Текст книги "Свадьба в Малинсити"

Петро страшно обрадовался этому предложению. Если б не Дыроштан, пришлось бы опять ехать в Германию на заработки, так как деньги закончились еще в злополучной Турции, где Москалюка заставили уплатить штраф за драку с портье, устроенную им в отеле.

А в Европе Петро не нужен был никому и он прекрасно об этом знал. Его образование (преподаватель игры на аккордеоне) позволяло в Германии работать в лучшем случае разнорабочим на стройке или ассенизатором. Ни ту, ни другую работу Петро не любил, но ассенизаторам платили немного больше, чем строителям.

Сначала Москалюк думал, что в его ненужности виновато никчемное образование. Но оказалось, что это не так. Вместе с ним в ассенизационной бригаде работали: прикладной математик, учитель украинского языка и литературы и даже выпускник Киевского Института Инженеров Гражданской Авиации. Хорошей работы для украинцев (а равно и для других жителей с территорий бывшего Советского Союза) в Европе не было.

Поэтому Петро пообещал Дыроштану оправдать оказанное ему доверие, быстренько собрался и через несколько часов оказался в Борисполе…

Лагерь располагался на частной территории. Раньше он был пионерским, а теперь его приспособили сообразно практическим целям, которые служили демократии для ее торжества в тех местах, где о ней не знали или плевать на нее хотели с высокой водокачки.

Несколько сотен здоровых мускулистых парней обучались резать, колоть, душить, взрывать, стрелять и притворяться невинными овечками тогда, когда это было нужно хищному трехголовому чудовищу, которого в России испокон веков называли Змеем-Горынычем, а в Европе – Свободой, Равенством и Братством.

Но обучение для Петро началось с жуткого конфуза.

Оказалось, что организаторы лагеря имели достаточно правильное представление о состоянии украинской медицины. И потому первым шагом для Москалюка и прибывших с ним товарищей стал медицинский осмотр. Когда кто-то из строя поинтересовался у назначенного к ним в группу руководителя (латыша немецкого происхождения), с чем это связано, тот на чистом русском языке ответил:

– Это связано с тем, что в вашей долбаной Украине можно купить даже бутылку марсианского вина миллионнолетней выдержки. Пойло, конечно, марсианским не будет, но вот к накладным и сертификатам соответствия – не придерешься. В первой партии курсантов, прибывших из Украины в начале этого года, обнаружились двое одноруких, трое одноглазых и один параноик с садистскими наклонностями. При более тщательной проверке в дополнение к предыдущим были выявлены: четверо ВИЧ-инфицированных, несколько сифилитиков и даже один боец, зараженный проказой. А по документам, предоставленным вашими врачами, все курсанты – хоть в космонавты готовь. Эталон человеческого генофонда! Если вышеперечисленные особи являлись генофондом человечества, что тогда станет с Украиной через тридцать лет?

Возражать никто не стал, потому что крыть было нечем.

Пока сдавали анализы, проверяли зрение и слух, Петро был спокоен. Но наступила минута, когда потребовалось раздеться перед хирургом, и Москалюк понял, что ничего хорошего это ему не сулит.

Хирург – невозмутимый эстонец – осмотрев обнаженного Петро спереди, потребовал:

– Повернитесь ко мне спиной, нагнитесь и раздвиньте руками ягодицы.

Москалюк знал, что таким образом хирурги осматривают пациентов с целью проверки на наличие геморроя. Деваться было некуда. Петро выполнил команду врача и услышал позади себя хриплый вздох. Дальше никаких распоряжений не последовало, и потому Москалюк выпрямился и повернулся лицом к хирургу.

Врач с вытаращенными от удивления глазами находился в состоянии, близком к так называемому ступору. Вдохнув в себя внушительную порцию воздуха, он, по всей видимости, забыл, как надо выдыхать, и потому с каждой секундой его распирало все больше и больше. Петро хотел было посоветовать застрявшему в обалдении врачу поскорее выдохнуть вобранный в его легкие кислород, но не смог, потому что его самого накрыло жуткое чувство всепроникающего стыда.

