Текст книги "Бомба в голове"

– Ну и что?

– Как хотелось бы наоборот! – Он повысил голос в порыве негодования. – Вот вам призрак духовности! Вы не видите в нём веления извне?! Безусловный наказ образумиться! Не противопоставлять себя сущему! Не-ет, вы его не ви-и-дите. – Он склонился перед ним с бесовской гримасой недружелюбия.

Канетелин раздул ноздри в чёрные фонари, выражая в лике озабоченность порывом мышления. Глаза сверкнули блеском чрезвычайной истины, и погрузить его в лоно сладкого отдохновения казалось теперь делом немыслимым.

– Вас всего лишь раздражают люди, – продолжал он. – Лишают покоя, заставляют нервничать, приводят в бешенство, поскольку угомонить их бестолковый нрав не представляется возможным. Какой-нибудь трахнутый сосед, донимающий целыми днями однообразной музыкой. Или клиент-дегенерат, которого вы, видите ли, не можете послать куда подальше. Или пустая случайность, достающая прямой бестолковостью окружения. Вот помню, как сейчас, когда я ещё ездил на работу в метро – там же всегда у нас полно народу! И каждый из толпы со своим прибабахом. Они все мешают! Встанет вот один такой рядом, и никуда от него не деться, поскольку тесно. Он вроде бы ничего не делает – переминается только с ноги на ногу, как подросток, посекундно меняя позы, будто у него шило в заднице. И вот этим своим верчением жутко раздражает. Так и хочется стукнуть его по голове, чтобы успокоился. Раз и навсегда. И сколько таких эпизодов за день? Десятки! Без конца! Это болезнь, по-вашему? Вы думаете, они все не такие же? – Он указал пальцем куда-то вдаль. – Они без разбору шлют вам проклятия по любому поводу, о котором вы даже не подозреваете. И это я лишь затронул бытовые аспекты неприязни, а если взять социальные, имущественные, расовые расслоения людей? Мы все читаем сладкую сказку про терпимость, но существует ли она на самом деле? Не лукавим ли мы себе постоянно? Не питает ли каждодневное напряжение более глубокую неприязнь, уже ко всему роду человеческому, когда не кажется чем-то невероятным в отместку за испорченную, скажем, жизнь кинуть как-нибудь десяток-другой его представителей, а то и попросту лишить их жизни? Вы считаете, что на такое способны только редкие изверги?

– На убийство?

– Да, именно на убийство. На сознательное убийство. То, на что решаются отдельные, но мысль о чём витает в голове, по крайней мере, любого неврастеника. Разве не велик соблазн не отгородиться забором, а убрать от себя других? Да будь у вас возможность безнаказанно отправить на тот свет толпу уродов, причём так, чтобы никто даже не догадался, что это сделали вы, неужели вы не решились бы однажды «подчистить» ряды прямоходящих? Даже не исходя из каких-то собственных амбиций, а просто из желания увидеть окружающий вас мир уже в ближайшем будущем более разрежённым и менее суетливым? Убить одного сложнее. А вот извести за один раз сотни, тысячи, подстрекаясь убеждением, что среди них одни уроды, да ещё исподтишка, как в результате стихийного бедствия, – неужели вас не тронула бы возможность осуществить такую затею? – Он тут же сам ответил: – Вы бы болели этой мыслью до умопомрачения и когда-то реализовали бы её обязательно.

Виталий молчал, потрясённый услышанным. Он ещё не понял, как реагировать на слова больного, то ли приписывая их рецидивам помутнённого рассудка, о чём тот как бы вскользь, как бы невольно сам только что намекнул, то ли относя их к его истинным воззрениям и имея перспективу закончить разговор в резкой, невозобновляемой форме. Умение физика отражать собственную позицию, при этом оставаясь как бы в стороне, впечатляло. Но Виталий был уверен, что уже увидел его истинное лицо, и оно показалось ему крайне непривлекательным.

Мгновение спустя Канетелин без всяких переходов, словно эмоции его были ненатуральными, свернул свою озабоченность в трубочку и представил на суд журналисту вполне конкретный вывод своего темпераментного словоизлияния:

– Теперь про вашего друга конкретнее.

То есть то, что он выложил до этого, как бы его самого не касалось. Пусть даже известные события и были связаны скорее с ним, чем с кем-либо ещё, подразумевая наличие главного свидетеля преступлений живым и невредимым, хоть и не в здравом уме и памяти.

