Текст книги "Управление мировоззрением. Подлинные и мнимые ценности русского народа"

«Есть две ценности, имеющие преимущество перед другими, в отношении которых уже почти два тысячелетия между Церковью и расой, теологией и верой существует полная противоположность; две ценности, корни которых ведут к воле, и вокруг которых в Европе издавна ведется борьба за господствующее положение: любовь и честь. Обе стремятся к тому, чтобы считаться высшими ценностями: Церкви хотят – как это ни странно звучит – при помощи любви господствовать, нордические же европейцы хотели при помощи чести свободно жить или свободно и с честью умереть.

…почти все, что создало характер нашей расы, нашего народа и государства, это в первую очередь было понятие чести и неразрывно с ней связанная идея долга, порожденная сознанием внутренней свободы. А в тот момент, когда первенство получают любовь и сострадание (или если хотите – сострадания), в истории начинаются эпохи расового, народного и культурного упадка всех государств с соответствующей нордической ориентацией».

Альфред Розенберг «Миф XX века»

Сверхчеловек, совершенно свободный от совести, морали и прочих нравственных химер, способный на любые виды жестокости и насилия над представителями слабых народов, т. е. невинными, беззащитными людьми, только ради утверждения своего владычества над «неполноценными расами» – вот идеал национал-социализма. Не подлежит никакому сомнению, что этот идеал гитлеровского нацизма являлся полной противоположностью установкам традиционного консерватизма с его вселенской любовью ко всему божьему миру, но в первую очередь к людям, созданным по образу и подобию божьему. Остается только удивляться, на каком основании многие авторы работ по истории Третьего рейха приписывают национал-социализму консервативную природу. На самом деле это синтез самых передовых научно-философских идей того времени плюс явный, немного модернизированный дух либерального протестантизма, описанный Максом Вебером. Возможно, причисляя национал-социализм к консервативному лагерю, эти авторы имели в виду повышение роли государства в управлении рыночной экономикой страны, реализованное на практике руководством Третьего рейха. Но и тут Гитлер не был оригинален – в то же самое время, за океаном, президент Рузвельт был занят точно тем же делом – проведением кейнсианской революции, которая также значительно усилила роль государства в свободной рыночной экономике самой либеральной страны мира – США.

Расовая дискриминация, сегрегация также не были изобретениями гитлеровского режима – эти явления давным-давно цвели пышным цветом в тех же либеральных США, где права человека, включая право на жизнь, определялись цветом кожи. Нацистская Германия отличалась от США в этом смысле только одним – национал-социалисты при признании или отказе конкретному человеку в его праве на жизнь в качестве решающего антропологического признака использовали не цвет кожи, а форму носа. Более того, знаменитые Нюрнбергские расовые законы «Закон о гражданстве Рейха» и «Закон об охране германской крови и германской чести», также не были открытиями Гитлера, а появились в Германии на базе уже имевшихся аналогичных законов в США, запрещавших межрасовые браки и бесперебойно действовавших там уже добрую сотню лет.

Примечание. Последние из этих законов, запрещавшие усыновление белыми семьями чернокожих детей, были отменены в 35-ти штатах США только в 1996 году (см.: http://www.kontinent.org/article_rus_46aa78c109365.html).

И именно в США, в условиях просвещенного либерального общества, свежеиспеченная наука евгеника пустила крепкие корни. Она была разработана на основе эволюционной теории Дарвина его собственным кузеном Гэлтоном, и, следуя законам формальной логики и насущным требованиям прогресса, продвинула ее дальше вперед. Она предлагала вместо естественного природного отбора внедрить в человеческом обществе искусственный, сознательный отбор с целью «улучшения породы» самого человека. Для исследования этой теории и привнесения практических достижений новой науки в жизнь, в США были созданы институты (Eugenics Record Office), научные общества (Galton Society, American Eugenics Society), выпускалась периодика (Eugenical News). В результате этой передовой, с размахом проводившейся научной деятельности (в ней активно участвовал, например, институт Карнеги), во многих штатах была узаконена насильственная стерилизация, введены ограничения на право вступления в брак и т. п. Но, в отличие от евгенических Нюрнбергских законов, прекративших свое существование вместе с евгенистами Третьего рейха, американская евгеника и, соответственно, американские евгенисты благополучно пережили XX век и продолжают здравствовать и в XXI веке.

