Текст книги "Бомба в голове"

Так повторялось несколько раз. От весёлой игривости, сияющей на лице ребёнка, уже не осталось и следа. Он с детским вожделением достигал наконец источник своего счастья, приседая и чуть ли не касаясь ручками ярко раскрашенной пластмассы, но мать с тупым изуверством дёргала за верёвку, и машинка опять уезжала от него в неизвестность, отчего он неопределённо хмурил брови, удивлялся, но стоически пока не уступал накатывающей комом обиде.

Когда они поравнялись с ним, мать в очередной раз не дала малышу насладиться радостью жизни, выдернув игрушку из-под самого его носа. С гортанным хохотом она отбежала на несколько шагов вперёд, весело крикнув: «Костя-а-а. Давай-давай догоняй».

«Ну хватит уже!» – точно металлом по асфальту, резануло внутри негодование. У него сжалось сердце. Он безумно любил детей, и столь бесчеловечную пытку этого милого беззащитного существа практически уже не мог сносить.

Мальчишка, конечно, заплакал. Глупая мамаша, совсем не понимавшая, похоже, своей вины, резко оборвала спокойный утренний моцион малыша. Не предвещавшая никаких неприятностей прогулка, наверное, в очередной раз закончилась одёргиванием, непонятным недовольством родительницы, поселяя в душе ребёнка горький осадок обиды и несправедливости.

Ему до такой степени стало жалко малыша, что он ещё долгое время не мог тогда успокоиться. Он переживал этот эпизод, как будто это произошло с ним, остро чувствуя противостояние детского сердечка грубой простоте родительской навязчивости. Он живо представлял, как бы тот радовался, когда без малой доли каких-либо усилий малышу досталась хоть часть той теплоты и душевности, которую он сам испытывал к детям. В подобные минуты на него всегда накатывала странная помесь любви и раздражения, один такой эпизод способен был расстроить его неимоверно. Сейчас он только вспоминал, что было, но переживания за ребёнка вопреки отдалённости во времени пришлось испытывать ещё ярче, чем тогда, ещё эмоциональнее.

И другой случай тут же воскрес в памяти, в противоположность первому позволивший душе наполниться мягким добрым счастьем. Он вспомнил улицу весенним погожим днём и катающегося на велосипеде мальчишку, который со всего хода въехал в огромную лужу, желая, очевидно, лихо её проскочить. Но у велосипеда прямо посередине лужи неожиданно слетела цепь, и парнишка застрял в неприятном удалении от ближайшего края суши. То ли от испуга за целостность механизма, то ли от досады, что поломка случилась в самом неподходящем месте, то ли предвкушая недовольство мамы, когда он явится, сильно промочивший ноги, – скорее там вскипело всё разом, – он заплакал, потрясённый коварством неудачи, обречённо глядя по сторонам в поисках поддержки.

Канетелин как раз проходил мимо, и горе пацанёнка невероятно сильно его задело.

– Чего ты плачешь? Подумаешь, беда какая. Не переживай, сейчас всё исправим.

Парнишка с готовностью подошёл к нему, несмотря на мокрые ботинки, довольный тем, что хоть кто-то проявил к нему участие. Всхлипывая по инерции, он с надеждой поглядывал на то, как неизвестный дядя налаживал цепную передачу, насаживал звенья на зубцы звёздочки, прокручивал её, чтобы восстановить нормальное зацепление. А когда колёса закрутились с той же лёгкостью и быстротой, что и раньше, бесконечно довольный, вскочил на своё транспортное средство и помчался дальше, забыв неудачу так же скоро, как она его настигла.

Не сказав ни слова в благодарность, мальчишка покатил по мостовой, но разве можно было тогда упрекнуть его в невоспитанности? Однако, словно опешив в догадке, уже отъехав от него на десяток метров, парнишка резко затормозил, обернувшись, и после некоторой паузы широко и счастливо ему улыбнулся, точно давая понять, что помощь мужчины ни в коем случае не осталась им незамеченной. Вот это и было настоящее «спасибо», оставшееся в памяти на всю жизнь.

