Текст книги "Нестор Махно"

– Сволочь ты! Уж извини за прямоту, – рассердился кузнец. – Жаль, нет у нас контрразведки. Хлопнули б.

Марченко покрутил тонкий ус. Когда ехали в штабном вагоне из Екатеринослава, под Батькиным сиденьем обнаружили бомбу. Без малого не взорвалась. «Кровь из носа, ох, нужна контрразведка!» – решил Алексей, слушая перебранку.

А снег все валил. Со стороны Гуляй-Поля донеслись выстрелы. Похоже, и бронепоезд подкрался, зычно рявкнул из белой круговерти. Марченко бросил лопату, вскочил на коня.

– Повод! – гаркнул кавалеристам, и они помчались на звуки боя.

К вечеру, теснимые чеченцами, махновцы впервые забрали с собой жен, а кто и детей, матерей, и отступили в степь, поближе к Дибривскому лесу.

В районе Харькова оперирует регулярная российская армия… При условии вывода ее Правительство Украинской Республики готово приступить к мирным переговорам и товарообмену… Всякое уклонение от прямого ответа или молчание на протяжении 48 часов, то есть до 24 часов 11 января, Директория будет считать официальным оповещением о войне со стороны Российского Правительства…

Председатель Директории В. Винниченко Члены Директории: С. Петлюра, П. Андриевский.

Вновь подтверждаем в самой категорической форме свое предыдущее заявление, что среди войск, что борются против Директории, нет никаких воинских частей Российской Советской Республики… Предлагаем вашим делегатам прибыть в Москву.

Чичерин.

Переговоры закончились ничем, когда большевики взяли Киев.

– Погодь, малый! Ты кто? – перед Чубенко стоял крупный мужик в замасленной фуфайке. Поверх нее, на груди, нелепо блестела цепочка, похоже, серебряная.

– Командира ищу.

– Какого? – мужик не торопясь вынул из внутреннего кармана часы, тоже серебряные, щелкнул крышкой. – Так. Даю тебе, шелудивая сука, минуту на честный ответ.

– А потом? – не без иронии спросил Алексей. Он был в пальто, смушковой шапке, хромовых сапогах. Чуть поодаль на путях пыхтело нечто странное: не то паровоз, не то железный сарай.

– В штаб Духонина пойдешь. Отвечай. Осталось двадцать секунд. Серафим! – позвал мужик парня с винтовкой, что сторожил пыхтящий сарай. – Сюда! Кадета поймал!

«Это же бронепоезд», – догадался, наконец, Алексей. Парень бежал к ним с винтовкой наперевес.

– Командир ваш сам звал меня в Синельниково, – сказал Чубенко. «Что за люди? Черт их разберет», – думалось. На околице говорили, что был большой бой и красные взяли станцию. А так оно или нет? Может, и брали да отдали. Поди различи в этой каше, где петлюровец, а где красный. По наречию вроде бы с севера, акают. Но и юзовские шахтеры подобно балакают, а служат и Директории.

– Кадет, твою мать! – парень совал штык чуть ли не в живот Алексею. – Кишки выпущу!

По всему видно было, что люди недавно дрались, еще не остыли и способны на любую пакость.

– Идиоты вы, что ли? Своего не признаете! – рассердился Чубенко и только теперь разглядел на шапке парня красную ленточку. – Махновец я. Ведите к Дыбенко.

Добрались к какому-то дому рядом с вокзалом, длинному, каменному. Часовой у крыльца, мордатый матрос, насторожился.

– Вот, Вася, махновца поймал. Слыхал про такую птицу? – весело спросил мужик с цепочкой.

– Брось п…! – прикрикнул на него Чубенко. – Давай командира!

– Машинист, пускай он войдет, – донесся бас из открытой форточки. Алексей отобрал назад свой наган, спрятал его в кобуру и впереди часового направился в здание. Дверь слева была распахнута. Гость вошел и увидел высокого, широкоплечего матроса лет тридцати. На голове кудри, белозубая улыбка. Прямо свой парень в доску.

– Здоров! – зычно сказал он и загреб ладонью руку гостя. – По моей телеграмме?

– Да, вот она.

Мореман глянул небрежно.

– Садись. Кто будешь?

– Алексей Чубенко – начальник оперативного штаба армии имени Батьки Махно.

