Текст книги "Свет дьявола"

Виктор Ерофеев
Свет дьявола

© Ерофеев В. В., 2019

© Оформление. ООО Группа компаний «РИПОЛ классик», 2019

* * *

Нарушитель границы

Чемпион мира

Вся страна тебя хочет, Макаров. Макаров дернул дверь на себя. Блять. Вы чего, охренели? Мелкий, тщедушный, с жидкими волосами, но ручищи сильные, с рыжим отливом. Ручка двери осталась в руке. Он бросил ее на пол. В проеме двери Макаров видел телекамеры, генеральские погоны, дальше женщин с цветами и рясы попов. Впереди всех стоял почтальон с повесткой. Макаров, распишись! Да пошел ты, сказал Макаров, не распишусь. Он стоял в белой майке и серых домашних штанах.

Кряхтя, Макаров пытался засунуть свой полувялый член в колючее лоно жены с морковными волосами на голове, когда раздался троекратный звонок в дверь. Макаров решил не открывать.

– Не туда суешь, возьми выше, – беспокойно проговорила жена.

В дверь забарабанили. Макаров прилег на жену и прислушивался.

– Ну, это что-то с чем-то, – объявила жена с раздвинутыми ногами.

В дверь вдруг ударили так, что закачалась люстра с висюльками.

– Пидоры, – простонал Макаров. – Не открою.

– Макаров, ты что, подлец, натворил?

Жена испуганно сжала ноги и уставилась на Макарова новыми, злыми глазами:

– Макаров! Мало того, что ты уже год не можешь меня трахнуть, так ты еще и бандит?

– Отъебись, – пожал плечами Макаров.

Группа захвата. Пусть выламывают. Кошка от страха бросалась на стены квартиры.

– Макаров, – вдруг заорала жена, скинув с себя мужа, – у нее будет разрыв сердца. Открывай! Они нас убьют!