(см.: http://www.waragainsttheweak.com; http://dem0sc0pe.ru/weekly/2005/0195/gazeta039.php)

Гитлер не был первооткрывателем и когда утверждал превосходство национальных, государственных интересов над личными – такими призывами всегда в трудные минуты пользовались все, без исключения, вожди и монархи, генеральные секретари и президенты. Гитлеру следует также отказать и в обладании приоритетом по части призывов к сплочению, единству нации для успешной борьбы с внутренними и внешними врагами, кризисами и т. п. «Yes, we can!»[8]8
  «Да, мы сумеем!» (пер. с англ.) – из предвыборных речей президента США Барака Обамы


[Закрыть] мы можем слышать и сегодня с самых высоких трибун самых демократических государств. Общим в идеологиях национал-социализма и либерализма в целом является также и то, что та и другая рассчитывались на активную поддержку среднего класса. Обе эти идеологии строились таким образом, чтобы подыскать и предложить мелкобуржуазным слоям общества наиболее полный ответ, удовлетворяющий их актуальные нужды и чаяния, способствующий практической реализации их интересов.

Эти общие места национал-социализма с классическими установками и последними достижениями либерализма позволяют нам причислить НСДАП к партиям либерального толка. Но были, конечно, и отличия, которые заключались, в основном, в культе вождизма и частичном отказе от представительской формы участия народных масс в управлении государством. Однако это обстоятельство ни в коей мере не может поставить под сомнение именно либеральную образующую основу этой партии по той простой причине, что либерализм и демократия – разные понятия, независимые друг от друга. Этот факт, кстати, подтверждает и Френсис Фукуяма:

«Страна может быть либеральной, не будучи демократической, как Великобритания восемнадцатого века. Широкий набор прав, в том числе право голоса, был полностью предоставлен весьма узкой элите, а прочим в этих правах было отказано».

Френсис Фукуяма «Конец истории и последний человек»

Национал-социализм, решительно отвергший практически все табу традиционного общества, по сути дела являлся революционным движением, как движение якобинцев. Но все же его путь к власти оказался полон компромиссов, и сам приход был осуществлен самым демократическим, либеральным путем, через парламентские выборы. Также, вполне законным образом, с согласия парламента, Гитлер быстро и незаметно расширил свои полномочия до диктаторских. Поэтому нет ничего удивительного в том, что до начала Второй мировой войны гитлеровская Германия в глазах мировой либеральной общественности считалась вполне демократической, благонамеренной, цивилизованной страной, руководимой просвещенным, волевым, харизматическим лидером. Гитлеру и его политике симпатизировали многие передовые люди того времени, достаточно назвать имена Томаса Элиота, Эзры Паунда, Бернарда Шоу. Гитлеровский режим представлялся Западу настолько понятным и предсказуемым, что даже введение (в нарушение Версальского договора) в марте 1936 года Гитлером немецких войск в демилитаризованную Рейнскую зону, – первая «проба пера» – не вызвало подозрений у мировой общественности. Премьер-министр Великобритании Болдуин тогда заявил, что вступление германских войск в Рейнскую область не содержит угрозы военного конфликта. В том же году в Германии с огромным размахом были проведены зимние и летние Олимпийские игры, приковавшие внимание всех стран и покорившие не только спортивную общественность, но и весь мир. Больше того, во многих европейских странах у Гитлера нашлись почитатели и даже подражатели. Оказалось, что и добропорядочные англичане очень любят в свободное от работы время ходить строем под барабанную дробь с высоко поднятыми факелами свободы в руках. Их фюрер Освальд Мосли, холеный английский аристократ и бессменный вождь Британского союза фашистов, был очарован харизмой и идеями Гитлера и Муссолини до такой степени, что во всем старался им подражать, начиная с создания штурмовых отрядов и заканчивая нацистской пропагандой. Тем не менее, власти Великобритании, очевидно, не видели в деятельности Освальда Мосли и его союза фашистов никакой угрозы Соединенному Королевству и тем более человечеству – Британский союз фашистов был распущен только в июле 1940 года, когда уже почти год в Европе полыхала Вторая мировая война. То же можно сказать и о других фашистских партиях, движениях и режимах довоенной Европы – в них никто не замечал угрозы миру и человечеству, никому и в голову не приходило обвинять их в деспотизме, тоталитаризме, бесчеловечности. Исключением, пожалуй, являлся только Коминтерн и СССР, которые правильно квалифицировали новое политическое направление – фашизм – как агрессивное и человеконенавистническое. Первое открытое вооруженное столкновение непримиримых противников – коммунизма и фашизма – состоялось уже в том же 1936 году в Испании.