– Приятно, – матрос помолчал, – вдруг обнаружить, как сухарь в голодуху, целую армию. Да еще и дружественную. А я – командир особого соединения Украинского фронта Павел Дыбенко. Будем знакомы, – он тоже сел, разглядывая гостя. – И сколько же вас?

Алексей плохо представлял себе, кто перед ним. Особое соединение могло быть и шайкой-лейкой, и дивизией. Но тельняшка… в степи? Одно ясно – красный, и чувствовалась хватка, палец в рот не клади. Все так, да не совсем.

У крестьянина Черниговской губернии было их шестеро. Павел – средний сын. Мыкался грузчиком, подручным электрика, матросом. Скорее всего, на том бы и успокоился. Но штормовая волна Февральской революции, ум, сила и редкая отвага подбросили его вверх, аж до председателя центрального комитета Балтийского флота. Не успел развернуться – был бит юнкерами и посажен в «Кресты». Кстати, вместе с Антоновым-Овсеенко, который сейчас командовал так называемым Украинским фронтом. Потом Керенский приказал «Авроре» выйти в море, но она подчинилась другой, шифрованной юзограмме: «Пробу произвести 25 октября. Дыбенко». Он же послал в Петроград и миноносцы с братвой и взлетел еще выше – стал народным комиссаром по морским делам! А тут паника: «Краснов идет!» Сам Ленин (шутка ли!) просил Павла: «Помогите! Можете ли обстрелять Царское Село?» Вождь измерил циркулем по карте расстояние, написал приказ, достал из пиджака кожаный мешочек, вынул печать «Председатель Совета Народных Комиссаров», приложил, аккуратно спрятал в мешочек и – в карман. Вот она, высшая власть копошится рядом. Дыбенко потом еще поехал в Гатчину. Дворец, разъяренные казаки. «Очаровал всех». Это не кто-нибудь сказал – генерал Краснов, которого он тогда арестовал. Сам Керенский величал Павла «моим врагом». Он еще успел передать приказ матросу Железняку разогнать Учредительное собрание, как судьба вновь отвернулась, словно ей кто-то шепнул: «Стоп, машина!» Дальше была Нарва, немцы и против них – сводный летучий краснофлотский отряд Дыбенко. Шли колоннами, море по колени. Их косили, как траву, и братишки во главе с наркомом позорно бежали. Началось следствие. Павла обвинили в трусости, предательстве и подводили под расстрел. Но как в свое время Нестора Махно спасла мать, так Дыбенко уберегла первая в республике гражданская жена, его Шурочка Коллонтай, поплакавшая в кабинете Якова Свердлова. Павла оправдали, но из партии большевиков поперли, увы, лишив всех чинов. Взвинченный, он бежал на Украину, в Крым, и там – из огня да в полымя – его схватили белые. Пытался улизнуть из тюрьмы – руки, ноги заковали. Каюк! Опять Шурочка вымолила: «Целую кучу немецких генералов и офицеров пленных за тебя отдали!» Приехал в Курск. Антонов-Овсеенко, не долго думая, вручил бывшему сокамернику русский полк, бронепоезд и велел: «Дерзай, братишка! Лови новый девятый вал. Даешь Харьков!» А там уже были Лозовая и Синельниково, где вчера парнишка заслонил Павла от лихой петлюровской сабли…

Вот кто сидел перед Чубенко.

В штаб то и дело заходили, что-то докладывали, просили, убегали. Дыбенко рычал, его явно торопили. Но беседа продолжалась.

– Нас около десяти тысяч, – говорил Алексей. Кто б он ни был, этот красный командир, неважно. Махновцам край требовалось оружие. Добыть его – и до свиданья.

– Поди ж ты, и правда армия! – вроде бы уважительно и одновременно с иронией, скривив крупные губы, удивился Дыбенко. – Кем же управляет ваш штаб?

– Полки, снабжение, госпиталь. Все честь по чести, – приврал Алексей.

– Ну-у, братцы, не ожидал. Даже нас переплюнули. Офицеров много? Махно, наверное, полковник? – ноздри тонкого носа Павла вздрагивали. Он вроде недоверчиво принюхивался к гостю.

– Я не уполномочен вести политические дебаты, – сказал Алексей, усмехаясь. – Нам нужен бронепоезд и патроны, а идеи вы обсудите с Махно, когда встретитесь.