– В последнее время Белевский постоянно находился на взводе, вы не замечали? Впрочем, с вами ему устраивать перепалки не из-за чего. А вот на работе некоторые ему были неприятны. Наверное, в первую очередь я. Но это следствие, а в чём причина? Особенности характера? Ущербное детство, спонтанный невроз? Я далёк от мысли разбирать его душевные качества, я констатирую только факты. Самый яркий из них: он запустил установку, несмотря на мой запрет на проведение эксперимента, в пику моей позиции пытаясь доказать своё. Перед этим у нас случился неприятный разговор на повышенных тонах. Вообще в последнее время мы терпели друг друга с трудом, и по мере накопления экспериментального материала он пытался гнуть свою линию, делая обособленные выводы. А от согласованности позиций зависело направление дальнейших работ всей лаборатории. Но он, наверное, интуитивно что-то нащупал и пытался сам удостовериться в правильности своих предположений, никому ничего не говоря. Велик соблазн, используя тысячелетний опыт предшественников, стать гением случая. Возвести на пьедестал всего лишь жалкую нетерпимость к иным, которая помогает двигаться вперёд, расталкивая их по сторонам. Вы даже не замечаете, как становитесь мерзавцем: сначала на бытовом уровне, а потом и в деле, в большом деле, где большие ставки и серьёзный уровень игры. Вот там уже вся ваша подноготная вылезает окончательно, поскольку нет картонки, за которую можно было бы спрятаться.

– Это вы про Олега Белевского?

– Нет, это я вообще. Его я понять до конца так и не успел. Помешал этот странный случай со мной. – Он досадливо скривил рот. – Впрочем, припадками неконтролируемого гнева он страдал, а отсюда недалеко и до мерзости.

Виталий удивился, сколь беззастенчиво физик выдавал про другого то, что окружающие рассказывали про него самого.

– Не замечал за ним такого. И вообще я вам не верю. По-моему, вы пытаетесь оговорить своего бывшего коллегу.

– Не верьте, это ваше право. Вы думаете, что хорошо его знали, но в наш сложный прагматичный век очень много двуличных и даже многоличных людей. Человек всё время приспосабливается к постоянно усложняющимся условиям обитания. Своеобразная душевная мимикрия, если хотите.

– Вы тоже двуличный?

– Да, наверное. Я сохраняю некие свойства своей натуры для себя самого и ни для кого более, – сказал он тоном, подразумевающим высокую степень откровенности. – Однако конфликт интересов вскрывается в первую очередь при совместной творческой деятельности. Любая творческая работа исходит прежде всего из удовлетворения личных амбиций, и утаить попутные мысли и чувства, работая в команде, становится делом очень непростым. Поэтому могу сказать вам со всей ответственностью: Белевского я знал лучше, чем вы.

«Ну допустим, – подумал Виталий. – Работе Олег действительно отдавал бо́льшую часть времени, а сохранять независимость в компании рвачей может только очень сильная личность. Как говорится, с кем поведёшься, таким же козлом и станешь. Но для чего теперь всякие эзоповы басни? Почему бы не сказать прямо, что, по его мнению, Олег непосредственно причастен к последним событиям? Фактов у него, похоже, нет, есть только соображения. В таком случае на любые его соображения у меня есть свои».

– Меня не покидает чувство, что вы боитесь правды, – сказал журналист, – намеренно вводя всех в заблуждение. Чем больше вы вспоминаете Белевского, тем это выглядит менее убедительно. Вы же говорите о себе. По крайней мере, вас выдают страстность и вдохновение, когда вы начинаете говорить о себе. Я не врач, но совершенно очевидно, что в вас самом сидит какая-то проблема. Разве я не прав?

Проще всего Канетелину было бы сослаться на временное расстройство психики, что на самом деле служило бетонной преградой от посягательств на его человечность и порядочность. Он мог говорить что угодно, но обвинить его ни в чём было нельзя: в любой момент он мог оказаться невменяемым. Однако уже чувствовалось, что он с самого начала примеривался к роли изворотливой слизи. Он был неординарен, и его возбуждала игра эмоций, в которую он с великой охотой пытался втянуть Виталия.

