Текст книги "Зеркало"

Глава 3

– Куда? – вахтерша с раздражением уставилась на Колоскова.

– По вызову, в шестидесятую квартиру.

– По какому еще вызову? Вы что, сантехник?

– Да как вам сказать… не совсем. Я ветеринар, работаю по вызовам.

Вахтерша с каким-то тупым недоверием смотрела на Пал Палыча.

– Ветеринар, понимаете? – втолковывал Колосков. – Лечу животных. Звериный доктор. «Айболита» читали?

Вахтерша молча кивнула.

– Читали! – обрадовался Пал Палыч. – Ну, и слава Богу, разобрались! Можно я пройду, меня клиент ждет?

– Проходите, пожалуйста, – вахтерша почему-то вдруг подобрела, – пятый этаж, направо.

Колосков, прыгая по своему обыкновению через две ступеньки, помчался наверх и через полминуты уже звонил в нужную ему дверь.

Дверь открыла молодая женщина с встревоженным лицом.

«Ух, ты!» – внутренне поразился Пал Палыч. – «Хороша!» – А вслух сказал:

– Здравствуйте, я ветеринар. Кажется, это вы мне звонили?

Женщина отступила назад, давая Пал Палычу пройти.

– Да, я. Как вы быстро… Проходите скорей! – женщина заметно волновалась. – С моей кошкой плохо.

– Только не волнуйтесь, разберемся! – Пал Палыч говорил с тем особым подъемом, с каким мужчины обычно разговаривают с красивыми женщинами. Он прошел следом за ней в прихожую.

– Где тут у вас можно помыть руки? – спросил Пал Палыч, разувшись, и повесив пальто на вешалку.

Через несколько минут посерьезневший и облаченный в белый халат Пал Палыч, присев на корточки, осматривал кошку.

Он хватал ее за голову, бесцеремонно раскрывал ей пасть и заглядывал, словно цирковой укротитель тигров, внутрь, вытягивал у кошки язык и озабоченно на него щурился, ощупывал зверю живот и грудь. Небольшой полосатый котенок с белым брюшком и лапками с черными пятнами, реагировал на экзекуцию на удивление индифферентно – то и дело лениво открывал глаза и тут же закрывал их, снова будто засыпая. Никакой агрессии и настороженности к чужому человеку в белом халате, который вел себя с ним довольно хамски – чего стоила только процедура измерения температуры тела – зверек не выказывал. В общем, вела себя кошка странно.

– Чем кормите зверя? Смотрю, упитанная она вас, гладкая, – подняв голову и не переставая ощупывать котенка, спросил Пал Палыч у женщины, которая за все время осмотра не произнесла ни слова, а только с напряжением наблюдала за действиями Пал Палыча.

– Чем? Дайте вспомнить. День сегодня такой сумасшедший… Ну чем? «Китикэтом», как обычно, молоко даю… Скажите, она не умрет?

– Ну, как же, обязательно умрет… лет этак через пятнадцать.

– Значит, с ней все в порядке? – женщина улыбнулась. – А чего ж она сонная какая-то? Обычно носится, как ненормальная! Вчера горшок с моим любимым кактусом сбросила с подоконника…

– Как вас зовут? – спросил Пал Палыч, поднимаясь с корточек.

– Люська.

Колосков засмеялся.

– Тьфу, ты господи! Совсем сегодня голова не варит, – засмеялась в ответ хозяйка кошки. – Меня Дашей зовут, а ее Люськой.

– Да, я понял, понял! – улыбнувшись, сказал Пал Палыч. – Не думаю, чтобы вы так игриво представились.

Даша тоже рассмеялась, и в свою очередь поинтересовалась.

– А вас как зовут?

– Павел.

– Очень приятно. Павел, скажите, что с моей Люськой на самом деле?

Пал Палыч, не слишком вежливо гоготнул:

– Ваша Люська, Даша, просто-напросто пьяна. Как говорит мой сосед-пропорщик Цибенко: «Крива, як сабля!».

– В смысле? – удивилась Даша. – Она у меня непьющая.

Пал Палыч снова засмеялся.

– А вы, что же, предлагали ей выпить, а она отказывалась?

