Текст книги "Об утраченном времени"

Все, кажется, складывалось вполне благополучно. Лето прошло для меня в радужных надеждах на то, что в 1983 году моя книга выйдет в свет. Однако оказалось, что все не так просто. Придя в издательство осенью, я узнал, что никакого редзаключения на мою рукопись нет и, более того, тот же Герман Флоров, который еще недавно с таким энтузиазмом жал мне руку, теперь категорически отказывается его писать. Он вдруг обнаружил, что мои стихи «не в его плане», они «слишком городские», а он, оказывается, тяготеет к сельской тематике.

Елисеев тоже встретил меня без улыбки, но обещал воздействовать на Флорова. Шли недели, а редзаключения все не было. Последний разговор с Флоровым произошел у меня 10 ноября 1982 года. Я без труда установил сейчас это число, потому что помню, как, войдя в отдел, где я его ожидал, Флоров взволнованно процитировал Тютчева:

– Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, – изрек он и многозначительно поднял вверх указательный палец.

В этот день гражданам сообщили о смерти Брежнева. Но и это чрезвычайное для Флорова событие не поколебало его твердости: он еще раз категорически отказался писать редзаключение.

Я обратился к Числову, полагая не без оснований, что именно он способствовал продвижению моей рукописи после нашего с ним доверительного разговора. Но он встретил меня хмуро и посоветовал обращаться в отдел поэзии.

– Я вообще-то веду прозу, а не поэзию, – уточнил он.

Между тем 1982 год закончился, и моя книга в план издательства на 1983 год не попала и в новый план редакционной подготовки, конечно, включена не была. Но я продолжал требовать редакционного заключения, надеясь, что можно еще как-то поправить дело. Теперь Елисеев поручил это недавно появившемуся в отделе Евгению Храмову. Храмова как поэта я не знал, но однажды играл с ним в шахматы в писательском блиц-турнире. Он заматовал моего короля в центре доски, и я, имевший когда-то первый разряд по шахматам, ревниво поинтересовался потом у кого-то, что это за Храмов. Оказалось, что он кандидат в мастера. Потом я слышал о нем от Войновича, который во время нашего знакомства в доме Бориса Балтера в середине семидесятых безуспешно пытался хоть раз обыграть меня в шахматы. А убедившись, что это ему не по силам, похвалился, что однажды выиграл даже у кандидата в мастера, своего старого приятеля Евгения Храмова.

– А вот у тебя выиграть не могу! – сокрушался Войнович…

Так вот, я ожидал почему-то, что Храмов, человек нашего круга (приятель Войновича), отнесется ко мне доброжелательно. И ошибся.

Его редзаключение было разгромным, как та шахматная партия. Но только в шахматах все было честно, а здесь преобладали необъективность и подтасовка фактов: отрицательные рецензии на мою первую рукопись (в том числе Бориса Куликова с откровенно политическим подтекстом) были беззастенчиво отнесены ко второй рукописи, имевшей три положительные рецензии.

Я был потрясен происшедшим, не мог ничего понять. Почему меня включили в план редподготовки, как говорится, жали руку, а потом так же неожиданно оттуда выбросили, а теперь еще эта разгромная рецензия?

Фогельсон в доверительном разговоре объяснил мне произошедшее. Он был немногословен: Числов принял меня за другого, он спутал мою фамилию со схожей. Кажется, фамилия того поэта, с которым он меня спутал, была Евсиков или Евпатов. А того Евсикова (Евпатова) двигал не кто-нибудь, а сам Анатолий Софронов, один из литературных генералов старой, еще сталинской гвардии. Потому-то Числов и не поверил мне, когда я утверждал, что не имею в издательстве никакой поддержки. Он считал себя обязанным угодить Софронову и включил меня в план. А потом оказалось, что спутал фамилию. И нужно было исправлять ситуацию, убрать меня из плана, зарубить рукопись.