Макаров, сунув ноги в тапки, выдвинулся к двери. Его голова стала похожа на сжатый кулак. Макарова дружно схватили за руки и вытащили на лестничную клетку. Не отвертишься! – озорно крикнул почтальон. – Подписывай! Ему сунули в руки ручку. За что? – спросил Макаров. – Что я вам сделал? – Он приставил повестку к двери, подумал и подписался: – Макаров. Генерал накинулся на него. Попы загудели. – Ты победил, Макаров! – заорал генерал, пожирая его глазами. – Всё! Ты победил. – С каких хуев я победил? – огрызнулся Макаров. – Кого? – Ты победил всех засранцев! – орал генерал. – Макаров, ты всех победил! – Телекамеры с красным глазком снимали победившего Макарова. – Я чего-то не понял, – сказал Макаров. – Макаровых много. Вы ошиблись дверью. – Ты – наш единственный Макаров, – сказал второй генерал, отстраняя первого. За ним шел третий генерал, дальше стоял полководец. – Поздравляю. Ты – наш русский чемпион мира. Вы извините, что я на «ты», – поправился генерал. – Эмоции душат. Несите цветы. – Внизу во дворе заиграл духовой оркестр. Почтальона оттеснила охрана. – Катя, – обернулся Макаров к жене, – дай свитер. – Жена принесла ему из квартиры черный свитер. На свитере была серая кошкина шерсть. Макаров надел свитер на белую майку. – Как чувствуете себя в звании чемпиона мира? – спросил курчавый телевизионщик. – Кто меня выбрал чемпионом мира? – спросил Макаров генерала. – Народ, – сказал генерал. Рядом стояла жена Макарова, Катя, с серой кошкой в руках. Попы в золотых одеяниях запели что-то торжественное. – По какой дисциплине? – спросил Макаров. – Что такое? – заюлил генерал. – По какой дисциплине я стал чемпионом мира? – Ну, сами знаете, – сконфузился генерал от неожиданного вопроса. – Макаров потер небритое лицо. – Я-то знаю, – сказал он, – а вот вы? – Генерал покраснел от того, что к нему обратился Макаров. – Ветераны вам тоже просили передать фронтовой привет, – козырнул другой генерал. – Спасибо, – сказал Макаров. – Вы не ответили на вопрос, – обратился он к смущенному генералу. Генералы укоризненно посмотрели на смущенного генерала. Полководец выдвинулся вперед. – Вы – чемпион мира на главном направлении, – сказал он. – На царском! – Макаров сжал правую руку в локте и показал полководцу бицепс. – Макаров, – зашептала жена Катя с морковными волосами. – Вернись домой. Ну их всех… Вернись домой, Макаров! – Произошло волнение. Пришли с букетами роз известные деятели культуры, которых Макаров видел по телевизору. – Батюшки! – отвалилась у Кати челюсть. – Здравствуйте, – обрадовался им Макаров. – Здравствуйте, – поклонились ему деятели культуры. – Ну, как вам новая роль? – спросил один из деятелей. – Ведь вам теперь придется объехать все страны, побывать на всех континентах. – Я хочу в Парагвай, – бледно улыбнулся Макаров, – но не люблю ездить и боюсь летать. – Вы облетите весь земной шар, – не унимался деятель культуры. – Будет, предвижу, много работы, – покашлял в кулак Макаров. – Телеграмма из Белого дома! – объявил почтальон. – Макаров принял телеграмму. – Придется засесть за английский, – сказал Макаров. – Я буквы знаю, но смысл не улавливаю. – Научитесь! – сказал почтальон. – Обязательно выучитесь. – Хотя, если честно, нам не нужны их общечеловеческие ценности. Своих хватает! – заметил деятель культуры. Все одобрительно зашумели. – Слушай, – вдруг вспомнил Макаров, негромко обращаясь к деятелю культуры. – Я – чемпион мира. Это понятно. А вот по какой дисциплине? – Вы шутите, – растерялся деятель культуры. – Я, правда, не знаю, – честно сказал Макаров. – Да вы прикалываетесь, – рассмеялся деятель культуры. – Народ вас будет любить за чувство юмора. – Макаров обвел глазами толпу. В толпе он увидел девушку с белыми каллами. – Вот вы, девушка! – сказал Макаров. – Идите сюда. – Красивая девушка подошла без стеснения. Она была намного более красивая, чем жена Макарова Катя с серой кошкой в руках. – Я кто? – спросил Макаров девушку. – Чемпион мира! – с восторгом сказала она. – По какой дисциплине? – весело спросил ее Макаров. – Сказать? – еще более весело сказала девушка. – Говори! – Вы чемпион мира по сексу! – звонко рассмеялась девушка. – Макаров задумался, переваривая новую информацию. Эта девица с безошибочным ртом была на полголовы выше Макарова. Она раскачивалась в черном платье на широко расставленных ногах. Она придавила коленом его пах. – Папа, какая у тебя вкусная конфета! – Что? – Твой член станет эталоном мужского дизайна. В Лондоне ты будешь бороться с педофилией. В основном внутри себя. – Макаров нервно сглотнул. – Ты станешь многоопытным Улиссом. – Кем? – Я выйду за тебя замуж. Ты поймешь, что здоровый секс – это только уловка. Ты будешь фотографировать меня в развратных позах. Моя пизда похожа на жирную устрицу. – Это как? – охренел Макаров. – Это клево, – заверила его будущая жена. – Ты создашь новую цивилизацию под названием «Анфас и раком». – Макаров ухмыльнулся. – Она победит во всех развитых странах. Однажды ты потеряешь доверие к людям и улетишь от мировой славы, угроз, покушений на твою жизнь в Парагвай, но самолет разобьется в джунглях, и тебя сожрут тигры. – Макаров увидел вдали морковные волосы Кати с серой кошкой в руках. – Катя, возьми меня домой, – попросил он. Девица припала Макарову к уху. – Вся Россия хочет тебя, Макаров. – Я тоже ее хочу, – не вытерпел Макаров.