Душа наполнилась теплом, ощущение огромной радости охватило его тогда невероятным порывом. Стало легко дышать, любить, он любил всё на свете, никакие бури, капризы коварной судьбы не смогли бы повлиять на его чувства. Одна благодарная улыбка ребёнка сделала его богатым в тот день до уровня самой возвышенной одухотворённости. Какой бы ни вышла его жизнь, он точно знал свою защиту, в тревоге и борьбе находя успокоение в том, что смог когда-то и кому-то помочь. Он часто вспоминал потом этого мальчика, и ноющей болью отзывалась душа, когда воспоминания эти неожиданным образом накладывались на чувство тоски и одиночества…

Он вышел из кабинета и облокотился на подоконник, всё это было ужасно неприятно. После долгого разговора с главврачом он чувствовал себя крайне опустошённым. Он вынужден был морщиться и страдать от невыносимой тяжести прошлого, однако те немыслимые цели, которые преследовал, очевидно, этот хитрый терапевт, остались для него неясными.

Что может этот доктор? Он взялся ковыряться в его душе, надеясь увидеть в ней нечто обыденное, подпадающее под сетку стандартных теоретических выкладок. Но как он способен ему помочь, если никто не знает, от каких корней растёт его несчастье? Если явной болью, физической болью в груди и суставах, отдаются самые простые переживания прошлого, которых хотелось бы поменьше, чтобы не тревожить себя понапрасну всякой мерзостью. Ему пытаются сказать, что было раньше. Задают наводящие вопросы, отчищают суеверия давних дней от традиционной пыли, налипшей толстым слоем на память, точно последней он сто лет уже не пользовался. Но им невдомёк, что эта связь ничем ему уже не поможет. Чтобы жить функционально, нормально двигаться, работать, нужны потуги в ином направлении, и нащупать пульс его стремлений можно, совершенно не вдаваясь в подробности кабалистических изысков.

Иногда он ловил на себе проницательные взгляды, даже здесь, в клинике, находясь в бредовом состоянии. Но чаще люди мешали ему, вставляли палки в колёса, и это единственное, что умели делать злобные дилетанты, бесконечно далёкие от сути его проблем. Сами их мысли и слова, их действия, имеющие примитивное толкование, его мало беспокоили. Он ненавидел всех их в совокупности, и в этой своей ненависти никого не различал. «Доктор умён, но блуждает уж слишком далеко. До меня ему не добраться», – с этой резюмирующей мыслью он отправился назад в свою палату.

Но, может, здесь хотят его погибели? Задавить, замучить, как большинство мелких душ этого странного заведения? Тогда ему не довершить начатое, и никто уже не будет способен установить наконец-то справедливость. Некому будет сделать последний шаг, чтобы наказать злодеев их же собственными методами.

Он приблизился к зоне отдыха на своём этаже, там было на удивление спокойно.

В разных местах, кто сидя, кто стоя, больные замерли, наблюдая новости на большом экране телевизора, где показывали произошедшую только что жуткую катастрофу. Войдя в зал, он органично влился в компанию напуганных странным образом шизофреников.

Искорёженный металл, разбросанные вещи и кое-где мелькавшая в кадре кровь ввели присутствующих в ступор. Даже отвлечённый, тяжёлый взгляд некоторых неадекватных замер в направлении экрана, словно они угадывали в произошедшем настоящий ужас. Казалось, факт трагедии был единственным событием, который все понимали одинаково.

Он смотрел на всё это, отмечая свою уникальную предрасположенность к пугающим мотивам, и по его лицу скользнула едва заметная зловещая ухмылка.

2

Утром шестнадцатого на федеральной трассе МN недалеко от города взорвался туристический автобус.

По предварительным данным, бомба находилась внизу в багажном отделении. Взрывом прорвало днище салона и разворотило обшивку, автобус практически переломился пополам. Двигаясь на большой скорости, он вылетел с дороги, несколько раз перевернулся на откосе и загорелся, превратившись в груду чёрного искорёженного металла. Все пассажиры и водитель погибли.

Через два часа того же дня на перегоне M – L потерпел катастрофу скоростной пассажирский поезд. Заряд сработал в одном из первых вагонов, искорёжив его до безумных форм. Взрыв был настолько мощным, что состав слетел с рельсов, протаранив ближний лес, и, навалившись на деревья, замер в зигзагообразном положении. Некоторые вагоны встали над землёй домиком. Прибывшие на место крушения спасательные бригады работали до вечера, людей с переломанными костями и черепами свозили в ближайшие больницы. Жертв было много, масштаб содеянного выглядел ужасающим.

