Текст книги "Свет дьявола"

Авианосец Крым

Перенести столицу в Севастополь, единственный город империи, за который не стыдно… Николай Второй шел по царской тропе в Новом Свете (надо сюда заехать: скалистые хаосы, грот Шаляпина с дивной акустикой, транслирующей скороговорку экскурсоводов и шум полураздетой толпы), в немом сопровождении князя Голицына (автор крымского шампанского, стоит попробовать), и об этом думал. Начать сначала. Обновить нацию. Офицеры свезут сюда красивых женщин со всей страны. Женщинам нравятся загорелые, в тельняшках, моряки. От них народится красивое потомство. Да вот беда: не загуляют ли дамы?

Революционная мысль: сдвинуть столицу из комариных чухонских болот в синеву небес. Николаю Второму к тому времени уже надоело, что его величали Вашим Величеством. Для него эта кличка стала похожа на «Василий Иваныч». Ему хотелось совершить подвиг. Столица в Крыму – ход ферзем. На яхте «Штандарт», отделанной со скромным английским шиком, он часто всматривался в карту полуострова: Крым – масонский знак. У царя замирало сердце. Вот я и стану новым Петром Великим. Сорву замыслы бунтовщиков. Удивлю Европу. Запугаю Турцию. Из Севастополя все видно. Возведем белый город. А жить буду в Ливадии. Кто владеет Крымом, тот владеет миром. Здесь, на земле греческих и итальянских колоний, Россия обрящет новое дыхание. Отдохнет от бурь. Но не слишком ли много восточной экзотики? Крым, как большая цикада, звенит от татарских названий. Справимся. Не говоря никому ни слова, царь принял решение перенести столицу в 1924 году (см. тайные, неопубликованные записи монарха). Схватив в охапку князя Голицына, царь тут же, на царской тропе, стал танцевать Севастопольский вальс.

Фитонциды

Патриотом Крыма считается тот, кто, не задумываясь, скажет, что Крым красивее Италии, даже если он никогда в Италии не был. В азартном заявлении есть доля правды. Италия – сложившаяся страна и завершенная культура. Ее красоты находятся под колпаком passé composé, состоявшегося прошедшего времени. Они перемешаны с общезначимым гением зодчества. Кипарис становится продолжением мраморной колонны, розовый куст, оливковый сад полны устойчивых человеческих значений. В Крыму же ничто не доведено до конца, ничто не собрано воедино, многое брошено на полпути, оборвано, разбито, кое-что вообще не началось. Нет даже приморской железной дороги. Дикая, не обузданная человеком красота, не подчинившаяся несчастной истории, – вот что такое Крым.

Все говорят об ауре, ауре, ауре. Но только в Крыму проникаешься этой темой. Солнечным майским днем между Симеизом и Форосом спускаешься с горы, в окружении фитонцидов, по неровной тропе к морю среди мелколистных каменных дубов, которые росли здесь всегда и везде, и чувствуешь, как углубляется дыхание, расширяются глаза – ты во власти первозданной ауры. Такое мне случалось встречать на южном скалистом берегу ЮАР, но где страна Лимпопо и где мы?

Остров Крым

Самая глубокая тайна, связанная у меня с Крымом, постыдна. Много лет назад пришел ко мне в гости Василий Аксенов, еще до «Метрополя». Сказал, что хочет писать книгу «Остров Крым». Мне стало страшно. Потому что у меня тоже были мысли написать что-то подобное. О русской Формозе. Но он сказал – и все, уже поздно. Я с женой по этому поводу говорил – темы спускаются с небес. Кто первым поймает. Я Аксенову до сих пор в этом не признался. Он написал – Крым получился золотопогонным, плейбойским.

Борьба лилипутов

Они похожи на свифтовских лилипутов с их размежеванием на тупоконечников и остроконечников. Крымоскептик высмеет и Крым, и крымофила. Борьба этих партий нарастает. Если в советские времена она касалась легких – бытовых, эстетических, климатических – измерений, велась на основе курортных противопоставлений, то теперь она углубилась, проникла в политические, ностальгические, межнациональные сферы, и все загноилось.