– Господи, да что я за ерунду целый день несу! – смутилась Даша. – Извините, сегодня день такой, дурдом, голова не работает абсолютно…

– Да ничего, ничего, бывает! Напряжение, стрессы там всякие, это пройдет, – произнес Пал Палыч, с симпатией глядя на Дашу, и пояснил: – Ваша непьющая Люська, извините меня, надралась валерьянки. От нее за версту разит. Вон и пузырек валяется под диваном. Где вы храните лекарства? – поинтересовался Колосков.

– Валерьянка у меня в холодильнике хранилась, – озадаченно сказала Даша. – Люське пузырек в жизни не открыть. Может, Танька с подружкой кошку напоили, они как раз сегодня перед школой играли здесь, когда я на работе была… – Даша задумалась. – Точно, это девчонки! Дочка еще вчера вечером ко мне приставала. Все спрашивала, правда или нет, что от валерьянки кошки пьяными становятся. Ну, я ей покажу!

– Даша, вы что? – Пал Палыч искренне возмутился. – Не надо обижать ребенка, она же не со зла. Тем более, что с кошкой все в порядке, проспится и будет носиться, как прежде, а дочь у вас просто любознательная, я сам таким был.

– Да нет, это я так! – Даша снова смутилась. – Я в жизни Таню пальцем не тронула.

– А я и не сомневаюсь, – Пал Палыч снова улыбнулся. – Ладно, Даша, раз у вас все в порядке, я, пожалуй, пойду. – Пал Палыч направился в ванную мыть руки, по пути снимая с себя халат.

– Спасибо вам, Павел, огромное! Сколько я вам должна? – спросила Даша.

Пал Палыч, не отвечая, шумел в ванной водой, а затем вышел и стал обуваться.

– Сколько с меня, Павел? – более настойчиво поинтересовалась Даша.

– Ничего не надо, Даша! – Пал Палыч улыбнулся и добавил. – Я ведь только ее осмотрел.

– Нет, нет, так нельзя. Вы же теряли время, ехали сюда… – Даша стала рыться в сумочке в поисках кошелька.

– Даша, не стоит. На самом деле! – твердо сказал Пал Палыч. – Ладно, я пойду, а то меня псина дома заждалась. Прогулку я ему, бандюге, обещал.

Пал Палыч снял с вешалки пальто. Полы его скользнули по тумбочке, стоявшей в коридоре. Она была в беспорядке заставлена флакончиками духов, баночками и тюбиками с кремами, дезодорантами и прочей подобной чепухой, какая всегда в изобилии водится у каждой красивой и следящей за собой женщины. Раздался грохот и звон.

Даша вскрикнула.

– Ой, Даша простите. Не надо я сам… – Пал Палыч вежливо отстранил шагнувшую к нему на помощь Дашу.

– Вот всегда со мной так. Не могу я без этого! – смущенно сказал Пал Палыч и, присев на корточки, стал собирать раскатившиеся по полу предметы дамского туалета. – Недаром меня бабушка в детстве называла «криворуким» и, как видите, с тех пор я ничуть не изменился. Вечно что-то ломаю, опрокидываю, корежу, – продолжал виновато бормотать Пал Палыч, составляя духи и помаду обратно на тумбочку. – Тут, на днях, на лабораторных занятиях опрокинул банку с формалином, в которой хранилась дохлая крыса и, не просто куда-нибудь на пол или хотя бы себе на штаны. Не-ет! Я аккуратно вывалил все содержимое на кофточку одной студентки – местной красавицы, которую она, кажется, недавно себе купила – слышал, как она хвасталась перед подругами. Визгу было, я чуть не оглох… – Пал Палыч на мгновение замолчал и с огорчением произнес, – Черт! Я кажется, что-то разбил.

Он обернулся и снизу вверх посмотрел на хозяйку.

– Это зеркальце. Дайте, пожалуйста, веник и совок. – И спросил испуганно: – Даша, что с вами?

Даша все то время, когда Пал Палыч наводил порядок, стояла облокотившись о стенку, и с улыбкой слушала болтовню Колоскова. Но когда Пал Палыч показал ей на разбитое зеркальце от пудреницы, женщина вдруг вскрикнула, побледнела и прижала руки к лицу.

– Зеркальце разбилось? Что вы наделали? Вы даже не представляете, что вы наделали! – у Даши вдруг задрожали губы, и она разрыдалась.