– Ну что ж, если я вам чем-то интересен, пожалуйста, поговорим обо мне, – подумав, предложил физик.

«Чем-то, – ухмыльнулся про себя Виталий. – Прижучить бы психа. Сбить с него спесь, надругаться, в конце концов, над его жизненным кредо. Он запросто теряет самообладание, а в такие минуты любой человек наиболее уязвим: рушатся оплоты, и бетонные преграды превращаются в дырявую изгородь судьбы».

– Вас не заботит излишний интерес следствия к вашей персоне? – Журналист попытался сделать вид, будто знает больше, чем говорит. – Моё-то внимание к вам вызвано как к человеку, а не как к одному из предполагаемых фигурантов дела? Собственно, меня лично и интересует в первую очередь, как вы переживаете случившееся, что об этом думаете, если имеете к нему хотя бы косвенное отношение. Я разговариваю с вами только из стремления уловить, что вы из себя представляете. С Белевским разберёмся позже, но пока что я думаю лишь о вашем собственном восприятии окружения. И картина вырисовывается довольно мрачная…

Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, как нарисовать такую картину.

– Вы всегда и всем недовольны. Вас раздражает целый мир. И поскольку вы образованный человек, имеющий достаточно высокий социальный статус, допустить, что это всего лишь симптомы повышенной нервозности, вы не можете. Признать себя неправым в огромном числе случаев не приходит вам даже в голову. На вас давит собственное возвышенное самосознание. Деятельность подавляющего большинства других менее впечатляюща, по вашему мнению, отсюда и поведение, и нравы их автоматически становятся для вас примитивными до отвращения. А в тех случаях, где вы не можете доминировать, то есть собственно в случайностях, бытовых и жизненных эпизодах, общение с людьми раздражает вас особенно сильно. Но здесь надо иметь в виду следующее… – Виталий сделал акцентирующую паузу. – Индивидуальность не может быть оторвана от сообщества, какой-то группы людей, иначе теряется её смысл. Это диалектика. И если вы противопоставляете себя окружению, то, как умный человек, должны тотчас же понять, что в первую очередь именно вы окружению становитесь безразличны, а не наоборот. Именно вам доводится быть у него на привязи – иначе возможно только сумасшествие. Независимых людей нет. Истинно быть самим собой могут только сумасшедшие. И тогда встаёт вопрос: противиться ли этому? И что значит противиться? Превозносить себя или принижать других? Пытаться постоянно подыгрывать, что гордые делать не будут, или ждать, когда вам выпадет счастливая карта понимания со стороны присутствующих? Но тогда можно прождать значительно больше отведённого вам свыше времени. Из этого неотвратимо следует только одно: если вы поняли расклад вещей, вы, безусловно, превращаетесь в циника или психопата…

Канетелин слушал его не перебивая.

– Таких, как вы, много, – продолжал Виталий. – Однако девяносто девять человек из ста вполне свыкаются с наличием вокруг себя постоянных раздражителей. Так устроен мир, это все понимают. Бесит лишь невозможность что-либо изменить, тогда как подавляющее большинство людей таких целей и не преследует. Но поскольку вам кажется, что среди них нет даже потенциальных единомышленников, они вам сильно не по нраву. Вы пытаетесь очернить их за то, чего в них нет и в помине. Вы презираете людей. Позвольте вам сказать, что это дико.

– Почему же дико? – физик искренне удивился. – Раз бог наделил нас сознанием, я вправе использовать его по своему усмотрению. Дико было бы, если я в ответ на своё презрение требовал бы от других добра и почестей, но я не требую.

Он словно ждал, когда Виталий скажет главное. Хотя он и понял, что заговорить собеседника вряд ли удастся, всё равно по традиции отводил ему роль большей посредственности, чем он сам.

– Если исходить из того, – заявил физик, – что индивидуальность, как вы отметили, есть общественный фактор и вы можете её ощущать только среди людей – наедине с собой или находясь среди животных, например, вы её не ощущаете, – тогда вы правы. Общество развивается в единстве и борьбе противоположных личностей, так?

Виталий не ответил.

– А представьте себе на секунду, что человек сам для себя целый мир. Со своими восприятиями, ощущениями. И никто ему больше не нужен.

– Так не бывает.

– Представьте только… Со своими правилами и законами.

– Со своей моралью.

– Мораль – это всего лишь мнение большинства и ничего больше.

