Текст книги "История Киева. Киев советский. Том 2 (1945—1991)"

Пора сказать и о Щербицком

Владимир Васильевич Щербицкий (17.02.1918—16.02.1990) находился на высших ступеньках власти дольше, чем кто-либо из бывших и нынешних украинских лидеров, – четверть века: возглавлял Совет Министров УССР, на протяжении 17 лет был первым секретарем ЦК Компартии Украины. Возможно, ВВ, как его называли в своем кругу приближенные, мог бы «рулить» республикой и дальше, если бы в сентябре 89-го не подал – добровольно! – заявление с просьбой освободить его от обязанностей. Уходил он отнюдь не с почетом, а под свист и улюлюканье толпы. Как водится, больше всех старались орать именно те, кто еще вчера восхвалял его государственную мудрость и пел дифирамбы, а самые ретивые пронесли обмотанное проволокой чучело Щербицкого по Крещатику и что есть силы швырнули в Днепр. Так киевская чернь, сменив когда-то прежнюю веру на новую, более многообещающую, поступала с поверженными богами… Щербицкий ушел в мир иной через пять месяцев после отставки – в день, когда должен был давать объяснения Верховной Раде по поводу чернобыльской аварии и ее последствий. «Он не хотел жить», – с горечью повторяют его друзья, и это истинная правда. По мнению моего отца, много лет работавшего с Владимиром Васильевичем, он был на редкость красивым, умным, энергичным и глубоко порядочным человеком. Но не стоит его идеализировать: Щербицкий – сын своего времени и разделял его заблуждения, а порой совершал непростительные ошибки. Да, это при его правлении проходили процессы над диссидентами и наблюдались перегибы в борьбе с так называемым украинским буржуазным национализмом, но слабо верится, что при другом первом секретаре их было бы меньше. Далеко не все решалось тогда в Киеве…

В. В. Щербицкий и М. С. Горбачев возле памятника Ленина. 1986 год

Многие сегодняшние политики смотрят на Щербицкого свысока: типичный, мол, партократ, партийный функционер, но что-то не видел я среди этой братии, озабоченной исключительно собственной карьерой, оригиналов, способных в те годы отказаться от переезда в Москву. А ведь ВВ звали туда не на вторые роли – сперва предлагали возглавить Совет Министров СССР, затем его хотел видеть своим преемником Брежнев. Щербицкий, однако, считал, что здесь он нужнее! Неудивительно, что при нем в Украине не было коррупции и скандалов сродни сочинско-медуновскому или хлопковому делу. Строгий, застегнутый на все пуговицы, Владимир Васильевич вел почти аскетический образ жизни и того же требовал от соратников. Знал бы он, запрещая подчиненным строить личные дачи и покупать автомобили, как поквитается с ним после смерти партноменклатура. На скорую руку перекрасившись в демократов и спрятав свои партбилеты подальше, она вышвырнула вдову Раду Гавриловну из служебной квартиры практически на улицу и оставила нищенствовать с мизерной учительской пенсией. Впрочем, эта гордая женщина ничего для себя не просила.

Владимир Васильевич ушел из жизни 30 лет назад – разочарованный в идеалах, которым служил, и казня себя за то, что не уберег от беды ни родную землю, ни сына. Он не оставил семье золота-бриллиантов, счетов в зарубежных банках, антиквариата и недвижимости, зато благодаря заложенному именно при нем запасу прочности, проедая и распродавая то, что было тогда построено, мы до сих пор выживаем… Говорят, масштабная личность, как и все крупное, лучше видится на расстоянии. Щербицкий считал, что в Украине нужно проводить курс Москвы. Он никогда не выступал с критикой, не акцентировал на том, что Украине следует бороться за паритетные условия поставки из союзной казны товаров, ресурсов и так далее. ВВ, благодаря дружбе с Брежневым, вел себя более самостоятельно, но по своему мировоззрению и убеждениям он не был таким украинофилом и патриотом, как Шелест, которого в верхах за то и невзлюбили, поскольку название «Україно Наша Радянська» – это же УНР: «Украинская Народная Республика».