Теперь-то мне стало ясно, что самым благородным человеком во всей этой ситуации оказался чудаковатый Герман Флоров: начальство требовало от него убойного редзаключения, а он не захотел брать грех на душу. Зато это с охотой исполнил Евгений Храмов, у него, кстати, вскоре вышла книга в «Советском писателе».

А моя первая книга вышла только в 1987 году, уже в годы перестройки. Вышла в издательстве «Современник» совершенно неожиданно для меня, потому что там у меня не было никаких знакомств.

2010

Вальтер Янович и Юрий Яковлевич

А вот еще воспоминание – о нескольких годах службы в советском учреждении. Не самое лучшее время в моей жизни, да и в жизни страны. Годы брежневского застоя. Потому и герои этих воспоминаний – не герои даже, антигерои. Но перейдем к делу!..

Юрий Яковлевич был директором «Запорожгидростали», а Вальтер Янович – главным инженером. Оба, конечно, члены коммунистической партии. Оба видные мужчины – высокие, плотного сложения. Юрий Яковлевич, несмотря на внушительный уже животик, еще играл в волейбол за свое конструкторское бюро, возглавлял, так сказать, своих спортсменов на городских соревнованиях. Играл ли в волейбол Вальтер Янович, молва умалчивает, но он тоже был вполне гарным хлопцем.

В брежневскую эпоху чуть ли не все важные посты в Москве, как известно, занимали выходцы с Украины, которую малосознательная часть советских граждан окрестила днепропетровской мафией (Брежнев ведь переехал в Москву из Днепропетровска). Министром энергетики, например, был Петр Степанович Непорожний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Юрий Яковлевич оказался востребованным в министерстве и занял там пост руководителя одного из главков. Вальтер Янович же занял освободившееся место директора.

Ветераны «Запорожгидростали» рассказывали, что именно в это время у него обозначилась ярко выраженная склонность к романтическим приключениям. Он был очень влюбчив, а понравившуюся ему даму, которая могла оказаться конструктором первой категории или даже руководителем группы, он непременно приглашал в кабинет для разговора на отнюдь не производственные темы. Разговор этот сулил красавице определенные перспективы: увеличение квартальной премии или должностного оклада, а то и (чем черт не шутит!) повышение в должности. Кто-нибудь из сослуживцев директорской избранницы невзначай оказывался возле кабинета, когда она туда входила. А если дело принимало серьезный оборот, то каким-то образом срабатывала неизвестная нам система оповещения и у предусмотрительно запертой Вальтером Яновичем двери мгновенно собиралась заинтересованная публика. Собравшиеся, буквально прижавшись ушами к этой самой двери, жадно вслушивались в доносящиеся с той ее стороны прерывистые дыхания любовников и ритмичное поскрипывание ножек директорского стола. Когда торжествующая новая фаворитка выходила, победоносно поправляя растрепавшиеся волосы или оправляя юбку, у дверей никого уже, конечно, не было. Любопытные уже успевали разойтись по своим рабочим местам, разнося сенсационную новость по всему КБ. Неудивительно, что новость эта чуть ли не в тот же день становилась известной жене нашего отчаянного любовника, Галине Николаевне: сотрудники ведь жили недалеко друг от друга на правом берегу Днепра, рядом с Днепрогэсом, легендарной советской стройкой тридцатых годов.

Наутро Вальтер Янович появлялся в кабинете со следами свежих царапин на широкоскулом лице, был сосредоточен и даже несколько угрюм. В этот день он старался никого не вызывать к себе, много говорил по телефону с Москвой и с городским начальством, а старавшимся зайти в кабинет всем своим видом показывал, что в данный момент очень занят.

