Текст книги "Ты слышишь ли меня? Литературно-художественный альманах"

 
Повезло ей на старости, значит,
со снохою и сыном живет,
а обидят, случится, – не плачет,
а на кухне сидит и поёт.
В этой песне ни складу, ни ладу,
всё здесь как-то не так, невпопад,
белы ангелы квохчут над садом,
черны аггелы бочку смолят,
расцветает на кладбище верба,
а на облаке люди живут,
паляницу пшеничного хлеба
беспризорники в торбе несут,
едет муж из германского плена,
на телеге высоко сидит,
и по тракту чумацкому сено
золотое летит и летит.
Груба топится – варится вишня,
Внук-худышка с заедой у рта…
Вот поёт – и обида всё тише,
всё яснее детей правота.
Понимает – сама виновата,
что таить ей, старухе, греха:
глуповата она и бестактна
и, вдобавок, скупа и глуха.
Передумает, переиначит,
ум – подводит, да сердце – не врёт.
было б горе, а то вот – не плачет,
пальцы жменькой – сидит и поёт.
Может, есть в этом пенье нескладном,
в светлом пенье над тихим житьём,
то, что люди зовут бытиём,
то, чему и названья не надо?
Может, есть правота здесь повыше
торопливых и мелких забот?
Вот поёт – всё нескладней, всё тише,
и о чём уже – кто разберет…
 

 
На суржике, то бишь, на дивной смеси,
хохляцких и кацапских слов и фраз
чирикать начинала…
Чудный час!
К восторгу нашему,
любителей инверсий,
загадок, крестословиц и шарад…
Нам, детям, и просить не надо – в лад
сама вдруг заворкует, запоет:
понятно всё, и всё наоборот —
и буквы кувырком, как акробаты,
и речь – то в рост, то, как трава примята.
Слова – то шествуют в обнимку, словно братья,
а то порознь стоят, как на горе распятья. Ах, бабушка Галина Беднякова,
что видела и знала ты такого,
что я хотел и не сумел спросить?..
Вот жить как спрашивал…
– Та надо, Юрка, жить…
Еще вот спрашивал: «В войну варила мыло?
А из чего?“. „Та из того, шо было.
И тямы не было, ту мутоту варить».
И мы смеялись: «Ну и пошутила!».
Твой абрикос над хаткою беленой
растет ли ввысь? Пумпяночки цветут
в златых венцах? А вишни? А зеленый
плющ у забора?.. Там не так, как тут?
Не там же три войны и два голодомора?
Не там сиротство, смерть, беда разора?
Не там у горла – полицая нож…
Не там же, нет, где ныне ты живешь?
Так много слов ты унесла с собой,
как ветром пуха из херсонских плавней
протокой тихой над лихой водой —
рябь терний горьких, детских упований.
Но слова главного, завета дорогого
не вспомнить мне, да и сестра забыла,
хотя бабуля Галя Беднякова
об этом только нам и говорила,
прижав к себе, как бы оберегая
от ляд земных недалеко от рая.
 

 
1. …и вот уже неделю или две
царит в природе некая истома…
И ранним утром выходя из дома,
к автобусу спеша в толпе людей,
предчувствием томим, ждет поселенец грома
или письма с бедой…
Хлопок дверей!
Однако не теракта, ни погрома,
ни весточки… Чудак ты, ей же ей!
Но с каждым днем кручина всё сильней.
В неведенье – душа тоской ведома.
2. И вот уже – тысячелетья два назад —
кудельки облаков колышет небо
и древнепалестинский Арафат
пасет гусей или торгует хлебом.
И всё бы так, но воздух напряжен,
и мир вдоль кромки словно обожжен,
и черепаха черепом Аллаха
как артефакт торчит средь каменюг и праха.
Но, впрочем, эта быль древна как небыль.
На убыль день – умолкни, кто б ты не был!
3. И вот уже арба пылит в Ефес.
Храм Артемиды издали видати.
В повозке – чин, посланником небес,
особенной какой-то важности и стати.
Да кто такой?!? По нам – простой почтарь.
Но то – сейчас, а то, вестимо, – встарь!
Опасен путь от моря-окияна,
и после встречи с татем ноет рана.
Пустыню смертную и скальный перевал,
сил не щадя, он преодолевал.
Знать, почта доставлялась там исправно.
Но поздно слишком всё, но слишком рано…
Из сна кошмарного, как пасть Левиафана,
себя изьяв на треть,
в кимвал
колотит полоумный пономарь:
ВЛАДЫКЕ С ПАТМОСА ПАКЕТ ОТ ИОАННА!
 