Пал Палыч, зажав в одной руке баллончик лака для волос «Тафт три погоды», а в другой флакончик духов «Кензо» ошарашено смотрел на внезапно расплакавшуюся женщину.

– Даша, вы с ума сошли!? Прекратите сейчас же реветь! Подарю я вам такое же или … – Пал Палыч запнулся на полуслове и внимательно посмотрел на Дашу. – Вы что, верите во всякие дурацкие приметы? Мол, зеркало разбилось к несчастью, то да се…

Даша плакала, закрыв лицо руками, и не отвечала.

– Это же чепуха! – попытался убедить ее Пал Палыч и даже рассмеялся, чтобы подтвердить свое неверие в подобные небылицы. – Вы же взрослая женщина, а верите во всякую ерунду, да еще плачете по этому поводу. Как вам не стыдно? – Пал Палыч вынул из кармана платок и подал его Даше, которая уже взяла себя в руки и только немного всхлипывала.

– Возьмите, вытрите глаза и нос. Только сильно не трите, а то распухнут.

– Спасибо, извините меня, Павел, – шмыгая носом, произнесла Даша, вытирая покрасневшие глаза. – Что-то нервы совсем сдали.

Она подошла телефону и набрала какой-то номер.

– Таня, это я. У тебя все в порядке? Пятерку по чтению? Молодец, умница. У тебя до которого часа сегодня уроки? Хочешь я тебя встречу? Нет? Ну, ладно. Только сразу домой, к Катьке не заходи. Ты обедала сегодня? Умочка. Все, Танюша, пока. Перемена закончится, телефон не забудь отключить, а то Любовь Михайловна мне уже жаловалась. Ну, все, все! Целую!

Даша положила трубку. Видно было, что она окончательно успокоилась, и ей неловко, что она ни к селу, ни к городу разревелась в присутствии постороннего человека.

– Все в порядке? – серьезно спросил Пал Палыч

– Ага. В порядке! Извините меня еще раз! – вздохнула Даша.

– Да ничего страшного, тем более, что я сам вас довел до слез из-за своей врожденной неуклюжести, – успокоил женщину Колосков. – Где тут у вас веник, стекла надо подмести, – повторил свою просьбу Пал Палыч.

– Возьмите в туалете, а я пока чайник поставлю. Должна же я вас хотя бы кофе напоить. Вы же пьете кофе, Павел?

– Я все пью! – весело откликнулся Пал Палыч из коридора, собирая осколки веником на совок.

– Ах, вот как! – в тон ему отозвалась Даша. – Тогда, может, коньяка? Нервы успокоить?

– Спасибо, Даша, честно говоря, с удовольствием! – ответил Пал Палыч, с грохотом ссыпая осколки в мусорное ведро. – Только сначала проверьте, кошка его случайно не выпила?

Даша рассмеялась в ответ.

– Нет, на месте.

Она достала из верхнего шкафчика кухонного гарнитура плоскую бутылочку-фляжку «Московского» коньяка и пошутила:

– Думаю, Люське граммульку нужно оставит, чтобы похмелилась. Кошка – тоже человек.

– Вы – очень чуткая и добрая, Даша, – произнес Пал Палыч, заходя в большую просторную кухню, и предложил: – Чем вам помочь?

– Достаньте, пожалуйста, из холодильника лимон и порежьте его. Ой, извините, – спохватилась Даша, – может, вы голодный? У меня борщ и котлеты есть.

– Нет, нет, спасибо! Я не голодный, честное слово. Мы с Гариком так славно отобедали сегодня, – признался Колосков

– Кто это Гарик? Ваш сын? – поинтересовалась Даша, доставая коньячные рюмки.

Колосков засмеялся.