* * *

Через какое-то время освободилось место в Москве и для Вальтера Яновича, и он вместе с женой и дочкой переехал в союзную столицу. К этому времени Вальтер Янович имел уже степень кандидата технических наук, что оказалось весьма кстати, потому что его назначили главным инженером вышестоящей организации, а именно Краснознаменного Всесоюзного треста «Гидромонтаж». На этом посту он сменил очень интеллигентного и широкообразованного Григория Александровича Полонского. Григорий Александрович запомнился сотрудникам тем, что, ведя заседания технического совета, выражался очень изысканно, а свое заключение неизменно начинал словами: «Нам представляется…» Он имел репутацию опытного специалиста, не раз возглавлял всякого рода ответственные комиссии, в том числе при аварийных ситуациях на гидростанциях. Но годы взяли свое, и вот он отправился на пенсию, уступив свое место варягу из Запорожья.

А у Юрия Яковлевича, проработавшего в Москве уже несколько лет, обострился известный российский недуг, который с одинаковым успехом поражает, как известно, и чистокровных украинцев. Он был хорошим специалистом, но со своим недугом оказался слишком на виду. И его решили переместить на должность чуть поменьше, а главное, за пределами министерского здания. А тут как раз скоропостижно скончался управляющий трестом «Гидромонтаж», и Юрий Яковлевич занял его место. И, таким образом, снова, как и в родном Запорожье, оказался в паре с Вальтером Яновичем.

* * *

Примерно в это время (в 1980 году) я и познакомился с ними обоими, потому что был приглашен на должность заместителя начальника технического отдела треста. До этого я около 20 лет проработал проектировщиком в «Мосгидростали», таком же, как и «Запорожгидросталь», замечательном конструкторском бюро. В московском КБ встречались довольно яркие личности, например, мой первый руководитель Лев Братыгин. Я попал к нему в группу сразу после института. Лев в свободное время занимался живописью. Сотрудники с удовольствием рассматривали его работы на выставках, периодически устраиваемых в КБ. Писал он и стихи. Один его стишок помню до сих пор, он извещал о торжественном вечере по случаю какой-то там очередной годовщины Октябрьской революции:

 
Приходите в клуб «Трехгорки»,
Возле бани, на пригорке.
Будут танцы, пива всласть
И общественная часть.
 

Своего клуба у нас, конечно, не было, и приходилось арендовать его у соседей. В тот год, значит, арендовали клуб расположенной поблизости знаменитой ткацкой фабрики. На праздничных вечерах после торжественной части, которая была обязательной, как «Отче наш…» в церкви, начинался концерт самодеятельности, чаще всего это были капустники, где преобладали злободневные для коллектива темы.

Незаурядной личностью был и Леонид Сергеич Кривоногов. Он был мастер на все руки, хороший конструктор, общественник, но при этом был болен тем же российским недугом, который мы уже упоминали. Заведующая отделом, где он работал (в народе ее называли матушкой), проходя, когда он бывал уже подшофе, мимо его кульмана, неизменно говорила: «Леонид Сергеевич, от вас так пахнет, что, честное слово, закусить хочется!» Ему каждый год выносили на профкоме выговор с последним предупреждением, но это не помогало. Кривоногов неплохо играл блиц. Шахматные сражения, в которых и я принимал участие, происходили во время обеденных перерывов.

Леонид Сергеевич во время игры так и сыпал прибаутками. Замышляя какой-нибудь неожиданный маневр, он выпаливал скороговоркой: «Шарик, Бобик и Волчок сговорились – и молчок!» А когда игра складывалась в его пользу и дело близилось к развязке, потирая руки, приговаривал: «Легче нашему больному, реже стал дышать!» Для этого случая были и еще присказки с явным креном в откровенную похабщину, и поэтому я воздержусь их здесь приводить.

А то еще был заместитель главного инженера КБ Михаил Иванович Орел, колоритный человечище с фигурой боксера сверхтяжелого веса. Он тоже любил пошутить. Например, собираясь в командировку в связи с очередной аварией оборудования, отправлял на объект телеграмму: «Орел вылетает среду!»

А я отвечал однажды на телеграмму-рекламацию с Плявинской ГЭС следующего содержания: «Козловой кран водосброса грузоподъемностью 250 тонн совершил наезд палец руки бригадира монтажников Воскобойникова». Пришлось отвечать вопросом: «Каким образом палец руки бригадира монтажников оказался на рельсе?»