Весть о террористических актах – а в том, что это были террористические акты, никто уже не сомневался – заполнила собой все новостные выпуски. Корреспонденты передавали репортажи с мест событий и пытались по крупицам собрать информацию, черпая её у представителей власти. Как всегда, информация была скудной, малопонятной и противоречивой, словно выдавали её разные службы, ни сном ни духом не знавшие, что делают в данном направлении другие. Однако причины подобного замешательства у знавших истинное положение вещей были. Дерзость, чёткость и планомерность проведённых операций вызвали внутри компетентных органов изрядное напряжение, поскольку по поводу замышлявшихся актов у них не было абсолютно никакой информации. Прогремевшие взрывы явились как гром среди ясного неба, заставив всполошиться серьёзные аналитические отделы, проспавшие и направление, и время, и форму вражеской атаки. Это выглядело тем более устрашающим, что в череде злодеяний днём ранее произошла ещё одна подобная этой трагедия. На воздух взлетел припаркованный у тротуара автомобиль, причём именно в тот момент, когда мимо проезжал троллейбус с пассажирами. В автомобиле сидел человек, но странность его убийства, если это было убийством, – в людном месте, с жертвами среди простых граждан, – сразу же вызвала множество вопросов.

Способ подрыва, заставивший всполошиться спецорганы, был таким же, но тогда это случилось впервые. Было время подумать, проанализировать ситуацию, сопоставить данные с наработками в других странах. На расследование отводилось достаточное в таких случаях время. Однако теперь, когда диверсия приобрела тенденцию к повторению, причём в гораздо более серьёзных масштабах, и неизвестно было, сколько ещё подобных взрывов прогремит по стране, в среде ответственных лиц это вызвало настоящую панику.

Столь сильное беспокойство было обусловлено всего лишь одним, но очень существенным обстоятельством. Во всех трёх случаях работавшие на местах профессионалы, тщательно обследовавшие каждый сантиметр исковерканных металлоконструкций, каждую складку матерчатых изделий, все кусочки предметов и мелкие обугленные обломки, не обнаружили никаких следов присутствия какого-либо взрывчатого вещества. И вообще ничто не указывало на наличие в эпицентре каких-либо взрывных устройств.

Видавшие виды специалисты по взрывному делу были обескуражены. Сначала решили копать глубже, надеясь найти то, что с первого раза, возможно, упустили. Однако время шло, изучение материалов не прекращалось круглые сутки, а положительных результатов так и не было. Кроме факта ошеломляющей силы взрывной волны, действовавшей изнутри транспортных средств, ничего другого достоверно утверждать было нельзя. Тогда к делу решили привлечь нескольких серьёзных физиков и химиков, взяв с них подписку о неразглашении, полагая с их помощью хоть немного пролить свет на столь необычный и современный метод ведения войны. Но и их консультации ни к чему не привели. Обсуждение фактов неимоверно затянулось, и это производило удручающее впечатление, поскольку действительность по-настоящему пугала. С момента взрыва автобуса у главы спецкомиссии по расследованию этих преступлений шли постоянные совещания: составлялись списки, отрабатывались различные версии случившегося, проверялись данные, рисовались схемы, высказывались самые нелепые предположения, учитывающие научные достижения и применение всевозможного оборудования, – но сказать что-либо определённое о случившемся никто пока не мог.

Все эти сложности возникли на уровне следствия и высшего руководства страны, обыватель же ничего о них не знал. Обыватель думал, что расследование идёт своим чередом, что бы там ни случилось. Он, как и раньше, напряжённо вглядывался в телеэкран, но после того, как узнавал о страшных событиях, беззаботно отправлялся на прогулку, чертил схемы или засовывал в рот остатки сладкой булочки. У него были свои заботы, он не мог думать о последствиях случившегося, он мог только пугаться или пренебрегать информацией, опутавшей тайной всю систему управления. Он даже не предполагал, что у компетентных органов могут возникнуть в процессе расследования подобного рода проблемы…

На улице светило солнце и пели птицы. Прозрачный воздух после утренней грозы дурманил ароматами парковых насаждений. Веселилась детвора, не имеющая понятия о необходимости каждый день вставать и идти на работу. Весь мир излучал радость, но настроение было мрачным.