Как объяснить структуру украинского застоя, возглавляемую В. В. Щербицким? Скорее всего, он, не теряющий надежду, что сам возглавит СССР, разочаровался в Горбачеве. Щербицкий считал его интриганом, слабым политиком, поставившим целью разрушение партии и даже всей страны.

Беда Советского Союза не в том, что эта страна непуганых идиотов, а в том, что она страна запуганных умных.

В то же время, подчеркиваю, единственное, что мне нравится в близком окружении Щербицкого – это его образованная, сдержанная, умная жена Рада Гавриловна, симпатичная дочь и вызывает сожаление трагическая судьба сына, с которым приходилось иногда встречаться.

Никогда не оправдывайте тоталитаризм за счет частных, сугубо личностных черт того или иного функционера. Нет сомнения, что Щербицкий был хорошим мужем и отцом. Но к «подопечной» ему Украине он относился по-другому. Не буду говорить об экономике того времени, пусть о ней скажут специалисты. Но вот о культуре… Собственно, о том, как сотни ее талантливых деятелей были от нее отстранены. В разных «жанрах»: от гэбистской тюрьмы до гэбистской интриги. Тысячи и тысячи сломанных судеб. Разрушение культуры: от «личной» победы Щербицкого над «поэтическим кино», от позорного процесса над Сергеем Параджановым до неоправданного разрушения Стены памяти на Байковом кладбище.

Страна посреди Европы оказалась без европейской культуры – спрятанной, замурованной в спецхранах. Без национальной памяти! Любая внимательная непредвзятая попытка посмотреть в прошлое расценивалась как буржуазный национализм, с которым непрестанно воевал генерал Федорчук, председатель КГБ с кругозором бериевского функционера. В. В. Щербицкий натравил некого Маланчука на украинскую культуру, предоставив ему почти что диктаторские полномочия. Среди прочего можно вспомнить печальную судьбу украинского языка, который фактически был изъят из какого-либо употребления в городе в то время. Произошла настоящая лингвистическая катастрофа целой нации! Министр культуры Безклубенко в тех или иных жанрах ассистировал в этом разрушении. Именно так огромная европейская страна, словно Албания, оказалась вне Европы.

Дважды советские евреи из Киева!

А без евреев Киев – не возможен, – перефразирую популярную песенку, но хочется сказать и о самых известных киевлянах, в первую очередь, о тех, кто родился и жил в моем Городе. То есть по рождению и пребыванию… Итак!

Илья Эренбург

Один из самых известных – Илья Эренбург, писал: «Я выжил – не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, а лотерею».

Все относительно.

А. Эйнштейн и И. Эренбург. 1947 год

Илья Эренбург родился 27 января 1891 года в Киеве, на улице Институтской. Его отец, Герш Гершонович (Григорий Григорьевич), был инженером, а мама, Хана Берковна (Анна Борисовна), набожной домохозяйкой, жизнь которой проходила в утренних и вечерних молитвах. От отца будущий писатель унаследовал непримиримость духа и непреклонную резкость в суждениях, а от матери – умение вовремя гасить эмоции. Илья неоднократно гостил в Киеве в семье своего деда. А в 1895 году семья Эренбургов переехала в Москву, где Григорий получил место директора Хамовнического пиво-медоваренного завода.

С 1901-го Илья учился в 1-й Московской гимназии, где подружился с Николаем Бухариным. Когда там возникла подпольная революционная организация, Эренбург принял в ней деятельное участие, за что был арестован полицией, но родителям удалось освободить сына под залог до суда, однако Илье в 1908 году пришлось бежать за границу. Он поселился в Париже, в эмиграции несколько раз присутствовал на собраниях, где выступал Ленин, и даже захаживал к нему на квартиру. Там же Илья, примкнув к богеме, расстался с политикой. Свободно общаясь с великими символистами, он начал сочинять стихи, и в 1911 году вышел сборник «Я живу», а через три года – «Будни». Описание пышных средневековых католических обрядов придавало этим стихам отрешенность и символическую туманность, о чем одобрительно отозвался Николай Гумилев. Париж окончательно вошел в сумбурную жизнь юноши. Сердобольная маменька помогала сыну, отбившемуся от устоев привычной жизни, иногда присылал деньги отец, и еще были друзья. Эренбург попытался стать издателем. В печати он ругал большевиков, с ядовитой иронией высмеивал их «угреватую» большевистскую философию. Будущему «буревестнику» революции Владимиру Ленину давал весьма неблагозвучные прозвища: Безмозглый дрессировщик кошек, Лысая крыса, Старший дворник, Картавый начетчик, Промозглый старик и Взбесившийся фанатик.