Анастасия РАЗГУЛЯЕВА

 
Пес беспородной тоски
Точит червем нутро.
Штопаные носки,
Сцеженное ситро.
 
 
Злая потребность – быть,
Горькая – определять.
Это не заячья прыть,
А соловьиная стать.
 
 
Вневременной разрыв,
Маленькая швея.
Североморский налив,
Стертая колея.
 
 
Потусторонних зим
Неизлечим набат.
Ты одинокий мим,
Переходящий над.
 
 
* * *
 
 
Розовые огни.
Хвою несут во двор.
В спящего загляни —
Вымытый коридор.
 
 
Скрытые зеркала.
Смятая полутень.
Сыплет из труб зола
В предновогодний день.
 
 
Крышечные дома,
Солнце в зимнем саду.
Может, и я сама
Завтра из жизни уйду.
 
 
* * *
 
 
Мраморные дворцы.
Факелов дымный вздох.
Мехом зимней овцы
Мир ослеп и оглох.
 
 
Отшелестели балы,
Светская суета.
Не короли голы,
А колыбель пуста.
 
 
Будет июль или март,
Разницы никакой.
Между охот и карт
Лист в колее с водой.
 
 
* * *
 
 
Вырваться
не жалея
срамного задатка
без лица
от горя шалея
наперво сладко
В дым
перелиться
кличем стозвонным
недо-любим
перепелица
просекам сонным
им
Весны туманят
скатные росы
треснет вдали
суженый глянет
русые косы
на млечной мели
 
 
* * *
 
 
Руки усталые
руки печальные
не откажи
прими
волости малые
волости дальние
не отложи
взгляни
улочки сонные
улочки синие
небом прикушен
луг
завороженные
в май уносимые
душен
гусиный лук
к лету
до дождичка
выйти за изгородь
свистнуть
– А ну где край
– Нету нисколечко
слезы повыклевать
сникнуть
а есть ли май
Белые лебеди
лютые вороги
глаз голубая тьма
в людях лишь нелюди
городу дороги
знаю давно сама
четные стороны
желтые лютики
на перекрестках лишь
вещие вороны
гибкие прутики
брызги известки
в тишь
 
 
* * *
Переживают игру
Между блинов и котлет.
Белым мелом затру
Строчки в книге примет.
 
 
Сквозь цветное стекло
Нервы, как провода.
Молоко потекло
По плите, в никуда.
 
 
Острие лепестка
По живому скребет.
От свистка до свистка
Будет вздох или год.
 
 
Веретена поют
О простывшем тепле.
Бесприютен уют
На бездомной земле.
 

Виктор АКАТОВ

 
В прострелянном солнцем лесу
блуждаю и выход ищу.
Не слышно ни шума машин,
ни криков детей и мужчин.
 
 
Куда путь держать? Невдомёк.
Устало присел на пенёк…
Достал из котомки харчи…
И вдруг увидал я… лучи!
 
 
В прострелянном солнцем лесу
лучи освещали листву,
сквозь тени куда-то неслись,
как будто их ждал где-то приз.
 
 
Тут щелкнуло что-то в мозгу —
наверно и я так смогу,
и мысль пробудилась во мне:
идти по лучистой волне
туда, куда солнце их шлет,
где к выходу, верно, есть ход…
 
 
Так всё и блуждаю
и выход ищу
в прострелянном солнцем
житейском лесу.
 
 
* * *
 
 
Вот моросит весенний дождик
мельчайшей пылью на снежок.
Когда ж приедешь ко мне в гости,
родной, любимый мой дружок?
 
 
Уж скоро этот дождик скромный
неспешно смоет все снега,
своей неспешностью любовной
наполнит влагою луга.
 
 
А ты в делах летаешь где-то,
весенней тучкою паря.
Мой милый друг, уж скоро лето —
наполни влагою меня.
 

 
Сегодня вновь задело время
прикосновением к щеке…
Не возвращайся к старой теме,
твоя рука – в твоей руке.
 
