Текст книги "Люди и Нелюди"

Видимо, это тело или, скорее, его владельца Витоли таким способом не раз ловили на слабо.

Чтобы не выходить из образа, сказал: «Не боюсь».

Что вызвало понимающую улыбку и немедленный укол. Что сказать, еще не вернувшаяся чувствительность сыграла свою роль, и я даже не поморщился, ибо не было от чего. Сестричке моя реакция совсем не понравилась, и она спросила: «Не больно?».

Получив утвердительный кивок, вытащила шприц. Протерла ваткой место укола, заставила держать ватку на месте укола и сама вышла.

Как оказалось, снова за теми докторами. Они вернулись весьма быстро и стали долго о чем-то совещаться на незнакомом мне языке. На латыни, наверно, хотя язык Сергей не опознал, что для бывшего медика и странно немного, но другой мир – что же тут поделаешь, латынь тоже, видимо, другая.

Потому консилиум врачей был недолог и вердикт звучал так: на массаж пациента, а там посмотрим, и с таким немудреным диагнозом и пожеланием мне всего хорошего они вышли.

Что сказать? Массаж мне понравился, мне его и в учебке делали вполне профессионально, и в госпитале без него никак не обойтись, а тем более мне как неходячему, там.

Здесь то же самое сейчас было. Это не смотря на другой мир, с его непонятными языками и людскими этими постоянными – слава этому Всевышнему, вот с такими непонятными мне не местному пока отношениями.

Пришел массажист, темные слегка вьющиеся волосы на голове и такое же лицо, не, не невьющееся, просто темное, парень – не негр точно, скорее, темный араб такой. Без предисловий перевернул меня на живот и молча приступил к своей работе.

Пока он массажировал мне икроножные мышцы ног и каждой ноги отдельно, я ничего не чувствовал и просто отдыхал. А вот когда он перешел на спину и стал разминать квадратус люмборум, или, по-простому, мышцы поясницы, я заорал.

О, как я кричал, – это надо было слушать. И как только связки выдержали? Бедный массажист забился в угол и укрыл там голову руками, а в кабинет влетели два санитара и за ними следом два доктора. Потом толпа как-то разбавилась давешней санитаркой, и в конце концов врачей собралось в палате будь здоров. Я же затих и даже зажмурил глаза, стесняшка, блин, но больно же было, ё-моё.

Врачи сначала выгнали всех лишних и посторонних. Потом снова осмотрели меня более тщательно и потрогали, потыкали меня везде, где только можно. Добрый доктор даже мои мужские достоинства покрутил в разные стороны и многозначительно похмыкал. Они-то или оно то ли чем-то ему понравилось, или не понравилось. Зачем-то посмотрели совместно горло, ну правильно, где жидкость выливается и соответственно где она вливается, спецы, блин. О чем-то посовещавшись между собой на своем чучмекском же языке, засмеялись и ушли, напоследок сказав массажисту, что какой-то Халиф будет им доволен.

Он поклонился им в пояс, дождался, пока они выйдут, и подошел ко мне.

Сначала осторожно и опасливо потрогал ногу, потом чуть помял спину или скорее плечевой пояс и только после всего этого и до моей злосчастной поясницы опять добрался.

Резкая до судорог боль, наведшая такой переполох в палате да и во всей больнице, видимо, как появилась внезапно в квадратной мышце, так же и пропала неизвестно куда, и даже когда массажист стал снова массировать в полную силу, боль не вернулась совсем. Лишь слегка покалывало и все, но это было скорее даже приятно.

Перевернул меня на спину и, накрыв посредине полотенцем, продолжил. Объяснив при этом, что негоже одному мужчине смотреть на достоинства другого мужчины.

Ну я про это ничего не скажу, но тот добрый доктор трепал мой отросток без всякого зазрения совести и всякого стеснения, хорошо хоть в перчатках был, правда тонких и матерчатых каких-то.

Массажист же, араб этот, пояснил свою мысль: может возникнуть чувство зависти, а это нехорошо, недостойно мужчины, ну да было бы там еще чему завидовать.

