Текст книги "Цветок Тагора (сборник)"

Из книги «Яйцо Леды» [2003]

Ах, как мечталось лет двадцать назад издавать книги такими, как мы их написали. Как возмущал нас существовавший порядок внутреннего рецензирования рукописей! А судьи кто? – риторически вопрошали мы. Издательский редактор представлялся неким Прокрустом, втискивающим наши творения в ложе искусственных требований.

И в пику официальному порядку издания книг возникали машинописные сборники, альманахи, журналы.

С воодушевлением передавали мы друг другу в 1970-е годы машинописные сборники – «Лепту», «Меру времени», «Петербургские встречи», журнал «37» и другие. Помнится, немало было предпринято организаторами «Лепты» усилий для ее издания. Увы, старания оказались напрасными.

А ведь все эти издания включали в себя по нынешним меркам вполне безобидные литературные искания авторов. Ну разве что за некоторым исключением. И, разумеется, в то время не могло и в голову прийти, что совсем в недалеком будущем мы будем обладать такой полнотой свободы, какую трудно даже вообразить во всяком обществе и при любом правлении.

Казалось, радуйся! Ан нет, что-то не весело. Поистине, разве угодишь на живого человека!

Закон 1989 года об издании книг за счет средств авторов позволил сделать огромный выброс на книжный рынок продукции литераторов, не издававшихся по разным причинам в прежние годы. И первое время об этих книгах много писали в газетах, представляли их на радио и телевидении. И все радовались: наконец-то пришла желанная свобода!

Ныне приходится признать, что тормозом для изданий служили не только политические мотивы. Чаще всего рукописи отклонялись все-таки из-за их низкого художественного уровня. Поэтому, несмотря на свободу, подлинных открытий, в сущности, так и не появилось. Зато начавшаяся коммерциализация издательской деятельности и затем полное снятие всяких запретов повели к тому, что по всей стране из издательских планов были изъяты книги профессиональных авторов. Многие писатели получили обратно не только рукописи, но и корректуры подготовленных книг. Вместо этих ставших невыгодными книг из типографий хлынул мутный поток того, что прежде называлось у нас паралитературой, то есть не литературы, а книг, существующих параллельно с литературой, около нее; что лишь подделывается под литературу.

Наступил настоящий паралич творческой деятельности огромного пласта писателей. Как-то на одном из собраний Санкт-Петербургской организации Союза писателей России известный поэт и прозаик Глеб Горбовский с горечью сказал: «Мы все бывшие писатели…».

Разумеется, писатели не перестали писать. Но писать и быть писателем – не одно и то же. Необходимо книги издавать. И мало издавать – у общества должна быть в этих книгах потребность. А вот с потребностью-то возникли проблемы.

Вся наша писательская рать воспитана на классической традиции и практически всегда работала в этом направлении. То есть всегда была нацелена на утверждение высших человеческих ценностей – добра, красоты, справедливости, милосердия. И не только в нравственном смысле, но даже и в чисто формальном отношении. Известно ведь, что форма определяет содержание и наоборот. Эти же ценности исповедовало и все наше общество в целом, независимо от того, достигались ли эти ценности в жизни или нет. В виде идеала они существовали всегда и ждали своего воплощения в той или иной форме.

Ныне на смену им пришли иные ценности, чуждающиеся не только социалистической романтики, но и всякой лирики. Зато есть романтика шанса и риска, которые не обходятся без стрельбы, трупов, насилия. Новый социальный строй устанавливает свой спрос. И отзывчивые полиграфисты (даже не издательства, как прежде, а просто типографии) множат всевозможных чейзов и чендлеров, не говоря уж о всякой чертовщине, хиромантии, блатных словарях и прочем.

Прежние литературные установки «износились», настоящая литература остается невостребованной. Подлинное неизбежно приглушается, становится интимным, уходит в дневники, в письма, вытесняется из широкой печати в малотиражные альманахи, книги, изданные за счет авторов. Иначе говоря, литература возвращается в допушкинское состояние.

Литература в опасности. Торжествует сюжет – борьба, погоня, стрельба. Абсолютизируется не произведение, а процесс творчества и даже имитация его.

Прежде издать книгу было большой проблемой. Но, с другой стороны, пройдя через издательские препоны, автор хотя и не становился талантливее, но все же издавал книгу, отвечающую достаточно строгим требованиям.