Тяжким грузом давила тоска. Виталий брёл по дорожке, уже давно пройдя место встречи, не решаясь остановиться, будто в движении легче переживалась горечь утраты и сильный, шокирующий удар от увиденного. Ему даже не показали то, что осталось от Олега, его давнего закадычного друга, однако по форме и объёму содержимого чёрного пакета можно было определённо сказать, что это было мало похоже на человеческое тело. Олега опознали родные по металлическому медальону, который он носил на груди с пятого класса, никогда с ним не расставаясь. Это был подарок отца, какой-то знаковый. Олег придавал ему особое значение, притом что с родителями у него были довольно натянутые отношения. Оттого, наверное, их с Виталием дружба и явилась для него тем прочным основанием, которое позволяет чувствовать себя в жизни по-настоящему комфортно. У них было много совместных мероприятий – пожалуй, все интересные события в жизни Виталия можно было смело делить на двоих.

Отчего-то вдруг сразу вспомнились мгновения их детской беготни, милые ребячливые шалости, Виталий натужно выдохнул, чтобы подавить тоску, понимая, что давать волю эмоциям теперь не время и не место. Зря он пришёл на встречу пораньше. Свободное время безраздельно заполнялось воспоминаниями, не давая отвлечься на рабочие моменты, и ему стоило больших трудов вернуться к действительности.

Чёрный сверкающий глянцем «майбах» неслышно подкатил в назначенное время. Виталий, машинально глянув по сторонам, по-деловому открыл дверку автомобиля и уселся рядом с водителем.

– Как всегда, вы пунктуальны, – бросил он в сторону строгого, респектабельного вида мужчины, сидевшего за рулём.

– У меня не очень много времени. В два часа совещание у главного, не хотелось бы опаздывать.

– Наверное, вы пойдёте туда не с пустыми руками. В такого рода делах любые сведения могут иметь решающее значение.

Только теперь Виталий внимательно посмотрел на собеседника. Хозяин автомобиля выдержал взгляд журналиста с присущей ему невозмутимостью и затем мягко погасил его профессиональное любопытство:

– Это дело особой важности. К сожалению, ничего существенного я вам сообщить не могу, потому что лиц, владеющих всей информацией, не много. Меня могут легко вычислить.

– Тем не менее на встречу вы согласились.

Собеседник будто ждал этих слов, но ответил не сразу:

– Согласился. – И снова взял некоторую паузу.

Виталий работал в серьёзном аналитическом издании, специализируясь в вопросах военно-политических исследований и глобальных угроз. Его статьи выходили регулярно почти каждый месяц, отличаясь скрупулёзностью подобранных фактов, снабжённых чёткими, зрелыми комментариями. Однако в данном случае глубоким противоречием в нём столкнулись два чувства: абсолютная ясность во всём, присущая простому обывателю, и полное непонимание произошедшего, исходя из знаний опытного, сильного аналитика. Поэтому нынешний разговор, который в любой момент мог завершиться ничем, представлялся ему чрезвычайно важным.

Приехавший на встречу с ним человек был его тайным информатором, сливавшим данные скорее не из-за денег, а исходя из побуждений высокоразвитого интеллектуала, желающего слышать и донести до других альтернативные точки зрения. Звали его Глеб Борисович.

– Всё это очень странно, – задумчиво произнёс он, уставившись в панель управления автомобиля.

– Что может быть странного в терактах?

– В самих терактах ничего, но вот в мотивах исполнителя…

Виталий замер в ожидании:

– Вам что-то известно?

– Нет. Ничего мне не известно. – Глеб Борисович устало мотнул головой. – Я только размышляю… Совершенно очевидно, что это дело одной и той же группы лиц или, может быть, даже одного человека. Но если это один человек… – Он чуть задумался и потом решительно повернулся в его сторону: – Я вам расскажу кое-что, но это не для печати.

– А для чего тогда?

Собеседник взглядом дал понять, что торговаться не намерен:

– Об этом никому не надо говорить. А для чего я с вами делюсь этой информацией, я объясню чуть позже.

Он выжидательно уставился на журналиста, и Виталий, давно уже понимая его с полуслова, даже с полунамёка, утвердительно кивнул:

– Хорошо, договорились.

Глеб Борисович снова откинулся на спинку сиденья, приняв такой вид, будто главное дело уже сделано:

– На данный момент факты таковы. Места выбраны людные, объекты подрыва – транспортные средства, сила разрушения и количество жертв увеличиваются с возрастанием скорости их движения. Взрывы идут по нарастающей: автомобиль, автобус, поезд. Следующий взрыв может быть ещё мощнее, но где и когда он произойдёт – неизвестно. Причём временна́я последовательность взрывов – с такими короткими их интервалами – говорит о том, что оборудование для проведения актов уже полностью готово, до использования самого высокого его потенциала. Похоже, с применением данного вида разрушений нет никаких проблем, решается только задача, где и в какой степени. Это были не испытания взрывного устройства, а проверка эффекта неконтролируемого воздействия по нарастающей. Катастрофой будет то, когда это поймут широкие массы населения.