– Губа не дура, – Дыбенко тоже не горел желанием спорить. Ему требовались тысячи штыков, чтобы оседлать новый девятый вал. «Они гуляют, дурью маются по степи. Бери их под свое крыло», – советовал Антонов-Овсеенко. Да и ехать пора. Павел сжал в кулаке короткую бородку, глянул исподлобья.

– Получите стальную крепость и пятьсот тысяч патронов. Хватит?

– И не мечтали! – обрадовался Чубенко. Он умел очаровать собеседника покладистостью и благодарностью. Батько давно это приметил, не зря именно его посылал во все концы.

– Что еще нужно? – спросил Павел, затаив лукавую усмешку, и поднялся. – Извини, отправляемся поближе к Екатеринославу. Поедешь с нами? По пути договорим…

За окнами убегали назад хаты, голые вишни, тополя. Над ними стояли белые облака.

– Догадываешься, почему морским душам любо так воевать? – спросил Дыбенко, поводя рукой. – Нет? Пол качается, как палуба, и сталь вокруг, и скорость, маневр, пушки. Бронепоезд не пехота и даже не кавалерия. Крепость! Эх, под Нарвой бы иметь ее. Да откуда? Их по всей империи бегало семь штук… Что еще вам дать? – опять лукавая усмешка пряталась в устах.

– Карабины бы, – робко попросил Чубенко, чувствуя какой-то подвох.

– Сколько?

– Тысяч пять.

– А пулеметы, обувку, шинели, деньги? – щедрость Дыбенко, казалось, не имела границ.

– Не помешают, – совсем опешил Алексей, насторожившись.

– Именем революции гарантирую! – голос Павла забасил. – Но-о, братишка, долг платежом красен. Вы со всей своей требухой подчиняетесь нам! Согласен?

«Вон куда он гнул!»– Чубенко судорожно глотнул чай.

– Молчишь? Дорого? Жаль анархическую свободу? Но это не всё-ё! Дисциплинка – два, и чтоб никаких мурмур. Врубился?

– А скоро… будет оружие?

– Денька через два-три, когда поспеет база из Харькова.

«Выходит, в ярмо лезьте сегодня, а то, что хотите, получите или нет, – соображал Алексей. – Ну, коварная комиссария!»

– Мне нужно посоветоваться с Махно.

– Прикатим на станцию – звони! – Дыбенко доверительно положил тяжелую руку на плечо гостя. – А сам как считаешь?

– Я не против, – уклончиво ответил Чубенко.

Когда он доложил Батьке результаты переговоров, тот согласился не раздумывая. В это самое время (его позвали к телефону) он выступал на собрании командиров полков. Они требовали не ждать Алексея, а послать еще гонца в Харьков, к командующему фронтом, чтобы получить оружие быстрее и больше. Туда отправился Виктор Билаш.

На следующий день Дыбенко с ходу взял Екатеринослав, обойдя его по льду Днепра, и на белом жеребце принимал парад своего воинства.

У городов, как и у людей, своя судьба.

27 января 1919 г.

Киев, Главная ставка, атаману Петлюре

Развалившийся пятитысячный полк атамана Самокиша направился эшелонами во все стороны… Небольшие группы с оружием ходят по деревням и занимаются реквизицией.

Атаман Григорьев.

5 февраля 1919 г.

На фронте советских войск Дыбенко ведет ожесточенные бои с казаками и чеченцами. Захвачено много пленных, оружия. Отличился бывший вождь повстанческих отрядов, теперь командир бригады Махно.

Бюро печати Украины.

Стальной, с полированными колесиками сейф щелкнул и не открывался.

– Паша, ты как ребенок. Решил позабавиться блестящими игрушками, комдив, – с укором сказала жена Дыбенко – Александра Коллонтай. – Но там же, милый, вся моя одежда. Что теперь делать?

Они на днях встретились в Харькове, в штабе Укрфронта. Командующий Антонов-Овсеенко дал указание создать в Екатеринославе дивизию из трех бригад и предложил с улыбкой: «Принимай нового, испытанного начальника политотдела!» «Любовь зла на расстоянии», – в сердцах подумал Павел. Два бывших наркома (она заведовала социальным обеспечением) почти не жили вместе, виделись от случая к случаю. В развороченной империи, которую они, не сознавая того, стремились восстановить на новый лад, тогда многие, особенно военные, комиссары и комиссарши, смотрели на любовь, свою семью, детей как на нечто второстепенное. И тем не менее… «Наши встречи, – признавалась Александра Михайловна, – были радостью через коай, наши расставания полны были мук, разрывающих сердце».