Сегодняшний крымофил – реликтовая порода. Его верность настояна на старомодной болтовне: Крым бесподобен, уникален, неотразим, он имеет богатейшую историю, сказочную археологию, самоцветные пляжи, мистическую составляющую легенд, пещер, гротов, монастырей. Однако у староверов возникли и державные мысли: Крым – святая земля. Здесь, в Херсонесе, крестился князь Владимир, здесь первому русскому туристу Пушкину пришла мысль о «Евгении Онегине», здесь поручик Толстой защищал Севастополь, здесь шли кровавые бои против фашистов, и Сталин на Ялтинской конференции удачно продвинул идею поствоенной советской империи. Крымофилом может быть и поэтический поклонник Киммерии, и московский градоначальник, друг Севастополя, и просто любитель доступного отдыха, и поклонник секс-туризма. Однако в основе крымофильства лежит, как правило, семейная быль поездок: я здесь первый раз увидел море!

Портрет крымоскептика изначально близок портрету его противоположника. Крымоскептик тоже в детстве ездил в Крым, возможно, в «Артек», затем пил на ялтинской набережной портвейн из цистерны и в ту же ночь потерял девственность. Но прошло время, романтик разочаровался. С высоты сегодняшнего времени он увидел тяжелые изъяны Крыма: набережная – не та, еда – не та, климат тоже испортился. Такого крымоскептика, если он знаменит, используют турагенства кавказского направления для вербовки клиентов. Дело этим не ограничивается. Несовершенный крымский сервис, разрушенная курортная инфраструктура – только повод для мысли об исторической неверности и фальшивости Крыма, от потемкинских деревень до всесоюзной здравницы, от бандитов 1990-х до нынешней неразберихи с украинизацией и татарскими претензиями.

Сверху вниз

Как посмотреть на Крым без предвзятого манихейства, пользуясь методом остранения, не подвергая память насилию и в то же время не отказываясь от нее? Крым по-прежнему остается «жемчужиной» местного значения, его обаяние почти не выходит за границы СНГ. В иностранном сознании Крым существует как расплывчатое пятно: кто-то слышал о Крымской войне как пробном шаре мировых войн, кто-то пил крымское шампанское, кто-то что-то читал о Ялте, о Чехове. Крым – лоскутное одеяло. Иностранная речь в Крыму слышится редко, на нее оглядываешься. В основном это польская речь. Небогатые молодые люди. Иногда немцы. Совсем редко слышится английская речь. Негусто. Иностранцы, с которыми я говорил о Крыме в Европе или Америке, представляют его себе на конце света – как туда добраться?

Между тем один час скрадывается благодаря разнице временных поясов, и в Ялту или Коктебель – если вылететь из Москвы с утра – можно приехать к обеду и предзакатные часы провести на пляже. До недавнего времени в Крым летали только советские самолеты, в которых удобно думать о преждевременной смерти. Теперь появляются альтернативные решения, и в Симферополь, случается, летишь на поношенном «Боинге». Сам полет – если безоблачно и сидишь у окна – прямолинейное бегство из лесов в степные вольные юга. На подлете к аэропорту зачерпываешь взглядом неожиданное серебро моря, которое не видится внизу, и видишь землю ярко-баклажанного цвета.

Из-за своей изношенной формы пограничники Симферополя выглядели дезертирами Советской Армии. Теперь их американизированные мундиры (особенно темно-зеленые широкополые техасские шляпы на пограничницах) становятся первыми встречающими тебя знаками украинских намерений потесниться к Западу. Впрочем, эти первые знаки в Крыму могут оказаться и последними. Если у тебя есть лишние доллары, можно, минуя толпу, отправиться в VIP-зал аэропорта (предварительно созвонившись). Опустившись в мягкие кресла под звук каблуков высоконогих официанток, бросившихся принести тебе местное пиво, ловишь носом из форточки запах вечнозеленых кустов (они в твоей молодости, впрочем, почему-то пахли куда более впечатляюще), чувствуя первое курортное расслабление.