 
Не став рабой, ни Буратино,
ни ступой с Бабою Ягой,
распутав жизни паутину,
нашла свой ключик золотой.
 
 
И сквозь волшебную завесу,
не забывая февраля,
идешь по жизни ты принцессой,
творя судьбу из хрусталя.
 

 
Что-то кольнуло…, и вот
сон отступает опять…
Всплыл вдруг далекий фокстрот,
женщины стройная стать,
 
 
синий в горошек сатин
плавно мелькает меж пар..,
тает во рту сахарин..,
в лампе коптится нагар..,
 
 
волосы треплет рука..,
теплая мягкая грудь,
словно перин облака,
манит и тянет уснуть..,
и, усыпляя, мне шлет
веру, любовь, исполать
детства далекий фокстрот,
женщина, видимо, мать…
 

 
Ну, вот и всё, что между нами было.
Огонь дрожит, и струны дребезжат.
Ничто бы нас, поверь, не разлучило,
лишь слухов вздорных сладкий мармелад.
 
 
Видать, мы сами в этом виноваты:
на сплетни сладкие доверье разменяв.
Ну, вот и всё. Упала мгла расплатой,
вдруг расколов пленительную явь.
 
 
Как видишь, мы, обидев подозреньем,
впустили сами в души едкий мрак.
Ужель любви распались наши звенья?
Вдали горит спасительный маяк.
Куда же деть, что между нами было?
Ведь струны душ во тьме ещё звенят,
а ночь пройдет, но чтобы дни светили,
давай забудем слухов мармелад.
 

 
Незримо и негрубо
в таинственной глуби
беззвучно твои губы —
в ночи кричат: «Люби!»
 
 
Их много, словно стая.
Я вижу шепот их.
И вот подушка тает
на облаках лихих.
 
 
Негрубо и незримо
живут со мной они,
и каждый день я с ними
купаюсь в их любви.
 

 
Мы зашли с тобой в чудное место —
в том кафе не бывал никогда.
Ты сияла алмазом невесты
и блистала в кафе, как звезда.
 
 
Попросив сигарету из пачки,
я втянул её запах в себя…
Не тревожься, родная чудачка,
это лишь ностальгия моя.
 
 
Вспомнил вдруг я картину другую…
В том кафе дым такой же витал.
Резанула она: «Не люблю я!»
и ушла в сигаретную даль…
 
 
Положу сигарету я в пачку —
ты же знаешь, что я не курю.
И прости, дорогая чудачка,
за минутную слабость мою.
 
 
***
В том лесочке под сосною,
помнишь, по весне,
целовались мы с тобою
там наедине.
 
 
Вырос лес, и под сосною,
под весенний цвет,
мы целуемся с тобою
вот уж сорок лет.
 

Мария ЧАПЫГИНА

 
***
Мы с тобой присматривались долго,
А сошлись – стремительно, как ветер.
А цветы-конфеты – что в них толку?
Много есть других вещей на свете.
А у нас задача – научиться
Быть не только вместе, но и рядом.
Пропускать занудливые лица,
Излучать причудливые взгляды.
Ну, а если вздумаешь (от скуки)
Испариться, убежать, пропасть —
Я прошу тебя: подставь мне руки!
Я молю тебя – не дай упасть!
 
 
***
Я прихожу в сезон простуд,
Я двери настежь открываю,
Капели самой ранней стук
Напоминает, что жива я.
В дождливый, ветреный июнь
Из непогод и ураганов
Наверно, взять с собой боюсь
Тебя, любившего так рано.
Я прихожу в сезон простуд.
Идти за мною не старайся.
Терпи. Не отзовись на стук.
В сезоне лета оставайся.
 
 
***
 
 
Художник в соседнем доме
Меня нарисует красивой —
Намного моложе и лучше,
Чем ты увидишь сейчас.
Пожалуйста, буде нескромен,
Пожалуйста, стань счастливым,
Скажи спасибо за случай,
Что он познакомил нас.
 
 
***
Закрой мои глаза ладонями
От света дня.
Пускай другими мы непоняты —
Пойми меня.
Закрой пути мои отступные
Своей судьбой.
Пускай для прочих недоступная,
Зато – с тобой…
 
 
***
 

Мужик, что подарил мне орхидею,

Похож на костромского берендея.