Китайский массаж

В иностранном сознании Китай состоит из трех элементов: даосов, коммунистов и массажисток. Понятно, что это бредовый расклад, но сила бреда и составляет основу жизни. Джен Лан принадлежала к третьему элементу. Ей было двадцать лет. На самом же деле Восток состоит из невнятицы. Джен – всего лишь слуховой глюк. Простые вещи приходится повторять десятки раз. Восток любуется твоей беспомощностью и своей непонятливостью. Я так и не узнал ее подлинного имени. Лан – это орхидея. С даосами мне предстоял разговор послезавтра. В монастыре меня караулила пропахшая благовониями и вонью паломников мудрость, часто неотличимая от глупости московского бомжа. Две стройные девчонки в красно-коричневых униформах гостиничного фитнес-центра конфузливо расхохотались мне в лицо, как только я заикнулся о массаже. Массаж стоил 200 юаней, но в прейскуранте в графе чаевых значилась сумма: 480. Я выбрал Джен из двух предложенных мне и моему попутчику-драматургу массажисток в полутемном коридоре. Они подлетели к нам в спортивных костюмах, плавно, как бесшумные кобылицы. У одной на голове – белый крашеный хвост: оторва-красавица из японского комикса о превратностях диско-жизни. У другой – полурасплющенное лицо с рассеянными глазами, окруженное короткой стрижкой. Я испугался, что драматург первым сделает правильный выбор, и поспешно дотронулся до плеча Джен.

Чанша признан всекитайским чемпионом по массажу. Возможно, в этом южном городе слишком много воров: облезлые фасады домов сплошь зарешечены – не город, а мегатюрьма с бесчисленными вывесками на стенах: массаж, массаж, массаж. Особенности местного массажа не разглашались. На следующее утро я должен был отправиться на малую родину второго китайского элемента: в родную деревню Мао. Перед глазами уже хлюпали рисовые поля. Иногда, глядя из окна машины на людей, я ощущал себя в Казахстане, где никогда не был. Большой памятник Мао овеян тремя чудесами, о которых мне рассказала коренастая экскурсоводша: при наклонах у нее обнажалась добрая половина задницы. Три бабочки, три горлицы, три радуги обнаружились в небе в тот момент, когда с кумира спала простыня. Особенности китайского языка, отразившись в русском переводе, говорили не только об отсутствии времен, но и времени, о брутальной витальности китайских глаголов, похожих на шум водопадов, намалеванных на отвесных стенах близлежащих гор. Экскурсоводша не умокала. Грузовик, в кузове которого должны были привести гранитное чудовище, в раннее туманное утро завелся, несмотря на отсутствие двигателя. Не исключаю, что главное чудо находилось в скрытой половине задницы самой экскурсоводши, но к тому времени безмолвный образ массажистки Джен уже заслонил собой Мао с его кухонной утварью. Правда, китайские пионерки, проросшие вокруг памятника, со своими кривыми зубами так страстно хотели сфотографироваться со мной, что у меня началось затмение. Пионерок сменила стрекозиная армия: умные солдаты, окончившие политехнические институты, пришли принять присягу на верность Мао, и я подумал, что китайские коммунисты для того подкинули Мао – с его бабочками, радугами, грузовиком – в небо, превратив в бога, чтобы он не мешал им дальше жить.

Мы вошли в комнату, точь-в-точь похожую на мой гостиничный номер, только с сауной, размером в тесный шкаф. Мы встали с двух сторон двуспальной кровати и посмотрели друг на друга. У нее были натуральные темные волосы и волевые, слегка затравленные глаза мелкой жертвы неясных мне жизненных и, возможно, генетических обстоятельств. Девушка-жертва может меня и возбудить, и расстроить – это по настроению. Я улыбчиво кивнул ей в сторону горячего шкафа как вероятного предвестника массажа Чанша. Она покачала головой. Я спросил по-английски, что она хочет со мною делать. Она не поняла. Мы въехали в положение языковой клаустрофобии: лифт остановился и дальше не шел – ни вверх, ни вниз. Тогда, взяв белый вафельный халат, она распахнула его передо мной на вытянутых руках.

Массаж Чанша оказался неприятной вещью: она села мне на ноги и принялась массировать спину через халат. Короче, меня, совершенно сухого, вытирали сухим полотенцем. Я терпел, проклиная свои фантазмы. Когда она закончила терзать спину, раздался телефонный звонок. Она что-то вякнула в трубку. Меня контролируют. Не удушил ли я ее в порыве бешенства? Еще нет, но я близок к этому. Повесив трубку, она показала мне на дешевые часы, которые даже не сняла с руки. Не зная почему, я показал ей пальцем на телефон. Когда она набрала номер, я попросил владельца мужского голоса зайти в номер. Я сел в кресло, закурил. Молодой человек в белой одежде корабельного кока явился. Не хватало только белой шапки с помпоном. Он едва говорил по-английски, но, по-моему, считал себя англичанином. Я сказал, что хочу продлить время массажа. Она с удивлением уставилась на меня. Как вас зовут? – спросил я ее. Китаец перевел. Джен Лан, – ответила она. – Можете идти, – сказал я коку.