Симферополь

В Крыму побывали все, от Гомера до Моцарта и немецких фашистов. Но было бы опрометчиво взять машину и поехать осматривать Симферополь. Иначе – тягостное разочарование. Симферополь (по шкале воображаемого путеводителя: минус ***) на редкость безобразен. Административная изнанка Крыма, негатив крымских красот. Скопище дешевой советской архитектуры, уставшей стоять на ветрах и под солнцем, может быть удачной кинодекорацией той «бездарной страны», о которой еще в год революции пел Вертинский. Архитектурный Симферополь – скелет бюрократии, шмыгающей по длинным коридорам Совета министров автономной республики. Ни зелень садов, ни веселые лица симферопольских студентов не скрашивают бренности существования. Случай привел меня в большую симферопольскую больницу навестить больного. Это было травматологическое отделение, где все лежали в тесных палатах с высоко поднятыми сломанными ногами. Сосущие взгляды выздоравливающих больных на костылях, курящих на лестницах, запахи больничной кухни и морга… Не ломайте ног в Симферополе!

Искусственные цветочки

Все дороги в Крыму ведут в море. В машине можно заранее надеть плавки. В сторону Феодосии? Не лучшее шоссе, не правительственное, как дорога на Ялту, но можно доехать, если не разобьешься. На обочинах по всей трассе стоят, тесня друг друга, кресты с искусственными цветочками, палеными шинами, овальными фотографиями жертв: они разбились, сгорели в лобовом столкновении, пьяные или трезвые – таксисты, жадные до денег, везли их как курортный хлам.

Поначалу едешь в индусском варианте вечного пригорода: мелькают куры, сидящие на корточках мужчины, кладбища, бензоколонки, белые мазанки с синими рамами. Далее – религиозные новшества: придорожное соревнование внушительных христианских перекладин и мечетей. Каждый заявляет о своей единственной истине. На бетонных балках, стенах недостроенных домов попадаются политические выкрики промосковского толка. Правда, на выезде из Симферополя я увидел кучку людей с выгоревшими оранжевыми флагами – они выглядели как злоумышленники: крымская действительность оттеснила их за кювет.

После растянутого Белогорска дорога веселеет. Преображение внезапно. О чем-то задумаешься, как вдруг, посмотрев в окно машины, видишь, что за тебя взялись горы и долины. Природа превращается в пространство обещаний. За поворотом готов блеснуть рукав Амазонки, вот-вот появится туча слонов. Но, раскрывшись, природа скромно складывается в лесной перевал, где растут грибы и белые колокольчики, а затем следует поселок Старый Крым, включающий в себя невидимое глазу цветущее татарское прошлое, хрустящий половицами мелкий музей Александра Грина и бывшую столицу советских туберкулезников, обозначенную разрушенными заборами санаториев. Начинаются виноградники и степи. В конце концов стокилометровая дорога предлагает нехитрый выбор: налево – Феодосия; направо – коктебельский пляж. На развилке съезд милицейских машин, стерегущих татар. Время от времени здесь возникает татарский табор. Эти люди хотят присвоить себе Тихую бухту – гордость Коктебеля. Почему-то им ее не дают.

Айвазовский

Феодосия – это вам не Симферополь. У нее, по крайней мере, фирменные серебристые тополя. Местные жители ходят по Итальянской улице с загорелыми, но почему-то чахлыми лицами. Они, как правило, грубы и пугливы. А этот маленький человек с тщеславным усатым лицом – тонкая загадка человеческой природы. Он осчастливил Феодосию железной дорогой, галереей девятых валов и кораблекрушений. Картины висят в его собственном полудворце, находящемся в аварийном состоянии. Айвазовский куда более примитивен, чем Пиросмани. Основатель китча неотразим: его классическое ремесло и придворный конформизм обеспечили ему вечную дружбу мирового снобизма, которое изнывает от желания приобщиться к его шедеврам хотя бы в репродукциях. Снобы видят в морском примитивизме бескрайние горизонты человеческой ограниченности.