Сейчас эти критерии утрачены, они просто перестали интересовать издателей. Лишь бы продавалось. Лишь бы была выгода.

Свобода – это, несомненно, хорошо.

Раньше мы непременно спрашивали: свобода «от» или свобода «для»? Ныне свобода стала самоцелью. Она заменяет хлеб и одежду, право на труд и на жилье, на бесплатное образование и лечение.

Свобода отнимает у каждого из нас право, приобретая книгу, надеяться, что на тебя не выплеснут ушат какой-нибудь гадости, списанной со стен общественных туалетов. Впрочем, всякая гадость ныне именуется по-ученому «табуированной лексикой», в употреблении которой новейшие авторы, открытые перестройкой, видят проявление творческой свободы писателя.

Не стану приводить перечень «творений», в которых запретная для культуры лексика нашла широкое употребление. Какой смысл в доказывании очевидного. Да уж все мы как-то и попривыкли к новой моде, что тут можно открыть!

Хуже другое. Приобретает популярность пропаганда всякого рода извращений. Купил я как-то альманах, назову его условно «НЗ». Напечатан на прекрасной бумаге и издан на достаточно высоком редакционно-издательском уровне. Меня в нем привлекла публикация одного моего давнего знакомца, большого оригинала, человека необычной и трудной судьбы. Но вот сталкиваюсь с творениями некоего покойного автора, представленного публикаторами в качестве новоявленного гения.

Действительно, автор прошел определенную выучку у Джойса, владеет стилистическими фигурами, свойственными «потоку сознания». Но только все его «открытия» заключаются в физиологически дотошной передаче своих гомосексуальных ощущений и в описании психологии людей, больных этим недугом. Конечно, нынешняя наша терпимость ко всему и вся – к предательству, подлости, лжи, коррупции и т. д. – распространяется и на сексуальные меньшинства. Право же, пусть их развлекаются.

Однако это может быть их личным делом, пока они не претендуют на универсальность своего опыта, пока они свои нравственные (безнравственные, точнее) ориентиры не утверждают в качестве пригодных и всем остальным.

Прочитав исповедь покойного гомосексуалиста, описавшего свои весьма рискованные ощущения в не менее рискованных выражениях, которых отсталое человечество до сих пор старательно избегало, я почувствовал себя в затруднительном положении.

Что должна подумать обо мне, купившем и почему-то держащем эту книгу дома, моя дочь, если она вдруг раскроет ее? И что вообще тут можно подумать о жизни входящему в нее невинному созданию? Не об авторе сего опуса, не об издателях, а о людях вообще! Грязные свиньи, подлые грязные твари? Не иначе.

Поистине Россия – страна крайностей. Или все запрещать, или все разрешать. Совсем уж все.

Знаю, всякий нормальный человек скажет, что Россия тут ни при чем. Нет же в России закона о пропаганде, воспевании, публичном исследовании мужеложских ощущений. Скажет – и ошибется. Ибо есть такой закон. Называется он Закон о культуре. Статья 11 этого Закона, посвященная «праву на личную культурную самобытность», гласит: «Каждый человек имеет право на свободный выбор нравственных, эстетических и других ценностей, на защиту государством своей культурной самобытности».

Наши демократические законодатели говорят о свободном выборе нравственных ценностей так, будто речь идет не об отношениях между людьми, не о заповедях «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй» и т. д., а о том, кто какой валютой предпочитает пользоваться. Одному, дескать, нравятся рубли, а другому доллары. Дело вкуса. Это и есть плюрализм.

Когда нечаянно сталкиваешься с экскурсами авторов в табуированную лексику или же тематику, невольно думаешь, что это случайность. Но когда находишь этому законодательное обоснование, то понимаешь, что такова идейная линия демократической власти.

Нет, господа хорошие, хотя вы и утверждаете, что создаете все условия для самовыражения человеческой личности, человека вы все-таки не любите. Возводя в абсолют право любой, самой ничтожной и гнусной личности на самовыражение и вменив государству в обязанность защиту всяческих словесных упражнений, вы, в сущности, встали на путь уничтожения человека как высшего существа, созданного по подобию Божию.