В 1910 году Эренбург женился на Екатерине Шмидт, у них родилась дочь Ирина, впоследствии переводчица произведений французских литераторов. Брак продлился недолго, но Илья Григорьевич на протяжении всей своей жизни не расставался с дочерью.

Первая мировая война открыла Илье Эренбургу путь в журналистику – он стал военным корреспондентом. В феврале 1917-го вернулся в Россию, где невозможно было разобраться в происходящем, что и отразилось в его стихах. В 1919 году Эренбург женился на киевлянке Любе – сестре кинорежиссера Григория Козинцева. Любовь Михайловна была ученицей художников Александры Экстер, Роберта Фалька и Александра Родченко, и ее картины выставлялись в Берлине, Париже, Праге и Амстердаме.

В 1921-м Эренбург уехал в Европу, где закончил роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», который писал в Киеве. Появление этого произведения сопровождалось полемическими спорами, осуждением «нигилизма» и всепоглощающего скептицизма писателя. Сам Эренбург считал время создание «Хулио Хуренито» началом своего творческого пути: «С тех пор, – писал он позднее, – я стал писателем, написал около сотни книг, писал романы, эссе, путевые очерки, статьи, памфлеты. Эти книги различны не только по жанру – я менялся (менялось и время). Все же я нахожу нечто общее между «Хулио Хуренито» и моими последними книгами. С давних пор я пытался найти слияние справедливости и поэзии, не отделял себя от эпохи, старался понять большой путь моего народа, старался отстоять права каждого человека на толику тепла». В романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито…» Эренбургом была представлена интересная мозаичная картина жизни Европы и России времен Первой мировой войны и революции, но главное – приведен свод удивительных по своей точности пророчеств. Леонид Жуховицкий писал по этому поводу: «Меня до сих пор потрясают полностью сбывшиеся пророчества из «Хулио Хуренито». Случайно угадал? Но можно ли было случайно угадать и немецкий фашизм, и его итальянскую разновидность, и даже атомную бомбу, использованную американцами против японцев? Наверное, в молодом Эренбурге не было ничего от Нострадамуса, Ванги или Мессинга. Было другое – мощный ум и быстрая реакция, позволявшие улавливать основные черты целых народов и предвидеть их развитие в будущем. В былые века за подобный дар сжигали на костре или объявляли сумасшедшим, как Чаадаева». Десятилетия спустя японские писатели и журналисты на одной из литературных встреч все пытались узнать у Эренбурга – откуда он в 1922 году получил информацию о грядущей бомбардировке Хиросимы и Нагасаки?

С 1923 года Илья Эренбург – корреспондент «Известий», и его талант публициста широко использовался для создания привлекательного образа советского строя жизни за границей. В начале 1930-х Илья Эренбург вернулся в СССР и много ездил по стране. Он побывал на строительстве магистрали Москва – Донбасс, в Кузнецке, Свердловске, Новосибирске и Томске. Тогда же он написал роман «День второй», работал над книгой о рабочем классе «Не переводя дыхания» и параллельно сочинял «Книгу для взрослых». Весьма характерным для формирования публицистического и художественного стиля Эренбурга является фотоочерк «Мой Париж» (1935), по сути, небольшая книжечка с минимальным текстом и многими фотографиями, выполненными самим автором и сделанными при помощи «бокового видоискателя», и люди, которых снимал писатель, не знали, что на них наведен объектив так называемой скрытой камеры.