Из Крыма, как из пыльного ковра, выбили всю историю. Мне попался рисунок средневековой Феодосии: прибрежный город, похожий на итальянский. Он совершенно не сохранился. История так отутюжила Крым, что остались черепки и обломки. Воспоминания о воспоминаниях. Есть, правда, Херсонес. С несколькими колоннами. Я пробую представить себе, как князь Владимир здесь крестился. В греческом городе. Приехал в греческий город, где стоят языческие храмы, цветут маки, и крестился… Наслушавшись о том, что Феодосии больше двух тысяч пятисот лет, нужно сразу стереть это знание, зато виллы, особенно табачника Стамболи, – материальное доказательство утраченного будущего.

После ухода белых в Феодосии собрали всех недобитых поваров, прочих слуг и – расстреляли восемнадцать тысяч человек. Это больше, чем польских офицеров в Катыни. Но мы – удивительный народ, забывающий о собственном уничтожении. Прислуге только теперь поставили памятник как жертвам красного террора, однако в последний момент из осторожности выбросили слово «красный».

Феодосия – не только порт, но и климатическая развязка. Полупустыня начинается уже в ее восточных пригородах и тянется до Керчи. Но если развернуться и поехать в сторону Коктебеля, Крым быстро превращается в волошинские пейзажи цветущего края.

Коктебель

В нашем недостроенном доме возле Верблюд-горы мы устроили в августе первую вечеринку. Засиделись. Около трех ночи Саша Соколов подозвал меня к окну. Под лунным светом окрестные горы были совершенно серебряными. Коктебель знаменит природной театральностью. Когда над Карадагом встает луна, кажется, что сейчас запоют минералы. Окруженный голыми библейскими горами с востока и южнокрымской «зеленкой» с запада, Коктебель вбирает в себя слишком многое, чтобы быть единым для всех. Каждый придумывает его, баюкает в свой душе. Кто не обладает фантазией, тот следует культурной традиции. Она не дремлет. Профиль Волошина, вырезанный ветрами на Карадаге за тысячи лет до его рождения, служит не столько эмблемой Коктебеля, сколько путеводной звездой. Коктебель начинается с этого профиля, продолжается домом Волошина (его только что отремонтировали так, что построили заново) на набережной в центре бухты и заканчивается его могилой на горе, куда стекаются тысячи паломников, многие из которых о Волошине никогда и не слышали.

Если на ЮБК ты ходишь по вертикали, карабкаешься по переулкам Гурзуфа, то здесь бери лошадь и скачи за горизонт. Сухой морской воздух даст тебе бодрость на год вперед. Однажды суровая зима уничтожила в садах инжир, гранатовые деревья, кипарисы и вечнозеленые кусты. Но никакая зима не уничтожит дело Волошина. Андрей Белый писал, что одна пятая поэтов и художников Серебряного века перебывала в Коктебеле, и я убежден, что русская культура стала менее северной и куда более солнечной, чем ей суждено было быть благодаря коктебельскому солнцу.

Коктебель, пожалуй, единственный курорт Крыма, где не водятся проститутки. Здесь каждый найдет себе бесплатную подругу. Это самый горячий ночной клуб Крыма, куда свезли тонны молодого женского тела. Казантип на Азовском море тоже зажигает, но только в богемные дни фестиваля – Коктебель гуляет весь сезон. Повсюду целуются, а с утра едят белые персики. Те же, кто любят экстрим, летают по небу и морю на всем подряд. Будущая судьба пока что еще глубоко совкового Коктебеля просматривается – дорогие гостиницы, приморская роскошь. Хорошо, что я строюсь в горах, подальше от будущего.