Справедливости ради надо заметить, что существовавшие в то время в Европе фашистские режимы в значительной степени отличались друг от друга, что создавало определенные трудности для определения их общих черт и тем более для своевременного распознавания исходящих от них скрытых угроз. Даже сами вожди фашизма расходились в основополагающих определениях – Гитлер, например, посчитал бы для себя оскорбительным, если бы его назвали фашистом. А Муссолини, выдумавший этот термин для обозначения созданного им движения, этим званием очень гордился. Также значительно отличалась идеология, тактика и стратегия фашистских лидеров, что прозаично объясняется обычными конъюнктурными соображениями, продиктованными разными политическими кухнями. Так, например, ярый антисемитизм Гитлера не нашел поддержки у Муссолини и Франко; дуче хорошо уживался с монархией и Ватиканом, хотя его движение «чернорубашечников» открыто отвергало традиционные ценности.

«Каждому фашисту внушается идея орденского служения, орденской дисциплины и сплоченности. «Фашистская партия, как таковая, является милицией» – значится в уставе фашистов. Посвящая себя в партию, человек как бы уходит от мира, или, вернее, вновь рождается для нового мира. «Фашистский воин – повелевает устав – имеет свою собственную мораль. Законы общепринятой морали в области семьи, политики общественных отношений – ему чужды». Кодекс его чести связан с его орденской посвященностью, с высшей фашистской идеей, а правила его поведения – с послушанием, определяемым иерархической табелью рангов».

Николай Устрялов «Итальянский фашизм»

Заодно Муссолини в полемическом задоре в одной из своих статей предложил выбросить в мусорную корзину и все либеральные теории, оставив только одну – фашизм. Тем не менее, Муссолини занял должность премьер-министра Италии по повелению монарха; парламент, состоявший из либералов, подтвердил полномочия нового правительства. Такой необычный симбиоз традиционализма и либерального революционного духа, восходящего к временам Первой французской республики, получил название «Третий путь». Генералиссимус Франко, очевидно от природы достаточно осторожный и к тому же прозорливый человек, вообще использовал уникальный прием, неизвестный до той поры в политических играх. Для того чтобы застраховаться от превратностей судьбы, которые подстерегают вождей на каждом углу, он волевым порядком, чисто механически совместил несовместимое: своим указом в апреле 1937 года он объединил Фалангу, имевшую фашистскую идеологию с монархической партией традиционалистов карлистов в единую Испанскую фалангу, которая стала единственной правящей партией Испании. В результате фашистский режим генералиссимуса Франко быстро превратился в тривиальную военную диктатуру. Этот необычный политический коктейль и затем последовавший отказ от активного участия в войне на стороне «стран Оси» самому Гитлеру, которому Франко был обязан своим восхождением, позволили испанскому фюреру спокойно пережить все бури XX века и достойно умереть своей смертью в глубокой старости.