– Почти… – пояснил он. – Это мой пес. Ему еще нет года. Очаровательнейшая рыжая морда. Аппетит, как у акулы, а темперамент, как у мексиканского бандита. Тут я по глупости взял его с собой на вызов, – начал рассказывать Пал Палыч, нарезая лимон тоненькими дольками. – Очень он гулять просился. Мне надо было одной египетской кошке укол сделать. Так вот. Звоним, значит, в квартиру. Открывает нам дверь хозяйка – такая томная, аристократичная пожилая женщина. На руках держит эту несчастную кошечку, которая к тому же возлежит на голубенькой подушечке. Имя у нее, у кошечки, то есть, такое мерзкое – Эсмеральда. Так вот, мой бандит, завидев эту бедную Эсмеральду, ни с того ни с сего как подпрыгнет, да как рявкнет на нее. Обычно он к кошкам спокойно относится, но, видимо, такой аристократизм возмутил пса до глубины его собачьей души. Кошка, несмотря на болезнь, рванула со своей подушки с диким ревом на шифоньер, поцарапала при этом хозяйку, которая с перепугу села на пол. В общем, мне пришлось Гарика привязать в подъезде. А потом приводить в чувство хозяйку и снимать с шифоньера напуганную до полусмерти чертову Эсмеральду, которая ни за что не хотела спускаться вниз, и всего меня исцарапала.

– С вами не соскучишься, Павел! – смеясь, сказала Даша. – То крыса дохлая, то кошка египетская… Ну, ладно, разливайте коньяк.

Пал Палыч свернул бутылке жестяную голову, и разлил коричневую, ароматную жидкость по рюмкам с высокими ножками.

– Даша, – продолжая улыбаться, Колосков посмотрел на хозяйку, поднял свою рюмку. – Давайте выпьем за знакомство и за здоровье вашей кошки.

– Давайте, Павел, – согласилась с этим двойным тостом Даша и взяла свою рюмку.

Они чокнулись. Пал Палыч выпил сразу все. Даша отпила половинку, поставила рюмку на стол и вдруг поймала удивленный взгляд Пал Палыча. Он смотрел на ее руки, покрытые белесыми на фоне загара шрамами.

Даша быстро опустила рукава кофточки, которые подтянула, когда мыла рюмки.

– Даша, извините, что у вас с руками? – встревожено спросил Пал Палыч.

– В детстве порезалась, – нехотя призналась Даша.

– Ничего себе «порезалась»? У вас же все руки исполосованы! – недоумевал Колосков.

– В детстве с девчонками дома играли, зеркало большое разбилось, а я бежала и на эти осколки со всего маху упала. Вот теперь память на всю жизнь… – Даша усмехнулась. – Спасибо мужу, царствие ему небесное, денег дал на пластическую операцию, а то на руки смотреть было и вовсе страшно.

Колосков некоторое время, молча, и очень серьезно смотрел на женщину.

– Даша, ради Бога, простите меня. Теперь я понимаю, – он осторожно коснулся ее руки, – почему вы так отреагировали, когда я разбил зеркальце. Конечно, вы пережили сильнейший шок и теперь подсознательно связываете разбитое зеркало с какими-то возможными несчастьями…

– Нет, Павел, я абсолютно убеждена, что зеркало разбивается к большой беде. И это не из-за приметы, а просто личный опыт… Дело не в том, что я порезалась, а в том, что после этого вся жизнь пошла наперекосяк. У меня, у мамы, у отчима… Мне страшно, Павел. Страшно за себя и за дочь. Я боюсь, что она может утонуть, купаясь в бассейне… Боюсь, что переходя дорогу, может попасть под машину… – Даша помолчала с минуту, глядя в стол, а затем сказала: – Наливайте-ка себе коньяка, Павел. У меня еще осталось в рюмке.

Колосков налил себе, добавил Даше и удивился, когда она, не дожидаясь тоста, залпом выпила содержимое рюмки.

«Ну какой я медведь. Опять расстроил женщину», – подумал Колосков, а вслух сказал:

– Знаете, Даша, я когда-то всерьез интересовался механизмом возникновения несчастных случаев, изучал приметы и проверял их на себе. Например, специально просыпал соль и ждал, что будет. Смело шел прямо, невзирая на перебегающих дорогу черных кошек, носил одежду шиворот навыворот… Но это не работает по заказу, все дело в предрасположенности, если хотите, даже предначертанности. Как говорил Воланд, кирпич ни с того ни с сего никому на голову не падает. Я уверен, что будущую судьбу человека можно прочитать на его лице. У каждого, кто носит в себе, как злокачественную опухоль, предпосылки собственной гибели при несчастном случае, в глазах заметна печать обреченности… – Пал Палыч подумал, что опять болтает черт те что, вместо того, чтобы успокоить Дашу, и весело заключил: – А в ваших прекрасных глазах, Даша, никакой печати обреченности я не вижу!