Хирург, наконец, вспомнил, кто он такой и что здесь делает. Он судорожно выпустил воздух и со всей эстонской обстоятельностью принялся приводить в порядок свои дыхательные пути. Петро молча ждал. Он радовался тому обстоятельству, что в кабинете кроме него и врача больше никого не было. Но где-то в глубине сознания маячила мысль о бане, которую придется посещать вместе с другими курсантами, так как вряд ли жилые помещения в лагере были оборудованы отдельными душевыми кабинками…

Доктор окончательно пришел в себя и сказал:

– Одевайтесь.

Петро оделся.

– Сидеть не мешает? – с мерзкой обстоятельностью поинтересовался хирург.

– Уже нет, – буднично произнес Москалюк.

– Это у вас в Украине такая мода сейчас? – спросил врач.

– Нет. Это происки москалей, – правдиво ответил Петро и коротко рассказал о своем отдыхе в Турции.

Прослушав повествование Москалюка, хирург, деликатно улыбнувшись, заметил:

– Ну, в целом на состояние здоровья ваш задний фактор никак не влияет. Но это только пока…

– Что вы хотите этим сказать? – не понял Петро.

– Вы догадываетесь, для чего вас будут готовить?

– Да.

Хирург с милой улыбочкой продолжил:

– В Украине вам ничего не угрожает. Увидев татуировку, соотечественники зацелуют ваш зад, обливаясь радостными слезами. А соотечественницы – вообще залижут… Но вас готовят здесь для организации силового захвата власти. А любой государственный переворот в Украине обязательно поднимет на дыбы Россию. Всем будет весело. Я бы не советовал вам попадать к русским в плен. Для них американский флаг – место, в которое обязательно надо что-либо воткнуть. Начиная с детородного органа и заканчивая дулом пушки. И хорошо, если дуло будет от танковой пушки, а не от гаубицы…

– Почему? – тупо поинтересовался Петро.

– Потому что в отличие от современного, гладкого на выходе танкового орудия гаубица имеет дульный тормоз.

Перед глазами Москалюка возникла гаубица Д-30 с массивным железным набалдашником на конце ствола, и его передернуло. Он посмотрел в невозмутимое лицо хирурга и увидел у того в глазах веселые искорки, пляшущие в каком-то неуловимом обидном танце.

– Я могу идти? – сухо спросил Петро.

– Да, – ответил врач и опустил глаза вниз.

Как только Москалюк закрыл за собой дверь, в оставленном им помещении раздался взрыв хохота. Петро, шагая по коридору, долго слышал звуки смеха, долетавшие из кабинета хирурга. Он думал о том, что эстонцы на самом деле совсем не флегматики. Но этот факт был нейтральным и никакого отношения к дальнейшей судьбе Петро не имел…

Эйфория Евромайдана, захватившая Петро, была ни с чем не сравнима. Она ассоциировалась с чувством полной свободы, ворвавшейся в то место человеческой сущности, которое называется душой. Теперь стало модно орать какие угодно лозунги, костерить русских (которые совсем недавно были братьями), евреев, поляков, вообще всех, кого надо и не надо, в том числе и эстонцев. И совсем не стоило ради свободы колоться, курить и нюхать наркоту, что делало большинство соратников Москалюка. Ему и без этих вечных атрибутов любой революции было хорошо.

Дни, проводимые на Евромайдане, совершенно не походили на будни ассенизатора, обслуживающего скучный немецкий городок. И Петро был рад каждому следующему утру, сулившему массу новых впечатлений. Пока не начали стрелять…

Пуля, выпущенная неизвестным снайпером, пробила навылет голову одного из товарищей Москалюка и, чиркнув о бетонный столб, срикошетила прямо в левую половину американского флага, распластавшегося на заднице Петро. Соратник погиб – героям слава! Да и зад не сильно пострадал. Пуля, потеряв из-за двух предыдущих препятствий убойную силу, застряла в мягких тканях ягодицы. Но Петро беспокоило то, что пока он валяется на койке в одной из киевских больниц, революция происходит без его участия!