(Наталья Королёва)

 
Вот повезло девчонке, правда:
Сейчас, кого ты не возьмешь —
Он на питомца зоосада
По виду больше всех похож.
Он курит «Приму», любит пиво —
Везде полно таких людей.
И так он выглядит счастливым —
Не дарит вовсе орхидей.
***
Представь себе: тебя я угадала!
Теперь ты больше не уйдешь.
А запах нежного сандала
На наш боярышник похож.
Не знаю – рады ли, не рады
Прикосновению уста.
Но выбирай себе награду —
Закрыв глаза, считай до ста…
 
 
***
Нас разделяют десять цифр.
Теперь – не более того.
Звони – и подскажи мне рифму
Для настроенья твоего.
Для осени, для листопада
И для аккорда с «до» и «ре».
Мне больше ничего не надо
Для поцелуя в октябре.
 
 
***
Нирвана на крае дивана,
На кухне,
В гостиной и в ванной.
Тебя захватила нирвана
И будет с тобой постоянно.
Покой в отраженьи обоев:
Меня представлял ты такою?
Ты скажешь —
Не надо покоя…
Нирвана мне стала родной.
 
 
***
Я – твоя открытая книга,
Где среди забытых страниц-
Клочья пыли, солнца блики,
Стук доспехов, скрип колесниц…
Только рыцарей больше нету,
Принцы – в «Ауди» и «Порше».
А в Страну Улыбок билета
Невозможно достать вообще.
Так кому же нужны страницы
Глупой, чистой моей души?
Пусть по жизни не будешь принцем,
Но улыбку в ней запиши…
 
 
***
Переведи часы назад,
На время первого свиданья.
Где поцелуями скользя,
Обоих победят желанья…
Переведи часы назад —
На время итальянских песен,
Где друг без друга нам нельзя,
Где в одиночку мир нам тесен.
Переведи часы назад.
Забудь всё то, что раньше было.
Где жил с чужой и наугад,
А я – уже тогда любила…
 
 
***
Для тебя ли…
Теперь – не знаю.
В одиночку – себя не помню.
Вместе просто
Мы ближе к раю,
Но огонь наш – ещё неровный.
Для тебя ли?
Как бьётся сердце.
Это чувство подобно чуду…
Ты пришел ко мне отогреться.
Ненадолго – солнышком буду.
 
 
***
У тебя – зеленые глаза,
Отягченные стихами.
То, что ты хотел сказать,
За тебя они сказали.
Господи, не отбери
Чувства хрупкого полета,
Где всего лишь из любви
Может возродиться что-то.
Ну, а что и почему —
Часто мы не знаем сами…
Боже, помоги ему —
Грешнику с зелеными глазами.
 
 
***
Знаю, если захочешь – можешь
Целовать безумно и сладко,
Из-под ног выбивая почву,
Замирая, закрыв глаза.
Поцелуй змеей проникает,
Забираясь ко мне под кожу.
И уже твоя – без остатка,
И уже без тебя – нельзя…
 

 
Есть в моей жизни люди,
К которым душа лежит.
Одна – миледи Таллинн,
Другая – мадам Геленджик.
Нет ярче их и теплее,
Нет сладостнее на свете —
Одна стихами согреет,
Другая – стихами осветит.
И вместе нам всем покорялись
Латынь и старославянский.
Мы плакали, мы влюблялись,
Тонули в историях-сказках.
Но если вы вдруг устали,
Спасет вас и сохранит
Евгения – леди Таллинн,
Марьяна – мадам Геленджик.
***
Ромашка или рулетка?
Загадка или отгадка?
Сейчас – встречаемся редко,
Пускай и страстно, и сладко…
Так нужен или не нужен?
Так любишь или играешь?
Обижен, болен, простужен,
Меня в свой сон пропуская…
На нас улыбаются люди,
И взглядами нас провожают.
Не больно, если не любишь.
Обидно, если играешь.
 
 
***
Если всё так просто —
Ни к чему вопросы.
Если это чувство —
Незачем слова…
Отчего же слёзы
Встали в горле комом,
На лице – гримаса,
А душа – жива?
 