– Я об этом тоже думал.

– Прекрасно. Значит, вы улавливаете степень моей обеспокоенности.

– Вы говорите про какое-то оборудование. Это что, не просто бомбы?

– Пока неясно. Но одно можно сказать вполне определённо. Бомб там никаких не было. Никаких следов взрывчатых веществ, никаких устройств. Всё абсолютно чисто, как в девственном лесу.

– А аварийные разрушения самих транспортных средств возможны?

– В такой степени нет. И потом, три случая подряд на разных объектах? Вы же понимаете.

Глеб Борисович достал из внутреннего кармана и показал Виталию несколько фотографий, одновременно дав ему осмыслить сказанное.

– Тогда что произошло?

– Всё указывает на то, что были осуществлены наведённые взрывы. Виталий попытался было вспомнить что-нибудь по теме, но понял, что с подобными вещами не встречался.

– Наведённые? Что это значит?

– Это значит, что источник и эпицентр взрыва находились в разных местах, на некотором удалении друг от друга, и, может, даже на значительном удалении.

– Такое возможно?

– В принципе да. – Глеб Борисович испытующе посмотрел на собеседника. – Мгновенное лавинообразное повышение давления в отдельно взятой точке. Мощный взрыв вне поля прямой видимости без применения ракет и лазеров. Задача вполне реализуемая, только для этого необходимо использовать громоздкий энергетический агрегат, который в чемодан не положишь. Необходимо сложное дорогостоящее оборудование, и в таком случае подозревать в проведении террористической атаки придётся целое научное производство, целый завод.

– И есть такое предприятие?

– Есть несколько таких мест. Там уже работают наши люди, но поверьте, если бы подобные, скажем так, приготовления были проведены в рамках действующих научных производств, всё это лежало бы на поверхности. Там везде есть соответствующий контроль, над контролем – свой контроль. Система строго перевязана и замечательно работает. Пусть даже из цепи на время выпадает какое-то звено, скрыть данный дефект никак не удастся. Там не закоулки человеческой души, разобраться в которой не может даже её обладатель, – там вполне зримый, ощутимый механизм, а сбои в его работе легко фиксируются уже на стадии их зарождения, для чего есть масса всевозможных способов.

– Вы говорите про сбои в работе оборудования?

– Я говорю про людей, которые обслуживают такое оборудование.

Глеб Борисович довольно часто говорил витиевато, иногда умышленно камуфлируя проблему в массе ничего не значащей информации, словно прощупывая собеседника на вшивость. В любой момент он мог свернуть тему, и подхода к ней уже было не добиться. У Виталия были с ним моменты, когда он оставался ни с чем, когда был просто не готов к восприятию нестандартных сведений. К любому собеседнику нужно уметь приспособиться, к его тайному информатору тем более. Но сейчас Виталий понял, что его визави сам вызвался посвятить его в некие государственные тайны и уровень компетенции журналиста в обсуждаемых вопросах никакой роли не играет.

– Стало быть, я так понял, масштабная диверсия, глобальный теракт на базе солидных производственных мощностей практически исключён.

– Совершенно верно.

– И в стране не существует частных предприятий, занимающихся подобного рода научными изысканиями не под контролем государства.

– По крайней мере, у нас – да.

– А провести такие операции, грубо говоря, с чемоданом в руках и с расстояния в несколько километров невозможно.

– Академики говорят, невозможно.

– Тогда где путь к решению проблемы?

– Вот этим мы сейчас и озабочены.

Очевидно, преграда, невидимой своей плоскостью вставшая поперёк мыслей этого серьёзного и ответственного человека, которого Виталий знал уже несколько лет, действительно была не легко преодолимой. Виталию стали понятны его трудности, почти не разделяемые в нём на личные и государственные. Конечно, люди из его ведомства иногда намеренно способны напустить тумана в вопросах, решение которых давно осуществляется по чётко разработанному плану. Это делается с целью дезориентации окружения: и враждебного, и обывательского, – которое до поры до времени плохо различимо. Однако Виталий нутром чувствовал, что теперь полковник в настоящем затруднении, а вместе с ним в затруднении находится и весь смазочно-профилактический компонент системы, призванный обеспечивать бесперебойную работу её механизма и не допускать случаев, когда кому-то вздумается вставить в её колёса палку.