Когда мы остались одни, я лег на спину и, осторожно раздвинув халат на груди, сказал по-русски:

– Ну, Джен Лан, давай!

Она колебалась.

– Смелее, Джен Лан!

В черном спортивном костюме она по-обезьяньи вкарабкалась на меня и принялась массировать грудь. Массаж Чанша приобрел некоторые понятные мне очертания. Я постепенно забыл о том, что мне завтра нужно ехать в родную деревню Мао, а послезавтра встречаться с даосами. Она словно сканировала меня, время от времени глядя в глаза. Мы, кажется, немного увлеклись, приблизившись к порогу, за которым открывался великий китайский путь ценой в 480 юаней. Она опомнилась только после того, как превратила меня в фонтан.

Вытянув руки по швам, со свободным расплющенным лицом она стояла у кровати. Я дал ей 500 юаней на чай и вызвал корабельного кока. Можно ли назначить мне новый массаж на завтра, на вечер, если она не занята? Они переговорили между собой. Кок сказал, что она готова сделать массаж в моем номере – стоимость та же. Я дал ему тоже немного денег. За перевод.

Завтра я провел с Мао. День был синий и золотой. Я не заметил, как пошел дождь. В резиденции Мао, довольно дурацкой на вид, я сфотографировался с вождем, без особого отвращения обняв его за пластмассовую шею, и дождался снимка. Попутчик-драматург по дороге от Мао рассказал мне историю своего массажа, уместившуюся в одно предложение:

– Она даже не позволила мне снять трусы!

Вечером состоялась чайная церемония. Пекинский журналист рассказывал мне с плохо замаскированной горечью, что о «культурной революции» нынче нельзя говорить ни хорошо, ни плохо. Я подумал, что у Джен Лан есть родители, которые жили во времена «культурной революции», и мне представился большой китайский путь с бычьими яйцами, мотороллерами и смешными автомобилями.

– Вы знаете, какое время наступило сейчас в Китае? Время безвременья.

– Какой ужас! Китайцы наводняют Сибирь. Китайцы женятся на восьмидесятилетних бабулях, прописываются на русских землях. Вот она – китайская угроза.

– Это – любовь, – широко улыбнулся китаец. – Русская женщина для китайца не имеет возраста.

– Спасибо вам за искренность! – прошептал я.

По коридору на моем этаже прохаживались два высоких китайских парня в стальных костюмах. От шеи до уха вились прозрачные шнуры. Педарасы! Диктатура! Я уже беспокоился за нее. Вдруг не придет? Ее расстреляли за буддийским новоделом, что виднеется из моего окна на восемнадцатом этаже, с камнями, красными рыбами, журчанием водопроводных струй…

Она постучала мне в дверь ровно в одиннадцать, как обещала. В зеленой блузке с голубыми кружевами, с голубой кружевной бабочкой на вырезе. Зеленый цвет ей шел. В руках – сверток. Обняв Лан, я понял, что она совсем невысокого роста. Я развернул подарочную бумагу. В коробочке лежала черная ручка с золоченым пером. Пока я разглядывал ручку, Лан села к письменному столу и стала писать, сжимая карандаш в кулаке. Тонкие пальцы левой руки, с серебряным браслетом на запястье, придерживали листок – они выглядели, как нежное экзотическое насекомое. Изобразив подпись и пририсовав к ней цветок, она ловко сложила листок в конверт и со смущенным смехом передала мне. Со стороны, это было похоже на письмо Татьяны к Онегину, написанное в его присутствии и тут же врученное адресату. Развернув записку, я увидел аккуратные домики иероглифов – написанные слова, по ее мнению, мне понятнее сказанных? При свете настольной лампы я заметил, что она слегка красит волосы в рыжий цвет, что губы у нее сжаты, а глаза смотрят с вызовом.