Но Даша вдруг резко поднялась, и не говоря ни слова, вышла из кухни, оставив Колоскова гадать, чем он ее обидел. Вернулась она с белой канцелярской папкой в руках, пододвинула табуретку к столу и села рядом с Пал Палычем.

– Хочу показать вам кое-что по поводу печати обреченности, – сказала Даша, раскрывая папку.

В папке хранились какие-то фотографии, в основном, черно-белые, и газетные вырезки. Даша взяла первую фотографию: групповой снимок детей дошкольного возраста в новогодних костюмах. Лица двух ребят были обведены красным фломастером. Колосков отметил, что Дашина рука слегка дрожит.

– Саша Терентьев, – Даша показала на пухлого мальчика с большими плаксивыми губами, в костюме зайчика. Одно длинное белое ухо на шапке торчало вверх, другое почему-то безвольно свисало вниз, что придавало мальчику смешной и трогательный вид. – На прогулке в садике, упал с невысокой горки, ударился головой и через сутки умер в больнице, не приходя в сознание… За день до этого подрался с Костей.

– Кто это, Костя? – едва слышно спросил Колосков.

– Мой младший брат, – ответила Даша, и бесстрастно каким-то учительским голосом продолжила: – Миша… фамилию не помню, вылил моему брату за обедом на голову кисель, в тот же день попал под раскачивающуюся качелю, долго лежал в больнице, остался дурачком…

Мальчик в ковбойской шляпе на снимке радостно и беззаботно улыбался.

Даша взяла следующую фотографию, на обороте детским корявым подчерком было надписано: другу Костеку от подруги Иры. Девочка, лет шести, с большими бантами на подвитых хвостиках весело смотрела в объектив, у нее были чудесные ясные, вероятно, серые или голубые глаза, и маленький независимо вздернутый нос.

– Ирочка Иванова, соседка по двору… Довела Костю до слез, когда они играли в песочнице, дразня его толстяком… Выпала с четвертого этажа. Разбилась насмерть.

Колоскову стало страшно.

«Вот так милая женщина, – подумал он. – Да она же сумасшедшая! Нормальный человек не станет собирать такой жуткий архив… А может она того… за брата мстила? Можно и с горки спихнуть, и под качели бросить, и с балкона…»

Даша сидела вполоборота к нему, и Колосков опасливо покосился на ее профиль, страшась увидеть очевидные признаки безумия в ее лице.

«Как бы мне в архиве не оказаться», – трусливо подумал Пал Палыч, и услышав новый комментарий, произносимый все тем же будничным тоном: « Пятеро старшеклассников отобрали у Кости мяч… Красно-белый мяч, который я подарила ему на день Рождения и который он бросал в ржавое ведро…», – взглянул на газетную вырезку, которую Даша ему показывала.

У Колоскова все поплыло перед глазами. Ему показалось, что он теряет сознание: из пяти фотографий, помещенных над газетным некрологом, взгляд выхватил лица его лучших школьных друзей – близнецов Федоровых, Кирилла и Сережи. Улыбаясь хорошими открытыми улыбками, они смотрели прямо на него. Природа – удивительная волшебница – создала два абсолютно одинаковых лица, но повинуясь внезапному капризу, пометила лицо Кирилла особой приметой – почти белой, словно наполовину выгоревшей левой бровью. У Сергея же обе брови были черные, одинаково ровные. И характер у Сережи более ровный спокойный, тогда как Кирилл – отчаянный хулиган и сорви-голова, был проклятием для учителей и родителей чистеньких домашних мальчиков.

У Пал Палыча, взрослого самодостаточного человека, прожившего на свете больше трети века, защемило сердце и защипало глаза. Их дружба, когда-то скрепленная кровью на старом кладбище, была жива. Ребята умерли, а дружба умереть не могла. Просто Пал Палыч, словно заключив договор с Роком, двинулся дальше, а они остались там, в своем не закончившемся детстве, носиться по гаражам и лупить по мячу. Мяч. Красно-белый мяч.