Во время гражданской войны в Испании Эренбург стал военным корреспондентом «Известий» и выступал в качестве эссеиста и прозаика, а после поражения республиканцев перебрался в Париж. Когда немцы оккупировали Францию, он укрылся в советском посольстве и, вспоминая о первых днях войны, отмечал, что никогда в жизни так много не работал. В книге «Люди, годы, жизнь» Эренбург возвратился к первым дням войны: «Потом 22 июня 1941 за мною приехали и повезли в «Труд», в «Красную звезду», на радио. Я написал первую военную статью. Позвонили из ПУРа, просили зайти в понедельник в восемь часов утра, спросили: «У вас есть воинское звание?» – я ответил, что звания нет, но есть призвание: поеду, куда пошлют, буду делать, что прикажут». Эренбург был корреспондентом газеты «Красная звезда», но писал статьи и для других газет – «Правды», «Известий», а также для Совинформбюро, многие из этих статей были собраны в трехтомнике «Война».

В 1942 году Эренбург вошел в состав Еврейского антифашистского комитета и вел активную деятельность по сбору и обнародованию материалов о Холокосте. В военные годы писатель постоянно выступал с лекциями. Ему принадлежит авторство знаменитого лозунга «Убей немца!» и введение в оборот слова слова «фриц». За это Адольф Гитлер лично распорядился поймать и повесить Эренбурга, а нацистская пропаганда дала ему прозвище Домашний еврей Сталина.

В 1947-м Илья Григорьевич поселился на Тверской, 8, где прожил до самой смерти. В послевоенные годы началась яростная борьба с космополитизмом, и в струю «разоблачения» попал неожиданно и сам Эренбург. Ему припомнили ранние декадентские стихи, романы «Любовь Жанны Ней» и «Бурную жизнь Лазика Ройтшванеца», книгу о русских символистах «Портреты русских поэтов», «Манифест в защиту конструктивизма в искусстве»… И ругали за все, вплоть до публицистики военных лет. Приведу отрывок из стенограммы собрания Союза писателей:

«Повестка дня: «Обсуждение литературной деятельности «беспартийного» писателя Ильи Григорьевича Эренбурга». Выступающий Михаил Шолохов: «Эренбург – еврей! По духу ему чужд русский народ, ему абсолютно безразличны его чаяния и надежды. Он не любит и никогда не любил Россию. Тлетворный, погрязший в блевотине Запад ему ближе. Я считаю, что Эренбурга неоправданно хвалят за публицистику военных лет. Сорняки и лопухи в прямом смысле этого слова не нужны боевой, советской литературе…» Илья Эренбург ответил: «Вы только что с беззастенчивой резкостью, на которую способны злые и очень завистливые люди, осудили на смерть не только мой роман «Буря», но сделали попытку смешать с золой все мое творчество. Однажды в Севастополе ко мне подошел русский офицер. Он сказал: «Почему евреи такие хитроумные, вот, например, до войны Левитан рисовал пейзажи, за большие деньги продавал их в музеи и частным владельцам, а в дни войны вместо фронта устроился диктором на московское радио?» По стопам малокультурного офицера-шовиниста бредет малокультурный академик-начетчик. Бесспорно, каждый читатель имеет право принять ту или иную книгу, или же ее отвергнуть. Позвольте мне привести несколько читательских отзывов. Я говорю о них не для того, чтобы вымолить у вас прощение, а для того, чтобы научить вас не кидать в человеческие лица комья грязи». Процитировав несколько трогательных писем, Илья Григорьевич продолжил: «И вот еще одно, самое Важное для меня письмо: «Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную «Бурю». Спасибо Вам за неё. С уважением И. Сталин».