Была и сладкая парочка: старая девушка Аня Морзинова и давно разменявший пенсионный возраст Алексей Григорьевич Эвич. Оба они жили где-то за городом, и он каждый день провожал ее с работы до дома, объясняя, как полезна для молодой еще женщины половая активность. Но Аня не верила его уверениям, а наутро с легким негодованием пересказывала сотрудницам все его высоконаучные доводы.

Можно было бы вспомнить, если уж зашла речь о «Мосгидростали», и еще ряд интереснейших личностей и неординарных ситуаций, но прибережем это для другого раза. А пока возвратимся к нашим героям…

* * *

Итак, перейдя работать в трест, я оказался тесно связанным с Вальтером Яновичем, став фактически его правой рукой, потому что руководитель техотдела и мой непосредственный начальник был еще председателем профкома. Общественная работа увлекала его гораздо больше, и он постепенно переложил все производственные вопросы на меня.

Некоторые остроумцы из «Мосгидростали» стали говорить, что я оказался при Вальтере Яновиче в роли умного еврея при губернаторе. Была такая должность в российских губерниях до февральской революции 1917 года. Но по отношению к Вальтеру Яновичу это было несправедливо. У него, несмотря на все его художества, была крепкая голова, и все технические вопросы он решал сам. Я со своей пунктуальностью и обязательностью только вносил некоторую упорядоченность и системность в текущую работу.

Так, например, время от времени заходя в кабинет патрона, напоминал ему, что вышел срок выполнить те или иные обязательства перед партнерами или подотчетными тресту организациями, на что Вальтер Янович, укоризненно посмотрев на меня, обычно отзывался следующим образом: «Виктор! Оно тебе надо?» – и продолжал что-то сосредоточенно записывать в свой пухлый ежедневник.

Вальтер Янович, как вы уже, наверное, поняли, не был пунктуальным человеком, и вообще он настолько уже привык постоянно химичить, что, подписывая подготовленное мною письмо, каждый раз озабоченно спрашивал: «Каким числом подписывать?» А получив мой ответ, что можно сегодняшним, страшно удивлялся. «Да ты что?» – восхищенно восклицал он и немедленно подписывал бумагу.

* * *

Вскоре после моего появления в тресте Вальтеру Яновичу поступило предложение из энергетического издательства подготовить книгу о проектировании механического оборудования для гидростанций, то есть, собственно, поделиться опытом своей работы. Он, конечно, не смог отказаться от столь лестного предложения. Ввиду своей чрезвычайной занятости, всю черновую работу по подготовке рукописи он возложил на технический отдел, то есть на меня и на всех моих сотрудников. Основную часть литературы подбирал он сам и раздавал поименно Тане, Лене и Наташе для копирования, подклейки и т. п. Координацию работ осуществлял я, в том числе следил за тем, чтобы текст, написанный Вальтером Яновичем для книги, не залеживался в машбюро: до компьютеров нам было еще далеко. Чуть ли не каждый день мы собирались после работы в его кабинете, и он просматривал подготовленные материалы. Минут через 30 его персональный водитель Алексей уже доставлял ему бутылку трехзвездочного армянского коньяка. Алексей был значительно старше нас всех (я имею в виду сотрудников техотдела), но Вальтер Янович на манер русского барина, обращающегося к своему слуге, звал его Лешкой.

Так вот, откупорив бутылку, В.Я. наливал себе треть граненого стакана коричневатой жидкости и выпивал залпом без всякой закуски, после чего демонстративно морщился, плевался и неизменно говорил: «Фу, гадость! Как это пьяницы пьют?» Вскоре после этого мы расходились по домам, а наш патрон продолжал еще что-то писать или отчеркивать в заранее подобранной для него литературе.