Нет, он не думал о том, что при дележе власти ему не достанется какой-либо ее кусок. Он просто хотел быть элементом действия, в процессе которого бурлит кровь и адреналин заставляет самые обычные человеческие уши пыхтеть паровозным паром.

Правда, не раз в своих мыслях Петро представлял себя мудрым политиком. И с высоты своего положения изобретал новые законы, которые смогут сделать украинцев счастливыми и богатыми. Но в глубине души Москалюк все-таки понимал, что не относится к породе лидеров и потому при любом раскладе он останется неким своеобразным пазлом, необходимым только для того, чтобы собрать нужную кому-то картину из таких же маленьких элементов, всегда существующих в роли расходного материала. И эта мысль все равно выглядела обнадеживающей, потому что давала повод надеяться на лучшее. Ведь свежая, только что созданная картина сможет изменить этот мир, наполненный канализационной несправедливостью. Рассуждения о том, что даже в новом мире кто-то должен возить говно, Москалюком тут же отбрасывались в сторону за ненадобностью. В его понимании этот вопрос можно было решить как-нибудь потом с помощью тех же москалей, поляков, да и, наконец, эстонцев. Чем плохо? Подумаешь, врач тренировочного лагеря! Преподавателю украинского языка и литературы можно возить немецкое говно, а эстонскому доктору, значит, нельзя украинское? Дудки!..

Размышления Петро прервал картавый голос хирурга, проводившего операцию:

– Ну что, молодой человек… Могу вас поздравить. Пуля извлечена, рана аккуратно зашита. Теперь на вашем флаге появился новый – четырнадцатый по счету – штат. И еще есть место. На пятьдесят вряд ли хватит. Но если будут стрелять из мелкокалиберной винтовки, то можно разместить и остальные звезды. Так что – милости просим опять к нам!

Москалюк заскрипел зубами от злости. Опять этот флаг! У Петро просто не было времени для сведения татуировки. Сразу после окончания занятий в лагере вся группа обученных боевиков была брошена на майдан. Но слова хирурга сильно задели Москалюка. Ему захотелось сказать доктору какую-нибудь обидную фразу, что он и сделал, не поворачивая головы:

– Ничего! Скоро вы все у нас попляшете!

Хирург, глядя в заштопанный зад Петро, поинтересовался:

– Кто это все? И у кого прикажете плясать?

– Вы все! – страстно ответил Петро. – Москали и поляки!

Он перевернулся набок и, вперив взгляд в большие очки хирурга, добавил:

– А ты – тем более, жидовская морда!

Доктор снял очки, внимательно посмотрел в бешеные глаза пациента и спокойно произнес:

– Не знаю, что вы имеете в виду, молодой человек, но скажу одно – лучше быть жидовской мордой, чем американской жопой. Потому что жидовская морда появляется на свет как следствие любви двух жидов, а вот американская жопа к любви никакого отношения не имеет. Более того, первый фактор – наследственный. А второй – приобретенный в результате психической болезни, называемой ныне мазохизмом. Ибо колоть зад иголками ради любви к Америке никакой нормальный человек не станет.

У Петро дух захватило от такой наглости. Пока он искал достойный ответ, доктор снял перчатки и, обратившись к медсестре, распорядился:

– Этого оболваненного знаменосца в палату номер шесть. Завтра на перевязку, а потом – посмотрим…

– Нет! – вскричал Петро. – Выпишите меня немедленно! Я пойду в бой!

Хирург печально ответил:

– Там и без вас хватит желающих.