В стенограмме не отмечена реакция присутствующих недоброжелателей. За роман «Буря» Илья Эренбург получил Сталинскую премию І степени и на всю жизнь сохранил верность Сталину, даже после его смерти. В 1953 году, несмотря на мощное давление, Эренбург не подписал гнуснейшего письма о депортации евреев на Дальний Восток. «… Подписали будто бы все – и Ойстрах, и Дунаевский, и Ботвинник, и Левитан, и Рейзен, и Ландау, и Маршак, и Гроссман, – сказано в документальном очерке Б. М. Сарнова «Сталин и Эренбург». – Говорили, что даже самый главный еврей Советского Союза – Лазарь Моисеевич Каганович – и тот поставил под этим письмом свою подпись. И только Эренбург – единственный из всех! – категорически отказался его подписать». И это его документально подтвержденное упорство затормозило публикацию кошмарного обращения в газете «Правда», и, по выражению Б. М. Сарнова, «Смерть, уже занесшая свою косу над головами миллионов людей, отступила»…

В 1954 году Эренбург написал повесть «Оттепель», давшую название целой эпохе в советской истории, а через три года – «Французские тетради» – эссе о французской литературе, живописи и изящные переводы из Йохима Дю Белле. Свои мемуары «Люди, годы, жизнь» об интересных и значительных людях, встреченных им в жизни, Эренбург начал в 1958 году. Приступая к этой работе, он говорил: «Я сажусь за книгу, писать которую буду до конца своих дней». К апрелю 1960-го он передал рукопись первой книги мемуаров в «Новый мир». Из нее читатели узнавали о многих именах впервые, что дало толчок развитию самиздата – по рукам стали ходить сборники упомянутых им поэтов и писателей. Пока Хрущев оставался у власти, главы из мемуаров «Люди, годы, жизнь» продолжали печататься. Полный текст всех семи книг появился только в 1990 году. Для меня, автора, в 1963–1964 годах, когда я работал в геологических экспедициях, эти три томика были постоянными спутниками в рюкзаке. Могу и сейчас спустя десятилетия заявить: первые понятия о творческой интеллигенции, мои эстетические и духовные привязанности формировались благодаря чтению мемуаров Еренбурга. Одну из своих книг я так и назвал: «Люди, годы, жизнь».

До конца жизни Илья Эренбург вел обширную общественную деятельность. Он писал: «Я – русский писатель, а покуда на свете будет существовать хотя бы один антисемит, я буду с гордостью отвечать на вопрос о национальности: «Еврей». Мне ненавистно расовое и национальное чванство. Береза может быть дороже пальмы, но не выше её. Такая иерархия ценностей нелепа. Она не раз приводила человечество к страшным бойням. Я знаю, что люди труда и творчества могут понять друг друга, даже если между ними будут не только тираны, но и туманы взаимного незнания. Книга тоже может бороться за мир, за счастье, а писатель может отложить рукопись, ездить, говорить, уговаривать, спорить и как бы продолжать недописанную главу. Ведь писатель отвечает за жизнь своих читателей, за жизнь людей, которые никогда не прочтут его книг, за все книги, написанные до него, и за те, которые никогда не будут написаны, когда даже имя его забудут. Я сказал то, что думаю о долге писателя и человека. А смерть должна хорошо войти в жизнь, стать той последней страницей, над которой мучается любой писатель. И пока сердце бьется – нужно любить со страстью, со слепотой молодости, отстаивать то, что тебе дорого, бороться, работать и жить – жить, пока бьется сердце…»

Этому утверждению я, Виктор Киркевич, остаюсь верным и по сей день, несмотря на возраст, перенесенные тяжелые операции и инвалидность!

Эренбург и в старости остался собой – неуживчивым, запальчивым, всегда готовым вступить в спор – единственным разрешенным в СССР космополитом. О его личной жизни почти ничего не известно, и это к лучшему. В противном случае и этот замечательный человек стал бы достоянием тупых домыслов и развесистых публикаций. Впрочем, домыслов о его жизни и без того хватит на несколько толстых томов.

Скончался Илья Эренбург после длительной болезни 31 августа 1967 года и был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. Проститься с писателем пришло около 15 тысяч человек.