Как это ни странно, в течение нескольких месяцев книга была составлена, и на следующий год В.Я. уже вовсю дарил ее знакомым и незнакомым посетителям треста, в том числе, конечно, подарил ее с соответствующими дарственными надписями и всем своим помощникам…

* * *

Оформлялась зарубежная командировка для Вальтера Яновича. Нужно было отвезти его документы в главк. «Съезди с Алексеем», – попросил он. Алексей был малоразговорчив. Во время езды он всегда монотонно, без всякого выражения напевал «По долинам и по взгорьям…», причем только первый куплет. Когда куплет кончался, он затягивал его снова. И так без конца, до самого министерства. В главке я отдал бумаги начальнику технического отдела. Тот деловито полистал документы и негромко, но выразительно прочитал вслух анкетные данные: «Вальтер Янович Мартенсон, отец – эстонец, мать – украинка, национальность – русский». Засмеялся и покачал головой.

* * *

В конце каждого квартала в трест съезжались руководители монтажных участков, которые были разбросаны по всей территории Союза: Братского, Вилюйского, Зейского, Средне-Азиатского, Волжского и т. д. Все это были крепкие мужики, монтажники! Каждому нужно было выбить какие-нибудь преференции от московского начальства, загладить грехи, просто пообщаться с руководством в неформальной обстановке. Приемная Юрия Яковлевича была переполнена приехавшими. Все они заходили к нему по одному или вдвоем, молодые, веселые, с огоньком в глазах: одни со старомодными, раздавшимися в боках кожаными портфелями, другие с кейсами. Но содержимое в их ручной клади было однотипным: секретарша управляющего только успевала подносить чай, кофе и кое-какую закусочку.

Мой техотдел располагался на третьем этаже над кабинетами начальства, и потому, не зная, что в данный момент происходит этажом ниже, я мог не вовремя позвонить управляющему с каким-нибудь вопросом и услышать: «Подожди, Вогман. Зайдешь попозже». А час спустя, спускаясь по широкой лестнице особняка, в котором располагался трест, я становился вдруг случайным свидетелем того, как два дюжих молодца, подхватив тучного Юрия Яковлевича под руки, осторожно влекут его к выходной двери и усаживают в персональную «Волгу».

* * *

Общаясь с приехавшими отчитаться производственниками, Вальтер Янович вел себя, во всяком случае в течение рабочего дня, осмотрительнее. А может быть, просто был покрепче Юрия Яковлевича. Но и с ним случались истории. Однажды утром перед уходом на работу мне позвонила разгневанная Галина Николаевна и, не дав опомниться, набросилась на меня с упреками:

– Виктор Михайлович, как вам не стыдно, я считала вас единственным интеллигентным человеком в тресте, и вдруг вы допускаете такое!

– Какое такое? Что я допускаю? – недоуменно спрашиваю я, не понимая, в чем дело.

– Как что, – продолжает возмущаться Галина Николаевна, – Вальтер пришел в час ночи совершенно пьяный и грязный, видимо, падал на улице как последний пьяница. А он давал мне слово, что этого больше не будет!

– Очень жаль, – говорю я сочувственно, – но меня-то вы за что стыдите?

– Как за что? – удивляется Галина Николаевна. – Когда я начала его трясти и допытываться, с кем он пил, Вальтер сказал, что с Виктором Михайловичем.

Я начинаю уверять бедную женщину, что это недоразумение, что вчера расстался с ее мужем вскоре после окончания рабочего дня. Да, заходил к нему в кабинет, у него сидели монтажники с Братского участка, сказал пару слов и ушел.

Она еще не верит, но, кажется, начинает что-то соображать.

Потом звонит мне на работу, чтобы еще раз удостовериться в правдивости моего сообщения. Понимает, наконец, что Вальтер ее обманул, начинает извиняться передо мной и вовсю ругает Вальтера.

Сам виновник шума, когда я вхожу в это утро к нему, выглядит хоть куда! Он чисто побрит, как всегда подтянут, окно в кабинете, несмотря на морозную погоду, открыто настежь.