 
***
Я поверить в тебя боюсь,
А не верить – ещё страшней.
Часто кажется – что проснусь —
Нет в помине счастливых дней…
Часто кажется, что не так,
Что не с тем, что не для того…
Просто, кажется – или нет?
Просто снег или волшебство?
Просто голос ещё дрожит
От касания твоего….
Просто – радоваться и жить…
Просто ты – или ничего.
 
 
***
Усталость клетчатых блокнотов
Сквозит на лицах горожан.
И редко улыбнется кто-то —
Скорей, какой-нибудь чужак…
Тепла друзей или знакомых
Теперь, как раньше, не найти.
В переплетеньях тёмных комнат
Уже двенадцать без пяти.
Но если рядом нет кого-то,
А ты почти на всё готов,
Усталость клетчатых блокнотов
Спасет страницами стихов…
 
 
***
Я не верю в проклятие чисел,
Только в нежность, усладу, покой.
Верю в теплые, светлые мысли.
В то, что счастлива буду с тобой.
Бытовым и досужим спорам
Я не верю – и ты не верь.
Всё забудется. Знаешь, скоро
Дед Мороз постучится в дверь.
Он, конечно, исполнит желания,
Он улыбки на лицах зажжет.
Заберет всё плохое заранее,
Принесет в мешке Новый Год.
 
 
***
Каких-то триста километров —
Тоска съедает не на шутку.
Вот бы к тебе – попутным ветром
Перенестись хоть на минутку.
И колотьё под грудью левой
Забудется, как страшный сон.
Я снова стану королевой
Сердец, звучащих в унисон…
 
 
***
 

Жизнь! Нечаянная радость,

счастье, выпавшее мне.

А. Жигулин

 
Жизнь! Прости, что я так часто,
Много у тебя прошу:
Иногда – живу напрасно,
Даже просто так грущу…
За ошибки и обиды,
Боль и горечь прошлых дней.
Больше – не подам и виду,
То, что есть тебя ценней.
Жизнь! Нечаянная радость!
Снегом в руки упади.
Где-то близко, где-то рядом
Новой жизнью прорасти…
 
 
***
Мой неожиданный подарок,
Мой – долгожданный и родной…
Пускай твердят,
Что мы – не пара,
Сквозь эти сплетни —
Я – с тобой!
Теперь мне в одиночку
Трудно
Дышать, хотя всегда – могла
И не таким приходит утро,
И даже в холод
Ночь тепла…
 
 
***
Я предскажу тебе счастье.
Я подарю тебе нежность.
Знаешь, внутри её столько,
Что переполнен сосуд.
Я разрываюсь на части.
Быть постараюсь небрежной.
Ведь отдаваться по долькам —
Это напрасный труд…
Я рисовать не умею,
Только всех ярче раскрашу
Яркими брызгами лета
Новорожденный февраль…
Нет, не бросаюсь на шею —
Всё, что внутри – это наше…
Только ушедшего света
Будет немного жаль…
 
 
***
 

Мир пред тобой —

Луга и нивы.

Не будь ни жаден, ни упрям.

Нарви охапку дней счастливых

И раздари своим друзьям.

(И. Резник)

 
Как часто в спешке мы летим,
Как часто в страхе и смятении
Друзей не видим на пути,
Увлекшись поисками денег.
Прорвусь сквозь пену бытия —
Свою охапку поцелуев
На двадцать третье февраля
Тебе сегодня подарю я…
 
 
***
Люблю – и храп, и даже кашель
Совсем не значат ничего.
И растворяясь в ночи нашей,
Не применяю колдовство.
Люблю… и серый цвет у будней
Давно на красный заменен.
Твой поцелуй меня разбудит,
Обрадовав, что ты – не сон…
 
 
***
Есть задумка о ромашке
Набросать с десяток строк.
Пусть на клетчатой бумажке
Получится стишок.
Он бесхитростный и глупый,
Весь из белых лепестков.
Даже под приличной лупой
Не увидеть смысла слов.
Ярко-желтой серединкой
Он на солнышке блеснет.
Там, где красовалась льдинка,
Вдруг ромашка зацветет.
 