Схватив за руку, я вытащил ее из-за стола. Через секунду мы оказались в просторной, как это бывает в стандартных пятизвездочных отелях, ванной. Она защебетала по-китайски, в глазах возникло сомнение, перемешанное с упрямством, но я не дал ей опомниться – на нас из тарелки душа уже лилась вода. Вода превратила приключение в детскую забаву: она отфыркивалась, моргала, волосы облепили ей лоб и щеки и, как у всякой девушки с мокрыми волосами, вид у нее был вопрошающий. Черные волосы на лобке были свежевыбриты по западной моде. Я вымыл ее от плеч до пяток, завернул в полотенце и отнес на кровать.

Здесь, на кровати, она превратилась в бесстыжую девчонку, жадную до ласк, готовую принимать самые неприличные позы. Но во всем этом был особый восточный колорит: ее глаза, руки, тело лишены христианской вины, ее движения, действия непорочны. На Востоке нет блядства – в этом сила и слабость восточной эротики. В ней есть своя пряность – она извлекает из твоего тела невозможные вещи. Но в ней навсегда сохранилась линейная последовательность.

На Западе в порнографических гравюрах, начиная с XVII века, художники преувеличивали длину возбужденного члена, поднимали его до небес. Шло удлинение не только члена, но и взгляда. Европейский фантазм основан на эротическом грабеже женской стыдливости. Но, когда после оргазма глаз устает вместе с телом, ограбленное тело девальвируется. Голая женщина, стоящая раком, в европейской голове отличается от невесты. В восточных средневековых миниатюрах отсутствует знакомая система координат. На смену ей приходит всего лишь выбор любовного партнера: запреты рушатся в момент обнажения. Дальше – наслаждение и умиление. Вот почему восточный член на эротической картинке куда более правдоподобен, нежели западный. Его примут таким, каков он есть.

Если в кровати христианский фантазм сталкивается с восточной безгреховностью, наступает либо облом, либо – полет. Сидя на моем лице своей открытой промежностью, Джен Лан снаряжала меня в полет. Неожиданно она потянулась к тумбочке, выдвинула ящик, пошарила в другой тумбочке – не нашла. Догадаться, что она ищет, было нетрудно. Тогда она вызвала по телефону коридорного. Тот, войдя в номер, с преувеличенной вежливостью кивнул мне, а в ответ на ее слова покачал головой. Когда он вышел, она присела на край кровати, смерила меня последним оценивающим взглядом и, отбросив полотенце, бросилась в объятия.

В конце концов постель была залита кровью. Мы молча смотрели друг на друга. В тишине раздался телефонный звонок – звонил вчерашний корабельный кок. Он сказал, чтобы я передал ей трубку. По-моему, их разговор был неприятным. Она повернулась ко мне чужой… Через кока я уже не мог с ней договориться. Завтра в массажном отделении ее не найти. Жестами пригласить снова прийти ко мне? Но даже жесты в китайском и русском мирах имеют разные значения. Была глубокая ночь – однако другого выхода не было: я позвонил своей официальной переводчице, которая сопровождала меня в поездке. Как и у всех китайцев, работающих с русскими, у нее был русский псевдоним, Вероника. Она была замужем за русским, жила в России, ее не касалось китайское безвременье, о котором она мне переводила на чайной церемонии. Я разбудил ее. Она была красивой взрослой женщиной. Она, наверное, решила, что я ее хочу. Вероника пришла в халате. Явление юной китайской особы в моем номере ввело ее в ступор. Путаясь в словах, я пытался объяснить:

– Переведи ей, пожалуйста, что завтра…

– Завтра у нас даоский монастырь, – перебила меня Вероника.

– Черт! Я не еду в монастырь!

– А что, собственно, случилось?

Она увидела кровь. Джен Лан что-то сказала ей.

– Ей надо идти.

– Две минуты. – Для вящей убедительности я показал Лан два пальца. Лан кивнула. Я подбежал к столу, сунул Веронике в руки записку. Она пробежала ее глазами:

– Странная записка.

– Переведи!

– Ну, в общем, она пишет, что влюбилась в тебя. – Вероника заговорила с гораздо более сильным китайским акцентом, чем обычно.