– Действительно, события из ряда вон, – осознав проблему, заявил Виталий. – Я о таком ни разу не слышал. Если допустить, что организация подобных взрывов не составляет для кого-то особого труда, то в его руках находится страшное оружие. И, судя по тому, что вы говорите, оно какое-то фантастическое.

– Ну-у, ну, я не склонен драматизировать ситуацию. У любой фантастики, помимо головы, есть руки и ноги, которые откуда-то растут. Нам важно их отыскать и ухватиться за них. А иногда есть и сопли и много чего ещё. Поэтому любое чудо никогда не выглядит безнадёжно непонятным. Дело скорее в том, что в мире полно ущербных людей и шарлатанов – на любом уровне, – и их обязательно нужно разоблачать. Я действую исходя из того, что человек постоянно конфликтует с кем-то и постоянно врёт.

– А ошибаться вам не приходилось?

– Приходилось. Но я размышляю о судьбах людей отдельно, в свободное от работы время. А на работе я работаю.

– Странная философия.

– Принципы у каждого человека свои.

– Но есть же общие правила…

– И общее дело. Масштабные угрозы необходимо устранять.

– За счёт кого-то?

Полковник будто подивился наивности собеседника. Или принял его слова в качестве неизбежного посыла к справедливости, часто используемого в разговорах как неоспоримый аргумент, когда действенных доводов не хватает. Он не изменил тон, хотя в его речи нотки определённого превосходства всё же промелькнули:

– Если вы не знаете, есть такая работа: определять то, чем надо жертвовать в данный момент. – Через мгновение он продолжил: – Дело не простое, людей задействовано много, расследование ведётся по нескольким направлениям. Но рано или поздно результаты будут, я в этом уверен. Положительные результаты.

Он закурил, не выказывая никаких признаков того, что у него мало времени. Наоборот, разговор с Виталием будто приобрёл для него первостепенное значение. Виталий не раз сталкивался с некими противоречиями в его словах и действиях, за которыми скрывалось никак не скудоумие, а скорее тонкий, выверенный расчёт.

– В поезде ехал ваш друг?

«Бог мой. Неужели Олег был к этому как-то причастен?» – первое, что мелькнуло в голове Виталия.

– Да, он возвращался домой из командировки. Мы дружили с дошкольного возраста.

– Мне очень жаль… Однако он был именно в том вагоне, который взорвался.

– Ну и что?

Было заметно, что полковник не из тех, кто с удовольствием делится соображениями, даже если того требуют его планы.

– Мы изучили списки жертв и лиц, которые могли быть как-то связаны со всеми этими тремя террористическими актами: пассажиров, обслуживающий персонал, диспетчеров, людей, принимавших решения, – и вот что выяснили. Олег Белевский был старшим научным сотрудником в Научно-исследовательском физическом центре Академии наук. Во взорванном до этого автобусе находился его коллега Семён Савелов. А днём раньше взлетел на воздух автомобиль с Максимом Кашвили. Все трое работали в лаборатории высоких энергий, работали над одной темой и имели интересные результаты в данной области.

– Кто-то устраняет конкурентов?

– Может быть. Но зачем таким сложным и варварским способом?

– Чтобы все поверили в версию терактов.

Полковник сделал вид, что, разумеется, такие мысли у него тоже возникали.

– Я всё же склонен думать, что дело не в этом. Однако какая-то связь с перечисленными людьми, безусловно, должна быть. Связь с их профессиональной деятельностью.

Виталий невольно почувствовал немой вопрос:

– Олег мне кое-что рассказывал о своей работе, но только в общих словах. Ни о каких деталях мне не известно.

– Возможно, мы поговорим об этом чуть позже. В принципе погибшие могли знать что-то такое, что не знали рядовые сотрудники лаборатории, но сейчас нам интересно другое. Есть ещё один человек, который находился непосредственно в теме данных работ, и он жив. Это бывший заведующий лабораторией Ларий Капитонович Канетелин, хороший учёный, но человек с тяжёлым и сложным характером. Полгода назад он пережил фазу буйного помешательства и с тех пор находится в клинике для душевно-больных. Он плотно работал со всеми тремя специалистами, много с ними конфликтовал, но ввиду важности работы их до последнего момента не разводили по разным лабораториям.