По этой же причине и женщины не должны демонстрировать свои прелести друг перед дружкой. Это, видимо, он мне рассказывал свои мировоззрения или, что, скорее всего, более верно, местные какие-то религиозные догмы, хадисы, там, или как оно здесь называется по-другому, привет, Юхим.

Когда же я спросил, а как же выбирать тогда, намекая, что девушек желательно хотя бы посмотреть, а то и пощупать надо для полноты…

Все это уже после массажа, когда я, несмотря на протесты, все же сел прямо на столе, предварительно повязав широкое полотенце на пояс. Разговаривали мы с ним долго. Я, правда, больше молчал и слушал, мотивируя только рассказчика иногда некоторыми восклицаниями: а, да, угу, у, ну да, – ему и этого хватало, видимо, или дефицит слушателей, или такой местный любитель языком чесать.

Звали массажиста-моралиста Омати, был он из мореходов и бывшим пиратом из Халифата.

Вытаскивание из памяти Витоли – Халифат, или халифатство – страна, государство на западе от империи Руси. Правитель, халиф, выбирается советом кланов кочевников пожизненно, и только со смертью правителя происходят перевыборы, но обычно выбирают из этого же клана. Поэтому можно говорить о династии и преемственности. Как кочевники они уже не воспринимаются остальными народами, да и ведут скорее полукочевое существование. Это проявляется в том, что только небольшие племена выпасают скот в виде коз, овец и верблюдов, а большинство уже никуда не двигается и занимается растениеводством у многочисленных прибрежных арыков. Также из-за большой протяженности морской границы сильно развито мореходство и в том числе рыболовство.

Хотя империя Руси и оспаривает лидерство халифатцев в морском деле, но это все же более вероятно.

По семейному положению каждому мужчине положено, именно положено иметь четыре жены, а в последнее время желательно и больше. Это, скорее, больше обязанность, чем право. Потому как климат все же не способствует большим урожаям, а море, или – правильно – океан под именем Западный Арес (есть еще и Северный Арес), слишком переменчиво, и вместо большого улова можно запросто сложить голову, а содержать жен надо, это мужская обязанность там. Отношение к женщине в халифатстве – скорее как к мебели или как к очень полезным и нужным животным, в отличие от той же империи Руси, где декларируется почти… ну с вариациями, конечно, равноправие обоих полов. Проблема с повышенным рождением в последний век девочек очень напрягает халифа Бенгема, как и все народы мира Этелла, поэтому в халифатстве и такие суровые требования, чтобы количество наконец перешло в качество. Нафиг про халифат, осознание, – подумал Сергей, – слушаем Омати дальше.

Охотились они в прибрежной зоне халифата, в своей зоне, естественно – он уточнил, – и раз чисто «случайно» перешли в территориальные воды государства Руси, где их и поймали. Это родное государство Витоли называется, если что, империя Руси.

Чтобы не спровоцировать межгосударственный скандал, правительство халифата отдало всех пойманных пограничниками людей вместе с их кораблем в руки правосудия русинов, с тем чтобы оно уже само дальше решало. Что с ними, с пиратами этими, делать?

Большинство было отправлено на каменоломни, вроде, – Омати не знал точно, но предполагал, – Оставшихся, повара, врача и самого Омати. Он тогда был еще слишком молодым и помощником лекаря вдобавок и занимался на корабле массажем, да еще обычное для юнги на корабле – подай, принеси и пошел вон отсюда.

Он тогда в силу возраста попал под амнистию. Ему, можно сказать, повезло, его взяли в имперский институт сначала как наглядное пособие, а когда узнали, что он еще и массаж неплохо делает… Вот с тех пор он здесь в больнице все больше и живет и подрабатывает между делом, а не смущает своим видом экспоната по анатомии студентов и студенток столичного института.

«Что-то он мутит или не договаривает, – подумал Сергей, – где институт и где больница находится, что лежит сейчас Сергей. Это второй круг, конечно, столица, но это второй круг и для местных аристократов-милардов, то бишь место совсем не престижное. Где-то ты, друг, видимо, накосячил, и тебя выперли. Это ближе к правде будет».

Вида на жительство ему, правда, не дают, – Омати продолжает, – а тем более самого гражданства империи Руси, но это ничего, он не жалуется. Его никто здесь не обижает, и вещи он покупает, когда хочет, и какие-никакие деньги есть у него всегда. Санитарочки здесь ну есть очень хорошие, и подмигивает мне, зараза такая черномазая. Типа, держись, парень, и ты не пропадешь. Я только покивал на это, да, вот это я попал, не жизнь – сказка… страшненькая она, правда, местами.

Меня снова перевезли в палату после массажа, правда, уже в другую, и оставили наконец в покое. Пришла мне пора самому разобраться, что мне делать, что я, кто я и что со мной все-таки произошло.

То, что я теперь шестнадцатилетний паренек, – это ясно. И этот парень, тот, что прежний хозяин тела, случись упустить мне контроль над собой, начинает вылезать на поверхность и перехватывать контроль над телом обратно. Убью гада. Правда, пока особо не бунтует и подсказывает, если что мне непонятно здесь, но как это долго продлится и не проколюсь ли я с ним далее перед местными? Надо что-то с этим делать, и желательно пошустрее.

Потом начал вспоминать, кто я здесь, где живу, что и как делаю, в общем, тряс память донора по полной. Со стороны сам себе диагноз ставлю – шизофрения. Надо же вживаться как-то, так до обеда и провозился с этим всем сильно непонятным. Перетрясая своих новых старых знакомых. Что хорошо, путаницы все же не было. Как я боялся вначале, что у меня шизофрения или ДРИ (диссоциативное расстройство идентичности), что, скорее, будет более верным с медицинской точки зрения. Но для всех остальных, немедиков, пусть шизофрения будет, что понятнее и ближе народу, далекому от медицины.

Не было у меня такого, что вспоминаю боевого товарища Петра (черт, девчачье же имя, невовремя влезла память осознания, намекая на женскую букву «р» в имени), а в мозг лезло изображение крупного плотного паренька Вихо Смалиди, что сидел впереди меня за партой.

Правда, это только после соответствующей тренировки и с жуткой головной болью в итоге на следующее утро. Но зато и результат в итоге того стоил. Две жизни – Витолина до и Сергея теперь – четко разграничивались, и требовалось только, находясь в одной, вытаскивать сведения из другой. Хотя, при известной сноровке, и можно, и даже довольно шустро. Правда, со стороны в это время я таким тормозом буду выглядеть, но это все же лучше, чем прорвется осознание того или этого хозяина Витоли, и все, мне хана на этом. На фоне же, прямо скажем, не очень умного Витоли и незаметно будет, я думаю и сильно надеюсь.

С этим делом разобрался. Стал вспоминать своих «новых» родителей, уже нынешних, этого тела. Старых, вот, чтоб не путать, перевел в разряд дедушек и бабушек, благо у нынешнего тела их и не было уже и вовсе в живых. Да, они приехали в этот город сами издалека и, видимо, давно, Витоли не помнил, да и не вникал парень, мда-а. Семья была… хотя почему «была»? – и есть, вроде, богатая по местным меркам. Отец – ведущий инженер на заводе, мать – химик-технолог на том же каком-то военном заводе, сын этот Витоли не удосужился даже поинтересоваться на каком. Не его это, видите ли, были интересы. Его все больше интересовал боло, этот почти полный аналог нашего футбола, правда с местными нюансами. Ворота были разной ширины и менялись в зависимости от тайма к тайму. Там дурацкие, как на мой земной взгляд, правила, но Витоли все нравилось в той игре, он, можно сказать, был от нее без ума, фанат, одним словом.

Ну, и мысль напоследок: а я тогда кто при этом теле?

Вселенец, подселенец, переселенец. Вот ведь мозги сломаешь, эту мысль мы додумали уже одновременно. Осознание пыталось пробиться и что-то сказать мне. Я все никак не мог понять, что же оно хочет от меня, пока наконец до меня не дошло.

Мама, мамочка пришла, упс…

Глава 3

 
Детство – это так сложно
и серьезно, когда ты там,
И так смешно и чуть грустно,
когда ты уже не там.
 

Витоли-Сергей

Я поднял голову, симпатичная молодая женщина, лет тридцать, может, и тридцать пять на вид, вряд ли больше, села на кровать и обняла меня. Я скользнул уже своим сознанием вглубь, решив, что сейчас я точно там не нужен и ничего мне не будет страшного от этого ухода. Правда, ситуацию в целом контролирую, потому как доверяй, но проверяй.

Сознание владельца больше не взбрыкивало, а только повторяло: «мама, мама» и плакало. Мне даже немного стыдно стало за него, за себя, все-таки шестнадцать лет – уже не такой и маленький ребенок. Хорошо, матерью это все воспринималось как должное, и она только повторяла – Сыночек, я с тобой, и все будет хорошо.

Потом подошел отец.

Вот это уже чувствовалось – мужик. Он дал носовой платок, велел вытереть слезы и стал расспрашивать уже по делу.

Что и как произошло у меня тогда?

Как-то пришлось буквально сразу вмешаться. Потому как осознание на полном серьезе собралось делиться и жаловаться: что уколы слишком болючие, что страшный массажист – изверг и садюга, и ему здесь совсем плохо одному и очень стыдно бывает от прихода нянечек с их утками. И главное, осознание ничего не говорило да и не собиралось, видимо, говорить по существу происшествия.

Перехватив управление, потому как эту белиберду я озвучивать не собирался в принципе, я четко и по-военному доложил, что, дескать, соскучился, откуда и слезы, извини, пап, не сдержался, вас когда увидел, и в общем, ничего, все нормально у меня.

Отец вник, потрепал по голове и обрадовал, сказал, что еще четыре дня, и меня они заберут домой. Чтобы я выздоравливал и все у меня будет хорошо, мол, поправляйся, завтра они еще зайдут ко мне с мамой. Фруктов никто не принес, оказывается, не было здесь такого обычая. Больным приносить еду не разрешалось категорически. Иногда, детям игрушки приносили, и то только с разрешения врачей, а еду никогда, потому как процедуры и прочее для всех разные.

Процедуры были, правда, у меня только вечером, укололи раз, и все на этом. Пришла давешняя медсестра и опять стала священнодействовать со своим стеклянным «ужасным» шприцом.

Я чуть было не спросил, почему не одноразовые, и осекся, потому как новое осознание, которое на этот раз подсказало вовремя: нет здесь такого, мол, это же дорого. Один шприц на один укол, а про пластмассу здесь ничего не было известно и совсем. Во всяком случае, пока копался в осознании, не нашел никакого упоминания, правда и осознание убогое какое-то, но другого нет и у окружающих не спросишь ни о чем, чтобы не спалиться при этом.

Кстати, стены все до половины окрашены краской какой-то, видимо, а потом выше побелены и вокруг пластика никакого точно нет.

На стене висела коробка деревянная с дырочками. Думал, воздухозаборник какой, потому как похож очень, но осознание пояснило, угу-угу, пояснило, после соответствующего мысленного пинка только: – Это громкоговоритель, новое веяние, еще не везде есть, по-местному «вещатель». Мама хотела к нам домой провести, но пока очень дорого для нас.

Из памяти Витоли.

«Обойдемся», – сказал, как сейчас помню, отец, а я ведь сильно просил тогда. Хотел перед Марти, своей одноклассницей, похвастаться и домой ее пригласить как-нибудь по этому поводу как раз. Правда вот похвастаться – это да, Витоли это может, а вот по части домой ее пригласить – это уже сильно затруднительно. Владелец тела был довольно стеснительный мальчик и с девочками ни-ни, даже и поговорить. В отличие от меня, подселенца, опытного ловеласа, правда с незавидной судьбой, если что. Но надеюсь, это все теперь для него, для меня, черт, как же разобраться-то в этом всем, для меня в прошлом.

Медсестра опять, видимо, хотела поймать на слабо и нарвалась на ответ подселенца – что «да, больно, но не боюсь, и колите, все равно ведь не отстанете со своим лечением».

На что она только хмыкнула и сказала: «Молодец, растешь, парень, а то развел здесь сырость, понимаешь, а сейчас действительно молодец».

Укол, в отличие от первого раза, действительно был мерзопакостный, и даже, видимо, бывшее там обезболивающее не сильно много помогало процессу. Правда, пользуясь новыми вновь открывшимися возможностями, я просто отдалил осознание чувствительности тела в осознание хозяина, то бишь Витоли, и в общем себя довольно неплохо после чувствовал, а хозяин пусть терпит, не хрен было зевать по сторонам тогда.

Поэтому даже немного после поболтал с сестричкой.

Спросил про погоду, про рыбок в аквариуме. Я видел в холле такие стеклянные кубы стояли большие и с зеленью внутри и только когда перешел к вопросу «А что вы делаете сегодня вечером?», медсестра с сомнением стала смотреть на шприцы и перещупывать свои микстуры. Наверное, думала, что же она такое мне уколола, если мысли пациента ускользнули ну совсем, прямо скажем, не туда.

Поэтому пришлось быстро закругляться. Я только просил ее приходить еще в следующий раз, но без этого дикого приспособления – показываю на стеклянный ужас устрашающего размера, лежащий радом с моим пусть и небольшим ужастиком, и кому это так не повезло, интересно. Лучше пусть будут горькие таблетки, чем это недоразумение, она с улыбкой пообещала мне подумать… если «мальчик» себя будет хорошо вести. Вот и думай, что она этим сказала или хотела сказать. Все оставшиеся четыре дня до выписки я провел в основном на массаже. На него я уже ходил самостоятельно, а не как первые разы – возили на каталке, такое титаническое сооружение из дерева, хотя и не без изящества. Даже стал делать зарядку. Тело мне досталось хорошее, ну молодое точно, но никакое не тренированное, и его надо, видимо, нагружать и нагружать хорошо. Попробовал растяжки, они получались, но чувствовалось, что тело это делает в первый раз и в общем заниматься еще и заниматься, одни ноги тренированы, спасибо болу, этому местному варианту футбола.

Уколы мне отменили, благодарность медсестре – Мирана звать, – но она мне этого не говорила, видимо, это она похлопотала. Давали теперь только витамины, какие-то кислые таблетки, и еще требовалось есть какие-то зеленые листья, осознание бывшего хозяина тела, овощ или скорее траву на вкус не определило, что и не удивительно. По виду, вроде, капуста капустой, но по кислоте любой наш щавель переплюнет, бр-р, гадость-то какая, скулы сводит и везде, короче… Прощался со всеми тепло, с массажистом и врачом за руку. Правда с разной степенью почтения, Омати дружески пожелал больше не болеть, а то…, доктор же сказал, что, несмотря ни на что, я был ну очень интересный его пациент. Я даже внутренне вздрогнул, нафиг, нафиг этих гениев от науки медицины.

Медсестричкам двоим поцеловал руку. Был, оказывается, здесь и такой обычай, но только если тот и другой сословия дворян. Здесь монархия, оказывается, на дворе. Если дворянин, не дай Всевышний, поцелует не дворянку, это он сам себя тем самым как бы унизил, поэтому сначала выяснил все про сословия. Врачи и медсестры были дворяне, только нянечки и кухарки – простые сотрудники низкого сословия, но они меня уже не интересовали и вовсе.

Домой ехали с отцом на такси. Это довольно дорогое пока еще здесь удовольствие. Я имею в виду машину, паромобиль этот, скажем, а не карету на конной тяге, но один раз можно себе позволить, а вообще есть трамвай на повседневную.