 
***
Обиженная девочка-зима
Ступает босиком по прелым листьям…
Мы выгнали ее. Теперь она
На ветер молится и на октябрь злится.
Из снежных кос осенний хлынул дождь,
Под ним такие мысли вырастают…
И если знать захочешь, то поймешь,
Что это просто первый снег
растаял…
 
 
***
Ребятишки катаются с горки —
До чего же беспечный народ!
Подмигнув нам
Гирляндами с елки,
Новый Год говорит,
Что придет.
Будет начато
Что-то впервые,
Что-то, может быть,
Наоборот.
Мы идем вместе
С нашей Россией
В новый, яркий,
Загадочный год!
 
 
***
Чай с луной и лимоном.
Не вприкуску – вприглядку.
Ты сегодня – влюбленный,
У тебя всё в порядке.
Юбилей нашим чувствам
Я одна отмечаю.
Если вдруг станет грустно,
Выпью лунного чая.
 

ПРОЗА

Виктор ЕЛМАНОВ

Черная февральская ночь.

Вблизи здание аэропорта похоже на огромный стеклянный аквариум. Только вместо водорослей поднимаются прямоугольные колонны, а вместо рыбок снуют по лестницам, этажам, переходам люди. Издалека, в ночной черноте, этот стеклянный аквариум напоминает раскаленный добела кусок металла, и из окон льется не свет, а вырываются языки пламени.

Нигде не чувствуешь себя таким маленьким и одиноким, как на поле аэродрома.

Под ногами хрустят смерзшиеся комочки снега, кусочки льда. Хруст, как хрустят раскусываемые леденцы.

– Ты – пилот самолета. Самолет летит со скоростью 900 километров в час. В салоне 260 пассажиров. Сколько лет летчику?

– Девятьсот разделить на двести шестьдесят… Приблизительно… Три с половиной года?!..

Ты, понижаешь, ты – пилот самолета!

А-а-а…

Поле аэродрома уходит вдаль, постепенно сливаясь с темнотой неба. Там, в этой темноте, чиркая сигнальными огнями, свистя и всхрапывая двигателями, исчезают одни самолеты и оттуда, из темноты, неожиданно появляются другие.

Холодный, сырой ветер.

Стюардесса, держа в одной руке фонарик, внимательно всматривается в билет, отрывает от него корешок, записывает что-то карандашом в тоненькую школьную тетрадку, и тогда только пассажир поднимается по трапу в салон самолета.

– Там проверяют, тут проверяют, в самолете проверяют! Лучше бы вовремя отправляли!

С какой необъяснимой покорностью мы вверяем свои жизни этим летающим железным машинам! С покорностью и торопливостью.

– Девушка, а девушка!.. Скорей, девушка!..

Стюардесса, держа в одной руке фонарик, внимательно всматривается в билет, отрывает от него корешок, записывает что-то карандашом в тоненькую школьную тетрадку и тогда только пассажир поднимается по трапу в салон самолета.

Тишина салона. Стеклянные чаши фонарей светят желтым светом, как будто в них налили мутной, со ржавчиной, воды.

– Пристегните ремни!

Всхрапы двигателей, дрожь от сдерживаемых тысяч лошадиных сил, плавный рывок, взлет. Ватная глухота в ушах с набором высоты прокалывается и исчезает. Сначала в одном ухе, потом в другом.

Монотонный гул двигателей.

В иллюминаторе черно-синее небо, колючие точечки звезд.

На миг представилось, что с двигателями самолета что-то произошло. Катастрофа! Паника! Ужас! Крики! Последнее мгновение перед смертью: бледное лицо Женьки; сквозь его «грибоедовские» очки безумные глаза; побелевшие пальцы стискивают ручки кресла.

Раннее утро.

Женька спит, уютно устроив свое длинное, худое тело в кресле. Свет желтых фонарей в салоне потускнел, стал бледновато-грязным. В иллюминаторе – восход солнца. Словно кто-то полосонул бритвой по синеве горизонта и рана налилась густой кровью. Постепенно эта кровавая рубиновая полоса становится все шире и шире, рубиновый цвет размывается и становится бледно-розовым. Появляется белый диск солнца. Иллюминатор, будто линза, фокусирует его лучи и они жгут лицо, шею, пекут сквозь одежду.

– Горы! Кавказ! Там скоро будет Тбилиси!

Самолет делает один круг над аэродромом и взмывает вверх. Второй круг.

Третий.

Когда при развороте самолет клонится набок, в иллюминаторе видны горы, огромное ущелье с ниточкой реки на дне его.