Голая Лиска

Жаль, что Феллини так рано умер! Ему бы приехать в Лисью бухту – там есть все, что нужно для фильма: красота и уродство, смех и грех, тоска и музыка. Но и без Феллини там день и ночь, с мая по октябрь, идет реалити-шоу по законам его эстетики. И ехать далеко не надо. От Коктебеля сорок минут на машине в сторону Щебетовки. Дорога, правда, ужасная. Непролазная. И слава Богу! Была бы хорошей, Лисьей бухты уже бы не было. Был бы обычный крымский пляж. А так, если посмотреть на Лиску, как зовут Лисью бухту завсегдатаи, с моря, то кажется: разбило лагерь на берегу невиданное племя. Доисторическое. Полощутся на ветру флаги, тенты, палатки – живут дикари, язычники. Шатаются туда-сюда преимущественно голыми, ничего не делают, какать ходят группами в Долину сникерсов. Языческие бездельники.

А еще спрашивают: чем богата сегодняшняя Украина? Да одна только Лисья бухта войдет в историю страны как ни на что не похожее языческое безобразие! Раньше хиппари много пили и курили всякую дурь, жарили на сковородках коноплю. Теперь язычники побрили себе гениталии, и всем стали понятны маршруты энергии. Женское бритье, обнажившее начало начал, произвело переворот в местной астрономии, похожий на открытие Коперника. Если раньше мужчины ходили с опущенными головами, то теперь их телескопы находятся в рабочем состоянии. Звезды стали гораздо ближе и доступны для наблюдения. Некоторые вступают со звездами в непосредственный контакт: одни – на земле, а другие – в море. Те, кто в море, братаются также с медузами.

Но постепенно вымирает анархическая республика растаманов. Все меньше флагов Ямайки. Повзрослев, юноши и девушки с гитарами и барабанами оказались человеческой посредственностью. В Лиске в последнее время стала главенствовать мелкобуржуазная публика со своими автомобилями, которая склонна к уединению и ради которой татары здесь развели базар и мелкие кафе. Это в основном влюбленные пары, в купальниках, по крайней мере, первые полчаса, но потом раскрепощаются и начинают у всех на глазах объясняться друг другу в любви. Они возвращаются в Лиску уже с детьми. Их дети курчавы и приветливы, а растамановское потомство сидит на берегу с голодными глазами и разбитыми носами. Сидит и ест арбузы с пляжным песком. Я спросил растамана по кличке Неф («неформал»), где же его рыжая подруга, а она, оказывается, не выдержала того, что он зимой живет в Воронеже на автомобильной свалке: взяла и свалила.

Разделение идет не только по богатству, но и по географии. Народ приезжает в Лиску из разных постсоветстких стран, о политике спорят мало, но белорусы все равно обижаются. «Для вас всех, – говорят они, – Белоруссия – это диагноз». Провинциалки приезжают в Лиску с распущенными крашеными волосами, а столичные – с короткими стрижками. Есть также одинокие девушки, может быть, киевлянки, которые, помазав себя внимательно кремчиком, загорают, выставив попу, вместе с книжкой. Красивые, они, возможно, ждут вас. Приезжайте. Здесь самые крупные в Крыму звезды. Носите на шее куриного бога. Камешек с дыркой обещает счастье не только в личной жизни.

В сторону ЮБК

Я дал обещание друзьям навестить их в Симеизе, где они воссоздали пионерскую организацию; откуда возможны экскурсии в разные стороны. Хотя между Восточным Крымом и ЮБК существует душевный конфликт, я поехал туда без предубеждений.

Каждая гора в Крыму на что-то похожа: моя — на верблюда, другая – на медведя, третья – на задницу. Дорога через Судак и Новый Свет нуждается в очередных метафорах. Не раз видишь, как из остановившейся машины выползает изнуренный живописными зигзагами призрак ребенка или женщины. Генуэсская крепость в Судаке внутри поросла травой. Но в сезон в ней идут рукопашные рыцарские бои, стенка на стенку. Стреляет крепостная пушка, кони с всадниками кружат по полю, плачут дети в рыцарских доспехах. Все, как везде, портит дешевая архитектура здравниц.