В Екатеринославе они поселились в бывшем коммерческом банке. Вместо шкафов в большом светлом зале использовали сейфы. Коллонтай при этом не испытывала угрызений совести. Дочь генерала, родившаяся и выросшая в белокаменном имении (оно иногда снилось ей с клумбами, пчелами, с желтой канарейкой), вышедшая замуж за обеспеченного тоже Коллонтая и бросившая затем все ради социальной справедливости, она считала, что богатства должны принадлежать исключительно трудовому народу, которым руководила и который воспитывала. Тем более этот провинциальный банк. Подумаешь, храм корысти!

А сейф не открывался, словно мстил за вторжение. Дыбенко и так и сяк пытался сладить с ним.

– Я же не хотел, Шурочка, – оправдывался комдив. Жена была с него ростом, статная, обворожительная.

– Ищи мастеров! – потребовала.

«Вот он быт, разъедающий душу, будь он проклят! Пустяк же. Но для бабы – событие. Все идеи напрочь забыла. Хорошо-то врозь!» – рассердился Павел Ефимович и отправился к адъютанту.

– Ану попробуй открыть сейф. Что-то заупрямился, буржуйское отродье!

– Я же, простите, спец по саблям, – развел руками адъютант.

– Тогда найди «медвежатника»! – приказал Дыбенко.

– Слушаюсь. Однако…

– Что? Позвони Махно. В его банде только белоручек нет.

– Они же далеко, Павел Ефимович, в Гуляй-Поле. О-о, тут его посланец. Сейчас попробую.

Через некоторое время в зал вошли двое, представились:

– Мы от Батьки. Он нас освободил из тюрьмы. Теперь наша очередь помочь. Какой сейф?

Дыбенко указал. Гость, что постарше, попросил:

– Извините, но придется отвернуться.

– Зачем это? – насупилась Коллонтай: «Платье, что ли, хотят потянуть?»– Там нет дорогих вещей.

– Секреты ремесла, – спокойно, даже с улыбкой ответил тот, что постарше, в синем коверкотовом костюме и при галстуке. Только сейчас Александра Михайловна заметила и оценила его наряд. «Вот тебе и махновцы, – подумала, отворачиваясь. – Профессионалы, черт вас побери!»

Они с мужем молча пошли к дверям. Было тихо и как-то неуютно. Взломщики, видимо, впервые так спокойно работали в банке, добывали не деньги, драгоценности, а платья для какой-то дамочки, которую знать не знали. Невольно выходило, что самозваный атаман Махно, гуляя в степях, имеет влияние и силу большие, чем два бывших наркома. «Кто кого поставил к стенке? Взглянуть бы на него. Что за птица?» – заинтересовалась Коллонтай. Она к тому же любила риск и путешествия. Сзади мелодично звякнуло.

– Да тут одни тряпки! – послышался разочарованный голос «медвежатника».

– Так быстро? Благодарю, – сказал Дыбенко довольно сухо, не подавая руки ворам. Те направились к выходу.

– Мальчики, а кто вас прислал? – спросила Александра Михайловна мягко, игриво. Одежда для нее была так же важна, как для мужа оружие.

– Чудесный парень. Калашников Сашка.

– Кто он?

– Тюрьму нам раскрыл. При Батькином штабе околачивается. Душа-корешок.

– Передайте, пусть зайдет.

– Если не уехал. Он собирался. Будем нужны – зовите, – и с этими словами «медвежатники» удалились.

– Зачем он тебе? – не понял Дыбенко.

– Их отряд – наша боевая единица, бригада. Они, наверное, и не подозревают об этом. Позволь мне туда съездить. И тебе не мешало бы.

– Погоди. Они получили оружие, бронепоезд, полк в придачу. Там сейчас бойня, Шурочка. Не время. Ох, опасно!

– Ну, Паша, – жена склонила голову ему на плечо и прижалась нежно. – Я буду архиосторожна!

– Начальника политотдела мне подберут. Это пара пустяков. А любимую? – он заранее знал, что уступит. У них было правило: никто никого и никогда не неволит. Впрочем, если бы им сказали, что это и есть анархизм, они бы рассмеялись.