Но вернемся к нашей первоначальной задаче – подсчету числа депутатов Рейхстага 1928 года, представлявших либеральные партии. Как мы установили, к партиям либерального направления тогда принадлежали: КПГ (54 депутата), СДПГ (153 депутата), демократы (25 депутатов), партия среднего класса (23 депутата), НСДАП (12 депутатов) и народная партия – бывшая национал-либеральная (45 депутатов). Даже оставляя за скобками партию Центра, мы имеем 312 депутатов от либеральных партий, т. е. 64 % от общего числа мест в Рейхстаге (491) – почти квалифицированное большинство. Таким образом, либеральная идеология уже в первой трети XX века прочно завоевала ведущие позиции даже в тех странах, которые совсем недавно освободились от традиционалистских монархий.

Вторая мировая война, ее сатанинская бесчеловечность и огромное число жертв произвели тектонические сдвиги в мироустройстве и в прежнем мироощущении. Либеральный политический коктейль, густо замешанный на новейших идеях социал-дарвинизма, расовой теории и философии Ницше, для человечества оказался смертельным ядом. После этого трагического опыта даже до ярых представителей классического либерализма наконец-то дошло, что безграничная свобода индивида должна все же как-то ограничиваться, иначе такая свобода в недалекой перспективе может остаться вещью в себе, превратившись в идеальный абсолют, но уже без человечества. Вектор либеральных настроений, который после Великой депрессии заметно сдвинулся влево, в результате Второй мировой войны устремился еще левее. Приверженцам трех основополагающих идей классического, правого либерализма пришлось существенно поменять их процентное содержание в собственных политических программах. Прежний сверкающий идеал правых либералов – маленькое, слабое государство, компетенция которого ограничена исправным исполнением полицейских обязанностей, заметно сник и съежился, разом потеряв былую привлекательность. Правительства ведущих капиталистических стран примеряли на себя гораздо более широкие полномочия, включающие элементы экономического планирования и механизмы перераспределения национального продукта с помощью высокой ставки подоходного налога. Сами ортодоксальные представители классического либерализма, хотя на словах и продолжали оставаться противниками активного вмешательства государства в экономику, однако и они при этом стали признавать за государством организующую роль, которая должна была, во-первых, содействовать конкуренции, а во-вторых, своевременно пресекать случаи и попытки частного протекционизма и коррупции. Съежились также и две другие светлые идеи классического либерализма – идея о безграничной свободе личности и идея спонтанного порядка. Либеральный агитпроп, разумеется, продолжал эти идеи активно навязывать всему миру. Однако при этом в практику либерализма пришло понимание того обстоятельства, что спонтанный порядок в политике и экономике, наряду с идеей полной свободы индивида, неотвратимо возвращает общество к свободе пещерного человека: у кого крепче рука и тяжелее дубина – тот и есть богом-при-родой избранный победитель, успешно преодолевший все этапы естественного отбора.

Под угрозой быть погребенными под собственными призывами к абсолютной свободе и в осознании того факта, что либерализм, принимающий во внимание только рациональные достижения передовой науки, без учета традиционных ценностей – морали, совести, милосердия, может снова зайти слишком далеко, практически все правые либеральные течения значительно снизили свои притязания на абсолют свободы как экономической, так и политической. Даже в колыбели классического экономического либерализма, Великобритании, правительством стала проводиться активная социальная политика. Позиции же левого либерализма – коммунистов, социал-либералов и социал-демократов – после Второй мировой войны значительно усилились. На завершающем этапе войны и немногим менее года до своей смерти президент США Франклин Рузвельт в своем послании к Конгрессу в рекомендательной форме изложил второй Билль о правах. Этот билль предусматривал государственные социальные гарантии всем американцам, включающие право на достойно вознаграждаемый труд, право каждой семьи на собственное приличное жилище, право на современное медицинское обслуживание и поддержание крепкого здоровья, право на достойную социальную пенсию по старости, инвалидности, пособия по случаю болезней и безработицы, право на хорошее образование. Другими словами, Рузвельт внес на повестку дня самой развитой капиталистической страны мира план реализации чисто социалистических принципов, которые в общих чертах были воплощены в жизнь в позднем СССР. Таким образом, теория и практика либерализма во время и особенно после Второй мировой войны претерпевала значительные изменения. Левые либералы, ставшие играть заметную политическую роль и в других развитых капиталистических странах, провозгласили лозунг построения «государства всеобщего благосостояния», который был реализован на практике во многих европейских государствах. Среди них нужно особо выделить скандинавские страны, как наиболее успешно справившиеся с этой задачей.