Братья Фрийдлянды, или Что общего у Эрнеста Хемингуэя с Киевом

В самом сильном романе Эрнеста Хемингуэя – «По ком звонит колокол», есть персонаж с русской фамилией Карков. Под этим псевдонимом выведен знакомый писателя – киевлянин Михаил Кольцов (настоящее имя – Мойсей Фрийдлянд). Напомню: в романе показаны события гражданской войны в Испании. Герой – американец Роберт Джордан, сражающийся за республиканцев (в нем легко угадывается сам писатель), знакомится с Карковым.

М. Е. Кольцов

Хемингуэй комментирует: «Карков – самый умный из всех людей, которых ему приходилось встречать. Сначала он ему показался смешным – тщедушный человечек в сером кителе, серых бриджах и чёрных кавалерийских сапогах, с крошечными руками и ногами, и говорит так, точно сплёвывает слова сквозь зубы. Но Роберт Джордан не встречал ещё человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие». Михаил Кольцов был легендарным журналистом. Его очерки и репортажи из «горячих точек» планеты гремели на всю страну.

Кольцов родился в Киеве 31 мая 1898 года. Семья жила на Подоле, в небольшом доме возле Контрактовой площади – ул. Межигорская, 3/7 (угол Спасской). В нем на первом этаже располагался собственный обувной магазин отца. Спустя несколько лет семья переехала в Белосток, но вскоре вернулась в Киев, поселившись на ул. Кузнечной (Горького), 17. Родители отдали сына учиться во 2-е реальное училище. Уже тогда он проявил незаурядные литературные способности, затеяв издание рукописного журнала. Там же учился и его брат Борис, впоследствии карикатурист, известный под фамилией Ефимов. О нем позже!

Осенью 1916 года Михаил отправился в Петроград, где стал студентом психоневрологического института. Тогда же он начал сотрудничать с журналом «Путь студенчества», где, между прочим, опубликовал интервью с Александром Керенским (!)… После отречения Николая ІІ вчерашний студент сотрудничал с газетой «Известия» (именно той), а в 1918-м по линии Кинокомитета отправился в Смоленск «для производства фотографической и кинематографической съёмки» мирных переговоров между советской Россией и независимой Украиной. Затем переговоры перенесли в Киев, благодаря этому Михаил повидался с родителями и младшим братом. Жизнь в родном городе понравилась ему, и он решил остаться. Благоприятное время было при гетмане Павле Скоропадском. Но, когда при очередной смене власти Кольцова едва не расстрелял ночной патруль, он предпочел вернуться в Москву. Там в 1923 году он стал основателем и первым главным редактором знаменитого еженедельного иллюстрированного журнала «Огонек», который благодаря Кольцову быстро привлек интерес миллионов – тираж с 20 тысяч экземпляров поднялся до 500 тысяч! Но Михаил на этом не успокоился. Он основал ЖУРГАЗ (журнально-газетное объединение), издававший одно за другим новые периодические издания – «За рулем», «Крокодил», «Литературная газета», «За рубежом», «Советское фото», «Женский журнал», «Театр и драматургия» и другие. Все они существовали долго, а некоторые издаются до сих пор, сохранив, в большинстве своем, прежние названия. Кстати, популярнейшую книжную серию «Жизнь замечательных людей» также издавал ЖУРГАЗ, как и не менее знаменитое «Литературное наследство»… Так уж получилось, что Кольцов оказался основателем практически всех ведущих медиа-брендов и тогдашней, и нынешней России!

6 августа 1936 года Кольцов отправляется на полтора года в Испанию, где знакомится с Хемингуэем. При их первой встрече киевлянин, по словам американского писателя, был с ним «оскорбительно вежлив». Но когда будущий Нобелевский лауреат, вместо того чтобы корчить из себя знаменитость, рассказал забавную историю, выставляющую его самого в довольно комическом виде, Кольцов рассмеялся, они стали друзьями. Ровесники (Хемингуэй на год моложе), оба военные корреспонденты, оба отчаянны и отважны, они не раз выручали друг друга… Хемингуэй был частым гостем Кольцова в гостинице «Гейлорд» в Мадриде. Впоследствии писатель не раз упомянет этот отель в романе.