– Тогда наступает хаос.

– Он и так уже наступил. Вы не замечали? Люди морализируют, только оправдывая свои должности и звания, но стремление к комфорту и наживе перевешивает любые моральные принципы.

– Это отдельные случаи, а не норма.

– И главное, совершенно не к кому прислушаться, – продолжал Канетелин, не обращая внимание на слова оппонента. – Вот, скажем, я. Для меня не существует авторитетов: все они далеко не искренни в своих побуждениях. Даже наш президент, мужик, которому чуть больше повезло в жизни, который уж точно не умнее меня, – почему я должен его уважать? За него думают десятки людей, и он, видите ли, принимает решения! А я один вижу, что они все не правы! Как мне тогда быть?

– Вы можете с ним не соглашаться…

– Я и не соглашаюсь.

Осудить того, кто над тобой, – это наше главное. Но когда над тобой никого нет, самого чувства подыгрывания чужим интересам возникать вообще не должно, в этом он был прав.

– Лихо вы всех под одну гребёнку, – заметил Виталий. – Неужели хорошие люди в таком дефиците?

– А я не беру конкретных людей, я рассуждаю обобщённо. То, за что вы цените кого-то конкретно, проявляется лишь в отдельных случаях, у вас на виду, а в другом месте и в другой ситуации это другой человек, чуждый вам и малозначительный. Поэтому симпатии и почитание являются лишь временным заблуждением относительно выделенного лица в форме лёгкой абстиненции. Общество – это огромный вытрезвитель. Вокруг одни посредственности, под них принимаются все правила. А куда в таком случае деваться умным?

– Их всегда было немного, но мир всё равно развивается по правилам умных.

– Не иронизируйте.

– Я вовсе…

– Я тоже шучу. Вы, конечно же, не иронизируете, вы заблуждаетесь! Глубоко, категорично! Дефицит ума есть принцип существования цивилизации. Она убивает сама себя, потом появляется другая, которая тоже себя убивает, и так до бесконечности. Так устроен весь материальный мир. Люди убоги, поэтому они не есть фавориты истории, – они не понимают даже этого. А я хочу вырваться из этого адова круга.

– Извините, но вы несёте какую-то чушь.

– Обычная отговорка при встрече с нетрадиционными взглядами.

– Вы тщеславный, заносчивый гордец с завышенным самомнением, и, по-моему, ещё не до конца здоровы.

– Прекрасный диагноз!

Виталий встал с явным намерением закончить разговор.

– Уже уходите? – Канетелин будто не ожидал, что его покинут в момент, когда он только начинал набирать форму. – И вам не интересно узнать, чем заканчиваются подобного рода психозы? Вы же для этого со мной встретились.

Журналист помедлил, не решаясь уйти и в то же время уже наевшись пустыми разговорами. Потом спокойно опустился на сиденье:

– Да… Пожалуй, останусь.

– Вот именно. – Канетелин резко к нему наклонился. – Вам бы следовало признать, что простой псих вас всех не интересует. Мало ли что мелет свихнувшийся обыватель, переживающий в жизни личную драму. Да и связываться с ним муторно, одна канитель только. Другое дело человек, способный в одиночку устроить ядерный взрыв, – вот тогда уже интересно. О чём он думает? Чего это ему неймётся? В какой стадии расстройства его сознание, чтобы не принимать в расчёт его бредни, в которых, не дай бог, ещё обнаружится правда? И на головы ответственных людей посыплются вопросы: неужели зло настолько неуязвимо, что любой, дай ему только в руки пистолет, тут же готов всадить в ближайшего пулю? О чём вы думали раньше? А если среди этих миллионов есть тот, который умеет злом управлять? Это его стихия, он такой же одержимый, как праведник! И попробуй докажи, что светлая сторона монеты не должна обязательно содержать и тёмную, поскольку монета всегда есть одно целое, а не половина, намеренно выставленная на всеобщее обозрение. Попробуй объяви его ненормальным – значит, ненормальные мы все?! А ещё, по традиции рассуждающих дуриков, назови его несчастным! Да он самый счастливый человек на свете, ибо в отличие от других может напрямую засадить оппоненту пистон в задницу, отчего тот поперхнётся сразу же в своём ораторском искусстве! И чтобы его остановить, от моралистов потребуется наступить на горло собственной же песне или, что они любят делать больше всего, извести злодея чужими руками. Зло неистребимо, а уменьшить его можно, только отрубив себе все значимые прелести. Вы не знаете какие, поэтому я вам и интересен. И опасен для всех вас… Кто-то правильно сказал, что в мире есть всего два главных чувства: любовь и страх, – все остальные производные. Именно эти два есть движущая сила человечества, крутящая шестерёнки его прогресса. Я осознал это в полной мере. Позвольте насладиться правом вас пугать.