Он вяло махнул рукой и пошел к выходу из операционной. Петро, кипя злобой, пристально смотрел ему вслед. Врач, видимо, почувствовал его взгляд. У самого порога он остановился, обернулся и сказал:

– Мои дедушка с бабушкой лежат здесь, в Киеве. В Бабьем Яру… Мой отец прошел всю войну, будучи простым солдатом. Трижды был ранен… Неужели ты думаешь, что Бабий Яр может повториться? Я так не считаю. А знаешь, почему? Потому что как только на твоей заднице будет сверкать пятьдесят звезд, места для пятьдесят первой уже не останется. И эта пятьдесят первая звезда прилетит тебе в голову. Но ты ее не увидишь и я тебе уже ничем не смогу помочь. Это касается и всех твоих соратников. Если этот звездопад не устроит Господь (может, в силу своей занятости), то его организует Россия. Можешь считать меня пророком. Я на это нисколечко не обижусь…

Врач вышел и громко хлопнул за собой дверью. Медсестра, стоявшая в изголовье у Москалюка, тоненько хихикнула. Петро, находясь в состоянии бессильной и потому обидной ярости, рявкнул:

– Ну, чего ржешь, как кобыла?! Вези меня в палату! У-у-у, дура крашеная…

Всю дорогу Петро размышлял о том, почему хирург распорядился положить его именно в палату номер шесть. Сочетание палаты с цифрой навеяло на него какое-то смутное чувство тревоги, связанное с детскими воспоминаниями. Москалюк не знал, как появилось на свет это выражение, но неоднократно пользовался им с самых малых лет. Послать кого-либо в «палату номер шесть» означало, что этот кто-либо – чистой воды псих, и никакое лечение ему уже не поможет. Или можно было охарактеризовать какое-нибудь общественное явление типа школьного педсовета, используя это же выражение. То есть подразумевалось, что педсовет – сборище полоумных придурков, огражденное стенами сумасшедшего дома.

И чем дольше катился по коридорам передвижной стол на колесиках, толкаемый руками смешливой медсестры, тем мрачнее становился Петро. А когда стол наконец заехал в какой-то странный тупик, Москалюк понял, что ничуть не ошибся в своих подозрениях. Медсестра остановила каталку возле одной из стен и, хихикнув, спросила у кого-то:

– Массаж закончился?

– Нет пока, – ответил ей безликий мужской голос.

– Давно длится сеанс? – продолжила спрашивать медсестра.

– Не меньше часа, – сообщил ей другой, более жизнерадостный мужчина. – Я думаю, что осталось всего несколько минут. А что, этот тоже блатной?

– Хуже, – сказала медсестра и, опять хихикнув, добавила, – герой Евромайдана.

– Да-а-а? – насмешливо протянули хором безликий и жизнерадостный голоса.

Петро, догадавшись, что разговор идет о нем, решил посмотреть, кто же там дакает. Во время движения каталки он лежал на правом боку, и теперь нос его оказался уткнутым в стенку. Повернуться на левый бок он не мог, поэтому просто лег на живот и приподнял голову. Картина, увиденная им, показалась достаточно интересной.

В тупике имелась всего одна дверь, причем – без таблички. Слева от нее стояли два удобных кресла с журнальным столиком между ними. На столике вверх бортиками лежала раскрытая шахматная доска с расставленными в ней шашками. По всей видимости, игра в нарды была в самом разгаре. В креслах основательно расположились двое мужчин.

Первый их них – широкоплечий бритоголовый увалень с откровенно бандитской рожей – флегматично гонял во рту жвачку и с безразличием пялился глазами в Москалюка. Второй был самым обычным милиционером, одетым в форменную одежду, с сержантскими лычками на погонах. Рот его растянулся до ушей в ехидной улыбке, а взгляд, полный откровенного интереса, упирался в каталку, на которой располагался Петро. Встретившись глазами с Москалюком, милиционер встал и сказал:

– Привет!

Петро ничего на это не ответил.

Милиционер сообщил:

– Раз тебя определили сюда, то я должен устроить досмотр, потому что для этой палаты введен спецрежим.

И он твердым шагом направился в сторону каталки.

Петро сиплым от негодования голосом воскликнул:

– Какой досмотр, если я голый?! Только я и простыня! Это произвол!

– Ну что ты кричишь? – милиционер подошел к каталке и начал стягивать с Москалюка простынь. – Если нет у тебя ничего постороннего, то зачем тогда беспокоиться? Я проверю – и все. Работа такая, понимаешь? Ба!

