Текст книги "Сентименталь"

Глава III

Мой господин во многом был прав. Несмотря на бытовавшие среди необразованных людей мнения, восток в ту пору был не таким варварским, как его было принято изображать. И до этого множество просвещенных ученых появлялось там, но во времена расцвета алхимии количество их поистине достигло невероятных масштабов. Достаточно вспомнить Джабира ибн Хайяна, который первым из алхимиков обратился к проблемам философского камня и созданию гомункулов, или же Ар-Рази, усовершенствовавшего теорию металлов.

И это только некоторые. А если взять врачей, философов и поэтов – становилось ясным, что мнение о диком востоке выросло на старых обидах за набеги, когда народности, жившие там, предпочитали кочевой образ жизни. Несомненно, масла в огонь подливала и церковь, считавшая молодую исламскую религию большой для себя угрозой.

Это же косвенным образом касается и моего господина. Из рассказов Клауса фон Дирка я выяснил, что он отправился воевать лишь затем, что ничего другого не оставалось делать. Много чего он испробовал в жизни, но ничто по-настоящему не смогло увлечь его. А на востоке, помимо прочего, можно было взглянуть на изнанку чужой жизни.

По сути своей, так и получилось. Узрев иной уклад и познакомившись со многими мусульманами, Клаус фон Дирк был допущен к алхимикам. Именно там состоялось его знакомство с тем, что церковь считала происками дьявола.

Поэтому сейчас можно было сказать, что блудный сын возвращался домой возмужавшим и с надеждой на помощь родителей. Зная, насколько мой господин дорожил воспоминаниями о тех годах своей жизни, думалось мне, что надеется он небезосновательно.

Мои же знания о востоке на тот момент были весьма туманны и противоречивы. Я, конечно, как истинный католик знал о другой религии и о том, что она противна господу нашему; но как человек просвещенный, не мог не признать, что ее постулаты во многом схожи с заветами Христа. Именно поэтому для меня было странным столь суровое противостояние.

Так же, порой, мне удавалось увидеть заезжих торговцев. Они по большей части были смуглыми, голоса их гортанными, а одежда необычной. Однако те торговцы все же мало чем отличались от обычных людей. Все это было внешним, а как доказали войны – внутри текла такая же красная кровь. И души их, как я смел думать, отличались от наших не столь уж серьезно.

***

Как уже было сказано, мы присоединились к каравану купцов, который отправлялся в Багдад. Вынужден признать, что поначалу подобное предприятие внушало мне недоверие. Слишком часто среди этих людей попадаются те, кто готов поживиться чужим имуществом. Нередки истории, когда купец оборачивался разбойником, стоило лишь оказаться в диких землях. Однако вскоре мне предстояло убедиться в своей неправоте.

Начальником каравана оказался бывший военный. Это было видно по выправке и по тому, как он держался со своими подчиненными. Спокойствие и сила, исходившие от этого человека, казалось, окутывали весь караван, и вскоре я уже был уверен, что ничего плохого с нами не случится. А если что-то и произойдет, то Зигфрид достойно встретит опасность.

Да, его звали Зигфрид и более подходящего имени, как мне кажется, сложно было придумать. Об этом же как-то заметил мой господин.

– Вот человек, которого зовут Зигфрид, – сказал он, сопровождая проезжающего воина взглядом. – Он не только дьявольски силен и потрясающе прозорлив. Образование его пестрит пробелами, но ум жив и впитывает в себя новые знания и открытия. Ничего он не допускает на веру, не найдя доказательств. Но нет и того, что будет отброшено сразу же, без малейшей попытки задуматься. Воистину, глядя на этого человека, сразу начинаешь верить, что это достойнейший из достойнейших.

Остальную часть каравана составляли купцы и люди, которые подобно нам присоединились к нему для безопасного путешествия. С первыми все было просто. Они отличались лишь внешностью и говором, в то время как в каждом из них билась торговая жилка, а в крови кипел азарт. На привалах купцы то и дело пытались сторговать друг другу что-нибудь или же играли в кости на свои товары.

Пожалуй, только Хасим Руфди – как он представился нам – отличался от остальных. Родом из Багдада, он представлял дела своей семьи в Европе. Чуть более сдержанный и задумчивый, купец с востока предпочитал уединение, а не большие компании. С ним мой господин любил подолгу беседовать. Оказалось, что у них в Багдаде есть общие, пусть и не очень близкие, знакомые. К тому же Хасим Руфди был начитан и образован, благодаря чему в скором времени, он стал постоянным собеседником Клауса фон Дирка.

Я же был предоставлен самому себе, поскольку с караваном ехали слуги, которые занимались обустройством лагеря на ночлег, если нам выпадало ночевать на свежем воздухе; а так же остальными мелкими поручениями и делами, возникавшими во время путешествия. С этими людьми, честно говоря, я так и не смог сойтись. Хотя я и сам любил поговорить, но за годы службы у философа и алхимика привыкаешь к более содержательным беседам, нежели обсуждение интимных сторон жизни знакомых и господ и самого рассказчика. Именно этим, к моему прискорбию, и занимались слуги, когда им выпадала свободная минута.

Из тех, кто подобно нам не принадлежал ни к купцам, ни к воинам, ни к слугам, можно было выделить пожилого юриста Вернера Дифенбаха с дочерью Эльзой; и ее жениха, Штефана Кноппа, представлявшего одну из гамбургских торговых компаний. Герр Дифенбах, как и подобает заботливому отцу, намеревался проследить, чтобы его дочь была окружена соответствующей статусу обстановкой. В Багдаде он намеревался пробыть до самой свадьбы.

Из разговоров слуг я узнал, что фрейлейн Эльза не любит своего жениха, несмотря на его молодость, красоту и удачно складывающуюся карьеру. Мне, человеку знакомому с капризами женского сердца, подобное казалось странным, но не удивительным.

А вскоре я и сам попал в плен женских чар. Казалось бы, прожив на этом свете без малого тридцать лет, мне давно было пора понять, что любовь, в сущности, есть не более чем болезнь, которую каждый претерпевает хотя бы раз. А дальше все зависит от шрамов, оставленных на душе и сердце.

На моем, к слову, подобных хватало. По молодости я часто увлекался и видел в каждом жесте благословление, а в каждой улыбке призыв. Но обжегшись несколько раз и весьма сильно, остепенился и позволил разуму главенствовать над чувствами. В последующие разы я руководствовался рассудком и брал то, что мне хотелось, отдавая взамен то, что хотелось девушке. Какое-то время мне казалось, что это идеальный способ существования, но после того как несколько женщин ушли из моей жизни весьма быстро, несмотря на то, что их вроде бы все устраивало, я разочаровался и в этом мировоззрении.

Нет, мне не суждено было превратится в затворника, однако я решил для себя, что уже староват для долгих ухаживаний. Иной раз, когда было видно, что девица сама не прочь, я удостаивал ее вниманием, а поутру мы расставались, довольные друг другом. Признаюсь, меня подобное всегда устраивало, ведь в тот момент я начал служить у Клауса фон Дирка, и, как мне думается, господин был бы против любой женщины в доме, в каком бы то ни было качестве, кроме, пожалуй, подопытной.

Порой мне казалось, что он в данном смысле святой. Однако, с вашего позволения, хватит об этом. Как я уже говорил, мне не нравилось обсуждение интимной жизни господ слугами при караване, а потому нет особого желания уподобляться им.

Так вот, девушку, которая покорила мое сердце, звали Агнетт. Она прислуживала фрейлейн Эльзе, но отношения между ними были скорее дружеские. Нередко, проходя мимо, чтобы вновь бросить взгляд на мою возлюбленную, я натыкался на веселый смех, от которого, к своему стыду, начинал чувствовать смущение.

Для меня не совсем ясно, что было тому причиной. Я знал, что недурен собой и нравлюсь женщинам, пусть уже и не молод. Однако я лишь бродил подле, не в силах сделать первый шаг. Злость моя к себе в те моменты была огромной.

Даже Клаус фон Дирк заметил мое странное состояние.

– Ганс, – сказал он как-то. – Признаюсь, еще несколько месяцев назад, твое поведение показалось бы мне загадкой. Я бы решил, что какая-то сущность вселилась в тебя и терзает душу, побуждая ее к мятежу. Однако теперь, о, теперь я знаю, что происходит.

Я попытался отговориться. Сказал, что не происходит ничего странного, и я просто не очень привык к долгим поездкам, а потому надо чаще прогуливаться, чтобы размять затекшие мышцы.

– Чаще прогуливаться в направлении того шатра? – господин показал рукой в сторону места, где остановился герр Дифенбах и хохотнул. – Разумеется, мой дорогой Ганс, разумеется. Прогуливайся, но не забывай, что гулять лучше всего не в одиночку.

Он вновь рассмеялся и отправился к Хасиму Руфди, прихватив с собой шахматы. В последнее время они полюбили эту игру. Кажется, всё началось с какого-то математического спора, но я не могу утверждать точно.

Я же вновь остался один и долгое время, вынужден признать, сердился на Клауса фон Дирка за его острый язык. Однако, вскоре мне удалось понять, что обвинять надо в первую очередь самого себя. Этот разговор дал мне пищу для размышлений, и я нашел причину своей трусости.

Агнетт нравилась мне столь сильно, что я боялся испортить все неосторожными словами и поступками, а потому предпочитал бездействовать.

«Ну же, Ганс, – зло сказал я самому себе. – Ты боишься даже попробовать, а между тем, вдруг от тебя ждут именно этого? В твоем возрасте даже шанс рискнуть предоставляется не так уж часто. Вскоре путешествие закончится, а если ты не воспользуешься этой возможностью, то будешь жалеть всю жизнь!»

Признаюсь, этот внутренний монолог не сразу возымел действие. И в той или иной форме мне пришлось проговорить его несколько раз, прежде чем удалось себя убедить.

Но перед этим произошли события, оказавшие влияние, как на путешествие, так и на мою судьбу, а также судьбы моего господина и некоторых других людей, ехавших с нами.

Глава IV

В один из дней к Зигфриду спешно подъехал отправленный вперед разведчик. Нам с господином со своего места не было слышно ни слова из того, что он сказал, но, судя по его взволнованному лицу, случилось что-то действительно важное. Выслушав, Зигфрид резко и быстро отдал какие-то приказания, а затем вместе с парой стражников понесся вперед, будто бы речь шла о жизни и смерти.

Вскоре нам удалось узнать, что это действительно так.

– Есть ли среди вас кто-нибудь знакомый с искусством врачевания? – спросил один из воинов.

– Я разбираюсь в анатомии и немало знаком с лекарским искусством, – отозвался мой господин. – Что произошло?

– Мы нашли раненого. Капитан отправился за ним. Кажется, на него напали разбойники.

– Я помогу чем, смогу.

Сказав это, Клаус фон Дирк принялся искать в наших пожитках хирургические инструменты, а также снадобья и травы. Не зная характер ранений, он достал все, что могло пригодиться. На лице же господина читалось искреннее любопытство.

– Всегда интересны такого рода встречи, – шепнул он мне. – Иногда, Ганс, я начинаю верить в существование судьбы. Главное только уметь различать ее знаки и толковать их правильно. К сожалению, это то искусство, на которое можно потратить всю жизнь, но так и не продвинуться дальше пары шагов. Лично я просто стараюсь помнить, что ничего не случается просто так.

Клаус фон Дирк более не произнес ни слова, пока не прибыли охранники со своей ношей.

Раненный был без сознания, но жив. Его грудь вздымалась, пусть и не так часто, как положено здоровому человеку. Однако самым удивительным для меня было то, что я узнал его. Это был тот самый араб, который продал господину книгу о Сентиментале. От потери крови он побледнел, да и видел я его лишь раз, но и Клаус фон Дирк, судя по тому, как он изменился в лице, тоже признал этого человека.

Еще большое смятение вызвало появление раненого у Хасима Руфди. Он вдруг заволновался, бросился к охранникам и принялся помогать укладывать араба на покрывало. Купец что-то бормотал, но язык был мне плохо знаком, а расстояние оказалось слишком большим, потому я ни слова не понял.

– Это брат достопочтимого Хасима Руфди, – сказал господин, видя, как я старательно прислушиваюсь. – Он очень переживает за его здоровье и сокрушается, что родственнику не хватило терпения подождать его, и он решил отправиться в столь трудное и опасное путешествие в одиночку. Интересно, знает ли он…

Конец фразы господин резко оборвал, будто боясь слов, которые могли вырваться наружу. Он протиснулся сквозь строй собравшихся и приступил к осмотру больного. Закончив же, скомандовал вскипятить воду и стал выбирать нужные ему травы для приготовления отвара.

– Ничего страшного, всего лишь сильный удар по голове. Возможно, легкое сотрясение мозга. Нужен покой и бережный уход, – Клаус фон Дирк обвел взглядом стоящих вокруг. – Пожалуйста, не толпитесь.

Люди, смутившись, как часто бывает, когда застают за чем-то постыдным, разошлись по своим делам. Возле больного остались только лишь Зигфрид, Хасим Руфди и господин. От моего взгляда не ускользнуло, что перед уходом фрейлейн Эльза задержалась, бросив на раненого взгляд полный тревоги.

Сначала я подумал, что ее взволновало само происшествие, однако позже мне довелось убедиться, что судьба раненого в принципе была ей небезразлична.

В тот день путешествие решили не продолжать: половина дня миновала, и до следующей придорожной гостиницы было далеко. Вокруг раненого по-прежнему хлопотали Хасим Руфди и Клаус фон Дирк, я же, предоставленный самому себе, направился к маленькой речке, скорее даже ручью, и погрузился в созерцание бегущей воды. Это зрелище завораживало меня с детства, помогало успокоиться.

Прошло какое-то время, и я, задумавшись, не сразу сообразил, что рядом со мной кто-то сидит. Оторвав взгляд от реки, я повернулся и увидел Агнетт. В лунном свете ее лицо казалось еще прекрасней. Вьющиеся локоны волос, светлые голубые глаза, стиснутые от напряжения или в задумчивости губы – это зрелище оказалось более захватывающим, чем бегущая вода, и во много раз прекрасней. Агнетт тоже не сразу заметила, что мой взор направлен на нее. Когда же это произошло, то она смутилась, на щеках выступил легкий румянец, и девушка поспешно отвернулась в сторону.

Так мы и сидели какое-то время. Я изучал каждый завиток ее волос, пытаясь разглядеть просвечивающий сквозь них изгиб шеи, в то время как Агнетт подняла с земли маленький прут и чертила неясные мне знаки на земле. Я хотел что-нибудь сказать, но в тот момент окончательно убедился, что слова подобны деньгам. Они очень часто имеются в достатке, когда нам некуда их тратить, и пропадают в тот момент, когда нужда в них достигает крайнего предела.

– Я любил сидеть так в детстве, – сумел я все же выдавить из себя хоть что-то.

– Я тоже, – голос Агнетт был тихим и печальным.

Мы помолчали еще какое-то время, и я взял на себя смелость придвинуться ближе. Моя рука оказалась рядом с рукой девушки.

– Меня послала госпожа, – призналась она, резко повернувшись ко мне. Глаза Агнетт смотрели настороженно и испытующе. – Она очень волнуется за Керима Руфди и просила узнать, достаточно ли искусен ваш господин.

– Он не дипломированный лекарь, но его понимание человеческой анатомии и процессов, проходящих в теле, велико, – не без гордости заметил я. Однако на самом деле мне было грустно. Агнетт пришла сюда лишь только по воле госпожи.

– Спасибо, я передам, – девушка отвернулась и собиралась уже вставать, когда я, решившись, накрыл ее руку своей. Она не дернулась и не вырвалась.

– Агнетт, скажите, вы здесь только из-за приказа госпожи?

– Нет, – ответила она помедлив. А затем очень быстро добавила. – Госпожа лишь испытывала тревогу, мне захотелось узнать все самой. Спасибо вам, Ганс.

Она высвободила руку, встала и, сделав несколько шагов, повернулась ко мне. Агнетт улыбнулась мягко и добро, помахала мне рукой и побежала в сторону лагеря.

Я остался сидеть в одиночестве, запутавшись в собственных мыслях. Мне не сказали ни да, ни нет, что позволяло надеяться и побуждало к волнению. Правда, я все же наконец-таки решился, что не могло не радовать. Некоторое время я пытался смотреть на ручей, в попытке привести мысли в порядок, но вскоре понял, что ничего не выйдет. Отряхнувшись, я отправился в лагерь.

По пути мне пришла в голову мысль, которую я по возвращению постарался проверить: знал ли кто-нибудь, кроме фрейлейн Эльзы и Хасима Руфди, что раненого зовут Керим?..

***

Пожалуй, это было самое значимое происшествие за время пути. Оно закончилось так же внезапно, как и началось. На следующем постоялом дворе Хасим Руфди сказал, что более не может сопровождать караван. Он остался дожидаться выздоровления брата, передав через Зигфрида письмо своей семье, чтобы они выслали провожатых. Вдобавок к письму Хасим Руфди отдал огромный кошель золота и обещал, что точно такой же кошель будет ждать стражников в Багдаде.

На прощание Хасим Руфди преподнес моему хозяину в качестве подарка резные шахматы из слоновой кости, которые он привез из Индии. По его заверениям, это была лишь мизерная благодарность за спасение брата. По возвращению в Багдад купец обещал разыскать Клауса фон Дирка и вознаградить куда более достойно тому поступку, который тот совершил. Хотя мой господин и заверял, что ничего особенного он не сделал, а больной так или иначе в скором времени поправился бы, подарок он все же принял, как мне показалось, с большим удовольствием.

Что касается самого раненого, то сила его здоровья или же мастерство моего господина было тому причиной, но он вскоре очнулся, хотя и был еще слишком слаб, чтобы ходить и сидеть, потому по большей части лежал и разговаривал.

Я не мог не заметить, какие преисполненные тревоги и радости взгляды бросала на больного фрейлейн Эльза. Мне было странно видеть, что все вокруг этого не замечали. Впрочем, возможно это был тот самый случай, когда важно знать, что именно ты ищешь.

Но как я не старался, как не пытался уловить, мне не удалось заметить, чтобы Керим Руфди как-то выделил ее из тех, кто вечерами нередко приходил его проведать. Особенной популярностью среди гостей больного пользовалась его история о нападении. С каждым разом она все более и более изменялась, пока не превратилась в притчу об отважном, но безрассудном купце, злых разбойниках, внимательных стражниках и добром чародее. В скором времени у нее был шанс превратиться в сказку.

Наши же отношения с Агнетт радовали меня своей романтичной невинностью. Я считал, что давно уже не гожусь для подобного, однако получал от происходящего истинное удовольствие. Иногда мы разговаривали, рассказывая друг другу наши жизни и жизни наших хозяев. Однажды я даже рассказал ей о Сентиментале, за что потом корил себя, поняв, что это тайна хозяина, а не моя. Правда, как мне показалось, Агнетт восприняла это как старинную легенду или даже шутку.

Зато она относилась серьезно ко мне, а я к ней. Мы часто бродили вдвоем, взявшись за руки, или сидели где-нибудь в отдалении. Голова Агнетт покоилась на моем плече, и я чувствовал ее дыхание. Или же я, лежал у нее на коленях, находя это самым прекрасным ложем из всех, которые мне когда-либо были доступны.

Украдкой, боясь, что нас кто-нибудь увидит, мы целовались. Не исступленно и страстно, а нежно и робко, вкладывая все чувства в эти поцелуи.

Естественно, что наша близость не осталась без внимания в караване. И если стражникам было все равно – лишь раз Зигфрид попросил меня не отходить особенно далеко во время прогулок, – то для слуг мы стали пикантным лакомством. Обсуждать своих хозяев им порядком надоело, а потому они упражнялись в злословии на наших чувствах. Должен сказать, что мне стоило огромной выдержки, чтобы не наброситься на них с кулаками.

И я бы наверняка так и сделал, если бы Агнетт не попросила меня не обращать внимания. Сама она именно так и поступала, но иногда мне мерещилась усталость в той улыбке, с которой она встречала пошлости, несущиеся нам в спину.

– Это просто зависть, Ганс, – говорила она мне. – Люди завидуют счастью, а потому хотят его опошлить и растоптать. Им кажется, что такого не может быть, ведь у них ничего подобного не было. Им надо вымарать в грязи чистое, чтобы оно стало похоже на что-то привычное глазу. Но грязь не липнет, если на нее не обращаешь внимания. Будь сильным, Ганс, ведь я с тобой.

Должен признать, что эти слова, если и успокаивали меня, то ненадолго. Я понимал, что своей реакцией на насмешки лишь расстраиваю Агнетт, но ничего не мог с собой поделать.

Даже Клаус фон Дирк как-то подозвал меня поближе и спросил:

– Скажи, Ганс, есть ли люди, чье мнение для тебя важно?

– Разумеется, – кивнул я, подразумевая в первую очередь самого господина и Агнетт.

– Как эти люди относятся к тебе?

– Очень хорошо.

– Тогда попросту наплюй на остальных. Они – никто, в то время как ты сам решаешь, что важно внутри твоего мира.

Я кивнул и сказал, что постараюсь, но не думаю, что у меня это получилось. Несмотря на поддержку господина и Агнетт мне все время казалось, что я совершаю что-то противоестественное, игнорируя насмешки. Правда, вскоре они пропали сами собой, но совсем по иной причине. Через два дня мы должны были достичь Багдада, а потому именно это стало всеобщей темой для разговоров.

Мы с Агнетт, однако, не разделяли восторга остальных. Несмотря на обещание видеться, как только наши хозяева будут позволять, мы знали, что подобного путешествия никогда больше не случится. Даже если мы поедем той же дорогой и с теми же спутниками, все мы окажемся уже чуть другими, и отношения меж нами тоже.

Именно с этим знанием я и вступил в Багдад.