Кавказ подо мною…

Стою над снегами у края стремнины…

Отсюда я вижу потоков рожденье……

…грозных обвалов движенье…

Еще один круг и самолет садится.

Ослепительно светит солнце, искрится под солнцем иней, все поле аэродрома заросло его беловато-серебристыми иголками.

Неподалеку от дверей багажной камеры пожилая грузинка в валенках, фуфайке и черном платке сжигает досточки от ящика. Костерок горит весело, тихонько потрескивая, пламя его небольшое, но яркое, словно в рисованных мультфильмах.

– Сын и отец едут в автомобиле. Катастрофа. Отец умирает. Сына пытаются спасти. Ввозят в операционную. Входит хирург. Смотрит на пострадавшего и говорит: «Это мой сын».

– Отец погибает не родной, а этот, хирург, родной.

– Нет.

– Сдаюсь.

– Хирург – его мать.

– А-а-а…

«Рафик» темно-зеленого цвета.

Кто-то достает апельсины. Вьется из-под ножа корочка апельсина оранжевой стружкой и мягко плюхается в Женькины ладони.

Пахнет бензином и апельсинами…

Откуда-то выскакивает самосвал и обгоняет наш «рафик». Самосвал проносится на чудовищной скорости и быстро уносится вперед, отрываясь от «рафика» все дальше и дальше.

– Пронесся, как носорог в прериях!

Все хохочут.

Водитель «рафика» оборачивается, смотрит на нас и… прибавляет скорость. Мы мчимся за самосвалом. Расстояние до него сокращается.

Скорость все возрастает.

Какое-то острое ощущение азарта.

Быстрота, стремительность, риск,

– Гони!

– Дави!

– Жми!

За окнами «рафика» свистит ветер. Слышно, как надрывается мотор у самосвала, как шуршат колеса. Кажется, что мы мчимся в туннеле. Чуть в сторону и зацепимся за каменную стену. Заскрежещет обшивка «рафика», посыпятся стекла, мы опрокинемся и, подчиняясь страшной скорости, начнем кувыркаться по асфальту. Кровь, стекло, железо, скрежет, крики, – все в одном клубке.

Все затаили дыхание.

Вот уже «рафик» выравнивается с кабиной самосвала. Вот собирается пойти на обгон. Но! Самосвал рванулся вперед, словно уносимый какой-то немыслимой силой и уже невозможно никак его догнать. «Рафик» еще некоторое время мчится на прежней скорости, потом, будто надорвавшись от страшной гонки, едет медленнее, стыдливо сворачивает в узкую улочку и, словно состарившись на 300 лет, трясется по ухабам.

Гостиница, в которую нас поселяют, находится у подножия горы. Собственно, это не гостиница, а общежитие института физкультуры. Дорога от «гостиницы» поднимается дальше, вверх и, сворачивая, уходит вправо. Склон горы до самой макушки зарос соснами. Кажется, их воткнули в снег. Очертание горы напоминает штормовую волну. Она вздулась до гигантских размеров и вот-вот обрушится на город, круша и уничтожая все на своем пути.

Пока мы устраиваемся, умываемся, переодеваемся, наши хозяева в соседней комнате о чем-то говорят по-грузински, двигают столами, гремят стаканами.

– Будьте осторожны! Грузины очень гостеприимны! – предупреждают нас.

На столе рассыпаны яблоки, стоят тонкие, чисто вымытые стаканы с капельками воды на стенках, лежат на бумаге разломанные лепешки.

Один из встречавших нас парней берет бутыль с чачей и наливает ее по чуть-чуть в каждый стакан. «За первый поцелуй и за первую слезу», – произносит он тост с какой-то глубокой печалью и все торжественно выпивают.

Стаканы кажутся выкованными из тончайшего серебра.

У одной из девушек глаза пронзительной синевы. Если бы встречались синие рубины, можно было бы сказать, что у нее глаза, как синие рубины.

Парень, который сказал первый тост, наливает полный стакан чачи. Мы многозначительно переглядываемся.

– В знак дружбы между нами я хочу, чтобы каждый отпил глоток из этой чаши. Пусть все, сидящие за этим столом, будут друзьями, и пусть каждый, отпив глоток, поделится с другим счастьем.

Стакан пошел по кругу. Последний глоток выпиваю я.