– А мне вот звонила сегодня Галина Николаевна, – сообщаю я ему, с интересом ожидая его реакции.

– Да ты что? – говорит он как ни в чем не бывало и углубляется взглядом в свой ежедневник.

* * *

Юрий Яковлевич между тем начал все чаще вызывать к себе по внутренней связи одну из сотрудниц моего отдела. Довольно миловидную и молодую. Она стала получать от него какие-то персональные поручения. Сотрудники треста начали поглядывать на нее с нескрываемым интересом, а заместители управляющего стали с ней подчеркнуто любезны. Теперь, прежде чем отбыть из треста по причине плохого самочувствия, Юрий Яковлевич вызывал мою сотрудницу к себе и запирался с нею в кабинете. Что там у него получалось с юной грацией при его животе, выпирающем вперед, как у жинки на девятом месяце беременности, трудно себе представить, но это уже не нашего ума дело.

* * *

Из министерского главка «Информэнерго» Вальтеру Яновичу поступило предложение сделать несколько учебных фильмов о монтаже механического оборудования на строительстве крупных гидростанций. Этому предшествовал визит к нему руководителя киноотдела тов. Дубровского. Тов. Дубровский нуждался в жилплощади, а Краснознаменный трест постоянно строил жилье в Москве и в Подмосковье. Вальтер Янович повел своего гостя к Юрию Яковлевичу, изложил суть дела и предложил зарезервировать за Дубровским двухкомнатную квартиру в строящемся в подмосковном городе Чехове доме. Юрий Яковлевич вдумчиво посмотрел в глаза Вальтеру Яновичу и дал согласие. Сделка была заключена. Началась работа над фильмами. Первый снимался на строительстве Чебоксарской ГЭС. Консультантом фильма стал Вальтер Янович. Когда весь материал был отснят, он поехал вместе со мной в отдел к киношникам, познакомил меня с оператором и сценаристом и попросил помочь им в монтаже фильма и в работе над текстом. Работа мне очень понравилась, особенно монтаж: я видел, как из груды беспорядочно отснятых кадров у меня на глазах и с моим непосредственным участием начинает выстраиваться определенный сюжет. Но гораздо важнее было мое участие в работе над текстом, сопровождающим видеоряд, потому что сотрудники «Информэнерго» с оотснятым ими оборудованием были знакомы плохо.

Потом фильм показывали на производственных совещаниях и торжественных мероприятиях в министерстве и в тресте, на курсах повышения квалификации для монтажников. Были сняты и еще фильмы, на других стройках.

Последний снимался на строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. В нем, конечно, не было кадров верхнего бьефа, вид которого поразил мое воображение при первом посещении стройки: на сколько видел глаз, весь водный простор запруженного гигантской плотиной Енисея был покрыт плавающим лесом. Все эти исполинские стволы таежных кедров, сосен и елок были смыты мощным напором воды при наполнении водохранилища. Был слух, что японцы просили разрешить им переработку леса на самых выгодных для Союза условиях, но куда там! Наш лес, лучше мы его затопим, чем продадим японцам!

В фильме о монтаже нашего оборудования на Саяно-Шушенской ГЭС Вальтер Янович уже значился в титрах сценаристом, а я стал официальным консультантом, что льстило моему самолюбию. К тому же в кассе «Информэнерго» в этот раз я получил за свое участие в выпуске фильма какие-то деньги.

Вся эта киноэпопея заняла около двух лет. Все это время Дубровский осведомлялся у Вальтера Яновича, как движется строительство дома в городе Чехове. И получал вполне обнадеживающий ответ: дом строится ударными темпами. Наступил конец «следующего» года. Дубровский занервничал, чувствуя, что ответы Вальтера Яновича на вопрос о готовности дома становятся какими-то расплывчатыми. Он позвонил мне и очень попросил выяснить, в какой стадии находится строительство.