Во все времена государство оберегало своих граждан от всякой мерзости и посягательств на их нравственность. Государство же, создаваемое нашими демократами, оберегает создателей мерзости от добропорядочных граждан, способных еще краснеть от стыда.

Как тут не вспомнить: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». А кому ныне дано слово? Каждый со школьной скамьи знает, что даже царь не гнушался выполнять обязанности цензора. Цензорский комитет в России существовал всегда, и все без исключения книги проходили цензуру. Мешало ли это писателям? Очевидно, да. Но это не помешало возникнуть великой русской литературе.

Не следует думать, что я тоскую по ограничениям. Лучше всего, когда писатель сам имеет в себе духовного цензора – совесть, честь, стыд, веру в Бога… Но я уверен, что за временем полной нравственной распущенности неминуемо придет другое – когда запылают очистительные костры из книг нашего времени. И это нельзя будет даже осуждать. Беда, однако, в том, что в огне, как всегда, погибнет много и подлинно невинного.

Впрочем, я иногда думаю, а не для того ли и утверждается повсеместно плюрализм мнений и отношений к нравственным ценностям, чтобы мы перестали придавать слову какое-либо значение? Именно обесценивание слова позволяет сатане свободно и безнаказанно ходить по земле и творить свое черное дело. Ведь и сейчас уже слова трогают лишь самых простых людей, живущих около земли. Тех же, кто летает около престола, слова уже не волнуют и не трогают. Им говорят: предатели, бессовестные, пьяницы, а им все Божья роса.

Все это убеждает в том, что шумная кампания в прессе по дискредитации писателей умело направлялась чьей-то злой рукой. Делалось это потому, что доселе наши писатели были совестью народа. Слово их работало. Народ им верил, и потому они были опасной силой, способной разоблачить демократическую демагогию, с помощью которой осуществляется невиданный геноцид русского народа.

А что теперь? Теперь, благодаря новым законодателям, они – «бывшие писатели». Или «красно-коричневые» и даже «фашисты». И в значительной мере слово их действительно утратило доверие к себе. Большой ли эффект произвело известное «Слово к народу»? Увы. Или взять газеты – «День», например, «Литературную Россию». Чуть ли не в каждом номере печатаются разоблачительные материалы, после которых виновным должна быть прямая дорога в тюрьму, по крайней мере, а они продолжают занимать государственные посты и представлять якобы интересы народа. Впрочем, понятие «народ» все чаще заменяется понятием «быдло».

Мы понимаем, разумеется, что времена, когда политический деятель должен непременно иметь честь, ушли в прошлое. Демократический политик может быть, например, вором, может попадать в вытрезвитель, может даже не скрывать свою принадлежность к сексуальным меньшинствам. Все это считается теперь в порядке вещей. Но не следует думать, что и весь народ стал столь же всеяден и плюралистичен в выборе «нравственных, эстетических и других ценностей» и что его можно дурачить бесконечно. Он никогда не признает мерзость в качестве государственной политики, даже если для искоренения ее понадобятся костры на площадях. Было бы лучше, однако, чтобы до этого не дошло. Понимают ли это свободолюбивые демократы?

Имя этого писателя широко известно русскому читателю. Николай Коняев давно стал необходимой частью русской литературы. Его присутствие в ней подобно присутствию погоды: она всегда есть, даже когда мы говорим «непогода». Вот так же и Коняев. Что бы ни выходило из-под его пера, а из-под него выходит очень многое, – это всегда нужно для литературы. Это всегда становится ее частью. Ее тканью.

За плечами этого писателя десятки книг и журнальных публикаций, его творчество отмечено рядом литературных премий. Но ни количество книг, ни премии сами по себе еще не являются свидетельством значимости писателя. Больше всего писатель нуждается в признании читателя и, может быть, критика, исследователя как лучшего читателя. И здесь, надо заметить, Николай Коняев, может быть как никто другой, терпит убыток от новой литературной ситуации. Ибо писателю нужна широкая, вдумчивая, всеобъемлющая критика, осмысливающая его творчество, вписывающая его в контекст эпохи. Сужение журнальных площадей, изменение издательских тенденций оставило Коняева, в сущности, без критики. Отдельные рецензии и отзывы не в счет. Он заслуживает статей и монографий. Главное же, что сейчас необходимо живому писателю, – чтобы статья, написанная о нем, читалась людьми и обсуждалась ими. А вот это-то, к сожалению, и ушло из нашей жизни.