И он вспомнил, как давным-давно они возвращались из школы в тот ржавый от облетевшей листвы холодный октябрьский день. Пал Палыч на минутку заскочил в магазин купить газировки, и вернувшись во двор, где ждали его пятеро одноклассников, увидел, как они носятся, перепрыгивая через замерзшие лужи, гоняя яркий на унылом осеннем фоне красно-белый мяч. А в стороне истошно ревел какой-то малыш, и серьезная девочка, лет четырнадцати, что-то возмущенно кричала парням. И они, наконец, обратив внимание на эти крики, вернули мяч, извинились и шутливо пообещали, что «больше не будут».

Это она толкнула их под КамАЗ?.. Отомстила за брата?.. Но как? Это невозможно.

Колосков встал. Даша, увидев его белое лицо, отшатнулась.

– Мне надо идти, – сдавленно выговорил он.

– Павел, я ведь ничего вам не рассказала… Прошу вас, не уходите! – У женщины были растерянные испуганные глаза. – Я не сумасшедшая! Я ведь только хотела…

– Даша, я вам позвоню. Обязательно позвоню, но сейчас мне надо идти, я должен подумать. До свидания!

Когда входная дверь захлопнулась, Даша разрыдалась. Никто никогда ничего не поймет. И никто не поможет.

Глава 4

Состав дернулся всем своим телом, и медленно набирая ход, отвалил от перрона. За окном купе мелькали озабоченные, волокущие огромные клетчатые сумки люди, тетки в рыжих жилетах с большими молотками, бабушки, державшие в руках пуховые платки и корзинки с пирожками, бездомные собаки и милиционеры. Уже почти стемнело. Поезд, развив свою привычную скорость, азартно стуча колесами, держал направление на восток. До Барабинска, где он намеревался купить что-нибудь перекусить, оставалось ехать еще часа четыре. Он сидел один в четырехместном купе и бессмысленно смотрел на темную, с россыпью тусклых огоньков на горизонте Барабинскую степь, уныло простиравшуюся за окном. В дороге он был уже около двух суток, и все эти двое суток, с самой Москвы ехал в полном одиночестве.

В октябре, после августовско-сентябрьской давки, когда многие возвращаются из отпусков, на железной дороге наступает затишье. Купейные вагоны в это время остаются полупустыми: люди предпочитают из экономии ездить в плацкарте. Правда, ночью в Ярославле, зашла одна немолодая пара. Долго, сопя и переругиваясь шепотом, затаскивали сумки в купе. Но буквально через час они, уговорив проводницу, перебрались в соседнее купе, где были свободны только верхние места.

Такое поведение несостоявшихся попутчиков нисколько его не удивило. В купе он почти всегда путешествовал один. Попутчики, войдя в его купе, чаще всего сбегали от него в течение часа, если, конечно, находились свободные места. За последние лет восемь-девять, после того как поступил на филфак питерского университета, он довольно часто ездил на различных поездах, и такое происходило с ним постоянно.

Чем же можно напугать и заставить сбежать из купе своего попутчика? Непробудным пьянством, навязчивыми разговорами, анекдотами или жутковатым внешним видом. Но если он и пил, то безобразно пьяным, так что бы вызвать отвращение, не бывал никогда, человеком был замкнутым и разговаривать не любил, анекдотов не запоминал, да и вид имел вполне интеллигентный. Он привык к одиночеству, хотя и страдал от него.

Сколько себя помнил, он всю жизнь был одиночкой. В детстве дети не хотели с ним играть, и он бродил всегда один. Как-то, еще до школы, он подружился с девочкой, но через некоторое время она умерла. В школе, в течение всех десяти лет учебы у него не было ни одного друга, мало того, с ним избегали сидеть за одной партой. При этом никто его не обижал, он не был тем забитым мальчиком, в которого плюют жеванной бумагой, подкладывают на стул кнопки, дают пинки, ставят саечки «за испуг» и играют его ранцем в футбол. Его просто не замечали.

Учился он неплохо, был твердым хорошистом, но даже отпетые двоечники Козлов и Сапрыкин никогда не просили его дать им списать «домашку». В классе седьмом-восьмом, когда дети стали превращаться в подростков, на свободных квартирах начали устраиваться вечеринки с танцами-обжиманцами, на которых собирался весь класс. Он ни разу не побывал на подобных мероприятиях. Его попросту не звали. Правда, один раз, уже в девятом классе, он решил сходить на новогоднюю дискотеку, которая проходила в школьном спортзале. И то потому, что неожиданно влюбился в девочку из своего класса по имени Вера.