Я пошел к Вальтеру Яновичу, рассказал о беспокойстве Дубровского и услышал в ответ обычное:

– Виктор, оно тебе надо?

Но Дубровский продолжал настаивать. Он был мне симпатичен, хотелось помочь ему. Я связался с руководителем Московского монтажного управления, с которым был неплохо знаком, и узнал удивительную новость: дом еще даже не начинали строить!

Не сообщить об этом Дубровскому значило бы для меня, что я становлюсь сообщником своих руководителей в их махинациях. Я рассказал ему правду.

– Как же так! – потрясенно восклицал Дубровский. – Ведь Вальтер Янович и Юрий Яковлевич уверяли меня, что дом давно строится и через год-полтора будет сдан! Ведь они же солидные люди, это же просто не порядочно, – не мог он остановиться…

Лишив его бесплодной надежды, я больше ничем не мог ему помочь.

На этом производственное сотрудничество треста «Гидромонтаж» и главка «Информэнерго» окончилось.

* * *

Вальтер Янович председательствовал на технических советах треста. Техсоветы проводились по очереди в трех городах – Москве, Запорожье и Ленинграде, в них у треста были конструкторские бюро. Кроме конструкторов, на техсовет съезжались директора заводов, начальники заинтересованных монтажных управлений. Так примерно раз в квартал обсуждались проекты механического оборудования строящихся гидростанций. Во время обсуждения сталкивались два подхода, две партии. Главный конструктор из Москвы Лазарь Барский был поборником повышенной надежности. Пугая оппонентов, он придумывал самые неожиданные форс-мажорные ситуации, на что Мартенсон отвечал обычно:

– Ну ты, Лазарь, наворотил! Прямо какой-то пожар во время наводнения в публичном доме.

– Да, – задиристо возражал Лазарь, – а почему этого не может быть…

Но в решение техсовета Мартенсон какие-то из замечаний Барского все же включал.

Когда техсовет проходил в Запорожье, а это обычно бывало осенью (чтобы фрукты созрели!), приехавших встречал директор КБ Яков Самойлович Осервасер. С фамилией его связано было множество недоразумений. Так, однажды на адрес КБ пришло письмо:

Запорожье, ул. Винтера, 17, Обсерватория, Васеру.

Замечу также, что, оказавшись поздно вечером в центре Запорожья, беззаботно гуляющие москвичи могли заметить вдруг странные ночные посиделки (человек 20–30) возле молочного магазина. И на вопрос, что это здесь происходит, устало зевающие местные жители отвечали, что занимают очередь за молочными продуктами на завтра. Происходило это уже в середине восьмидесятых годов. Так что, вопреки уверениям некоторых моих сограждан, с продуктами в Союзе стало плохо задолго до его фактического развала.

Но запорожцы-гидротехники принимали гостей широко: на острове Хортица арендовался на три дня пансионат, в завершение техсовета устраивался банкет с горилкой, варениками, украинскими овощами и фруктами. Трезвым остаться было очень трудно, да, кажется, никто и не старался. Ну, а в завершение вечера наиболее свободно мыслящие женщины становились легкой добычей директоров, главных конструкторов и просто инженеров родственных предприятий.

* * *

Летний отдых Вальтер Янович, несмотря на возраст и гипертонию жены, проводил на Черном море. Любил пожариться на солнце. А к Галине Николаевне и в Москве-то иногда приходилось вызывать «Скорую помощь». Но это не остановило мужа, и в очередной отпуск они снова отправились на юг. И там у Галины Николаевны случился инсульт. Вскоре она умерла. Из отпуска Вальтер Янович вышел вдовцом. Не исключаю, что он планировал такое развитие событий: больше не нужно было ему скрывать роман с нашей кадровичкой. Что между ними имеются какие-то отношения, стало ясно еще в пору коллективной работы над его книгой: она тоже принимала в ней участие, печатая на машинке его тексты. Теперь все стало ясно. Теперь она открыто водила его в театры и на концерты в консерваторию, где он едва ли бывал до этого.

