Текст книги "И опять мы в небе"

Пламя в костре суетилось, перескакивая с места на место. Виктор Почекин, не мигая, смотрел на эту суету. Перкаль быстро сгорал. Виктор вставал и, шатаясь, шел на поиски нового. Из-под наскоро намотанной на голове повязки все еще сочилась кровь.

Его опережали Матюнин и Устинович. Обходя обглоданные огнем, торчащие в стороны стальные ребра корабля, пробирались, увязая в снегу, отдирали примерзшие к заледенелому снегу куски перкаля, хотя сил, чтобы отдирать, вытягивать из снега ставшие пудовыми ноги, и у них не было. Задубелый, звенящий на морозе перкаль приволакивали к костру.

Поддерживать огонь. Это было главное, что нужно сейчас делать. Надо, чтобы пламя костра далеко было видно. Тогда их скорее найдут.

…А в Долгопрудном еще никто ничего не знает. Не знают, что нет больше тринадцати самых лучших их парней. А с изуродованного остова корабля ветер сметает черные хлопья пепла.

Но будет все. Сжавший горло жен, матерей стон: Плач осиротевших малышей. Сирены «скорой помощи». Торопливые удары в дверь – какой-то сердобольный человек, желая оградить родных от страшных «последних известий», которые должны прозвучать с первым голосом радио, по ошибке отключит не радио, а электросеть, и звонки замолчат. Столько непоправимого горя обрушится на один лишь подъезд дома ИТР, где жили все те, кого уже нет.

Анна Федоровна Гудованцева вместе с Томкой только войдут к себе домой, не успев даже снять пальто, первое, что услышат по заговорившему радио: «Катастрофа дирижабля «СССР В-6». При катастрофе погибли: Гудованцев Николай Семенович – первый командир дирижабля…» Глухо охнув, повалится на пол Анна Федоровна.

Застынет в горе полное жизни лицо Веры Деминой. Так и не сможет справиться со сломившим ее горем Полина Мартьяновна, мать Тараса Кулагина, ненадолго переживет она сына. А маленькая Люся Коняшина всю жизнь будет хранить подаренные отцом елочные игрушки: ватную папанинскую льдину и серебряный дирижаблик с красными огоньками в иллюминаторах гондолы…

Пришлют соболезнования Советскому правительству и семьям погибших аэронавтов правительства многих стран.

Пришлет соболезнование в постигшем их горе строивший вместе с ними дирижабль «СССР В-6» Умберто Нобиле.

Потянутся к Колонному залу Дома союзов длинные вереницы людей. Под троекратный ружейный салют будут установлены в каменной стене Новодевичьего кладбища тринадцать урн. Застынет над ними металлический контур летящего ввысь дирижабля.

Чтобы заменить погибших братьев, пойдут служить в воздухоплавание и авиацию Алексей Шмельков, Александр Гудованцев, Георгий Кондрашев.

В Донецке, Луганске и Казани улицам будут даны имена Гудованцева, Ритсланда, Лянгузова. В городе Долгопрудном одна из улиц будет названа улицей Дирижаблистов. На доме, где жили они, будет установлена мемориальная доска.

А к вершине этой коварно вставшей на их пути горы (Небло-горы) трудящиеся города Кандалакши проложат по заболоченному склону сквозь густые заросли леса пешеходную тропу и установят там, на пронизываемой северными ветрами высоте, где уживаются лишь мхи и карликовая березка, памятный знак героям-дирижаблистам, далеко видный всем пролетающим по этой трассе самолетам. Пройдут годы, десятилетия, но никогда не будут забыты имена самоотверженных аэронавтов.

…Луна обошла уже полнеба и, слегка затуманившись, светила с другой стороны. А потом и совсем светить перестала. Небо снова заволокли облака. Снова пришла темнота. Где-то наверху с завыванием засвистел ветер, на сидящих у костра посыпалась снежная пыль. Ветер срывал снег с макушки горы и рассеивал его по склону. Зашумели сосны, тут и там с глухим стоном стали падать с разлапистых веток глыбы снега.

Ходивший уже в дальний конец пепелища за кусками перкаля Воробьев вдруг остановился, всматриваясь в темноту. Крикнул:

– Огни!

Все разом вскочили, торопливо отбежали подальше, чтобы не мешал свет костра. Стали всматриваться в шумящую темноту. Но ничего не видели. Поднявшись с земли, подошел Бурмакин. Вытянул шею:

– Где?

Воробьев подбежал, запыхавшись. Показал:

– Вон там.