Проучившись с ней в одном классе бок о бок почти десять лет, не замечая ее, последний месяц он стал испытывать какое-то мутное и волнующее чувство, когда смотрел во время урока на ее фарфоровое личико, склоненную над тетрадью светлую голову с короткой тугой косой, заколотой большой, овальной заколкой. Тщательно причесавшись, надев темный костюм и кожаный узенький галстук, он пришел на дискотеку с твердым намерением пригласить Веру на танец.

После одного из хитов суперпопулярной группы «Модерн Токинг», наконец-то заиграла медленная музыка. Он, передвигая одеревеневшие от страха ноги и с трудом сглатывая слюну пересохшим горлом, подошел к лавочке, где сидела Вера в компании своих подруг. Вера была вся в белом, она распустила свою косу, кончики волос немного подвила, и эти завитки красиво обрамляли ее симпатичное, свежее личико.

При его приближении девочки замолчали и, приоткрыв рты и подняв головы, вопросительно посмотрели на него. Он подошел к Вере почти вплотную и кивнул, приглашая девушку на танец. Вера не двигалась с места, только с любопытством некоторое время смотрела на него. Потом, отведя взгляд и прикрыв рот рукой, прыснула от смеха. Подружки дружно захихикали. Ничего не видя перед собой и чувствуя, как пылает лицо, и шумит в ушах, он повернулся и побрел в раздевалку.

На следующий день он узнал, что самое интересное, вернее, самое страшное, на новогоднем вечере он пропустил: во время заключительного медленного танца, когда пары, обнявшись и держа в руках сверкающие бенгальские огни, кружились по спортзалу, от искры загорелось Верино платье. Платье удалось быстро затушить, но Вера получила ожоги, и прямо с праздника ее увезли в травмпункт. Больше ни на какие школьные вечеринки он не ходил, и даже на выпускном вечере в десятом классе, получив аттестат, сразу же ушел домой.

Поезд замедлив скорость, подкатывался к Барабинску. Были слышны отрывистые гудки тепловозов и неразборчивые переговоры диспетчеров по громкоговорителю. Большой мощности прожектор на несколько секунд осветил купе неживым белым светом, слепя глаза. Состав проплелся еще несколько десятков метров, и, качнувшись, встал. В вагоне без привычного перестука колес стало тихо. Заклацали двери купе, по коридору зашаркали торопливые шаги. Он тоже встал, накинул куртку, и, нащупывая в кармане кошелек, вышел из купе. Спрыгнув на перрон, и ощущая непривычную ногам твердую почву, он огляделся. Взад-вперед сновали женщины, мужики, молодые парни и девки со связками распластанных золотисто-коричневых судаков, сазанов, карасей и лещей.

«Барыбинск», – мысленно сострил он и направился к ближайшей тетке, которая визгливо вскрикивала:

– Судачок, судачок, копчененький!

Прикупив судака, он подошел к ларьку, где толпилась небольшая очередь, состоявшая сплошь из пассажиров поезда. Через несколько минут, зажав в одной руке рыбину, а в другой большой пакет, он вскарабкался в вагон.

Войдя в свое купе, он увидел парня лет двадцати трех, который, что-то энергично жуя, откупоривал бутылку «Балтики».

– Здорово, сосед! – широко улыбнувшись, сказал парень.

– Привет! – ответил он, ставя пакет на сиденье, и снимая куртку

– Тебе докудова пилить? – живо поинтересовался парень, делая смачный глоток.

– До самого конца! – он выгрузил на стол, где уже стояли три бутылки «Балтики-тройки», и лежал растерзанный лещ, пачку «Доширака», хлеб, нарезку колбасы, копченого судака, плавленый сырок «Дружба» и пару бутылок «Бочкарев».

– Мне тоже! Земляки, значит! Мне, правда, еще потом до Белого Яра добираться, но это фигня. Меня Иван зовут! – парень протянул руку.

– Костя. – пожимая ее, ответил он

– Ты откуда едешь? – не унимался парень, отрывая от леща кусок и заталкивая его себе в рот.

– Из Питера, – ответил Костя и, присев за стол напротив Ивана, с пшиком открыл бутылку «Бочкарева». – Угощайся! – предложил он парню, указывая на судака, величиной с большую тарелку – Гораздо вкуснее твоего леща.