– Пугать? Помилуйте, какой перед вами страх? Вы говорите о том, что вызывает скорее презрение. Обладающий секретами учёный, если он недостойный человек, никого не убедит, что его грехи прощаемы. И сколько бы вы ультиматумов ни ставили, общественное сознание вам не перебороть. Люди – существа гордые, и ваша гордость будет всегда меньше народной. Чтобы с людьми дружить, надо их уважать, а вы возвели свою злобу в принцип и ещё пытаетесь как-то оправдаться. Я вам не судья, но и не адвокат тоже. Мне бы хотелось вас понять, но вы сами этому мало способствуете. Я вас слушаю и только задаюсь вопросом: вы что-нибудь вообще любите? Можно ли такому человеку, как вы, доставить удовольствие?

– Почему нет?

Его деланое недоумение словно говорило, что собеседник не понимает его по собственной инициативе. Будто Виталий находится в плену стереотипов и сам не хочет представить оппонента равным себе.

– Вы знаете, я порой очень лиричен. И мне доставляет удовольствие многое из того, что некоторые просто не замечают. Я могу долго бродить по парку, слушать тишину, меня восхищают самые обычные окружающие нас пейзажи. Я люблю в зимнюю стужу сидеть возле горящего камина. На улице темень, мороз, а дома трещат дровишки. Это так успокаивает, умиротворяет… И вы знаете, страстно люблю в такой момент похлюпать горячего чаю – просто сам процесс хлюпанья обожаю. Крепкий сладкий чай. Рядом фыркают и хлопают поленья, а вы втягиваете губами мягкий аромат напитка и восхищаетесь красотой жизни, тем, что вам это доступно. Если подумать, как неплохо вы устроились в данный момент, никого не обманывая, никого не боясь, а просто наслаждаясь тем, что вам приятно, то, в общем-то, не следовало бы больше ничего желать.

– Вы, похоже, любите одиночество.

– Да, люблю. Я живу своим внутренним миром, меня одиночество не тяготит, меня к нему тянет. И особенно тянет после долгого и нудного пребывания в толпе.

Трудно было увидеть в нём тихого, спокойного горожанина. Он больше походил на взбалмошного, склочного делягу, готового потрепать кому угодно нервы. И как нельзя кстати олицетворял в себе представителя той самой массы, которой сторонился.

– Смотря что есть для вас понятие «толпа».

– Совершенно верно. Вот тут-то собака и порылась. Я не желаю отказываться от благ цивилизации, но при этом каждодневно вынужден сталкиваться с людьми, хоть с теми же соседями, например. Они даже не грешат навязчивостью, однако я их постоянно вижу и слышу, я их чувствую, наконец. Они мне неприятны, они мусорят, мешают, раздражают, привносят шум и суету. Я мог бы не обращать на кого-то внимание, но не на всех сразу, это невозможно. Значит, дело во мне самом? Пускай. Резонно. Пусть я ненавижу это безмерное окружение, в котором вынужден обитать, и ни один из вас не способен сделать его более удобным для меня, поскольку пока один старается, другой, и третий, и десятый, и сотни других обязательно будут работать в противоположном направлении. Пусть я несносен и неисправим, но я существую и, стало быть, делаю выводы. И как долго такое может продолжаться? Вы думаете почему люди взрывают бомбы?

Вопрос повис в воздухе, будто самый риторический.

– Чтобы кого-то убить, – наконец ответил Виталий.

– Правильно. Только это следствие, причина лежит глубже.

– И вы её сейчас назовёте, – саркастично ухмыльнулся журналист.

Канетелин неприятно засмеялся:

– Нет, конечно. Я только хочу сказать вам одну вещь.