Тогда они увидели. Далеко внизу, должно быть, у подножия горы то появлялись, то пропадали скрываемые чащобой леса, скальными выступами горы, факелы или фонарики – не разберешь. Конечно, это их ищут. Но видят ли костер? Не пройдут ли мимо? И, захватив полную грудь воздуха, они закричали:

– Эге-е-е-ей!!

Вначале получилось недружно и негромко, голос не слушался. Но потом он окреп, и их «эге-е-е-ей» ветер уносил далеко. Все же они не были уверены, что их слышат. Они вернулись к костру, стали распалять огонь, поднимая его как можно выше.

Прошло еще много времени, на востоке засветилась заря, только тогда внизу, но уже ближе и ярче, замелькали огни и послышались голоса:

– Эге-е-ей! Эге-е-й!!

Это кричали им. Значит, видели их костер. К ним шли на помощь.

XI

…Они уже три дня в Кандалакше, в больнице. Врачи, да и все кандалакшцы оказывают им бесконечно много внимания, помощи. Постепенно они начали приходить в себя, но от этого еще острее сжимала болью мысль о непоправимости того, что случилось на Небло-горе.

Они не смогут смириться с тем, что оборвался их путь к гренландским льдам, к папанинцам. Что оборвались тринадцать прекрасных жизней их товарищей.

Завтра траурный поезд отправится в Москву. Но еще здесь, до отъезда, они должны сказать свое слово.

Они сгрудились вокруг стола, все пятеро – Кости Новикова с ними нет, как только оленья упряжка примчала его к ближайшей станции «Белое море», с первым же поездом его отправили в Мурманск, в госпиталь. Но они знают, что Костины мысли, желания те же, что и у них.

За окном сумрачно. В палате неярко горит единственная, без абажура лампочка. Поскрипывая, скользит по телеграфному бланку перо.

МОСКВА, ЦК ВКП(б), СОВНАРКОМУ

ИЗ КАНДАЛАКШИ,

10.11.1938 г.

До боли сердца жаль, что наш полет закончился так трагически. Горя желанием выполнить ответственное правительственное задание, мы отдали все свои силы для успешного завершения полета по снятию со льдины отважной четверки папанинцев; для выполнения этого задания правительство обеспечило нас всем необходимым. Весь коллектив экипажа был твердо уверен, что без всякого риска достигнет намеченной цели. Больно мириться с мыслью, что мы не выполнили задания правительства. Нелепый случай оборвал наш полет. Глубоко скорбим о погибших товарищах.

Благодарим наше правительство за отеческую заботу о семьях наших погибших товарищей. Гибель дирижабля не сломит нашу волю, нашу решимость выполнять любое поручение партии и правительства. У дирижаблестроения большая будущность, случающиеся аварии не могут снизить достоинства дирижабля. Мы с удвоенной энергией будем впредь упорно работать над постройкой еще более мощных усовершенствованных дирижаблей. Дирижаблестроение советское развивается успешно, будет еще больше развиваться под руководством нашего правительства, нашей любимой партии.

Группа экипажа дирижабля «СССР В-6».

Матюнин, Новиков, Устиновыч, Почекин, Бурмакин, Воробьев.

Они не смогли прийти на помощь папанинцам. Ледяной обломок, на котором находилась научная станция, все еще гнало со всей массой льда по Гренландскому морю. Четверо исследователей в пятидесятиградусный гренландский мороз, на лютом ветру, под пушечной канонадой ломающегося льда, не прерывая ни на один день, продолжали вести научную работу. Кое-как обогревались у керосиновой лампы, заползая в снежную нору, вырытую ими в плотном, почти как лед, снегу.

Они знали, что не забыты, что сквозь все преграды с Большой земли спешат к ним на помощь люди. Но только через две недели после гибели дирижабля В-6, невероятно долгие две недели, смогли пробиться к ним сквозь тяжелые льды ледокольные пароходы «Таймыр» и «Мурман».

19 февраля 1938 года была снята со льдины четверка отважных исследователей, погружено на борт все имущество научной станции, обширный и уникальный научный материал, собранный ими за девять месяцев дрейфа в Ледовитом океане.

Шесть оставшихся в живых членов экипажа дирижабля В-6, едва оправившись после катастрофы, едва залечив раны, с удвоенной энергией взялись за свое родное, понесшее такую большую потерю дело.

Возможно, у кого-либо возникнет вопрос: а нужен ли был тот столь рискованный полет дирижабля В-6? Нужно ли было посылать дирижабль в нелетную погоду по тогда еще не изведанной трассе? Правомерно ли было рисковать жизнью многих людей ради спасения четырех?