Но наибольшей трансформации после первой мировой войны подвергся консерватизм, опиравшийся в своей идеологии, в основном, на традиционные ценности. Произошло это в первую очередь потому, что принесшие человеческому роду неисчислимые страдания национал-социализм и фашизм ошибочно или осознанно были причислены либеральными идеологами по окончании войны к разряду консервативных политических направлений, тяготеющих к традиционализму. Как уже было показано выше, на самом деле эти идеологии основывались, прежде всего, на новейших научных и философских достижениях, что и предписывала практика либерализма, начиная с эпохи Просвещения. Традиционного же содержания в этих идеологиях было очень мало. Так, например, приписываемая нацистской Германии попытка возрождения якобы традиционного культа семьи, на самом деле, не имела ничего общего с культурой и обычаями традиционного общества. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить государственную программу Третьего рейха «Lebensborn» или призыв руководства к немецким женщинам о произведении на свет подарков фюреру – рождение внебрачных детей от настоящих арийцев. Тем не менее, в цивилизованном обществе громко, вслух произносить слово «консерватизм» стало неловко, потому что от смельчака теперь всегда требовалось пояснение – а какие конкретно обычаи и традиции он собирается консервировать. В результате традиционный консерватизм, будучи не в силах далее оказывать какое-либо ощутимое сопротивление растущей мощи либеральной идеологии и не способный более к самостоятельным разработкам внятных политических концепций, большей частью трансформировался в соглашательский неоконсерватизм, беспринципно вобравший в себя большую часть либеральных установок. В дальнейшем неоконсерватизм, все более изменявший традиционному мировоззрению, до такой степени потерял свое лицо, что даже для специалистов он стал неотличим от неолиберализма, активизировавшегося в 70-х годах в связи с экономическим кризисом. Так, например, в своей книге «Краткая история неолиберализма» Дэвид Харви относит Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана, за которыми в мире закрепилась репутация ярых консерваторов, к основным действующим политическим фигурам неолиберализма конца XX века.

Примечание. Частично путаница с определением неоконсерватизма и неолиберализма объясняется тем, что в США изначально отсутствовали политические силы, выражавшие традиционные консервативные взгляды. Со времени образования США консерваторами там обозначались классические правые (или экономические) либералы. Собственно либералами в США называли себя левые либералы или социал-демократы.

Таким образом, к концу XX века только арабский мир оставался верен ценностям традиционализма: все остальное человечество, начиная от США и заканчивая Китаем, решительно встало на либеральные пути развития, выбирая из богатой разнообразием либеральной палитры наиболее подходящие направления для решения собственных актуальных социально-экономических задач.