– Это я понял, – глупо улыбнулся я.

– Но она не знает, как ей быть. Ты женат, у тебя двое детей.

– Откуда она знает?

– Этого она не пишет… Она не хотела прийти, но ей стало жалко тебя…

– Жалко? Почему?

– Ты бы мог гораздо больше сделать, но ты унижаешь свой дар.

Я с ужасом посмотрел на эту замухрышку в бежевом гостиничном полотенце.

– Кстати, сколько ей лет?

– Девятнадцать, – перевела Вероника. – А еще она пишет, что у тебя есть книга по-китайски и спрашивает, где ее купить.

– Она знает про книжку? Она, что, агент китайской разведки? Спроси эту орхидею, почему она до девятнадцати лет была девственницей? Работала массажисткой, 480 юаней на чай…

Джен Лан хотела что-то сказать, взмахнула рукой – с нее съехало полотенце. Не подбирая полотенца, Лан убежала в ванную. Щелкнул замок.

– Лучше бы она молчала, – сказал я. – Скажи ей, что я завтра хочу с ней поужинать.

Когда Джен появилась в комнате в зеленой блузке с голубой бабочкой, Вероника перевела ей мою просьбу. Джен кивнула.

– Она предлагает внизу, в ресторане.

– На глазах у всех? Ладно.

Они вышли вместе.

Наутро мы с Вероникой поехали к даосам. Ехать до них было дольше, чем до Мао. Вокруг зеленые маленькие горы. Я не выспался. Такие же маленькие и крепкие… – дремал я на заднем сиденье. Машина остановилась, началась пытка. Вместе с нами в гору карабкались сотни людей. Мужчины в джинсах несли на руках детей. Месиво из паломников и туристов. Зазывалы звали перекусить в чайных под тентами. Вероника кокетничала и подсюсюкивала. Я взмок. Больше плавать, меньше курить, – в сотый раз сказал я себе. Доползли до вершины. Развевались знамена. Воздушные шары с драконами. Возле храма люди бросали в печь деревяшки. Деревяшки ухали и стреляли. Люди, упав на колени, прижав лоб к земле, замирали в молитве, потом вскакивали, исчезали в дыму. Мы прошли в темный храм с нестерпимо сладкими запахами. Нам в глаза равнодушно смотрели золотые небожители с отвислыми животами. С поклонами нас провели в заднюю комнату. На ковре сидели два больших мешка под глазами – худой настоятель в синей шапочке. По бокам – двое молодых послушников.

– Как дошли до нас в горку? – усмехнулся настоятель.

– Легко, – сказал я. – Посидим в забытьи?

Настоятель с пониманием поднял брови. Это было начало чистой беседы. Слуга принес чай.

– Как по-русски чай? – спросил настоятель.

Возможно, он знал ответ.

– У вас в сувенирных лавках вокруг храма продают медали и красные звезды с Мао. Он – друг даосов?

– Великий вождь Мао Дзэдун не только наш друг, но и учитель. Он сделал Китай великой страной.

– Я рад за Китай.

– Отдельные люди не имеют значения.

– Волос в моей ноздре значит больше, чем спасение мира. Даосское изречение.

– Человек в любом случае жертва позора или славы.

– Ну, вы – как киники. Начали с отшельников, кончили гедонизмом. Разреши твоему телу делать то, что оно хочет! Я люблю ваши противоречия. Если хочешь стать сильным, объяви себя слабым.

– Краткий курс китайской философии для американских вузов, – догадливо кивнул мальчик-послушник, сидевший слева от учителя.

– А кто – разве не даосы? – проповедуют красоту незнания? – покосился я на него. – Так что, простите, важнее нас? – спросил я настоятеля.

– Например, гора, на которой мы с вами сидим. Ведь что мы сжигаем у храма? Свою гордыню.

– Да вы – даосский фундаменталист! – воскликнул я с недоверчивым смехом. – Из-за таких теорий мир превратился в ад.

– Я не буду это переводить, – сказала Вероника. – Это невежливо, хотя я с тобой согласна.

– Вы пишите книги, – сказал настоятель. – Если вы вкладываете в них свое сердце, они тоже важнее вас.

– Это верно, – согласился я.

– Мы все непоследовательны. Бредем, как ежики в тумане.