Очень точный ответ на это дал сын второго командира дирижабля В-6 Ивана Панькова Иван Иванович Паньков, когда в день тридцатипятилетия со дня героического полета дирижабля В-6 собрались вместе все друзья и близкие погибших дирижаблистов, бывшие дирижаблисты, трудящиеся города Долгопрудного.

– Советские люди всегда придут на помощь своим товарищам, – сказал Паньков. – Они будут делать все и, если надо, отдадут свои жизни, чтобы помочь в беде. Это формула нашей жизни. Тринадцать и четыре… Тринадцать погибли, торопясь помочь четырем на льдине. Среди погибших и мой отец. И мы, молодые, если возникнут такие обстоятельства, сделаем все ради спасения людей… Такова формула жизни советского человека.

Часть вторая. И опять мы в небе

Близился 1941 год.

В предвоенном сороковом на дирижаблистов обрушился еще удар.

Неожиданно в Долгопрудный прибыла авторитетная комиссия. Заглянула в эллинг, посовещалась и уехала. В результате – приказ Совета Труда и Обороны: «…Поскольку дирижабли не отвечают неотложным требованиям укрепления обороноспособности нашей страны, строительство их прекратить, имеющиеся дирижабли законсервировать. Эскадру дирижаблей расформировать».

Своими руками разбирали дирижаблисты корабли.

В один из грустных этих дней прибежали в эллинг, чтобы в последний раз увидеть свой корабль В-1, на котором они больше всего летали, первые женщины-командиры дирижабля Вера Демина и Людмила Иванова. Остановились на пороге. От В-1, любовно сконструированного инженером Гараканидзе, на земле оставалась лишь груда перкаля. Ребята складывали ее в упаковочный ящик. Консервировали. «Какое ужасное слово, – поежилась Люда, – консервировать можно фрукты, овощи, рыбу, но не дирижабли…» Тут же стояли уже ненужные гондола, моторы. Неужели ничего уже нельзя изменить?.. Неужели не ясно, что они нужны?..

Рядом покачивался на швартовых ДП-16, новый, только построенный, с наполненной газом оболочкой. Двадцать девять тысяч кубометров водорода вошло в нее! В салоне мягкая удобная мебель. Благоустроены, красиво отделаны пассажирские каюты. Командирская рубка оснащена новейшими навигационными приборами.

Кораблю так и не довелось уйти в полет. Не совершил он плавания ни до Новосибирска, куда намечался первый его рейс, ни до Иркутска, Читы, Владивостока – без посадки десять тысяч километров!.. Дирижабли были готовы к тому, чтобы взять на себя выполнение грузо-пассажирских перевозок. Их работа для народного хозяйства только наметилась, И была прервана в самом начале, на взлете…

Трудно было смириться с этим. Устинович, Попов, Шевченко, Белкин долго отстаивали необходимость дирижаблей стране. Ездили по начальству, доказывали; лозунг «Летать выше всех и быстрее всех» – не для воздухоплавательных аппаратов, у них свои неоспоримые достоинства, совершенно иные, чем у самолетов и недоступные самолетам. К их словам не прислушивались. Будущее показало, какую пользу может принести дирижабль фронту.

Теперь же им всем – командирам, пилотам, штурманам, бортмеханикам, бортрадистам – предстояло проститься с избранной профессией воздухоплавателя и искать место, где нужны их знания, умение, опыт. Одни пошли работать на авиационный завод, другие в авиацию. Некоторые нашли свое место в Аэрологической обсерватории, которая находилась тут же, в Долгопрудном.

Повезло в этом отношении старшему инженеру эскадры Владимиру Шевченко и пилотам Андрею Нечаеву и Виктору Бейнаровичу. Узнав о том, что на Черном море формируется новая воздухоплавательная часть аэростатов заграждения, они подали рапорт о зачислении их в кадры Военно-морского флота. И вскоре отбыли в Севастополь.

А что было делать представительницам «слабого пола»? «Может, податься в шоферы? Пусть не за штурвал, хоть за баранку держаться?» – невесело поделилась своими мыслями с ребятами Вера. Те не поддержали. А штурман В-4 Артур Лейзерах даже возмутился: «Воздухоплавателю по земле ползать?! Да я первый под твою машину лягу, а не допущу!»

Он шутил, конечно, но «честью мундира» всерьез дорожил. Вскоре он ушел в авиацию. А Вера в шоферы не пошла. Не смогла пойти и на курсы бортрадистов, куда поступили Люда и Саша Ивановы. Помешал недостаточно тонкий слух. Как сама говорила: «Балалайку толком настроить не могу». Понимала: бортрадисту слух требуется отменный, чтобы сквозь грохот моторов в переполненном звуками эфире уловить свой, нужный. Недаром в радисты охотно берут музыкантов. Пошла работать на авиазавод.