При формальной оценке состояния умов человечества во второй половине XX века напрашивается однозначный вывод – традиционализм, с его патриархальной верой в достижение идеалов справедливости на основе духовного совершенства каждого человека, безнадежно уходит в прошлое; везде и повсюду торжествуют идеи либерализма, которые, несмотря на заметные различия в тактике и стратегии сходятся в главном, а именно в том, что к достижению человечеством состояния совершенства, к царству свободы ведет только один путь – общее для всех рациональное научное знание. Фактически, впервые за всю свою историю человечество подошло к тому идеальному состоянию, в котором большинство народов планеты, так или иначе, приняло в качестве мировоззренческой основы одну и ту же идеологическую платформу – либерализм. Казалось бы, это состояние идеологической общности, по логике вещей, должно было бы привести к дальнейшему гармоничному, бесконфликтному развитию всех стран и народов, к воплощению в реальную жизнь идиллии прогресса и процветания. Однако этого не произошло; наоборот, мир, в котором восторжествовало «царство либерализма», как никогда до той поры, неожиданно до краев наполнился недоверием, ненавистью и враждой, последствиями которых стали холодная война и многочисленные горячие войны и конфликты. Почему это случилось? На наш взгляд причиной этой непримиримой конфронтации второй половины XX века парадоксальным образом явился все тот же единый корень древа познания, из которого и вырос тот самый кряжистый дуб либерализма со всеми его многочисленными ответвлениями, начиная от анархизма и заканчивая неолиберализмом. Весь фокус заключался в том, что в отличие от традиционализма с его нравственными законами и нормами поведения, навечно установленными божественным откровением, а потому неподвластными времени, сомнениям и тем более ревизии, либеральные установки разрабатывались простыми смертными, причем исключительно на основе достижений рациональной науки. Понятно, что передовые достижения науки конца XVIII века значительно отличаются от ее же достижений конца XX века. К тому же неравномерное развитие общества в различных странах, уникальный, неповторимый характер царящих в них исторически сложившихся общественных отношений так же вносят специфические отличия в облик отдельно взятой социально-экономической системы и общественной среды. Все эти обстоятельства значительно осложняют возможность единообразного подхода к одним и тем же проблемам человеческого общества, если он основан, повторимся, исключительно на последних научных достижениях. Помимо того, в отличие от естественных наук, в которых объектом исследований является существующая независимо от человека нейтральная природа, объектом исследований общественных, гуманитарных наук является сам человек и его общество. Поэтому объективность любого научного исследования человеческого общества, т. е. исследование самого себя, всегда вызывает сомнения. Марксизм, неолиберализм, социал-дарвинизм – все эти идеологии формально разработаны на основе рациональных научных достижений и все они имеют равные основания, чтобы называться «научными» и быть принятыми в качестве основы для построения гармонично развитого человеческого общества – общей цели всех либеральных движений. Вот только концептуальные различия в методах, в стратегии и тактике достижения этой общей цели между этими направлениями настолько велики, что не оставляют никаких сомнений, как минимум, в том, что разработчики по крайней мере двух из этих идеологий добросовестно заблуждались. Но, скорее, все они были кровно заинтересованы в определенном политическом результате своей работы, который должен был полностью удовлетворить невидимых миру заказчиков. Поэтому вполне объяснимо и понятно, почему идеологическая, конкурентная борьба между различными направлениями либерализма зачастую принимала в конце XX века крайне агрессивный, часто просто иррациональный характер непримиримой вражды и ненависти, несмотря на общие корни и общую победу над традиционализмом.