– Разрешите? – вошел молодой человек, который мог бы считаться его сыном (Александре Михайловне исполнилось сорок шесть лет) – легкий, подтянутый, весь в тугих ремнях. Он ей сразу понравился.

– Калашников. Из штаба Махно.

– Здоров был, Калашников. Ты когда уезжаешь? – спросил Дыбенко.

– Тачанка ждет у крыльца.

– Отпусти ее. Пусть катит в Гуляй-Поле. А вы с товарищем начальником политотдела садитесь на бронепоезд, тот, что отбили у петлюровцев. Он уже на ходу. Поняли задачу?

Жена улыбнулась и кивнула.

– Смотри, Калашников, головой отвечаешь за нее.

– Обижаете, Павел Ефимович. Я первым брал этот город месяц назад. Забойный отряд вел. Серебряного Георгия имею за лихость.

– Ишь ты, – Дыбенко с уважением глядел на махновца. И где Батько подбирает их? – Из каких будешь?

– Рабочий, сын рабочего.

– Ну, действуй, кавалер. Знаешь, где стоит бронепоезд? Нет? Зови адъютанта…

На станции у Гуляй-Поля их уже ждали. Дыбенко звонил, просил встретить. Но Махно тем не менее не появился.

– Начальник оперативного штаба Алексей Чубенко, – представился старшой. – Прошу на нашу родную землю, освобожденную от казаков и чеченцев.

Рядом стояли еще двое, но Александра Михайловна смотрела на женщину, что тоже была среди встречающих: волоокая, статная, в элегантной дубленке.

– Галина Кузьменко, – назвала та себя, сосредоточенно-настороженно глядя на начальника политотдела. «Кто же она? – гадала Коллонтай. – Молодцы махновцы, что не забывают о нас».

Тут к ним протиснулся какой-то дядька в замусоленной фуфайке и стал тыкать бумажку.

– Что такое? – возмутился Калашников.

– Та коняка прыблудылась. А шо з нэю тэпэр робыть? – объяснял дядька, пугливо поглядывая на пыхтящий паром бронепоезд.

– Дай сюда, – Кузьменко взяла бумажку и читала вслух: – «1919 года февраля седьмого дня явилась на наши пойменные хутора неизвестная лошадь. На передних ногах наливы. Лета средние. Но лысая, и вся морда седая. Думаем, от военного страху. А задние ноги белые. Прошу разыскать хозяина. Григорий Фещенко».

Все заулыбались.

– Во какой у нас народ! – воскликнула Галина, обращаясь к начальнику политотдела. – Вокруг бои, а честность не теряем. Пришлем к вам человека, дядя Гриша, и заберем коня. Взамен получите здорового.

– Ну спасибо, спасибо, – кланялся Фещенко.

Коллонтай опять подумала: «Да кто же она такая, что распоряжается? И речь идет не о честности, а о собственности. Они все тут, наверное, частники?»

Ее посадили в добротную немецкую бричку, застланную дорогими коврами. Рядом оказались Галина и Калашников, а Чубенко – напротив. Ноги накрыли кожухами. Под ними лежали два ручных пулемета. Кроме того, впереди и сзади ехала охрана. «Серьезная публика», – решила Коллонтай.

– Вы б видели, что тут было два дня назад, – сказала Кузьменко. – Женщины с вилами, топорами гонялись за чеченцами.

– И что, рубили?! – изумилась Александра Михайловна. Гримаса отвращения или страдания исказила ее лицо, по-северному белое.

– Вон копна стоит на поле. Точно в такой спрятались два джигита. Бабы их вытащили… Я сама видела, хотела остановить… Куда там! Искромсали на куски!

– За что же? – не могла понять Коллонтай.

– А мужики где? У Махно, – продолжала Галина. – Мать троих детей на их глазах эти чеченцы насиловали. А что с девушками делали? Взвод или эскадрон пропускали! Это, по-вашему, прощать?

– Какой ужас! – не могла поверить гостья. Она многое повидала. Была под пулями на Дворцовой площади 9 января 1905 года, в разъяренной толпе в Берлине в начале войны (узнали бы, что русская – растерзали). В семнадцатом владельцы бань едва не обварили кипятком, когда она организовала стачку прачек. То всё страшно. А тут же дикость! В двадцатом веке!