Но даже и при налаженном литературном процессе оценивать творчество Николая Коняева было бы весьма непросто. У писателя широчайший тематический диапазон и обусловленная этим сложнейшая стилевая система. Он легко переходит от сказа к фантастике, от бытового писания к разоблачительно-публицистическому повествованию, от очерка к хронографу, от жизнеописания поэтов (Рубцов, Олейников) к своеобразным житийным повествованиям о русских святых. Писателя привлекают малоисследованные страницы истории – это документальная повесть о священномученике Вениамине, митрополите Петроградском, повесть «Власов до Власова» – о советском периоде судьбы генерала Власова, это и объемная повесть «Гибель красных Моисеев», написанная на основе секретных документов ПетроЧека, это и повесть об одном из первых крестьянских восстаний при советской власти в 1918 году – «Новоладожская Вандея», это и документальная повесть об убийстве трех оптинских монахов, отмеченная премией имени Андрея Платонова за 1994 год.

Даже для простого перечисления написанного Николаем Коняевым понадобились бы многие страницы.

Особое место в творчестве Николая Коняева занимает огромный труд – «Русский хронограф», охвативший более четырех тысяч дат русской истории от крещения Руси до наших дней. И надо заметить, что именно «от крещения Руси», а не от ее возникновения – для Николая Коняева это принципиально. Во-первых, это указывает на достоверность источников, положенных в основу хронографа, а во-вторых – на духовную направленность. Ибо как человек православно верующий, а именно таковым слывет и является Николай Коняев, он считает истинно русской нашу историю именно от крещения Руси. Взгляд на историю хотя и не новый, но требующий определенной убежденности и даже воинственности.

«Русский хронограф» позволяет говорить о Николае Коняеве как о писателе очень русского склада, для которого бытописание жизни, хроника ее событий является магистральным направлением творчества. И его приверженность религиозной, житийной литературе говорит о нем как о русском религиозном писателе, и именно в этом направлении, мне кажется, следовало бы прежде всего рассматривать творчество Николая Коняева. Но это – дело будущего, хочется верить – ближайшего.

Николай Михайлович Коняев сегодня является заметной фигурой в литературной жизни Петербурга. Без его участия не обходится, в сущности, ни одно сколь-либо значимое общественно-литературное событие. Он ведет большую творчески-педагогическую работу в Петербурге. Несколько лет подряд возглавляет он городской литературный конкурс среди школьников «Творчество юных», он один из членов жюри ордена «Звезда Прометея». Он бессменный председатель секции исторических писателей. Николай Михайлович возглавляет также Общество православных писателей. Все это – свидетельство огромного духовного притяжения, идущего от личности этого неординарного мыслителя и общественного деятеля.

Николай Коняев сегодня один из немногих писателей, кто кормится «с пера» и при этом не изменяет самому себе. Его интерес к жизни настолько велик, что от его взора не ускользает никакое событие, и поэтому имя Николая Коняева можно встретить в любом журнале, в любой газете. Достоевский говорил о «всемирной отзывчивости» русского гения. Коняеву свойственна всемерная отзывчивость, всемерное неравнодушие, делающее его подлинно русским, а главное, значительным писателем.

13 июня 1993 года исполнилось 80 лет замечательному русскому писателю Сергею Воронину. Юбилейные статьи вышли из моды, но обойти эту дату было бы обыкновенным фактом бескультурья, принимающего ныне угрожающие размеры. Однако и не хотелось бы писать традиционный текст, с длинным перечнем достоинств и заслуг писателя.

Творчество Сергея Воронина развилось и достигло своей вершины под знаком социалистической культуры. Сегодня понятия «социалистическая культура», «советская литература» подвергаются всяческому осмеянию и унижению, что вряд ли справедливо. Однако полностью избежать некоторого пересмотра прежних ценностей и понятий не удается, и считаться с новыми реалиями нашей жизни, культуры в том числе, все равно необходимо. Вот с учетом этих новых реалий и хотелось бы взглянуть на творчество Сергея Воронина.