Репортажи из Испании Михаила Кольцова вывели журналиста на новый уровень популярности. Уже в 1937 году он был удостоен личного приема у Сталина, на котором присутствовали Молотов, Ворошилов, Каганович и Ежов. Почти два часа высокие деятели слушали рассказ журналиста об испанских событиях. А в конце Сталин, поблагодарив Кольцова за интересную беседу, вдруг неожиданно спросил, есть ли у Михаила Ефимовича пистолет. Услышав утвердительный ответ, вождь поинтересовался, не собирается ли Кольцов из него застрелиться. Удивленный журналист заверил Иосифа Виссарионовича в том, что и мыслей таких у него никогда не было.

Возвратившись в Москву, Михаил готовился к приезду своей гражданской жены Марии Остен – немецкой писательницы, жившей в Париже (она тоже появляется на страницах романа «По ком звонит колокол»). Однако над его головой уже начали сгущаться тучи. Будучи в командировке в Праге, Кольцов, сильно рискуя, позвонил Марии в Париж и попросил не приезжать в Москву. Она не могла понять, что случилось. Может быть, он разлюбил ее?.. Увы, Михаил мог говорить только намеками. Вскоре все выяснилось. В Москве Кольцова арестовали. Мария решила немедленно ехать ему на выручку. Ее отговаривали многие, в том числе и Лион Фейхтвангер, объясняя, что Кольцова она не спасет, а вот сама может поплатиться жизнью. Она не слушала! Разве можно оставаться безучастной, если любимый в беде? Более года мужественная женщина обивала пороги московских учреждений, пытаясь спасти Михаила. Она не знала, что на самом деле его уже нет в живых… В конце концов ее и саму арестовали. Из страшных лабиринтов ГУЛАГа Мария не вернулась.

А что в это время было с Михаилом Кольцовым? Вернувшись в 1938 году, Кольцов стал членом Верховного Совета, получил боевую награду и, казалось, был любим и обласкан властью. «Испанский дневник» читатели и критики приняли очень хорошо, а Сталин лично попросил журналиста выступить перед писателями с докладом о недавно выпущенном из печати «Кратком курсе ВКП(б)».

12 апреля Михаил Кольцов прочитал доклад, а уже на следующий день был арестован. В течение года его пытали, выбивая признания в шпионской деятельности, участии в контрреволюционном движении. Во время суда 16 января 1940 года он заявил о своей невиновности и получении признаний исключительно под пытками. Но показания Кольцова никого не интересовали, и 2 февраля его расстреляли.

А в это время в далекой Америке Хемингуэй писал роман о войне в Испании, где вначале Кольцов фигурировал под своей настоящей фамилией. Однако, узнав об аресте своего друга, писатель не стал подвергать Михаила дополнительной опасности и переименовал его в Каркова. На вопрос, откуда взялся столь нелепый псевдоним, Хемингуэй отвечал: «От слова «кар» – автомобиль. Кольцов всегда в движении, он динамичен и целеустремлён, как автомобиль». Предосторожность Хемингуэя оказалась нелишней – в Советском Союзе роман был запрещен, ведь автор писал, среди прочего, и об ошибках сталинистов, дискредитировавших антифашистский фронт… Впрочем, переименование Кольцова в Каркова не спасло Михаила – его расстреляли как раз перед выходом книги в свет…

После смерти Сталина Михаила Кольцова реабилитировали одним из первых в СССР – в 1954 году. Позже – и Марию Остен. В том же 1954-м Хемингуэй стал Нобелевским лауреатом… Так сложилась судьба киевлянина из романа «По ком звонит колокол». Имя Михаила Кольцова нынче носит один из бульваров столицы Украины.

* * *

Борис Ефимов (15.09.1900—01.10.2008) успел родиться в ХIХ столетии, прожить весь ХХ век и встретить ХХI… Один из последних людей, заставших старую империю. В 1917 году он – студент Киевского института народного хозяйства. Помнил Николая II, Ленина, рисовал Троцкого, Бухарина, с ними он был лично знаком. Присутствовал при кремации Маяковского, с которым дружил. Видел, как в печи вспыхнуло его тело… О себе говорил: «Я гражданин трех веков. Судьба ко мне была благосклонна, с Муссолини здоровался за руку, обедал у Тито, Троцкого проводил в изгнание, со Сталиным говорил по телефону и провожал Луначарского».