– Чего добиваются здесь кавказцы? – спросила Александра Михайловна.

Тачанка летела по голым полям, заснеженным до самого горизонта.

– Каждый делает то, что хочет, – отвечала Кузьменко.

– А вы? – холодный ветер срывал и уносил слова.

– Свободы Украины!

– Но большевики дают ее!

Галина лишь улыбнулась крупными, горделивыми губами. Показались белые хаты, странные для северянки, да еще наполовину финки, привыкшей к серым избам. У штаба она обратила внимание на черные знамена.

– Почему не красные?

Все в тачанке переглянулись. Ответил Калашников – бывший секретарь анархической секции:

– Мы за советы и не против древнерусского стяга победы. Но нам ближе флаг Французской революции – символ Свободы.

У крыльца толклись зеваки. Кто-то позвал:

– Попов!

Гостья невольно оглянулась. В толпе выделялось несколько матросов. «Неужто он? Здесь?» – удивилась Коллонтай. Эсер Дмитрий Попов командовал особым отрядом ЧК, во время летнего мятежа арестовал Дзержинского, вел себя крайне агрессивно и был приговорен к расстрелу. Но бежал. Куда? Никто не знал. Неужто он? Выяснять было некогда: шли к Махно.

Увидев его, Александра Михайловна была разочарована. Мужчин ниже себя ростом, она старалась не замечать. Исключение составлял Ленин. Однако Ильич есть Ильич. А этот безбородый и безусый коротыш… Еще Батько называется!

Он встретил гостью в своем кабинете, подошел мягко в маленьких желтых сапожках, подал руку:

– Рад познакомиться!

Коллонтай уже привыкла, что товарищи первыми суют руки дамам, но все равно какой-то миг колебалась, прежде “чем пожать ее. Нестор заметил это: «Брезгует, что ли, комиссарша?» Смотрел колко. Доложил о победах. Взяли ближайшие городки, села. Какие – она не запомнила. Тысячи мобилизованных белыми переходят на сторону повстанцев… Махно хотел добавить: «С оружием», да вовремя спохватился. Винтовки надо еще просить у красных. Гостья в свою очередь, кажется, уловила это, длинная стерва. Она ему тоже не понравилась с первого взгляда.

Начальник политотдела сказала многозначительно:

– Поздравляю вас, работников штаба и всех бойцов! Я приехала сообщить, что отряды местных повстанцев преобразованы в бригаду новой дивизии Дыбенко. Вы, товарищ Махно, отныне комбриг Красной Армии!

Он усмехнулся, довольный. Еще бы. Официально не будучи даже рядовым, и вдруг – комбриг. Генерал! Не каждый день такое случается.

– А приказ есть? – уточнил, сверля гостью тяжелым взглядом.

– Пока нет. Будет.

«Какой самоуверенный тип. И не поблагодарил. Словно положенное взял», – поморщилась Коллонтай и сменила тему:

– Вы уже слышали, очевидно, что на нашу сторону перешел и петлюровский атаман Григорьев с двадцатью полками? Это большая подмога!

– Имя незнакомое. А где он располагается?

– На запад от Екатеринослава. Его люди тоже войдут в дивизию. Так что работы у политотдела хватает. Кстати, Нестор Иванович, сколько у вас безграмотных?

– Практически нет. Это же Украина. По два, по три класса все закончили. Верно? – попросил он подтвердить членов штаба. Те кивали. А Федор Щусь не утерпел и ляпнул:

– По три класса и по пять коридоров!

Не обратив внимания на эту пошлость, Коллонтай обнаружила, что Галины среди них нет. Кто же она тогда?

– А газеты получаете? «Правду», например, или «Бедноту».

– Присылайте, и только, – сказал Батько. Большевистская пресса его не интересовала. Вчера Билаш привез из Харькова полвагона анархической литературы и четырех хлопцев прихватил из конфедерации «Набат». Они собираются выпускать свою газету. Но начальнику политотдела незачем знать об этом. Честь и слава, что еще один бронепоезд привела.

– Мы к вам направим агитаторов и артистов, и зубастых политкомов. Обязательно! – обещала Александра Михайловна увлеченно, хотя и чувствовала, что ее слова не находят отклика. Члены штаба все так же уныло кивали. Да, не зря, не зря у них висят черные флаги.