Он придвинулся ближе, отчего Виталию стало как-то не по себе. То, что больной физик вынашивает сумасбродные идеи, было ясно уже абсолютно. Его сущность пыталась бороться с понятиями, и здравый смысл ещё не давал признать в себе натурального злодея. Хотелось выкроить побольше оправданий, поскольку мешала только одна несносная мыслишка: какую он оставит о себе память? Однако Виталий мог оказаться тут совершенно не при делах и слегка уже его побаивался.

– Когда нам кто-то не нравится, мы, не задумываясь, можем его обидеть, – Канетелин смотрел Виталию в глаза. – И более того, считаем это правильным. Инстинкт неприязни порождает её продолжение уже в сфере сознательной деятельности: безусловно, хочется нанести оппоненту урон, хоть самый незначительный, но всё ж таки неприятный для него. Хочется наглядно показать, что вы его выше, сильнее. Бытовые склоки и разборки в расчёт обычно не принимаются, поскольку якобы не имеют последствий. Но малое питает нравы, закрепляет выводы, возносит идеи. Из пыли рождается грязь, а ненависть – из пренебрежения. Если вам не нравится кто-то конкретно, окружение с этим может смириться. Если вы испытываете неприязнь к людям по религиозной или расовой принадлежности, с этим, условно говоря, можно вести борьбу. И её ведёт вся мировая общественность. С переменным успехом, но пытается противостоять людскому разобщению. А вот если вы просто ненавидите себе подобных только потому, что они глупые, а таких подавляющее большинство, то с этим уже не справится никакая религия, никакой общественный порядок, будь то сивая демократия или лютая диктатура. Испорченность заложена в нас генетически, поскольку животных мы в себе далеко не изжили. Мы жуткие шаманы. Нам нравится приносить себе подобных в жертву, ибо только люди способны эмоционально ощутить весь трагизм урона. И каждый грезит себя в роли искусителя, готовый в случае удачного поворота судьбы свернуть шею всякой нечисти. Ну или хоть плюнуть ей незаметно на башмак. Какой там исламский ваххабизм, какой там «убей неверного»! Когда б была возможность резать сотнями, тысячами, нам было бы друг друга не унять, о чём, собственно, и рассказывает мировая история человечества. Людей не останавливают даже масштабные убийства, масштабные разрушения.

– И вы таких людей способны оправдать?

– А вы нет?

– Конечно, нет. Потому что это безумство. Среди живущих под небом полно детей и беззащитных, да и просто тех, которые понятия не имеют о ваших личных проблемах. Они ни в чём не виноваты, а вы выписываете им счёт, точно проворовавшимся чинушам.

– Во время войн тоже гибнут все подряд. Однако войны развязывают конкретные люди, вполне себе тихие и обходительные частенько. Мы постоянно живём в условиях войны, только она ведётся сейчас более изощрёнными методами, а в остальном всё то же самое. Её ведут все одновременно, и вы в том числе.

– Я лично ни с кем не воюю.

– Воюют политики, от вашего имени. И если вы не в силах как-либо им помешать, то часть вины, пусть косвенно, ложится и на ваши плечи тоже. Да и сами политики, они уж точно не испытывают угрызений совести. Особенность нашей эпохи в том, что решения принимают одни, а исполняют их другие. В древние времена руководители государств, княжеств, империй были одновременно и полководцами. Они сами участвовали в походах, видели кровь, убивали людей. Зато мало кто из них и умирал собственной смертью. Теперь же боевыми действиями руководят из уютных кабинетов, не видя чужих страданий, а у военных всегда есть удобная отговорка: мы выполняли приказ. Вот так. Всё шито-крыто. – Он развёл руками. – Видите, как всё замечательно устроено? Представьте себя в роли такого вот наделённого широкими полномочиями политика и скажите себе: я не убийца, я лишь хочу немного обустроить мир, свою страну, своих людей, чтобы им всем лучше жилось, ну и мне чуть-чуть было бы удобнее. Отдайте приказ, нажмите кнопку, пошлите сигнальчик, подмигните – я уж не знаю, как там у них устроена система управления, – всё остальное произойдёт без вашего участия. Кто-то погибнет, кто-то будет разгребать завалы, некоторых стошнит. Иные воспримут несчастье как должное. Но за него никто не ответит, будто это последствия стихии. Уже не та формация, вы вписываетесь в мировой процесс. По миллионам никогда не плакали, и если некому поймать вас за руку, то убивать по одному или сотнями, – не имеет никакого значения. Вы повелитель стихии. Им вас не раскусить.