– Спасибо, – парень отломил небольшой кусок от судачьей спины и стал жевать. – Правда, ничего, но лещ тоже хороший, попробуй. На карьере возле аэропорта, знаешь, как мы с другом их ловили…

Некоторое время молчали. Парень, ковыряя рыбу, пару раз украдкой исподлобья взглянул на Костю. Так, словно только сейчас увидел в нем то, что ему не очень понравилось.

– А чего тебя в Барабинск занесло? – чтобы прервать затянувшееся молчание, поинтересовался Костя, делая большой глоток из горлышка.

– Да, так, дела! – парень вдруг поскучнел и отвернулся к окну.

Минут десять они молча смотрели в окно. Поезд уже тронулся, и Барабинск исчез в темноте. Костя заметил, что от былого оживления у парня не осталось и следа. «Начинается», – подумал он.

– Пойду покурю, – буркнул парень. Он поднялся из-за стола и, захватив с собой бутылку и леща, вышел из купе.

Костя допил пиво. Поняв, что есть расхотелось, прибрал на столе и принялся расстилать постель. Парень вернулся минут через пятнадцать с комплектом белья, без единого слова застелил постель на верхней полке и улегся, отвернувшись к стене. На столе позвякивали, касаясь друг друга стеклянными боками, две бутылки пива «Балтика». «Надо было их под стол убрать, чтоб не грохнулись», – сквозь сон подумал Костя.

Проснулся он поздно. В купе было уже совсем светло. Костя приподнялся и посмотрел на лежавшие на столике часы. Они показывали начало двенадцатого. «Новосибирск уже проехали, осталось меньше суток телепаться», – вяло подумал Костя, взглянул наверх и ничуть не удивился. Полка, на которой сегодня ночью спал его попутчик, пустовала. Полосатый в пятнах матрас был аккуратно скатан, подушка стояла рядом по-армейски «уголком». Пива на столе не было.

– Адын, савсэм адын, – не очень весело произнес Костя и стал убирать постель. Убравшись, и взяв умывальные принадлежности, он отправился в сортир. В вагоне царило оживление: по радио скулил Николаев, почти все купе были распахнуты настежь, и оттуда доносились детские крики, хохот и удушливый аромат лапши «Роллтон». В последнем купе у туалета он заметил своего вчерашнего попутчика. Тот размахивал руками и громко рассказывал какой-то анекдот своим новым соседям – двум парням и девушке. Стол у них был заставлен пивом и завален пакетами с чипсами и кириешками. Парни и девка громко ржали.

Умывшись и посвежев, Костя вернулся в свое купе. Позавтракав колбасой и хлебом, он открыл оставшуюся с вечера бутылку «Бочкарева» и увлекся чтением цветастой газетенки под глубокомысленным названием «Лабиринты секса». Прочитав захватывающую статью «Оргазм у шимпанзе», он почувствовал что, то ли от подробностей интимной жизни приматов, то ли от выпитого с утра пива, его клонит в сон. Костя отложил газету, откинулся спиной на стену, и, положив ноги на противоположный диванчик, стал смотреть на пробегающий за окном серый пейзаж.

Вдоль железнодорожного полотна тянулась однообразная, прозрачная от осенних ветров, лесополоса. Поезд скрипел, покачивался и, выбивая колесами какой-то однообразный ритм, приближался к Ачинску.

В дверь купе тихонько постучали.

– Можно, входите! – выпрямляясь и убирая ноги с полки, разрешил Костя.

Дверь с дребезжанием и визгом потихоньку отъехала в сторону. В дверях купе стояла маленькая девочка лет шести. Глянув на нее, Костя вдруг почувствовал, как его сердце сжимается в комок. От ужаса мгновенно вспотела спина, все тело вдруг стало ватным.

Девочка была одета в грязную, заляпанную бурыми пятнами и засохшей грязью желтую кофточку, правый рукав был оторван, обнажая синевато-серую, безобразно распухшую, всю в лиловых кровоподтеках, неестественным образом выгнутую руку. Светлые колготки ее были испачканы землей, с налипшими сухими листьями. На правой коленке зияла большая рваная, окровавленная по краям дыра. Сквозь нее виднелась красно-черная, запекшаяся рана.