Наметившаяся после Второй мировой войны тенденция смещения большинства либеральных идеологий в левом направлении, разумеется, понравилась далеко не всем. Терявший свое господствующее положение в обществе крупный капитал предпринял все усилия, чтобы возможно быстрей прекратить дальнейшее развитие набиравшего силу, губительного для него левого курса либерализма. Спрос на соответствующие научные разработки, способные дискредитировать в глазах общественности идеи социализма в целом, возрос необычайно. И такие разработки немедленно появились: первая их них – «Дорога к рабству» Ф. Хайека. Для компрометации принципов социализма Хайек использовал простой прием, заключающийся в том, что любая идея, путем умозрительных, оторванных от реальности рассуждений может быть доведена до полного абсурда. Так Хайек поступил с социалистическим принципом планирования. Общеизвестно, без составления хотя бы наброска последовательности рабочего процесса невозможна любая форма деятельности, включая творческие изыски свободных художников. Но Хайек из всех возможных видов планирования – директивного, рекомендательного, индикативного, оперативного, тактического, стратегического, перспективного и т. п., – расчетливо выбрал исключительно директивное и обозначил его как единственную форму планирования, присущую социализму. Далее он без всякого труда доказал бессмысленность и смехотворность любой попытки разработки подробных плановых заданий для всех субъектов экономики, включающих расчет потребности гвоздей для каждой стройки. Хайек утверждает, что планирование (повторим, он рассматривает исключительно директивную его форму) может основываться только на полном предварительном знании всех факторов и потребностей народного хозяйства. А поскольку получить такое знание в принципе невозможно, то, соответственно, невозможна и разработка реального плана, который превращается в итоге либо в утопию, либо в неисполнимый деспотический приказ. В своей работе Хайек совершенно игнорирует то обстоятельство, что активная человеческая деятельность подразумевает под собой, прежде всего, оперативное принятие решений, продиктованное реальным положением дел и, как правило, в той или иной степени корректирующее заранее разработанные планы. Хайек не желает считаться и с тем, что само принятие решений – это не просто приказ, не подлежащий обсуждению, а сложный процесс, включающий этапы сбора информации, анализа, предварительного расчета и т. д. Помимо того, Хайеку хорошо были известны примеры наличия в том же СССР свободных субъектов экономики – кооперативов, артелей и т. п., которые имели свои, отличные от государственных, планы и наряду с госпредприятиями также решали проблемы обеспечения населения различными услугами и товарами ширпотреба. Тем не менее, его работа стала знаменем нарождающегося нового направления либерализма – неолиберализма.

В качестве другой иллюстрации подобной «научной деятельности», а по сути иррациональной нетерпимости и враждебной ненависти, весьма далекой от норм проведения научной дискуссии, можно привести пример с утверждением понятия «тоталитаризм» и последующим обличительным наделением им конкурирующих либеральных систем.