Когда обучают ремеслу, самым действенным методом является передача личного опыта, собственного умения, тех заковыристых фишек, которые не валяются на дороге и обладание которыми и есть та самая благодать природы, позволяющая осилить мудрёное мастерство. Очевидно, физик оценил силы журналиста положительно. Он стал грузить Виталия по полной, ожидая, что тот либо сдастся, либо всё же будет обдумывать его слова, и тогда его можно запутать окончательно. Умение, как и знания, вещь слишком субъективная. Можно делиться им так, что природе будет завидно в недосмотре за таким дивным камуфляжем.

Теперь Виталий почувствовал, что ему жарко. Словно от досады, когда не идёт в картах масть. Бессилия от методично атакующего его прагматика он не испытывал, но побить его без рукоприкладства не знал как. Этот глист вывернется из любых пут, и для себя всегда окажется прав. Ладно твердолобые, которых не переубедить, которые не воспринимают никаких аргументов. Но немотивированный учёный, вставший в позу, – неужели нет против него никаких способов переубеждения? Он испытывал к нему глубокую неприязнь, потому что тот готов был обосновать любую мерзость… Но вдруг осознал, органически ощутил – почти рефлекторно, – что именно об этой вражде непонимания и говорит Канетелин. О своём месте на земле, которые не видят и не хотят видеть другие.

– Мне изначально непонятно только одно, – встрепенулся Виталий, – и самое главное: зачем всё это? Разве можно ненависть ставить в основу жизненного кредо? Весь мир стремится к лучшему, рациональному. В духовной сфере это доброта. Посмотрите вокруг: в мире полно добрых людей, готовых делиться радостью и помогать друг другу бескорыстно. Они не знают законов мироздания, но им приятно дружить, ощущать свою нужность, видеть рядом с собой счастливых. В этом и заключается для них их собственное счастье.

– Я с вами совершенно согласен, представьте себе. – Он принял вид уставшего от разговоров человека. – Но вы рассуждаете исходя из логики сообщества, а я исходя из логики одиночек. Спросите любого, потерявшего ребёнка от рук маньяка, что он желает убийце. Разумеется, смертной казни, да ещё чтобы тот испытал перед смертью нечеловеческие муки. Способ наказания может быть любой, но в душе вы выбираете для него самый изуверский. В природе человека чувства являются главенствующими, так он устроен. Отсюда и насилие. Просто одни выбирают его в качестве чрезвычайной меры, а другие – как средство достижения каких-то целей, вот и вся разница.

– Насилие осуждается обществом, это в порядке вещей. Что бы творилось на земле, если бы люди убивали друг друга безнаказанно?

На губах Канетелина мелькнула саркастическая ухмылка.

– Вы же христианин, – не унимался Виталий.

– С чего вы взяли? У меня свои представления о боге.

– И вы смогли бы убить человека?

– А вы нет? На расстоянии, когда вы не видите жертвы, это вообще не составляет никакого труда.

– И бомбу смогли бы взорвать?

– А какая разница? Движет ли вами чувство мести или ненависть к неверным – суть одна: всадить между рёбер кол или выпустить кишки некоторому количеству особей, которых вам ничуть не жалко.

– Вы говорите страшные вещи.

– Я говорю правду. Делить людей на ангелов и извергов берутся только робкие замшелые дилетанты. Все люди – враги, и вовремя отстоять свои права, когда другие налезают со своими противными традициями, есть истинное предназначение каждого.

Виталий вскочил с места уже решительно:

– Я не могу вас больше слушать! Более всего меня возмущает, что вы умудрённый жизнью человек, а несёте какую-то чушь.

– Не бойтесь обнаружить в себе зверя. Наверное, вы страшный в гневе. Слава богу, у вас ещё нет желания со мною расправиться.

– Вас надо изолировать.

– Вот, вы уже проявляете признаки агрессии.

– Вы ненормальный!

– Скажите это моему врачу.

Виталий резко повернулся и быстрыми шагами, сквозь мелкий дождь, направился в сторону здания клиники.

Пациент, оставшись в беседке, занял спокойно-созерцательную позу, ровно такую, в какой его застали раньше. Как будто и не было до этого никакого разговора.