По последнему возгласу милиционера Петро понял, что американское знамя благополучно бросилось в глаза сотруднику правоохранительных органов. И он нисколечко не ошибся.

– Толян, бандитская твоя морда! – заорал милиционер. – Иди скорей сюда, посмотри, что я нашел!

Петро судорожно попытался перевернуться, но рука милиционера жестко надавила ему на спину.

– Не дергаться, больной! – строго приказал мент. – Тебе это вредно.

– Ого! – изумленно воскликнул подошедший Толян, флегма которого тут же куда-то улетучилась.

– Хи-хи! – поддержала мужчин медсестра.

Ее возгласа оказалось достаточно для того, чтобы вся троица зашлась смехом. Милиционер хохотал, найдя опору в согнутом состоянии тела, схватившись руками за живот. Толян ржал, запрокинув назад голову, а медсестра, тоненько хихикая, сползала вниз по стенке, за которую пыталась сначала удержаться. Не смеялся лишь Петро, мозг которого готов был взорваться от злости.

Он приподнял голову над каталкой и громко крикнул:

– Вы у меня все попляшете! Мои соратники с майдана заставят вас на коленях ползать!

Толян вдруг перестал смеяться, поднес свою левую руку к голове Москалюка, сделал неуловимое движение правой, и хлесткий фофан с треском обрушился на темя героя майдана, отчего тот носом больно врезался в поверхность каталки, на которой лежал.

– Угомонись, фраер, – почти ласково произнес Толян. – Твои соратники с майдана будут делать то, что прикажет Кока и другие авторитеты.

Толян неторопливо пошел к креслу.

Голову Москалюка оккупировал торжественный шум, схожий тембром с пасхальным звоном колоколов, но более громкий и басовитый. И в этот потрясающий своей трагичностью момент двери палаты без таблички вдруг распахнулись и в коридор выпорхнули две прекрасные особи женского пола в коротких юбках и ботфортах, верхняя часть которых соблазнительно переходила в сетчатую структуру колготок, надетых на восхитительно длинные и стройные ноги.

Петро, у которого от произведенной Толяном фофанотерапии пропал дар речи, увидев перед собой двух сказочных фей, вдруг осознал, что речь ему вовсе не нужна, так как говорить совсем не хотелось, а хотелось просто свистеть подобно закипающему чайнику.

В чувство Москалюка привел голос милиционера, который спросил у барышень:

– Как насчет подработки?

Одна из чудесных фей скрутила композиционно-прекрасный кукиш, сунула его под нос менту и, пошевелив точеным пальчиком, ответила:

– У тебя денег не хватит. А если и хватит, то только полапать.

Барышни упорхнули за угол, а милиционер тяжко вздохнул.

– Их ты тоже досматривал? – не удержался от вопроса Петро, уже пришедший в себя.

– Досмотришь их, как же, – с грустью в голосе ответил мент и, встрепенувшись, требовательно обратился к Толяну, – чего расселся, жулик? Отныне будем ставить по сто гривен партия. Я тоже хочу таких баб! Готовься, сейчас я тебе покажу, как надо в нарды играть!

– Давай-давай, – ухмыльнулся Толян, доставая из кармана сотенную купюру. – Покажет он мне, как же! Ты только бабок, торгующих семечками, трусить умеешь…

Милиционер, горя желанием выиграть сто гривен, собрался было направиться к столу, но был остановлен медсестрой, которая сказала:

– Погодите вы в нарды дуться. Сначала помогите мне пациента с каталки на кровать переложить.

Мент, оглянувшись на Петро, ответил:

– Сам перепрыгнет. Подумаешь, дырка в гудке… Они там, на майдане, тренированные. Что одна дырка, что десяток – патриотизму и воплям «Слава Украине» не мешает.

Милиционер пошел играть с Толяном в нарды, а медсестра повезла каталку с Москалюком в палату.