Появившиеся на Западе с началом холодной войны работы, посвященные теме тоталитаризма – «Истоки тоталитаризма» (Ханна Арендт, 1951 г.), «Тоталитарная диктатура и автократия» (Карл Фридрих, Збигнев Бжезинский, 1956 г.) —, сразу и безоговорочно заклеймили этим термином только фашизм и коммунизм, хотя практически во всех либеральных движениях в той или иной степени присутствовали и присутствуют тоталитарные тенденции. Любое общество после категорического отказа от традиционализма неминуемо попадает в лапы тоталитаризма – т. е. «логичной тирании» одной, победившей все остальные, всепроникающей идеологии, даже если это идеология анархизма. И так было всегда, во всяком случае, начиная со времен Великой французской революции. Можно сказать, что именно французы первыми испытали на собственной шкуре прелести тоталитаризма. Тогда просвещенные интеллектуалы, с яростной нетерпимостью крушившие старый мир со всеми его традиционными ценностями, возвели на идеологический трон новые либеральные идеи – свободу и равенство прав человека, ради полного торжества которых на самой красивой площади Парижа они пачками гильотинировали несогласных с этими идеями. После казни последнего несогласного просвещенные либералы, следуя своей особой логике, дали знаменитой площади, залитой кровью, многозначительное название – «Площадь Согласия», тем самым на века узаконив действенные практические приемы для своих последователей. Вообще либерализм никогда не стеснялся в средствах ради воплощения в жизнь своих идей и всегда претендовал только на победу в мировом масштабе, будь то мировая республика Советов или «новый мировой либерально-демократический порядок» с мировым правительством во главе – на меньшее он ни за что не был согласен. И этой своей главной традиции либерализм ни разу не изменил до сих пор – народы Кореи, Вьетнама, Панамы, Сербии, Ирака, Ливии хорошо с ней знакомы. В наши дни эта традиция получила почти благозвучное название «гуманитарная интервенция», которая под предлогом защиты прав человека и в обход действующих международных соглашений позволяет группе ведущих «либеральных» стран бесцеремонно вмешиваться во внутренние дела суверенных государств, в том числе с помощью вооруженной силы. При проведении этих рейдов по старой, давно укоренившейся привычке либерализм не отказывает себе в удовольствии гильотинировать всех несогласных. В периоды неустойчивого равновесия либерализм, как правило, резко меняет благодушные разговоры о свободе мнений и плюрализме на жесткие тоталитарные приемы, отработанные «героями» французской и прочих революций. Также было и в середине XX века, когда практически все претензии и обвинения, предъявленные нацистской Германии и сталинскому СССР в указанных работах, можно было с полным основанием предъявить и самим обвинителям. Например, «новый экономический курс» Рузвельта предусматривал активное вмешательство государства в свободный рынок – были введены субсидии правительства и осуществлялся контроль цен на определенные виды сельхозпродукции; была проведена банковская реформа, включавшая государственное регулирование торговли ценными бумагами; были разработаны и запущены в действие широкие социальные программы помощи различным группам населения и безработным. Вновь образованный Национальный совет по планированию занялся распространением опыта СССР – введением элементов плановости в рыночную стихию. Появилась тогда в США под эгидой Администрации общественных работ и американская трудармия, с присущей ей лагерной системой. Миллионы американских трудармейцев привлекались к самым тяжелым работам – рытью каналов, строительству дорог, мостов, плотин и т. п. Во время войны правительство США регулировало уровень зарплат наемных работников даже в частных компаниях; ставка подоходного налога для частных лиц и в послевоенное время доходила до 90 %. Во внутренней и внешней политике США до последнего времени явно просматривались агрессивность, нетерпимость к диссидентству, репрессии и преследования инакомыслящих; беспрепятственно процветали маккартизм и расовая дискриминация. Убеждения граждан западных стран подвергались тотальному контролю, широко были распространены запреты на профессии. Черчилль вообще объявил «крестовый поход» на «иной» мир, не разделявший либеральные англо-саксонские ценности. Однако Запад упорно старался не замечать бревен в собственном глазу. Больше того, ставя на одну доску режимы Гитлера и Сталина, западные политологи совершенно игнорировали тот факт, что принципиальных различий между гитлеровской Германией и сталинским СССР было куда больше, чем междутой же Германией и США Трумэна. Опорой социально-экономических систем США и фашистской Германии являлся средний класс – мелкие чиновники, мелкая буржуазия, тогда как в СССР такой опорой служил беднейший пролетариат и беднейшее крестьянство. Преобладание частного капитала в экономиках США и той же Германии, в отличие от общенародной собственности в СССР, также очевидно. И, наконец, самое главное – и в США и в Третьем рейхе никогда не находила поддержки идея о социальном равенстве и справедливости, которая послужила основой, фундаментом строительства первого государства рабочих и крестьян. СССР стремился построить общество, в котором нет разделения людей по классам, по положению в обществе, по нациям, по принадлежности разным культурам. Все люди провозглашались равными от рождения, и их физические, духовные и прочие потребности в конечном итоге должны были удовлетворяться в равной степени. Наоборот, в гитлеровской Германии только представители высшей нордической расы имели право на счастье и благополучие – остальные «унтерменшен» либо подлежали уничтожению, либо должны были вечно занимать в обществе положение бесправных рабов. Точно ту же нишу слуг и рабов занимали в США «чернокожие» и «краснокожие», а остальным индивидуумам экономический либерализм, вдохновленный протестантским духом, предлагал побороться за счастье в беспощадной конкурентной борьбе всех против всех. И только немногочисленные победители в этой жестокой борьбе могли претендовать на достойную человека жизнь; большинство же проигравших ожидала бесправная и безрадостная судьба тех же «унтерменшен», правда, с утешительным призом – дозволенным участием в выборах одной из двух партий. Таким образом, в «тоталитарном» СССР «царство свободы» строилось для всех, без исключения, граждан; в гитлеровской Германии и в США Трумэна в «царство свободы» могли попасть только избранные либо в соответствии с расовой теорией, либо в результате естественного отбора.