесть потерял сосед», – обнадежился командир бывшего Азовского корпуса Трофим Вдовыченко.

– Чем же ты, Вася, это объяснишь? – осторожно спросил донской казак Миронов – начальник штаба бывшего корпуса. Брат же его, Филипп, водил корпус У красных.

– Козе понятно – измена! – уверенно, с болью говорил Куриленко. – В поездах послухали бы, что народ балакает. Наших конников кинули на Чонгарский мост в Крыму. А там узкое дефиле – пехоте не проскочить. Кто же губит? Белые суки, окопались в наших штабах! Всюду их агенты. Эх, знал бы Ленин об этих безобразиях. Надо хоть воззвание выпустить…

– Эх, Вася, родной мой землячок. Лихой ты командир, извини за прямоту, но в политике – ни в зуб ногой! – сказал Лука Бондарец, крестьянин из Ново-Спасовки же, вчерашний комполка. – Кому ты служишь? Оглянцсь вокруг, Вася, остынь. Твой Ленин, Троцкий, может, идейные коммунисты, да власть для них дороже всего на свете. Брата не пощадят!

Время цедилось в бесплодных спорах, добывании еды и ожидании нападения. Однажды Иван Долженко надоумил проанализировать все крупные боевые операции, разобрать их по косточкам. Эти штабные занятия очень пригодились потом. Василий Куриленко (он все числился на излечении) где-то раздобыл и привез подробную «Историю запорожских казаков» Яворницкого. Перелопатили и опыт воинственных предков.

А в апреле хуторские мужики вышли в поле, попросили помочь. Бывшие командиры с удовольствием и оглядкой ходили за плугом, сеяли зерно и хоть маленько заглушили нестерпимую тоску. Не давала покоя думка: что там творится на белом свете? Вроде поляки напали на Россию или Украину. Барон Врангель объявился в Крыму. Где же Батько, жив ли?

– Тэпэр можно и за ружо браться, – говорили хуторяне, радуясь теплому дождику.

Ночью всех побудил часовой. Лаяли собаки. Кто-то шумел за воротами. Оказалось, приехал Лев Голик.

– Спите, герои? – спросил с иронией. – А у меня на хвосте каратели! Трясут все хутора подряд!

– Врешь, небось? – не хотел верить Миронов, протирая глаза. Этот испуг, который он не мог скрыть, был приятен контрразведчику. «Много мните о себе, полководцы, – думал Лев, усмехаясь. – Я вас, гонористых петушков, насквозь вижу. Обиделись за Полонского, остались в Никополе. Батьку считали растерянным бездарем. Пусть, дескать, покажет, на что способен. А он не лаптем щи хлебает. Давно на коне. А вот вы – дрожите!»

Весь лагерь был уже на ногах, человек сорок. За окном, в пахучих кустах сирени, робко пробовал голос соловей.

– Что ж вы, хлопцы? – удивлялся Голик. – Забыли слова славного Тараса Бульбы: «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей». Пока дремлете, Буденный привел в наши края всю конармию. С мужика дерут три шкуры, дочиста подметают клуни. Хватают заложников. По селам трамтарарам. У меня точные сведения. Сунут сюда. Бежать надо!

Прилетный соловей вдруг ударил дробью, засвистал, защелкал. Не слушая его, Виктор Билаш сказал:

– Мы это предвидели. В Азовское лесничество пойдем. Там ждут.

Ночью они ушли в сторону Мариуполя. Затаборились, немного успокоились. Лев Голик лег спать в доме лесника. Новоспасовцы расположились на солнечной поляне и читали дневник контрразведчика, привезенные им листовки. Да, Батько не сидел сложа руки. Но чего же добился? Где армия? Повстанцы прячутся по хатам. Он лютует.

– Все равно пора найти Нестора, – заметил Василий Куриленко.

– Сколько можно дрожать? – поддержал его Трофим Вдовыченко. Другие пока молчали.

– Ну что, Виктор? – настойчивее заговорил Куриленко, пристально глядя на бывшего начальника штаба. – Ради свободы я бросил Красную Армию. Уж меня-то первым вздернут, если словят!

– А чо это мы должны кланяться? – напирая на «мы», спросил Иван Долженко.

– Голик же прибыл! Не кто-нибудь. И полный отчет привез. Тебе мало? – резко возразил Вдовыченко. – У нас отак вся Украина! Петлюра в одном углу надулся, как мышь на крупу. Галичане – в другом. Рабочие с большевиками. Мы тут, Батько там. Та шо ж так завоюем? Свободу? Дулю под нос!

Трофим вскочил, пошел к тополю и стал мочиться. Билаш посмотрел на струю, покачал головой. Он не мог забыть, как Нестор, ни с кем не советуясь, расстрелял сначала Полонского с женой, потом коменданта и начальника гарнизона Никополя (пусть не сам, Каретника заставил), а в конце концов бросил тифозный штаб на произвол судьбы. Разве это не предательство? И с таким Батькой снова брататься?

– Ну, что ты предлагаешь? – напирал Куриленко. Крупное открытое лицо его раскраснелось. Он ценил Билаша за редкий дар стратегического мышления, выдержку, честность и не хотел без него уходить к Махно. «Армии без Виктора не будет, – полагал Василий. – Мы все лихие рубаки, полк поведем, дивизию, а на большее масла в башке не наскребем».

– Я… думаю, – отвечая Билаш, кривя в усмешке правый угол губ.

– Индюк думал, и знаешь, куда попал? – уже сердился Куриленко. – Пошли завтракать чи обедать, и давай решать!

К вечеру прискакал еще один гонец.

– Батько тут рядом, – сообщил он, запыхавшись. – А на вашем хуторе бедокурил заградотряд и пять милиционеров из бывших махновцев. Мы их порубали. Ждем вас!

Теперь уж ничего другого не оставалось, как объединиться. В отряде Батьки насчитывалось около тысячи штыков и сабель при 50 пулеметах и 8 орудиях. Увидев жалкую полусотню новоспасовцев, Нестор Иванович спросил грубо: