Текст книги "Ловля пескарей в Грузии"

Рассказывая все это, дочь заплакала, прикрывшись концом темного платка, а Георгий закричал:

– Оооо-лёооо-оле-ё-ооолё-оо-аа-аа-аа…

– Выппем еще раз за нашего любимого отыц! – воззвала к застолью учительница русского языка. Она все-таки сносно говорила по-русски. Бывает, которые почти ни одного слова не знают, но учат или учатся на «отлично» и даже учебники пишут по вопросам языкознания.

– Ты… ты – лучий дочь… муш твой – лучий шахтер и певец! – рыдал на веранде дядя Вася, но и рыдая, не впадал в крайности, не говорил, что у ее дочери лучший муж, угадывалось – ба-альшой спец по женской части был Георгий, и, когда принял вина изрядно, бдительность его притупилась, он, зажмурив глаза, отуманенные мечтательной мглой, унесся в сладость воспоминаний:

– Когда я служил на Урале… армия… рядом с нашей частью было женское общежитие пенициллинного завода… тэвять эташей!.. Уральские девушки… польни дом! О-о-ой, рябына, кудр-ря-авая, сэрдцу па-адскажи, кто из них ми-ы-лэ-э-эй! – завел он, и стало ясно, что «лучших дней воспоминанья» он до сих пор «носил томительно с собой».

– Мои гости… луччие гости Савецкаго Саюза! – кричал с веранды дядя Вася.

Поздним утром, когда солнце стояло почти над головой, в грязной долине, скрывая хламье, все еще плавало сизо-серое облако – туман не туман, скорее, нефтяные испарения, местами прорванные скелетами деревьев, которые наподобие музейных ископаемых упорно брели из долины в горы, вдаль, куда-то в недвижимый морок, в немоту времен. За круглым столом, в центре которого во время пира стояла чугунная сковорода с жареными пескарями и красовалась фарфоровая суповница с наваленными в нее красными раками, обреченно выбросившими за борт посудины недвижные клешни, с вареными тыквами цвета червленого золота, за столом, белеющим сырами, непременно курицей, отнюдь не колхозного выгула и осанки, заваленном зеленью и фруктами; за столом, на котором все время появлялось что-то острое и горячее – то лобио, то сациви, то еще какое-нибудь раздробленное мясо или птица с такими жгучими приправами, с таким перцем, что они сворачивали набок слабые славянские челюсти и скулы, но женщины откуда-то, скорее всего от братьев, узнали, что я не могу есть слишком острое, мне подавали и лобио, и горячее, приготовленное в щадящем режиме, – за круглым прибранным столом, покрытым свежей скатертью, мы попили чаю, кто мог – вина или компота да поели фруктов. Я от всего сердца благодарил этот дом и хозяев его за гостеприимство, за деликатность, поклонился женщинам. Георгия не было, он уже ушел на работу.

Дядя Вася от волнения совсем сдал. Зажимая разбитую, посиневшую часть лица – неприятно же гостям смотреть! – он с мольбой вопрошал Отара:

– Хорошо было, скажи? Хорошо?

Отар обнимал дядю Васю, легонько хлопал его по спине и успокаивал, но успокоить никак не мог. Тогда и я обнял дядю Васю и громко, чтобы женщины тоже слышали, произнес:

– Только у вас да еще в Гелати я почувствовал, что есть настоящая Грузия и грузины! – И еще раз, древним русским поклоном – рука до земли – поблагодарил гостеприимных хозяев, чем окончательно смутил женщин, а дядю Васю снова вбил в слезу.

– Если тебя… если тебя… – заливаясь слезами, молвил он, – торогой мой русский гость, кто обидит у нас, Грузия, того обидит Бог…

1984