Карикатура. Сионист пленил араба. Б. Ефимов. 1976 год

Борис Ефимович Фрийдлянд родился в Киеве в семье Ефима Моисеевича, ремесленника-обувщика, и Рахили Савельевны. Он был вторым сыном. О старшем брате Мише я уже рассказал. Оба брата рано начали самостоятельную жизнь. Борис рисовал с пяти лет. После переезда родителей в Белосток братья поступили в реальное училище. Там они вместе издавали рукописный школьный журнал. Брат редактировал издание, а Борис – иллюстрировал. В 1915 году судьба занесла его в Харьков, в реальное училище. Но уже через два года он очутился в Киеве, где в местном журнале «Зритель» появились первые шаржи Бориса Ефимова на Александра Блока, Веру Юреневу, Александра Кугеля. В 1919-м он – один из секретарей редакционно-издательского отдела Народного комиссариата по военным делам советской Украины.

«Я служил секретарем в «Редиздате» на Украине, – рассказывает Борис Ефимович. – Миша в то время тоже жил и работал в Киеве. И вот он мне говорит: «Нужен карикатурист для газеты «Красная Армия». Хватит в канцелярии сидеть – начинай рисовать!» Я нарисовал Деникина, которого штыками прижали к Черному морю. Так я стал карикатуристом в газете – в один день. Мне было 19 лет».

Карикатура «Расизм». Борис Ефимов. 1986 год

Тогда под первым рисунком появился псевдонимом «Борис Ефимов», что очень огорчило его отца. Но Борис не расстроился, главное – он сознательно вступил на тропу войны с противниками большевиков! Не имело значения – внутренними или внешними! Хотя на то время злейшие враги окопались даже в Кремле! Талантливые, но амбициозные карикатуристы не спешили заковать себя в вериги. Они предпочитали изображать врагами тех, на кого указывали власть предержащие. И вот на картинках появляется «иуда» Троцкий (который, кстати, до того, как превратиться в иуду, написал предисловие к первой книжке карикатур неоЕфимова). Художник активно участвовал во всех провокационных кампаниях советского режима – перо Ефимова гвоздило направо и налево обвиняемых всех судилищ 1930-х годов: Бухарина, Зиновьева, Пятакова… Особенно изощренно он издевался над Троцким – когда-то его покровителем.

Но особая известность в широких политических кругах к карикатуристу Ефимову пришла после личного заказа вождя. Ему позвонили и сказали, что товарищ Сталин решил «бить смехом американских империалистов», которые после войны замахнулись на Арктику, утверждая, что якобы именно оттуда можно ждать нападения русских, поэтому там нужно срочно разместить военные базы. «Я не спал сутки напролет – думал, что именно нужно нарисовать, – рассказывает Борис Ефимович. – Потом в голову пришла такая мысль: нарисовать семью эскимосов возле маленькой юрты, у маленького эскимоса в руках мороженое на палочке – модное тогда эскимо, рядом с ними северные обитатели – два медвежонка, олень, морж, пингвин, которые, как оказалось, в Арктике жить не могут… И на эту «русскую опасность» надвигается грозный американский генерал Эйзенхауэр. Я каким-то чудом успел сделать работу в срок, и рисунок отдали Сталину. Я ожидал чего угодно, так как был уверен: Сталин прекрасно помнит, что я – родной брат Михаила Кольцова, которого по его приказу арестовали и расстреляли как врага народа еще до войны. Я был готов ко всему. Но меня вызвал Жданов и… показал, в каких местах рисунок нужно поправить. Правку карандашом делал сам Сталин. На черновике сохранились надписи, сделанные его рукой. Причем видно, что красный карандаш сломался и он дописывал потом простым карандашом…»