– А где же Галина, моя симпатичная собеседница? – как бы спохватившись, спросила гостья.

– Жена, что ли? – не понял Махно. «Вот оно что! У него губа не дура, чует золото за версту!» – удивилась Коллонтай и попросила игриво:

– Вы разрешите с ней посекретничать? О быте солдат, о нуждах женщин, детей.

– Обедать пора. Поехали ко мне домой, и только! – улыбнулся наконец Нестор. Ему с этим начальником политотдела было ох как неуютно. Пускай Галина отдувается, учится дипломатии у заковыристой большевички.

5 февраля 1919 г.

После упорных боев на подступах к Киеву доблестные советские украинские войска… вступили в столицу Украины. Преследование противника продолжается.

Антонов-Овсеенко, Щаденко.

Вагонов было так много, что Семен Миргородский, торопясь, сбился со счета. Пришлось начинать сначала. Они захватили их в Цареконстантиновке, выбив оттуда кадетов. Помогли, правда, и морячки, присланные Дыбенко с бронепоездом. Незадолго перед тем вместе с махновцами они прищучили белогвардейскую крепость на колесах. Назвали «Грозный» и тоже кинули в бой. Так что отступление было паническим.

«Девяносто шесть вагонов. Фу-у! – остановился, наконец, Сеня. – В каждом мешки с мукой. Швейцарию можно накормить. Ай-я-яй! И зачем им столько? Дон разорен, Кавказ. Туда гнали».

Он был послан Батькой присмотреть и оприходовать военную добычу, но не предполагал, что такое обнаружится. «А они брешут: деньги украл! Как не стыдно? – Семен сжал и без того узкие свои плечи. – Позорище! Для чего бы я это делал? Вот вагон. Отцепи, толкни – сразу миллион, а то и больше. Украл! Чтоб вам тошно стало, пустомелям!»

Выполнив поручение, Семен быстро возвратился в Гуляй-Поле, в гостиницу, но зайти туда не смог. У дверей, под окнами стояли, сидели вооруженные повстанцы.

– Покажи мандат, – потребовал кузнец Данилов, старший в карауле.

– Да ты что, Вася! Не узнаешь члена штаба? – возмутился Миргородский. Мелькнула дальняя мыслишка: «Считают вором? Отстранили?»

– Съезд кипит, чуешь? – хитровато (или это показалось?) повел рукой Данилов.

У коновязей, просто под деревьями торчали десятки подвод.

«Господи, что же с людьми делает власть! – поразился Миргородский. – Поистине, она порочна, хотя мы, эсеры, и за нее».

Делегаты повалили на улицу. Семен протиснулся к Махно, доложил.

– Девяносто шесть вагонов? Муки? Сам считал?

– Лично. Два раза, Батько.

– Дадут слово – расскажешь. Будем решать.

Сеня примостился на подоконнике, ждал. К столу, где выступали делегаты, высоко подняв голову, шла среднего роста брюнетка. «Кто же это? Неужели Маруся Никифорова?» – засомневался Миргородский. Она начала говорить низким грудным голосом, и зал притих. Выступающая резко нападала на большевиков, на их рабские Советы. Голос ее играл, обретал страстность. «Да Маруська! – убедился Семен. – Яростная. Кто ж еще? Из тины вынырнула, выдра».

Он приметил ее еще в семнадцатом, на митинге: блестящие, таинственные глаза, дикция, пышная грудь – всё высший аллюр! Говорили, что дочь капитана, кого-то хлопнула, сидела в Петропавловской крепости, через Сибирь бежала в Японию, Америку, в Париж, где закончила офицерские курсы, потом заправляла матросней в Петрограде. Легенда! Сеня видел, как она разъезжала верхом на жеребце по Александровску, создавала «черную гвардию». По слухам, Маруся застрелила красного военкома, который обижал солдат в Елисаветграде. Ее судили, оправдали не без помощи Махно. Укатила в Воронеж. Там тоже бедокурила с мореманами. Опять судили, вроде в Москве. И след затерялся… Глянь – вынырнула, клятая баба. Ее даже Нестор Иванович побаивается.

Выступали все желающие: беспартийные, анархисты, большевики, эсеры. Но напали только на Карпенко, комиссара полка:

– Кто избирал правительство Украины? Из Москвы привезли!