Мне неоднократно случалось писать о нем еще в «доперестроечное» время. И вот что интересно. Прежде я отмечал, что он не просто русский советский писатель, но прежде всего именно русский, подчеркивая тем его вхождение в русскую литературную традицию и продолжение им того ряда русских писателей, которыми мы все гордимся как национальным достоянием. Сегодня же в том, что Сергей Воронин подлинно русский писатель, я не вижу ничего особенного. Это естественно. Зато теперь я отметил бы в его творчестве прежде всего именно социалистическую (если хотите, советскую) направленность.

Сергей Воронин создал своеобразный мир героев, поступки и мысли которых сориентированы и обусловлены именно тем временем, в котором они жили, я бы даже сказал, идеологией того времени. Думаю, даже самые отъявленные борцы с коммунизмом не станут отрицать, что в идеальной модели строившегося нами общества было много хорошего, об утрате которого можно только пожалеть.

Во многих книгах Воронина живут геологи. Профессия эта популярна, наверное, и поныне. Но геологи Сергея Воронина – это совершенно особые люди, каких сегодня уже не найдешь ни в жизни, ни в новейших книгах. Светлый, чистый мир тех, кто ехал не за деньгами, а «за туманом и за запахом тайги», наполняет эти произведения писателя. Сегодня у читателя начинает появляться своего рода ностальгия по тому времени. Именно ностальгия, а не просто тоска, потому что утраченный мир начинает восприниматься нами как духовная родина, от которой нас отлучили, а для многих это ностальгия в самом прямом смысле, ибо для белоруса, украинца, грузина Москва или Россия в целом были и есть Родина, в общем и буквальном смыслах. Ну и, разумеется, это еще и тоска по утраченной гармонии, по былой уверенности в будущем, по стабильности жизни, которые, конечно, были свойственны тому времени. Бескорыстие, верность, сердечность, открытость, доверие, отзывчивость, взаимопомощь и взаимовыручка, доброта – все эти качества почитались в обществе подлинными нравственными ценностями. Считалось, что они типичны для советского человека. Они же провозглашались с газетных страниц как реальные качества наших людей. Воплощение этих ценностей в произведениях Воронина занимает исключительно важное место.

Но вот теперь общество востребует иные качества: деловитость, работоспособность, нахрапистость, авантюризм и любовь к риску и т. д. Собственно нравственное меркнет, становится второстепенным и необязательным. Да и какие могут быть нравственные требования в период дикого капитализма, во время первичного накопления капитала, отмывания грязных денег, когда хищническая спекуляция признана законной и, следовательно, нравственной.

Увы, на книжных прилавках не видно книг Сергея Воронина, и как это ни прискорбно, но молодое поколение читателей мало знает его, а для кого-то это имя сегодня, может быть, и вовсе ничего не говорит. А вспоминается мне, как в конце шестидесятых сборник рассказов «Роман без любви» я по нескольку раз в день видел в метро, трамваях, автобусах. Читали.

Да, Сергей Воронин знал славу. В 1976 году за книгу «Родительский дом» ему была присуждена Государственная премия имени М. Горького. Несколько лет он возглавлял журнал «Нева», бывший в то время одним из ярких явлений литературной жизни страны, или – сказать, не стесняясь – советской литературы (глупо все-таки выбрасывать почти столетие жизни народа!). О творчестве Воронина написаны книги, десятки статей и рецензий, защищены диссертации и дипломы, по его произведениям сняты фильмы. А главное, Сергея Воронина не просто читали – его любили, перенося свое отношение к его героям на автора. Читатели его рассказов, повестей, романа «Две жизни» остались верны писателю и сегодня. Но эта верность стала делом личным, потаенным. А при свете дня теперь царят иные кумиры.

И все же провижу завидную судьбу книг Сергея Воронина. Судьба эта, видится мне, тем величественнее, чем дальше будет отходить от нас то горькое, но во многом замечательное, в чем-то, возможно, и утопическое время, в котором мы жили, – время, многогранно воплощенное в творчестве Воронина. Так или иначе, но эпоха, мудро и добро освещенная писателем, неизбежно будет привлекать к себе взоры будущих потомков.

Мир героев Сергея Воронина всегда останется светлым островом, на котором люди живут по законам добра и правды, хотя в биографии писателя были и суровые страницы (об этом книга «Наказание без преступления»). Но никогда не звучала в творчестве Сергея Воронина даже нота озлобленности. Светом добра и мудрости наполнены его книги – тем, что только и удерживает человека на плаву в бушующем океане жизни.