Еще лет пять назад и он был на конной тяге, а теперь приделали паровой движок, и он гордо зовется «паровик», хотя дымит, как паровоз, а легковые машины типа такси зовутся «паровички». Это я их слышал в тот первый день, когда решил, что я в паровозном депо. Они очень интересный звук издают, типа пухают (звук выпускаемого пара) прикольно во время своей работы, хотя и довольно тихо в общем.

По городу движение небольшое, и, как отец сказал, все на большем числе улиц вешают знак, что гужевой, это на лошадях когда, транспорт там запрещен. Сразу стало легче дышать в городе. Я помню, еще лет пять назад целая служба была и все местные пятнадцатисуточники занимались исключительно уборкой мусора от гужевого транспорта. Сейчас тоже еще слышится запах, но уже меньше, намного меньше.

Мы жили, понятно, что Витоли с родителями, но как-то же и я там тут теперь, ближе к окраине, и у нас еще можно было ездить на лошадях. Вот отец как раз об этом с таксистом и разговаривал, и я между делом в процессе их трепа узнал для себя много нового.

Что еще год или два, и только в пригороде останется, а в остальном в столице везде закроют всякое гужевое движение. Дешевле все равно выходит, чем службу уборки содержать, да и дышать легче. Все-таки дым ветер быстро уносит, а вот конские яблоки как-то не очень, да и неэстетично это – давил водитель паровичка.

Вот за таким разговором я и приехал в свой новый старый дом.

Жили мы, оказывается, на третьем этаже пятиэтажного дома. Дома, кстати, выше пяти и не строились, и ниже в городе тоже не строились, за редким исключением, и то только за городом. Лифта не было, и осознание не знало, что это и для чего нужно. Кстати, поговорить с осознанием не удавалось после той моей ночи разделения старого и нового, сознания и осознания. Ответ получить на заданный вопрос – всегда пожалуйста. Полистать – как справку в Интернете получить, а то и еще быстрее, подменить себя им и наоборот, тоже без проблем выходит, а вот поговорить – это не воспринималось никак, типа сам с собою. Этого не было, сколько ни пытался, разве что эмоциональная окраска на то или иное событие, и та не всегда была. Это все после той ночи, когда я ввел жесткое разграничение, но это все же, как по мне, лучше, чем, не дай этот местный Всевышний, перехватит контроль старый хозяин тела Витоли, и в самый ненужный и ответственный момент, и пиши пропало. Дом, или – правильно сказать – квартира. Настоящие хоромы, мне понравилось жилище, пять комнат, три поменьше и две больших, еще, сверх того, коридор, кухня, ванная, правда совмещенная, но есть деревянная перегородка, вроде как раздельно туалет и ванная получается. Поэтому если дома только свои, то можно считать, что раздельно. Потряс память, да это и есть, и если кто купается, то это не считалось зазорным, и мать неоднократно забегала, когда Витоли мылся. Да и сам Витоли не интересовался никогда, купается кто из его родителей или нет, если ему надо вот прям по срочному делу. Дома кроме хороших новостей и разных были и плохие. Родители наняли репетиторов. Старый ужас хозяина тела воплотился в жизнь. Его и раньше, вроде, предупреждали об этом – «учись, учись, сынок» – родители.

Но дальше, чем «хорошо, мама, обязательно, папа», – дело все и не шло.

Лишь услыхав эту новость, тело непозволительно вздрогнуло, что тут же отметил отец.

«Тебя предупреждали, сын, ты не внял, не сдашь экзамены, пойдешь в мореходку», – строгое напутствие отца.

Судя по вновь открывшимся перспективам, на фоне мореходки, уже репетиторы выглядели блеклыми цветочками.

Заполучив в результате в лице сына твердого энтузиаста учебы и отправив отдыхать, отец все же напомнил в конце: «Завтра понедельник. Согласуешь с учителями время занятий и вперед. Я на тебя очень рассчитываю, сын, не подведи меня, нас с матерью».