– Так и сказал? – переспросил я Веронику.

– Я всегда пользуюсь вольным переводом.

– Про Мао тоже был вольный перевод?

– С китайского невозможно переводить дословно. Иногда приходится переводить прямо наоборот.

– Значит, то, что он сказал, он вообще не говорил? – спросил я, допивая чай.

– В каком-то смысле да.

– Мы здесь теряем время.

– Говорят, в Москве всегда холодно, – задумчиво сказал настоятель. – У вас там не мерзнут ноги?

– Но ведь ноги отдельного человека не имеют особого значения.

Настоятель неожиданно расхохотался.

– Я верю, что вы – писатель. Но вам надо сделать еще несколько шагов, чтобы быть наверху горы.

– Думаете, получится?

– Хрен его знает.

Мы церемонно распрощались.

По дороге вниз мы с Вероникой зашли в забегаловку съесть пельменей.

– За хрен особое спасибо, – поморщился я от вони из открытой двери кухни.

– Если у тебя мерзнут ноги, мы можем успеть до ужина сходить в сауну… Это всегда так, – сказала Вероника, когда мы в белых халатах шли по коридору в сауну. – Чем больше человек верит в Бога, тем больше глупостей он говорит. По-моему, настоятель – полный мудак.

Я промолчал.

– Ты был не лучше.

Она скинула халат и вошла в сауну. Я курил и видел через стеклянную дверь, как розовеет ее тело с полными бедрами. Она легла на деревянную скамью и, подняв ноги, уперлась пятками в стену. Я увидел ее лобок со стародавним веером волос и не спеша затушил сигарету.

– Не обиделся? – Вероника поджала ноги, пропуская меня. – Ты до сих пор надеешься, что тебе откроется истина.

– Атеистка.

– Если бы восточная мудрость знала истину, в Китае не было бы «культурной революции». Моя семья тоже пострадала. Мой папа был профессором.

– Зверства могут быть частью истины.

– На фига мне такая истина? Бог запретил людям знать истину, – тыкала она мне в лицо своей китайской ладошкой, – забил все щели, чтобы мы не подсматривали.

– На фига мне такая клаустрофобия?

– Плесни воды на камни! – неожиданным материнским тоном приказала она.

Она превратилась и в мать, и в девочку. Она то вставала, то садилась, то ложилась, то наклонялась, то распрямлялась – ее тело юлой вращалось в тесной клетке. Она не успокоилась до тех пор, пока не присела на корточки и не стала меня сосать. Мы едва не опоздали на ужин.

Я помчался в лобби встречать Джен Лан. Она пришла в той же самой зеленой кофточке с голубой бабочкой. На этот раз у нее были накрашенные глаза и ярко-розовые губы. В ресторане – суматоха. Мы с трудом нашли свободный столик – официант вручил нам по листу линованный бумаги: у стеклянных витрин, где была выложена еда, записывались желания. Вся мощь Китая в этот вечер собралась в витринах: такого изобилия жратвы я не видел нигде. Я выбрал жареную черепаху. Я никогда до этого не ел черепах. Можно будет загадать желание.

Пока мы с Джен Лан тыкали пальцами в витрины, все было хорошо, но как только сели за стол, возник влюбленный призрак чистой беседы. Мы поулыбались друг другу минут пять, потом снова принялись улыбаться. Лан вела себя непринужденно, несмотря на то, что официанты и повара за витринами глазели на нее. Я ждал Веронику, которую попросил быть на нашем ужине переводчицей, но она не шла. Официант избавил нас от улыбок, набросав на стол кучу разной закуски. Я попросил у официанта китайской водки – он принес ее в синем флаконе с красной пробкой. Я разлил водку по рюмкам – Джен сказала мне что-то. Я подозвал официанта, но тот по-английски знал только названия рыб. Джен крутила в руке рюмку с водкой, как будто не зная, что с ней делать. Напрасно агенты безопасности международной гостиницы навели на нас дистанционные микрофоны: микрофоны молчали. Молчание – стимулятор паясничанья. Я стал показывать Джен, как русские чокаются и выпивают – она кивала, ничего не понимая. Когда я отчаялся объяснять, в стеклянные двери вошла Вероника, как спасательный круг. Она была тоже в зеленой блузке – они обе были зеленые.