Начнется война, и все они снова будут в небе.

I

В ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ КРАСНОЙ АРМИИ

В наступивший решительный час Отечественной войны советского народа с озверелым фашизмом, летный и технический состав воздухоплавательной группы Аэрологической обсерватории, в мирное время работавший в системе Главного управления гидрометеослужбы на пользу науки и обороны Родины, выражает свою готовность быть на передовых позициях и встретиться лицом к лицу с заклятыми врагами Советской власти и нашей партии.

Пилоты, имеющие большой летный и парашютный опыт, просят направить их только в отряды аэростатов наблюдения, на самые ответственные и трудные участки борьбы с фашистами, чтобы совместно с артиллерией и в возможно короткий срок, разгромив и уничтожив фашистов, вернуться к научно-исследовательским полетам на пользу советской науке и цивилизации.

24 июня 1941 г. Пос. Долгопрудный. (Письмо подписано воздухоплавателями, участниками митинга в Аэрологической обсерватории)

«Милая, родная Людмилка!

Почему нет тебя рядом! В мирные годы всегда были вместе, в воздухе, на земле… Столько довелось вместе встретить – трудного, горького, радостного до невероятности. А сейчас, в войну… Какой далекой кажется теперь так внезапно прервавшаяся мирная жизнь. А ведь двух месяцев не прошло, как идет война.

Меня определили в воздухоплавательный отряд в звании пилота-воентехника 2-го ранга, на петлицах два кубика. Буду с привязного аэростата наблюдения вести корректировку огня нашей артиллерии. Хотела всегда летать на наших мирных дирижаблях, а вот надела шинель. Впрочем, военную шинель надели сейчас все, кто может держать оружие. А уж нам-то, пилотам, тем более место в строю.

Стоим в Кунцеве, в Доме культуры имени В. И. Ленина. Помнишь, наш курсантский лагерь располагался тут, поблизости? Надо же было судьбе забросить нас именно сюда, где проходили наши первые полеты!

Здесь много наших ребят-дирижаблистов: Сергей Попов, он нач. штаба отряда, командир аэростатной точки Виктор Почекин, пилоты Коля Голиков и Валентин Раевский, целая компания бортинженеров и техников – Коля Ларионов, Леня Жильцов, Миша Волков. С Четырнадцатым отрядом, который сегодня отправлен на фронт, ушли пилоты Жора Коновальчик, Саша Крикун, Александр Фомин, Саша Масенкис, Егор Курин. Не хватает тебя и твоего Сашки.

Последняя сводка Информбюро: сдан Смоленск. Гибнут города. Люди… Мимо нас по шоссе идут беженцы. Усталые, запыленные. Гонят такую же усталую, отощавшую скотину.

Знаешь, какая Москва сейчас? Затаившаяся, ночью ни искорки света. С наступлением сумерек в небо поднимается множество аэростатов воздушного заграждения. У них стабилизаторы, поэтому кажется, что плывут дирижабли. Кое-кто так и думает. Каждый вечер воздушные тревоги. Прорвавшиеся фашистские стервятники бомбят. Беспорядочно. Из-за аэростатов заграждения не рискуют снизиться, чтобы бомбить прицельно. Вот и наши воздухоплавательные аппараты приносят пользу.

Дежурим на крыше, гасим «зажигалки». От грохота стоящей рядом зенитной батареи дрожат стены.

Мы сидим как пришвартованные, ждем машин, а машины сейчас всем нужны, и когда выделят нам, никто сказать не может. Надо на фронт, скорее! У вас с Сашкой крылья, верю, они уже несут вас в нужном направлении. Где вы сейчас – на южном фронте, на северном?.. Пишу тебе в Свердловск, на вашу авиабазу, по старому адресу, другого нет.

Будет свободная минутка, черкни хоть пару слов – полевая почта № 612-18. Страшно по тебе соскучилась.

Кончаю. Уже заходил Коля Голиков, торопил. Он едет в город, взялся опустить письма где-нибудь в центре, говорят, быстрее дойдут.

У меня крепкая надежда, что встретимся. После войны. Не будет же она вечно! Целую тебя и Сашку, Как он там? Твоя Верка. 15 августа 1941 года».

На лестнице слышались голоса, топот ног, выкрики команд.