Палата номер шесть действительно была особенной и в ней лежали далеко не простые пациенты. Первый из них носил прозвище «Кока Кокнутый» и являлся вором в законе.

В описываемое время на Украине авторитеты преступного мира сидели в тюрьмах только по необходимости. То есть – согласно воровскому этикету. За совершенные преступления никто их не сажал, так как всегда существовала возможность откупиться. Но в каждой тюрьме должен быть вор в законе. Таков воровской порядок. И Кока попал в Киевский СИЗО только потому, что наступила его очередь. Для этого в одном из ресторанов он дал кулаком в ухо депутату от партии «Свобода».

Если бы не Евромайдан, сидел бы он и дальше в своей блатной камере с телевизором, коньяком и полным холодильником вкусной еды. Но совершенно неожиданно в тюрьме отключили отопление, и Кока решил на время переселиться в более теплое помещение.

Начальник тюрьмы заявил, что отопления нет из-за того, что евромайданщики захватили ряд зданий, среди которых оказались какие-то энергетические объекты. В связи с этим произошло отключение некоторых улиц города от теплотрасс. Таким образом СИЗО оказался в одном из замороженных районов.

Кока совершенно не верил начальнику СИЗО, считая, что тот пользуется случившимися беспорядками и решил каким-то одному ему известным способом навариться на коммунальной службе. Так ли это было на самом деле – неизвестно. Но, по всей видимости, реальные основания для таких мыслей у Коки были. Поэтому он заявил, что решил попрощаться с жизнью и в связи с этим сожрал пачку лезвий фирмы «Жилетт».

Коку доставили в больницу, провели обследование, и, естественно, ни в желудке, ни в кишечнике ничего опасного не обнаружили. Но, принимая во внимание несовершенство медицинского оборудования, а также некие крупные суммы денег, которые получили начальник СИЗО и главный врач больницы, решено было оставить Коку в палате для сдачи анализов и проведения дальнейшего медицинского наблюдения за пациентом.

К дверям палаты был приставлен специальный милицейский пост. Сотрудники менялись раз в двенадцать часов и следили за тем, чтобы Кока не сбежал. Более того, они должны были воспрепятствовать появлению в палате колющих и режущих предметов, а также – наркотических веществ и алкогольных субстанций. Если первые предметы никто проносить не собирался, то вторыми заведовал приставленный к тем же дверям представитель преступного мира. В момент появления в коридоре Москалюка функцию снабженца исполнял вышеописанный Толян.

Милиционеры совсем не возражали против предоставления Коке некоторых элементов комфорта, так как преступный мир их тоже не забывал и свою долю они получали сполна (включая, опять-таки, начальника СИЗО). В связи с этим они несли службу спустя рукава и интересовались только игрой в нарды и вкусными деликатесами, которые доставлялись Коке в необходимом для нормальной жизни количестве.

Палата была рассчитана на трех пациентов, но лежали в ней всего двое.

Еще до появления Коки одну из коек прочно освоил некто Георгий Лазаревич Какинаки, грек мелитопольского разлива, являвшийся модным киевским адвокатом. Он имел неосторожность хапнуть несколько арбитражных дел, которые своими интересами пересекались друг с другом самым кардинальным образом. Люди, заинтересованные в разрешении дел в свою пользу, принадлежали к разным политическим сообществам. Одни являлись представителями правившей тогда партии, а другие слыли явными оппозиционерами. Какинаки набрал денег и у тех и у других. Более того, всем клиентам он обещал выиграть дело именно в их пользу. Но обстановка в стране накалилась и Жора понял, что в скором времени грядет передел собственности. Надо было немного выждать и потом – в зависимости от обстоятельств – получить без особых трудов то, что будет нужно. В любом случае Какинаки мог выиграть. То есть – на горизонте маячила возможность не отдавать деньги проигравшей стороне, ибо ей (этой стороне) будет совсем не до Жоры. Поэтому Какинаки сделал вид, что заболел инфарктом, и в связи с этим находится при смерти.