– Слушай, – на подходе к столу озабоченно спросила Вероника, растягивая «у», – кто написал «Тихий Дон»?

Мне показалась, что она хочет покрасоваться перед Джен нашим интимным сообщничеством, толкая меня к научной дискуссии.

– Не знаю.

– Как ты не знаешь?

Она раскрыла вызывающе красный рот. Сев за стол, она стала звонить по мобильному телефону.

– Шолохов! – сказала она тоном победительницы.

– Ладно, – примирительно сказал я. – Почему Джен Лан не пьет?

– Я никогда в жизни не пила водку, – ответила Лан. – Но сегодня я выпью.

– Я тоже выпью, – сказала Вероника.

Мы стали есть и пить водку. Что можно сказать о черепахе? Она – студенистая. Даже в жареном виде. Наверное, лучше ограничиться черепашьим супом. Однако желание я загадал.

– После ужина я хочу подняться к тебе в комнату, – сказала Джен. – Но сегодня мне нужна Вероника.

– Я не против, – сказала Вероника.

Съев десерт, мы уехали на восемнадцатый этаж. Агенты в стальных костюмах, увидев нас втроем, переглянулись. Как только мы вошли в комнату, Джен подошла к столу и взялась за карандаш.

– Я хочу, чтобы он все понял, – сказала она.

Иногда она задумывалась, рисуя на полях лилии, которые в вазе стояли у меня на столе. Вероника сидела молча, сложив ладони между колен. Джен вручила ей исписанную бумажку.

– Ну, в общем, так, – сказала Вероника, пробегая глазами текст.

– Только без вольностей.

– Да… м-м-м… да… – Вероника посмотрела на меня. – По-моему, она сумасшедшая.

– Читай! – сказал я, закуривая.

Джен тоже потянулась к сигарете.

– Ты куришь? – удивился я.

– Хочу попробовать.

– Короче, – сказала Вероника, – она начинает с того, что родилась в бедной семье в деревне. Детство было тяжелое. Она не любила отца. Он был слабый и грубый. Когда она кончила школу, уехала в город. Хотела учиться дальше – не получилось. Она стала учиться на массажистку. Тело может о многом рассказать. Это всем ясно. Но так случилось, что она стала читать о человеке то, что она не хотела знать. Люди, которые прошли через нее, сотни людей, – они, – как она здесь пишет, – пустые лесные орехи. Одна скорлупа. Она не хотела спать со скорлупой. Когда она делала тебе массаж спины через халат, она очень разволновалась. Когда она прикоснулась к твоей груди, она чуть не лишилась чувств. Ты – живой среди мертвецов.

На этом месте Джен подавилась табачным дымом и долго откашливалась с выпученными глазами.

– Да ну! – усмехнулся я, наливая Джен минеральной воды из мини-бара. Я нашел там еще китайской водки, в том же синем флаконе. Мы втроем выпили.

– Дальше она пишет, что ты замерз среди мертвецов. Тебя, конечно, согревают твои дети и, наверное, жена, которую она называет царевной-лягушкой.

– Царевной-лягушкой? Ну, это же хорошо!

– Кто спорит! – откликнулась Вероника. – Но она пишет, что тебе не хватает тепла. Ты не можешь себя раскрыть. Ты занимаешься глупостями. У тебя крепкий хуй и трусливые яйца. Какая ерунда! – возмутилась переводчица. – Она пишет, что знает, как тебе помочь.

– Трусливые яйца! – пробормотал я. – Как она может мне помочь?

– Если бы ты не был женат, она бы вышла за тебя замуж.

– Она, что, тоже живая? – спросил я.

– Да, – сказала Джен.

– А я? – спросила с вызовом Вероника.

– Я тебе еще не делала массаж.

– Обойдусь!

– Но ты, – повернулась ко мне Джен, – пустил мертвецов к себе в сердце.

– Она, – перевела Вероника, – хочет их оттуда выгнать.

– Как?

– Ты уезжаешь из Чанши завтра утром?

– Да.

– Я тебе сделаю прощальный массаж.

– Ну, я пошла! – вскочила Вероника. – Осторожно! По-моему, она – провокатор.