Основное население и большая часть отдыхающих считают себя обманутыми, под оккупацией. Правда, марионеточная автономная Республика Крым является неким буфером, но это только подливает масло в огонь. Сдерживающим фактором до поры до времени оказываются татарские претензии. Они выражаются в лукавых формах экономического и морального возмущения. Мои знакомые татары недовольны тем, что их степные помидоры уступают приморским, и возмущаются заезжими девками с голыми пупками. Молодые татарки надели длинные платья и спрятали волосы под косынкой – на крымской набережной это выглядит модно. Но что стоит за всем этим, покрыто тайной, которую татары и сами не понимают. Татарский самозахват земель – поступь будущего хозяина? Одни преуменьшают угрозу, другие преувеличивают, видя в татарах завтрашних властителей Крыма, но уже теперь ясно: Крым – пороховая бочка.

Вилла «Ксения»

Крым распадается на четыре стороны света. Каждая из них права. Прав индустриальный север, заявленный в Крыму разбитой индустрией. Прав экзотический юг, ханский потомок. Прав русский восток, скорбящий о потере Крыма. Прав запад, желающий Крыму европейскую нормативность. Парадокс в том, что на ЮБК все памятники, дворцы и парки, которые посещают орды невинных туристов, принадлежат тем системам, которых уже нет и не будет. Экскурсии по роскошному небытию.

В эту поездку я наконец понял, что значит для меня ЮБК. Прогулка в поисках утраченного времени. Чем не Пруст? Ливадия, Алупка, Мисхор, бывшая брежневская дача, на которой до сих пор живут дельфины. Это – ласточкино гнездо, из которого улетели все ласточки. Брежнев – самая большая наша ласточка! Остались стреляные воробьи. А советские объекты – фонтан слез. Вот уже, было, достроили санаторий Академии наук под Симеизом, даже сантехнику завезли, туннель прорыли, чтобы к пляжу спускаться напрямик – и, смотрю с пляжа, в середине дыра – внутри щепки в воде плавают. Рядом обсерватория с кипарисами. И тоже – руины. И дореволюционная вилла «Ксения» в центре Симеиза – бывшая коммуналка, с разбитыми стеклами. Мои товарищи-пионеры говорят: вилла «Ксения» – с привидениями. Да не с привидениями! С мертвыми душами! Все поникло. И цифры старых построек кричащие: 1908, 1911, 1913. Не долго кутили обитатели мавританских вилл, среднеазиатских особняков, купеческих дач с башенками. На три года дольше, чем в Питере и Москве. Сносить дорого, достраивать еще дороже.

Однако живучий Крым снова зашевелился. Красота ищет новых жертв. Повсюду идет индивидуальное строительство, кто во что горазд. В Симеизе меня приняли в пионеры со всеми вытекающими отсюда последствиями: горном, линейкой, медосмотром, зарядкой, знаменами и пионерскими песнями. Это не просто тоска по молодости: успешные люди среднего возраста, в основном из Москвы, получают удовольствие от пионерского формата как идеала радостного коллективизма. В приморском Крыму постепенно складывается коммуна московской элиты, которая уже насладилась прелестями Лазурного Берега и Тосканы, и она возвращается сюда в надежде отдохнуть среди своих по-нашему.

Когда наш отряд под красными знаменами посетил Севастополь, его встретили ликованием. Если бы на приморском бульваре был открыт прием в пионеры, галстуки повязала бы добрая половина города. Более того, в той же компании я посетил «Артек», свято хранящий свои сады и легенды. Экскурсовод вдохновенно рассказала и о ВОВ, и о Гагарине. Ничто не забыто. Крым законсервировался коммунистическим зверинцем.

У меня в детстве марка такая была – я ею очень гордился: севастопольский памятник затонувшим кораблям. На самом деле исподний Крым со своими названиями, повадками – татарская закусочная, чебуречная. В одной чебуречной – вкусно, но все чужое, манерное, на стене изображены женщины в прозрачных шароварах, одалиски. В другой – отравишься, побежишь в туалет, и там все чужое, унитазов нет, в Турции есть, а здесь – орлом. Провинция. И думаешь: вон красавица сидит с кавалером – и ей тоже орлом? Куда Ющенко смотрит? В сортирную дыру уйдут все мечты о возрождении Крыма.