Виталий внимательно слушал собеседника.

– Ваш друг, наверное, тоже был не ангелом. Во всяком случае, нередко именно он являлся создателем конфликтных ситуаций, есть свидетели.

– Никогда бы про Олега такое не подумал. Мы с ним много общались, но он ни разу не говорил, что у него есть какие-то проблемы на работе. По жизни у него были, конечно, неприятности, но в целом он всегда выглядел жизнерадостным и беззаботным.

– И тем не менее, судя по рассказам сотрудников центра, по крайней мере одного человека наверняка можно записать в его враги. Это его бывший шеф.

– А сколько шефу лет?

– Около семидесяти, точно не скажу.

– Странно. Что они могли не поделить? Авторство в научных изысканиях?

– Пока не знаю. Но мне почему-то кажется, что разгадку прогремевших взрывов прежде всего нужно искать в их отношениях. А посему у меня есть к вам просьба. Тем более что вы лицо заинтересованное. – Глеб Борисович повернулся к Виталию всем телом. – Поговорите с этим человеком, может быть, у вас что-нибудь получится. Вы друг Белевского, и, вполне возможно, вам он расскажет что-либо интересное, на что следует обратить внимание. Особенно если он назовёт ещё какие-нибудь имена.

– Он вменяемый?

– Разговаривать с ним сложно. С виду он рассуждает здраво, но его трудно понять: много тумана. Рациональные мысли в его речах, если они есть, приходится собирать по крупицам. Во всяком случае в бытовом плане без посторонней помощи он обойтись не может, его на всё необходимо направлять.

Что можно узнать у свихнувшегося физика, с которым наверняка беседовали уже не раз? Виталий моментально оценил ситуацию, приобретавшую некий детективный характер. За ними будут наблюдать, пока тот о чём-нибудь не проговорится, так что ли? Свою роль в этом деле он понял не до конца – она слишком завуалирована. Подобных просьб ему ещё не поступало, а эти ребята просто так даже прикурить не попросят, тем более выложив ему информацию, вероятнее всего затрагивающую государственные интересы. В то, что Глеб Борисович выступает от своего лица, он не верил.

– А может, гибель этих людей – случайное совпадение?

– Маловероятно, вы сами понимаете. В любом случае эта связь – пока единственное, что у нас есть. Главные вопросы – кто и как? – пока остаются без ответа.

– Хорошо, я поговорю с ним. В данном случае было бы нелепо вам отказывать. Вернее, с этим человеком я бы всё равно, наверное, встретился, но держать наш разговор втайне от вас неразумно. Узнать правду, скорее всего, можно, только действуя сообща.

Глеб Борисович удовлетворённо и одновременно как-то бессмысленно, как это умел делать только он, кивнул:

– Поезжайте к нему сегодня же. Если будет что-нибудь интересное, я на связи в любое время.

Он укатил, оставив Виталия в смешанных чувствах.

«Зачем он мне всё это рассказал? Они уже давно, наверное, выпотрошили учёного до основания. Каким бы неподдающимся тот ни был, но, пока он отличает раковину от унитаза, его можно разговорить на любую тему, в том числе и по поводу пережитых им когда-то потрясений».

Виталий уже забыл об испытанном ранее шоке от трагедии с другом, сосредоточившись на предмете расследования. Он брёл по аллее парка, не обращая внимания на мелькавших то и дело бегунов и раздающийся рядом детский смех.

Возможно, человек замкнулся в себе и никому не доверяет, и если он ушёл вовнутрь именно в таком состоянии обиды и нелюбви, отвращения ко всему на свете, то необходим какой-то ключ, чтобы «отпереть» его, чтобы он опять открылся миру, начал с ним дружить. Не найдя к учёному подход, они обратились к нему, Виталию, не сильно понимающему в физике, зато напрямую заинтересованному в том, чтобы расшевелить субъекта касаемо его отношений с сотрудниками. Через ком ожившего негодования они хотят попробовать вернуть ему память. Борьба идей, взглядов, характеров; принципиальность, продажность, тщеславие – для затравки сгодится всё. Ведь погружаться в творческий экстаз заставляют стимулы, внешние или внутренние – неважно. Самое главное, чтобы он понимал свои стимулы.