* * *

На строительстве Ново-Чебоксарской ГЭС в связи с небывалым паводком создалась аварийная ситуация. Для принятия срочных мер на стройку выехала представительная делегация московских специалистов во главе с заместителем министра. От треста был командирован Вальтер Янович, мне он предложил поехать с ним. Уже начиналась горбачевская перестройка, шла антиалкогольная кампания. Пить в поезде было запрещено. Но, как только поезд тронулся, Вальтер Янович подозвал проводника и, очень проникновенно глядя ему в глаза, попросил принести четыре бутылки водки. В купе нас было четверо. Третьим был представитель нашего главка Верещинский, кто был четвертым, не помню. Верещинский по рангу был будто бы выше Мартенсона, и ему нужно было как-то демонстрировать это. Но на самом деле он был просто чиновником, клерком, а Мартенсон – фигурой в энергетике довольно известной и притом руководителем производственной организации. И поведение Мартенсона в этой ситуации мне понравилось. Пока Верещинский пытался направить разговор в производственное русло, как бы прорепетировать выступления на завтрашнем совещании, он бодро разливал по стаканам принесенную проводником водку. А разлив, сразу же перебил его. «Чтобы елось и пилось, и что хотелось, то сбылось!» – провозгласил он. А когда мы, опрокинув стаканы, закусывали бутербродами с докторской колбасой, успел заполнить паузу каким-то хлестким анекдотом. Никакие производственные разговоры были уже невозможны. Верещинский еще несколько раз пытался перехватить инициативу, но у него ничего не получилось. Хотя мне и понравилось, как Мартенсон заткнул рот Верещинскому, я все-таки ощущал какое-то смутное сомнение: совещание-то предстоит серьезное, а он пьет на ночь глядя. На место прибыли до рассвета, я поселился с ним. Совещание было назначено на два часа дня. Поэтому можно было еще несколько часов поспать, чем я и воспользовался. Проснулся от шума хлещущей воды в ванной: Вальтер Янович принимал душ. Когда шли в штаб строительства, Мартенсон выглядел как всегда импозантно: кожаное пальто, крупная голова с рассыпающимися на обе стороны вьющимися волосами, подтянутый и деловитый. На совещании он выступал третьим или четвертым по хорошо продуманному плану. Слушали его с интересом. Замминистра делал пометки в еждневнике. Мартенсон предложил программу действий, которая легла в основу принятого решения. Я не ожидал от него такой собранности и четкости после ночной выпивки. Он был героем дня. Это был совсем другой Мартенсон. Видимо, по своему потенциалу таким он и должен был бы быть всегда, но атмосфера всеобщего разложения, слабохарактерность и вредные привычки сломали его.

* * *

Во время командировок в подотчетные тресту организации Вальтер Янович мог напрямую попросить у местного руководителя «деньжат на расходы». Так бывало в «Ленгидростали», еще одном (питерском) конструкторском бюро треста. Ввалившись с поезда в кабинет директора, Николая Алексеевича Дворжняка, говорил усталым голосом:

– Николай, ты там организуй мне небольшую сумму.

– Слушаюсь, – подчеркнуто подобострастно реагировал Николай Алексеевич. Он был большой артист и выпивоха. Имел басовитый голос.

– Когда меня уволят, – говорил он во время застолья, лукаво поглядывая на Мартенсона, – пойду петь в церковном хоре. – И демонстрировал мощь своего голоса, затягивая какую-нибудь ноту. В конце рабочего дня, не дожидаясь его окончания, в кабинете начинали небольшой сабантуй. Кроме гостей и Дворжняка, в нем участвовали главный инженер, секретарь партбюро, председатель профкома, начальники основных отделов. Возвращаясь поздно вечером с такого «производственного совещания» в гостиницу, я однажды проспал свою станцию и оказался на далекой окраине Ленинграда. К счастью, поезда еще ходили, и я смог исправить свою ошибку, не выходя из метро.