– Зачем вас присьшают сюда? Шпионить!

Комиссар, как мог, отбивался. Особенно поразили Миргородского слова анархиста Черняка:

– Мы знаем, что и многие большевики честно сражаются и гибнут во имя революции. Но уверены, что эти люди не отдавали бы свои жизни, если бы знали, что известная кучка людей захватит в свои руки власть и будет угнетать целый народ.

«Ну это уж слишком, – махнул рукой Сеня, усмехаясь. – Куда там, могучая кучка! Сметём!»

Поднялся Махно. Казалось бы, он попытается примирить повстанцев с комиссарами. Ведь воюют-то вместе и оружие нужно. Ничуть не бывало.

– Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжкой борьбе с контрреволюцией, мы должны сказать им: «Добро пожаловать, дорогие братья!» Но если они идут сюда с целью монополизировать Украину, мы скажем им: «Руки прочь!» Мы сами сумеем поднять на высоту освобождение трудового крестьянства, сами сумеем устроить новую жизнь, где не будет панов, рабов.

Чтоб такое говорить, нужно было чувствовать за собой большую силу.

Потом Миргородский сообщил о военной добыче.

– Куда ее девать? – спросил Батько. – Давайте так. Тут делегат из погорелых Дибривок, другие просили о помощи. Вот им-то и отдадим шесть вагонов муки. Остальные отправим голодающим братьям севера. В благодарность за оружие – раз. Чтобы о нас узнали, не считали бандитами – два.

В Россию полетела телеграмма:

«Гуляйпольское революционное крестьянство, а также крестьянство всех прилегающих областей, командный состав и повстанческие отряды имени Махно, Гуляйпольский Совдеп… постановили имеющиеся у нас девяносто вагонов муки, добытой в бою с добровольческими бандами, поднести в подарок московским, петроградским революционным крестьянам и рабочим. Просим оповестить население».

– Миргородский, набери команду и с вагонами дуйте в Москву, – приказал Батько. – Отвечаешь головой! Это политический факт.

– Исполним в лучшем виде. Но есть просьба, Нестор Иванович.

– Какая?

– Бабушка умерла в Александровске. Душа разрывается, требует похоронить.

Махно насупился. Тысячи гибнут в боях, столицы пухнут от голода. А у него бабушка…

– Ох, брешешь, Сенька! По глазам вижу. Дамочку завел? Проверить? Послать Леву Зиньковского?

Миргородский замер.

– Ладно, ветеран. Отправят без тебя до Александровска. Но если отстанешь, повторяю – башка с плеч!

– Туда ей и дорога, – облегченно вздохнул Семен.

Было уже темно, и он пошел в кинематограф. А там оказался вечер, посвященный Тарасу Шевченко. В зал – не протиснуться. Хор пел «Рэвэ та стогнэ Днипр шырокый». Слушали почему-то стоя. Потом рассказывали о мытарствах поэта, читали его стихи. Сеня позаглядывал и с удивлением заметил, что все вокруг плачут. Слезы блестели на глазах даже Федора Щуся и Пети Лютого. «Чего они расквасились? Ай-я-яй», – подумал Миргородский и отправился домой, чтобы хорошенько выспаться и встать пораньше…

Уездный Александровск, притихший в излучине Днепра, – малый городишко, может, чуть больше Гуляй-Поля. Такой же православный храм в центре. Недалеко от него, правда, возвышается тюрьма с причудливым каменным орнаментом, а по улице слева – купол трехэтажной земской управы.

– Где заседает съезд? – спросил Семен прохожего.

– Какой?

– Уездный же, крестьянский.

– А-а, слышал. Землю делят. Но где – хер его…

Никто не мог подсказать. Собрания, митинги были обычным делом. Их проводили петлюровцы, недавно выбитые отсюда, эсеры, коммунисты. Миргородский направился к бывшей земской управе и еще на подходе, увидев скопление подвод, обрадовался, что угадал. Но у входа его остановили мужики с красными повязками. Он уже был готов к этому.

– Я из штаба Махно. Привез срочное заявление. Вот справка, – и показал писульку с печатью.

Смуглый усатый хлопец с печальными глазами повертел ее, сказал:

– У нас, брат, строго. Один делегат от трех тысяч. Секёшь? Немцы-колонисты прислали Вальтера. Знаком?