Вера глянула в окно. Машин по-прежнему нет. Теплый ветер дыхнул запахом спелых яблок, не погубила их еще война, дозревают. Окна деревенского домика напротив были оклеены крест-накрест полосками бумаги – «мощной» защитой от осколков, от этого он казался нежилым. Хотя у калитки лаяла собака, а в садике у яблонь играли дети, их еще не успели эвакуировать.

Как наяву, Вера увидела своих – Аллочку и Вовку – на вокзале, растерянных, притихших перед отъездом. Удивление и встревоженность в детских глазах, и еще надежда на взрослых: они сильные, защитят… Разве могут малыши понять, что такое война и что она еще принесет?.. Их вместе с бабушкой эвакуировали в Бузулук, за Куйбышев. Как им в этом Бузулуке?..

По шоссе шло воинское подразделение, слышался оркестр, дробный солдатский шаг. На Веру вдруг повеяло каким-то добрым теплом детства, когда, бывало, только заслышав, как ухают трубы на Пятницкой, вблизи ее дома, срывалась она и бежала туда опрометью. Пристроится сбоку шеренги, стараясь идти в ногу. Набегут мальчишки, отталкивают – девчонкам здесь не место! Потом полюбила старинные вальсы, под них на катке Спортинтерна «снегурки» сами скользили по льду. Тут оркестр играл незнакомое, но такое близкое и волнующее, что от него жгуче сжало внутри. Казалось, все, чем переполнена была она сейчас, о чем мучительно думала последнее время, вобрала в себя эта зовущая, полная горечи и мужества песня:

 
Вставай, страна огромная,
вставай на смертный бой…
 

В переполненном людьми клубном помещении постепенно стало очень тихо. С улицы все громче, все ближе…

 
Пусть ярость благородная
вскипает, как волна.
 

Сгрудившись у окон, все провожали взглядом уходившую колонну. Когда же мы?.. Комплект аэростатных оболочек, баллоны с газом уже получены. Ждать сейчас было тягостно.

Начштаба Восемнадцатого отряда Сергея Попова вызвали в Центр формирования воздухоплавательных отрядов, который находился рядом на биваке дивизиона. Вера пошла с ним, хотелось побывать на памятном месте. Невысокое здание дивизиона, взлетная поляна, окружающий ее лес… – такое все знакомое. Здесь начиналась их летная жизнь.

Пока Сергей договаривался о лебедках для аэростатов, Вера спустилась в овраг, где в тридцатом они собирали дирижабль «Комсомольская правда». Был он неказистый, их первый корабль, оболочка словно из одних заплат. А им казался богатырем. Да он и был богатырем – когда поднялся в воздух, все это поняли.

Лес по краям оврага поредел. Пусто и тихо тут стало. Не слышно больше переклички голосов, деловой суматохи. Он был их домом, этот овраг, пока не построили эллинги в Долгопрудном.

Под руки попался кусок полуистлевшего перкаля и колышек от палатки, может, даже их, девичьей…

Вера присела на подсохшую траву, обхватила колени руками. Вспомнилось давнее, чего больше никогда уже не будет…

Сережа Демин. Ее Сережа… Так явственно встал перед глазами, что даже зажмурилась. В рубашке апаш, с закатанными по локоть рукавами, взмокшие волосы скручены на ветру, тянет трос, подвешивает гондолу и кричит громко, такой живой, охмелевший от радости:

– Составляй, Вер, график, кто первым полетит! – это когда «Комсомольская правда» должна была впервые подняться в воздух.

И столько было в его взгляде несказанного, что вырвется потом… А сейчас только:

– Мы полетим!

Как-то после длительного и нелегкого полета они, вместо того, чтобы идти отдыхать, забрели к одному из самых дальних и запустелых их Долгих прудов. Плутали по прибрежным зарослям и неожиданно сквозь кустарник и осоку увидели небольшой островок. К нему вел жиденький, в одну досточку, мостик. Не дошли и до середины, как, потревоженные их появлением, с островка шумно взлетели и стали носиться над ними, беспокойно галдя, черноголовые чайки.

– Они здесь гнездятся, бежим назад, – крикнула Вера и, неловко повернувшись, качнулась. Опора ушла из-под ног. Она смешно взмахнула руками. Сережа подхватил ее и бегом под плеск воды из-под гнущихся досточек вынес на сухое место. Ясное доброе небо кружило над ними… С берега любовались стремительным и точным на виражах полетом этих необычных для Подмосковья птиц, разведенных здесь некогда теперь уже забытым любителем.

Закусив губы, Вера старалась сдержать непослушно жгущие глаза слезы. Так нестерпимо больно и остро не ощущала она Сережу рядом за все долгие три года, что живет без него…