Ни Кока против Какинаки, ни Какинаки против Коки ничего не имели. Оба друг друга хорошо знали по целому ряду процессов, участниками которых они в свое время были. Поэтому встреча прошла радостно, и состоялся банкет, который продолжался уже четвертый день.

В благодарность за организацию бутербродов с черной икрой, которые доставили Коке из дорогого ресторана, Жора угостил своего сопалатника элитными проститутками. Кульминацию этого банкета как раз и наблюдали Петро, Толян, милиционер и медсестра. Поэтому Москалюку, ввезенному на каталке в палату, сильно повезло с тем, что умиротворенные Кока с Жорой пребывали в самом благодушном настроении.

На кровать Петро перебрался сам. Причем сделал это так, чтобы развевающийся американский флаг с заклеенной пластырем четырнадцатой звездой не бросился в глаза другим обитателям палаты номер шесть, которые добрыми глазами разглядывали нового пациента.

Сопалатники Москалюка своей внешностью отличались друг от друга так, как сапожный гвоздь отличается от слоновьего хобота.

Кока был тощим и высоким субъектом с выцветшими глазами, холодный взгляд которых напоминал неживое свечение трамвайного светофора. Рот его, растянутый в блаженной улыбке, сверкал двумя рядами золотых зубов и был схож с желтыми пластинами ксилофона, по которым хотелось ласково провести монтировкой для извлечения соответствующего хрустального звука.

Жора Какинаки представлял собой толстого зажравшегося индивидуума, строением своего тела идентичного с тушей африканского носорога. Причем нос его играл в этом сравнении далеко не последнюю роль.

Петро, внимательно рассмотрев обитателей палаты, окинул взглядом и само помещение. Осмотр убедил его, что в палате были все необходимые для лечения приспособления. То есть: холодильник, телевизор, ноутбук и стол, заставленный недопитыми бутылками с коньяком и заваленный огрызками деликатесной снеди. Кроме того, в палате имелась еще одна дверь, за которой угадывался отдельный санузел.

Как только медсестра покинула больных, Кока сказал Москалюку повелительно:

– Ну-ка, колись, кто таков и как сюда попал.

Петро, не зная, с кем имеет дело, нагло ответил:

– Ты мне кто? Начальник, что ли? Сам колись.

Кока с Жорой переглянулись, и преступный авторитет крикнул в сторону двери:

– Эй, Толян!

Дверь тут же распахнулась, и на пороге возник знакомый уже Петро фофаноукладыватель. Кока, ткнув пальцем в сторону Москалюка, сказал Толяну:

– Объясни этому крестьянину, как культурные люди должны общаться между собой.

– Угу, – кивнул головой тот и направился к койке Петро.

Лежавший на правом боку Москалюк наблюдал расширенными от страха глазами за приближением Толяна и пытался найти выход из сложившейся ситуации, но не смог. Потому что времени ему было дано совсем чуть-чуть.

Громила одной рукой взял Петро за ухо, а другой коротко ударил в живот. Москалюк, задохнувшись, дернулся всем телом и произнес:

– Кха!

Толян слегка крутанул зажатое в пальцах ухо и Петро добавил:

– Йо!

Бандит отпустил ухо и поинтересовался:

– Достаточно? Или еще?

– Не надо, – просипел Москалюк.

Кока, улыбка которого превратилась в жуткий хищнический оскал, спросил:

– Кто таков?

– Петро Москалюк, – ответил Петро, держась рукой за пострадавший живот.

– Профессия! – повелительно произнес Кока.

– Учитель игры на аккордеоне, – честно ответил Петро.

– И потому тебя определили именно в эту палату? – удивился Кока.

Какинаки тут же заржал нездоровым смехом. Все участники разговора уставились на него. Жора, смеясь, предположил:

– Наверное, к нам подселили личного баяниста президента.

– Аккордеониста, – поправил Жору частично пришедший в себя Петро.

– Не имеет значения, – сказал Какинаки. – Гармошка – и в Африке гармошка.

Кока с Жорой дружно рассмеялись.

– Ничего подобного! – возмутился Петро. – Гармонь – варварское москальское приспособление, придуманное для извлечения низкопробных быдлозвуков! Аккордеон же – немецкое произведение искусства!

Толян вдруг подал голос:

– Кока, у него в заду флаг торчит.

Кокнутый перестал смеяться и, подозрительно косясь на Петро, поинтересовался:

– Не понял. Какой флаг?

Толян ответил:

– Американский. Выколот во всю ивановскую. То есть – натурально по всей заднице.

Кока тут же взвился с койки с воплем:

– Кто допустил в мою палату петуха?!

Жора брыкнулся на свою кровать и сделал испуганные глаза, а Петро вдруг почувствовал себя оскорбленным. Поэтому он заявил:

– Я не петух! Я – жертва москальской провокации!

– Ничего не понимаю, – сообщил Кока и приказал Толяну, – ну-ка, разъясни.

– Запросто, – кивнул головой Толян, закатывая рукава пиджака.

Петро, догадавшись, что сейчас ему опять станет больно, скороговоркой поведал о приключившемся с ним в Турции несчастье. И настолько убедителен был его рассказ, что рукава пиджака Толяна застыли в закатанном состоянии, а Кока с Жорой упоенно раскрыли рты.

– Вот так я и оказался с флагом, – закончил рассказ Москалюк.

Кока потребовал:

– Покажи.

Петро осторожно сполз с койки, развернулся задом к сопалатникам и застыл.

– Ух, ты! – сказал Какинаки.

– Ого! – согласился с ним Кока и закатился утробным смехом.

Какинаки по своей адвокатской привычке профессионально поддержал преступного авторитета. Кока, завалившись на койку, дернул ногой и нечаянно разбил какую-то колбу, зажатую в штативе, который стоял рядом с его тумбочкой. Видимо, ранее это приспособление служило доказательством болезни пациента и должно было производить на вновь прибывших членов врачебной комиссии неизгладимое впечатление правильности нахождения Кокнутого в палате. Но ни Кока, ни Жора не обратили на разбитое оборудование никакого внимания. Они продолжали хохотать.

Петро, почувствовав себя неловко, осторожно залез в кровать, лег на правый бок и стал ждать окончания веселья. Толян, застывший рядом с койкой Москалюка, флегматично гонял жвачку во рту и ничего не делал, держа на всякий случай рукава пиджака закатанными до локтей.

Неожиданно дверь в палату распахнулась, и в ее проеме возник милиционер, дежуривший в коридоре. В руке его чернел пистолет, которым он размахивал, как бадминтонной ракеткой.

– Это беспорядок! – заорал мент. – Всем стоять, вашу мать!

Кока от неожиданности икнул и перестал смеяться. Жора всхрюкнул напоследок и тоже заткнулся, недоуменно глядя на мелькающий в воздухе ствол.

Мент, профессиональным чувством осознав, что пистолет он достал зря, неприхотливо засунул его в кобуру и, как ни в чем не бывало, заявил:

– Эй, больные, ведите себя прилично. Если в лечебном учреждении звучит смех (а тем более – хохот), значит – больница липовая. Любой нормальный человек знает – от медицины не смеются. От медицины плачут. Особенно от нашей, от украинской! А вы тут ржете, как кони во время случки! Это что такое? Сейчас, не дай бог, появится какой-нибудь проверяющий и спросит у меня, мол, что это в палате так весело? Если больные веселятся, значит – выздоровели. И что потом? Вас выпишут и все! Кока пойдет париться в свою камеру с холодильником и кондиционером, адвокат поедет в баню с девками. А я? А меня отправят разгонять этот дурацкий майдан. А мне это надо? Так. Все заткнулись! И вести себя тихо! А то сейчас кое-кому ногу прострелю, чтобы болел подольше!

Кока, прослушав эту пламенную речь, сказал Толяну:

– Толик, ну что ты стоишь как пень? Ну-ка, разберись с этим мусором…

Толян тут же встряхнулся, подошел к милиционеру, нежно взял его под локоть и поволок к выходу из палаты, ласково при этом приговаривая: