Текст книги "Зеркало"

Девочка была в одном сандалике. Ее бледно-зеленоватое личико казалось спокойным и равнодушным. На правой стороне головы каштановые волосы свалялись от засохшей крови и были забиты землей. На щеке виднелось огромное, темное, вдавленное внутрь пятно. На подбородке засохли кровавые подтеки. Левый светло-голубой глаз девочки смотрел на него прямо и бессмысленно, а правый, лишенный глазного яблока, был мертв.

Костя узнал ее.

«Не может быть! Ты не можешь прийти наяву!», – хотелось крикнуть ему, но язык не слушался.

Тем временем девочка, переступив через порог, повернулась к нему спиной и вцепившись в металлическую ручку уцелевшей рукой, с трудом закрыла дверь. Затем она повернулась и села напротив. Ножки девочки не доставали до пола, и большой пальчик ноги, торчавший из дырочки на колготках, касался его колена.

– Пливет, Костик, – произнесла девочка дребезжащим голоском. – Ты меня не забыл?

– Привет, Ира! – еле слышно произнес он. – Откуда ты взялась?

– Из глобика, – ответила девочка и захихикала. При этом из ее рта брызнули и быстро потекли по подбородку две тоненькие, алые струйки. – Ты меня убил и я умелла, но я все лавно люблю тебя, потому что ты мой длуг. Я по тебе очень скучала там, Костик. Давай во что-нибудь поиглаем?

– Ира, я тебя не убивал, – Костя еле ворочал языком в пересохшем от ужаса рте.

– Нет, это ты меня убил. Я тебя, тогда в песочнице маленечько подлазнила, а ты обиделся и убил меня.

Лицо девочки перекосилось, разбитые губы задрожали, из изуродованного глаза вытекла и побежала по щеке большая, кровавая слеза. Девочка плакала. Она плакала так, как бывает плачут маленькие девочки, когда их несправедливо наказывают родители, негромко и очень горько.

– Костик, зачем ты меня убил? Зачем я умелла? Я хотела поколмить на балконе синичку хлебушком, но упала вниз, удалилась головкой и умелла. Я же такая маленькая, зачем мне было умилать? – Лицо девочки исказила судорога, она протянула к нему свою страшную, искалеченную руку и закричала, кривясь от слез: – У меня лучка болит! Помоги мне, Костик! Ну, пожалуйста! – умоляла она его, вытирая другой рукой текущую по подбородку кровь.

– Обними меня, Костик! – отчаянно крикнула девочка. Вскочив и раскинув руки, она бросилась к нему. – Пожалей, меня!

Костя отшатнулся назад и больно ударился головой об стену…

Поезд стоял. На перроне перекрикивались проводницы. Несколько секунд Костя отходил от кошмара, непонимающе глядя перед собой. Он ощущал страшное сердцебиение, мокрая от пота рубашка прилипла к спине. Постепенно сердцебиение пришло в норму. Подрагивающейся рукой он взял со стола бутылку «Бочкарева» и одним глотком допил его остатки. Пиво освежило пересохшую глотку, и он окончательно пришел в себя.

– Фу, ты черт! – выдохнул он, почесывая ушибленный затылок. – Давненько я ее не видел. Бог мой, неужели опять началось… – бормотал Костя, шаря под столом в поисках минералки. Жадно глотая прямо из бутылки, отдающую в нос минеральную воду, он прокрутил в голове увиденный во сне кошмар. Он был напуган. Кошмары, которые не мучили его уже почти год, похоже, вернулись опять и с новой силой. Неужели, он снова будет бояться уснуть, не будет гасить на ночь свет, а перед сном, чтобы избежать кошмаров, станет глушить свой мозг водкой.

Страшные сны начали сниться Косте давно, еще с детского сада. Первый кошмар он увидел через несколько дней после похорон Саши Терентьева, мальчика из их группы, который, расшиб себе голову, упав на прогулке с невысокой горки. Ему приснилось, что Саша, тихонько отворив дверь, заходит в его комнату. У него безобразно раздута голова, глаза закрыты, лицо мертво. Он подходит к его кровати и садится у него в ногах. Костя чувствует тяжесть его тела и ледяной холод, исходящий от него. Саша начинает что-то говорить страшным, недетским голосом, причем рот его не раскрывается, а губы не шевелятся…

На этом месте Костя с криком проснулся, весь в слезах прибежал в комнату к старшей сестре и забрался к ней в постель. Она его успокоила, и он заснул.

С тех пор Саша стал приходить к нему исправно, раза два в месяц. Затем, примерно через полгода после первого Сашиного визита, ему вдруг начали сниться незнакомые взрослые пацаны.

Он видел, как идет по улице, и вдруг оказывается в каком-то большом помещении. Там очень темно, только на полу посреди комнаты стоят пять зажженных свечей. Вдруг из темного угла один за одним появляются незнакомые ребята. Их пятеро. Лица у них как бы смяты, и черт не различишь. Туловища у всех изуродованы. У одного даже нет ног, и он передвигается на руках. Они окружают Костика и молча смотрят на него. Он замечает в руке одного из чудищ красно-белый мяч, который подарила ему сестра. Чудище протягивает мяч ему…

Он стал видеть этот сон регулярно один раз в году, осенью. Но и этого ему хватало с лихвой.

Ира Иванова, которая только что пожаловала к нему в купе, была его подружкой со двора. Она упала с балкона четвертого этажа и разбилась насмерть. Маленький Костик очень переживал ее смерть, и в первую же после похорон ночь она навестила его во сне. Стоя в лужице крови, она горько плакала и тянула к нему изуродованную ручку… Последний раз до ее появления в купе, он видел Ирочку, лет пять назад.

Одним из самых страшных был кошмар, в котором являлся ему погибший отец.

Отец, однажды разругавшись с матерью и надавав десятилетнему Костику подзатыльников, за то что он вмешивался в их ссору, психанул и пошел ночевать к другу. По пути он провалился в канализационный люк… На девятый день, после поминок, Костик увидел сон. Они с мамой и сестрой стоят на кладбище, глядя, как гроб отца опускают в могилу. Потом они подходят к ее краю и смотрят вниз. В это время крышка уже полузасыпанного землей гроба отца срывается. У отца – страшное, синее лицо. Он поднимается, медленно садится и вдруг хватает Костика за ногу, и тащит вниз. Костя цепляется руками за край могилы, кричит, просит помощи у мамы и сестры, но они словно его не видят и только плачут… Этот кошмар повторялся несколько раз в год.

Чем взрослее становился Костя, тем больше появлялось новых персонажей в бесчисленных лабиринтах его ночных кошмаров. Костя стал со страхом ждать ночи, пил кофе в немыслимых дозах, чтобы не заснуть. Читал, играл сам с собою в шахматы, придумывал себе другие ночные занятия. Сестра водила его к психиатру, и тот выписал ему какие-то таблетки, после которых он засыпал тяжелым сном без сновидений, а просыпался в жарком поту, разбитый и измученный. От таблеток пришлось отказаться.

После того как, окончив школу, он уехал из родного города и поступил на филфак Ленинградского университета, кошмары неожиданно прекратились. Повлиял климат или смена обстановки, но Костя на какое-то время почувствовал себя счастливым. Затем кошмары вернулись, но уже с новыми персонажами. Одним из этих персонажей была девушка из его группы. Ее звали Надя. Они стали встречаться в конце первого курса. Костя души не чаял в красивой, темноволосой, всегда жизнерадостной, девушке. Она отвечала ему взаимностью. Но на втором курсе, вернувшись после зимних каникул, проведенных у себя дома, в Воронеже, Надя вдруг с какой-то неожиданной жестокостью объявила ему, что никогда не любила его, и что в Воронеже у нее есть жених Вова. Весной он приедет к ней, и они поженятся. Она показала Косте фотографию рослого белобрысого малого с широченной улыбкой и туповатой мордой.

Но свадьба не состоялась. Через неделю после их разрыва, Надя вместе с подружками и парнями с пятого курса поехали на выходные отдыхать за город. Ночью их коттедж загорелся. Все были пьяные. Выбраться никто не сумел. С тех пор Надя стала являться ему во сне, с обгоревшими волосами и запекшейся, угольной коркой вместо лица.

Самым последним персонажем был второй муж его сестры. Четыре года назад Костя приезжал на зимние каникулы домой. Мать в очередной раз вышла замуж и уехала в деревню, и хотя у него имелась собственная однокомнатная квартиру, он жил у сестры. В общем-то с Дашиным мужем он ладил. Но однажды, когда Сергей, вернувшись с работы усталый и злой, сорвал накопившееся за день раздражение на жене, они крупно поссорились. Костя вступился за сестру, и они чуть не подрались с Сергеем. После чего Костя собрал чемоданы и укатил обратно в Питер.

Через три недели он получил известие, что Сергей утонул на зимней рыбалке. С тех пор Костя частенько видел во сне Сергея. Тот приходил к нему в комнату общежития, распухший, с выеденными рыбами глазами, оставляя за собой мокрые следы.

После того, как Костя окончил филфак и устроился там же преподавателем, ночные кошмары стали одолевать его не на шутку. Измученный Костя обратился к врачу. После курса лечения кошмары прекратились. Успокоенный и обрадованный, он взял отпуск и решил поехать домой к сестре и маленькой племяннице, которых не видел уже четыре года. Получил отпускные, содрал гонорары с издательств, куда он относил свои статьи по филологии, купил билет и поехал. Впрочем, уверенности, что сестра обрадуется его приезду у него не было, но он так истосковался по человеческому общению, что рискнул и выехал, даже не предупредив ее телеграммой.

Поезд тронулся. До Ачинска оставалось ехать меньше часа. Костя с тоской смотрел в окно на грязноватый октябрьский пейзаж. За окном мелькали столбы, вороны носились над пустым лесом.

«Скорей бы уж приехать. Правда, еще в Ачинске целый час торчать, пока там электровоз на тепловоз менять будут» – с раздражением думал Костя. «Да и ночью спать наверное не придется, раз такие дела».

Неожиданно Костя вспомнил, что у него есть в сумке бутылка водки «Гжелка». Он купил ее еще в Москве, хотел отметить отъезд, но столица так его измотала, что он, устроившись в поезде, тут же уснул, не застелив даже постель.

Он залез в сумку и извлек поллитровую бутылку водки с бело-синей этикеткой. «Нервы успокоить, да и чтоб ночью спалось без снов», – думал Костя, делая бутерброды с копченой колбасой. Он отвинтил пробку, нацедил в стакан граммов семьдесят, выдохнул и проглотил горькую жидкость одним глотком. С аппетитом закусывая сервелатом, Костя чувствовал, как тепло от выпитой водки растекается по груди. Прожевывав колбасу, он тут же налил еще граммов сто, и снова выпил.

Костя повеселел. Водка слегка ударила в голову. Кошмар, пережитый днем, сейчас казался далеким и не страшным. Он встал и принялся вертеть расположенную над окном ручку радио. Раздался блеющий голос какого-то певца. Дверь купе резко открылась. Костя вздрогнул и с замирающим сердцем обернулся.

– Санитарная зона, закрываем туалеты. Идите заранее. В Ачинске целый час будем стоят, опять все тамбуры зассут, – сказала проводница, засовывая голову в купе. У нее было неприятное, испитое лицо. Ее глаза остановились на бутылке с водкой.

– Это еще что такое? – тут же, как будто обрадовавшись поводу поскандалить, завопила она. – Я же предупреждала, что водку в вагоне пить нельзя, пиво только, и то немного, – у нее был противный, какой-то птичий голос. – Я сейчас милицию вызову, пусть они вас ссодят с поезда! – продолжала верещать она.

– Да, я сейчас все уберу. Не кричите, ради бога! – пытался успокоить ее Костя.

– Уберу! – передразнила она его. – Нажрался уже с утра, алкаш. Ты ж пока все не вылакаешь, не успокоишься!

Костя разозлился.

– Попрошу без оскорблений, мадам. И вы мне не тычьте. И вообще… Он вдруг спохватился. « Нельзя допускать, что бы люди на меня орали, ни за что нельзя. Как же я об этом забыл?» – промелькнуло в его голове. И, отстранив вопящую проводницу, он выскочил из купе и почти побежал в тамбур.

В тамбуре было холодно. Простояв минут десять и замерзнув, он осторожно вернулся в вагон. Проводницы видно не было.

«Слава Богу, смылась! Может, все обойдется?» – подумал он, входя в свое купе. Закрыв дверь на замок, он сел за стол и плеснул себе в стакан «Гжелки».

– Хрен тебе, родная! – вслух произнес Костя и выпил.

Почти одновременно в коридоре раздался грохот, истошный вопль, а затем сдавленный вой. Обмирая, он выскочил из купе. Пробираясь среди выбежавших на крик пассажиров в сторону купе проводников, он увидел, что проводница, недавно скандалившая с ним, сидит на полу около бака с кипятком рядом с разбитыми стаканами, в мокрой форме, и с воем прижимает к себе красные, ошпаренные кисти рук. Ее напарница, причитая и помогая ей встать, суетилась рядом. Он вернулся в свое купе, залпом выпил полстакана водки и не раздеваясь, бухнулся на полку.

Глава 5

Даша стояла у зеркала и терпеливо выщипывала левую бровь. Она была в длинном, сиреневом халате, с замотанной полотенцем головой. Сегодня воскресенье – стопроцентный выходной, и Даша наслаждалась сознанием того, что не надо идти в редакцию и заниматься газетой. В квартире было тихо. Чуть слышно тикали старинные часы, подаренные ей на свадьбу матерью. Они показывали десять часов утра. Дочка еще спала. Через приоткрытую дверь в детскую было видно ее спящее личико, рядом на подушке разместилась волосатая морда игрушечного медвежонка Федьки – Таниного любимца, с которым она не расставалась даже ночью. Кошка, которая спала свернувшись клубком в кресле, проснулась и с мягким стуком спрыгнула на пол. Потягиваясь, вытягивая задние лапы и зевая во всю пасть, Люська подошла к хозяйке и стала тереться боками и головой об ее халат.

– Привет, пьянчуга! – поздоровалась Даша с кошкой, орудуя пинцетом.

– Мяу! – жмуря желтые глаза, вежливо ответила Люська, одновременно намекая, что неплохо было бы позавтракать.

– Сейчас, сейчас, дай красоту навести! – Даша закончила экзекуцию, отложила пинцет и прошла на кухню.

Кошка, восторженно задрав хвост, и путаясь у хозяйки под ногами, побежала следом. Даша достала из холодильника баночку «Китикэт» и вывалила корм в Люськину чашку. Кошка, благодарно урча, принялась за еду. Даша включила чайник и щелкнула пультом небольшого телевизора «Sony», стоявшего на холодильнике. На экране появилась морда Юрия Стоянова, переодетого женщиной. Стоянов что-то истерично взвизгивал и лупил половой тряпкой Олейникова, изображавшего пьяного мужа.

Чайник закипел, затрясся и, щелкнув красной кнопкой, вырубился. Даша приготовила себе кофе, всыпав в кружку с кипятком ложечку «Нескафе Голд», и, осторожно пробуя горячий напиток, рассеяно поглядывала в телевизор. На экране Стоянов, перевоплотившийся в страшного уродца Модеста, рекламировал майонез. Модя, трясясь от жадности и нетерпения, пытался залезть огромной ложкой в маленькую баночку.

Она очень любила такие моменты, когда можно спокойно посидеть в тишине, попить кофе, бессмысленно попялиться в телевизор и просто насладиться покоем.

Предстоящий день обещал быть насыщенным: в двенадцать часов ее ждал у себя в кабинете начальник республиканского управления ФСБ Юрий Антонович Лебедев, чтобы вычитать интервью, которое она взяла у него на прошлой неделе. Потом Юра, наверняка, пригласит ее в какое-нибудь кафе или даже ресторан…

Они познакомились полгода назад. Его перевели сюда из Якутского управления, с повышением. Юрий Антонович был занятной личностью. Он занимался альпинизмом, сплавлялся по горным рекам, играл на гитаре, писал стихи и пьесы. Очень любил женщин, за свои сорок восемь лет не раз женился, но на данный момент был в разводе. Начало их знакомству положило то, что Юрий Антонович, к сожалению, не видящий себя вне творческого процесса, написал очередную пьесу.

Эта довольно бездарная пьеса, о перепетиях личной жизни глубоко засекреченного агента ФСБ, навеянная то ли жалостью к себе, то ли восторгом от своей новой должности, была поставлена на сцене местного драматического театра. Главный режиссер театра Прошкин, прочитав пьесу, которая почему-то называлась «Последняя осень», сначала ставить ее отказался, но после непродолжительной телефонной беседы с главой республики господином Окунем, согласился. Публика, несмотря на широкую рекламу спектакля по местным телеканалам, отнеслась к многотрудной жизни агента ФСБ довольно прохладно и на премьеру не пошла.

Спасая престиж своего нового начальника, заместители Юрия Антоновича в приказном порядке распространили билеты среди сотрудников ФСБ. Похожим образом помогло МВД и местная воинская часть. В вечер премьеры к театру подъехало с десяток военных грузовиков, и оттуда, топая сапогами и поправляя пилотки, повыпрыгивали две сотни театралов. Сотрудники ФСБ пришли на спектакль в штатском, милиционеры сияли пуговицами, звездами и белоснежными форменными рубашками. Усилиями силовых структур аншлаг был обеспечен. Женщин в зале практически не было. В первых рядах сидели почетные зрители – председатель правительства, его заместители, министры и сам виновник этого скромного торжества с букетом гвоздик и в парадной форме.

Артисты играли вяло, пауз не выдерживали, текст произносили глухо и неубедительно, весь вечер их не покидало ощущение, что они выступают в каком-нибудь заштатном Доме офицеров. Курирующий культуру республики сотрудник ФСБ Казанок метался за кулисами, тщетно стараясь гримасами и угрожающими жестами вдохновить актеров и придать их игре приличествующий пыл.

Постановщик «Последней осени», режиссер Прошкин, сидел в гримуборной и уныло пил коньяк – его мало интересовало происходящее на сцене. Казанок вне себя ворвался к нему и, брызгая слюной, принялся ругаться и угрожать. На что пожилой режиссер философски ответил:

– Полноте, батенька, не горячитесь, не ваша вина, что спектакль – говно.

Под самый конец представления разразился небольшой скандал. Финальная сцена пьесы замышлялась так: в очередной раз брошенный любимой женщиной главный герой пьесы, майор ФСБ Соколовский, которого играл актер-пропойца Леонтьев, сидит за столом в голубом берете, одетый в тельняшку-безрукавку обнажающую на мускулистом плече татуировку ДМБ-84. Перед ним стоит бутылка водки и стакан. Соколовский пьет водку и грустно играет на гитаре «Последнюю осень» Шевчука. Пронизанные трагизмом зрители едва сдерживают слезы…

Но, похмельный, мучимый изжогой и головной болью, Леонтьев несколько иначе видел концовку спектакля. Сев за стол, страдающий от жажды актер, выпил из горла бутылку бутафорской водки (к его горькому разочарованию там оказалось обыкновенная вода), взял гитару и, начисто забыв все шевчуковские аккорды, принялся импровизировать.

После «Мурки» и «Гоп-Стопа», когда радостное удивление зрителей уже перерастало в болезненное, Леонтьев отложил инструмент, поклонился и с достоинством удалился за кулисы, где его уже поджидал обезумевший Казанок.

Но даже этот гениальный актерский ход не смог спасти унылого театрального действа. Спектакль, шедший два с половиной часа кроме Лебедева никому, включая актеров, не понравился. Даша, которой поручено было написать рецензию, на банкете после премьеры подошла к принимающему со всех сторон поздравления Юрию Антоновичу, задать пару вопросов для статьи.

Юрий Антонович был слегка опьянен коньяком и успехом (аншлаг все таки). И не беда, что никто из зрителей благодаря импровизации Леонтьева так и не понял, почему же спектакль назывался «Последняя осень». Леонтьева он великодушно простил и даже подарил ему свой букет гвоздик. Юрий Антонович, вообще, был человеком великодушным. Дашу он встретил очень любезно, посадил ее возле себя и весь вечер подливал ей коньяк, говорил приятные вещи, трогал за руку и читал стихи собственного сочинения.

Надо сказать, что Юрий Антонович во всех отношениях был приятным мужчиной. Высокий, подтянутый шатен, с красивым и мужественным лицом, он тщательно следил за своей внешностью и манерами, умел интересно и с юмором рассказывать, за женщинами ухаживал без пошлости и назойливости. В тот вечер Юрий Антонович проводил Дашу домой. Рассказывая ей по дороге различные истории из своей жизни, он искренне и ненавязчиво говорил ей комплименты.

Проводив ее до двери и не напрашиваясь «на чай», Юрий Антонович договорился с Дашей, что будет ее ждать во вторник в шесть часов вечера у себя в кабинете, чтобы вычитать Дашину рецензию на его «Последнюю осень». Даше понравился симпатичный и остроумный полковник, и их отношения стали бурно развиваться. Лебедев одаривал ее цветами и водил в самый фешенебельный ресторан Южно-Енисейска «Сибирь».

Через месяц знакомства, Юрий Антонович пригласил Дашу вдвоем отдохнуть на таежной турбазе «Енисей». Даша подумала и согласилась. С тех пор каждую неделю дня два-три они проводили вместе: сидели в летних кафе, гуляли по улице, ездили на его «Круизере» рыбачить на таежные озера, катались на катере по Енисею. Он помогал ей по дому, чинил протекающие краны и бачки, возил ее за продуктами на рынок. Даша почему-то стеснялась своих отношений с Лебедевым и никому о них не рассказывала. Когда надо было уехать с ночевкой она оставляла дочку у своей любимой подруги Людки Озеровой, говоря той, что едет в командировку. Она не собиралась за него замуж, уверенная, что у Лебедева таких подруг, как она, по крайней мере, еще штуки три, да и сам Юрий Антонович никогда даже не заикался о женитьбе…

Даша допила кофе и ушла в свою спальню. Она сняла халат и полотенце и стала выбирать белье, как вдруг раздался телефонный звонок. Даша вздрогнула. Как-то очень неожиданно, громко и зловеще прозвучал он в тишине еще сонной квартиры. Переступая босыми ногами по мягкому, с густым ворсом ковру, она подошла к аппарату, и почему-то волнуясь, взяла трубку.

– Алло! Здравствуйте. Кто это? Костя! – лицо ее вдруг побледнело. Разбитое зеркало, осколки стекла, кровь, страшная, невозможная, режущая боль.

– Ты приехал? – у Даши дрожали губы. – Костя, я сейчас не могу – умоляюще произнесла Даша. – Позвони позже, мне некогда, я очень занята, я не могу! – бормотала бессвязно в трубку Даша. – Я сейчас ухожу, меня не будет дома, и Тани тоже нет она… она уехала, – в панике, едва не плача, говорила Даша. – Все я ухожу! – чуть ли не выкрикнула она и бросила трубку. Господи, он в самом деле приехал…

Накинув халат, она подбежала к Таниной кровати и принялась будить дочь, тормоша ее за плечо.

– Таня, Танюша, вставай, надо вставать, – уговаривала дочку Даша.

Девочка открыла сонные глаза и удивленно посмотрела на мать.

– Мама, ты чего? Сегодня же воскресенье, в школу идти не надо? – Таня отчаянно зевала и терла глаза.

– Не спорь Таня, умывайся быстрее, одевайся, и пойдем. Я тебя отведу к тете Люде, она тебя покормит. Только давай быстрее, мне нужно срочно бежать.

– Мама, но я же могу дома посидеть, мультики по видику посмотреть. Я не буду больше Люську валерьянкой поить, – девочка села на кровати и удивленно посмотрела на мать, – Мам, а ты чего такая испуганная?

– Да, нет, Таня, все нормально. Просто я не хочу тебя одну дома оставлять. Давай собирайся, Танечка! – взмолилась Даша. – Я опаздываю!

Таня пожала плечами, слезла с кровати и пошла в ванну умываться.

Через десять минут Даша, одетая в осеннее пальто, и Таня в новой желтой курточке почти бегом пересекли двор и вошли в подъезд соседнего пятиэтажного дома. Они поднялись на второй этаж и позвонили. Дверь открыла заспанная, в одном халате худющая и длинноносая Людка Озерова, Дашина подруга со школьных времен.

– Привет, Люда! – Даша запыхалась и тяжело дышала.

– Привет, родная! Ты чего в такую рань, да еще и в воскресенье? В командировку, что ли, опять собралась? Ну, ты, подруга, даешь. Выходной ведь!

– Ага, в командировку, – ответила Даша и попросила: – Пусть Таня побудет у тебя до вечера, ладно?

– Ради Бога, какой разговор, первый раз что ли? Да и моя Катька уже по Тане соскучилась. Как же, со вчерашнего вечера не виделись. – Людмила шире открыла двери. – Проходи, Танюша. Мать тебя, конечно, не покормила? – Людка с укоризной взглянула на Дашу. – Я сейчас оладушков вам с Катькой напеку. Будешь оладушки, Танюша?

– Спасибо огромное, Люся! – Даша повернулась и побежала вниз по ступенькам.

– Да ладно, не за что! – Людка с удивлением посмотрела ей вслед, покрутила пальцем у виска и закрыла дверь.

Даша, оглядываясь по сторонам, торопливо вышла на остановку, села в маршрутный автобус, и уже через пятнадцать минут подходила к высокому, этажей в двенадцать, серому зданию, где помещалось управление федеральной службы безопасности по республике. Даша поднялась по высокому крыльцу и с трудом открыла массивную, деревянную дверь.

В вестибюле за специальным барьерчиком сидел дежурный, невзрачный лысоватый прапорщик лет тридцати пяти с пшеничными, как будто побитыми молью, усами.

– Вы к кому, женщина? – строго спросил Дашу лысоватый, откладывая в сторону газету «Дело». Конечно, он прекрасно помнил ее. Она частенько заглядывала к Лебедеву на работу, последний раз Даша была у него неделю назад, брала интервью, и как раз дежурил этот лысовато-усатый. Но дежурные всегда делают вид, что видят вас впервые.

«Опасайтесь лысых и усатых», – промелькнуло у нее в голове название одной из ее любимых книжек писателя Юрия Коваля.

– Я к Юрию Антоновичу, из газеты «Дело» по делу, – невольно скаламбурила Даша и улыбнулась.

Дежурный пусто посмотрел на нее выцветшими, рыбьими глазами —

– Записывающие устройства есть?

– Конечно, шариковая ручка, – с некоторой издевкой произнесла Даша.

– Подождите на лавочке, я сейчас ему позвоню, – буркнул он, и сняв трубку, принялся тыкать пальцем в телефон.

Даша присела на лавочку, достала из сумочки расческу с зеркалом и стала поправлять волосы, которые она в спешке толком не расчесала.

– Юрий Антонович, тут к вам женщина пришла из газеты «Дело», – в трубку доложил дежурный.

Даша терпеть не могла такие моменты, ей казалось, что в это время Лебедев смотрит в какое-нибудь специальное шпионское устройство и видит ее, сидящую на скамейке и покорно ждущую, когда господин начальник соблаговолит ее принять.

– Женщина, проходите к лифту, пятый этаж налево, в приемную, – положил трубку лысоватый.

«Без тебя знаю, чудище!», – про себя произнесла Даша, а вслух сухо поблагодарила. – Спасибо.

Поднявшись в широком, с зеркалами лифте и, пройдя немного по коридору, Даша вошла в приемную. Минуя пустой, по случаю воскресенья, кабинет секретаря, она открыла дверь в кабинет Лебедева.

Это было просторное, вытянутое в длину, помещение. Посреди кабинета находился длинный стол для совещаний, к нему перекладиной, формирующей из столов вытянутую букву «Т», был приставлен массивный стол начальника. Вдоль стены стояли несколько стульев и пара кресел, на стене висел российский флаг и огромная карта Южно-Енисейской республики. Сам начальник сидел за своим рабочим местом под портретом Президента и, не слыша, что открылась дверь, смотрел в ноутбук.

Напряженное лицо Юрия Антоновича освещалось то синим, то красноватым блеском, указательный палец лихорадочно бил по пробелу.

«Играется, мальчик!» – почему-то с раздражением подумала Даша и кашлянула.

Лебедев поднял голову, нажал на паузу и расплылся в улыбке.

– Даша, золотко мое, здравствуй. Я так по тебе соскучился! – Распространяя аромат дорогого одеколона, Юрий Антонович подошел к Даше пружинистой походкой и, целуя в щеку, прижал ее к себе. Даша послушно чмокнула его в жесткий, хорошо выбритый подбородок.

– Привет! – поздоровалась Даша, позволяя Юрию Антоновичу помочь ей снять пальто.

– Дорогая, сделать тебе кофе или чай или, может, коньячку? – Лебедев был сама любезность.

– Спасибо, Юра. Кофе, если можно, – ответила Даша, усаживаясь в кресло.

– Дашенька, любовь моя, иди сюда, – позвал Юрий Антонович. Даша прошла в дальний угол кабинета, где находилась дверь в небольшое помещение, оборудованное под комнату отдыха. В ней размещались кожаный диван, стол, на котором стоял электрический чайник и чайный сервиз, небольшая книжная полка с книгами о шаманизме, стихами Блока, Брюсова и других поэтов «серебряного века», а так же большой железный сейф. На стене висели фотографии актеров и режиссеров местного театра, с которыми Лебедев сфотографировался на память после премьеры «Последней осени». Даша уселась на диван и взяла кружку с растворимым кофе «Черная карта», Лебедев достал из сейфа печенье и конфеты.

– Ну, как дела, милая? – спросил Юрий Антонович, садясь рядом на диван и приобнимая Дашу.

– Все нормально, интервью готово! – Даша порылась в сумочке и достала дискету. – На, прочитай, может, есть какие-то неточности.

Юрий Антонович взял дискету и направился к столу. По пути Лебедев обернулся.

– Даша, ты сегодня какая-то не такая. Что произошло? – серьезно спросил он.

– Да, так. Ерунда, ты сначала вычитай интервью, а потом поговорим, —ответила Даша.

Лебедев кивнул и уселся за ноутбук.

Пока Юрий Антонович читал интервью, Даша смотрела в окно, за которым виднелась большая площадь, красноватое здание мэрии, неработающий фонтан, с сидящими на скамейках вокруг него людьми, и громадное, типовое здание драматического театра.

«В Кызыле точно такое же. И в Ачинске, кажется», – вяло подумала Даша. Из ее головы никак не выходил утренний звонок неожиданно приехавшего брата. Она с ним не переписывалась и не перезванивалась уже давно, со смерти мужа. Потеряла его из виду и, честно говоря, была даже рада этому, хотя и любила его. Ее брат был странным человеком и вокруг него происходили странные вещи. Странные, если не сказать больше.

Ее размышления прервал севший рядом с ней Юрий Антонович.

– Все прекрасно Даша, – сказал Лебедев отдавая ей дискету, – отличное интервью! Спасибо тебе, лапочка, – он привлек ее к себе и поцеловал в краешек рта.

– Ты у меня умница! – Юрий Антонович вдруг спохватился, – Даша, я ведь для тебя стихи написал сегодня ночью. Хочешь послушать?

Даша равнодушно кивнула. Ей не нравились его стихи, они были бездарными и напыщенными. Редкие проблески искренности в них не могли повлиять на общее впечатление.

Юрий Антонович достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, раскрыл ее и начал читать, по своему обыкновению, немного подвывая:

 
И замираю я, и как юнец, немею
От вас не в силах отвести свой взор,
И счастью своему почти не верю,
И чушь мелю, болтаю всякий вздор.
 

«Это точно!» – не очень вежливо подумала Даша.

Юрий Антонович закончил читать, закрыл записную книжку, два раза сглотнул, как будто пытался справиться с волнением от прочтения собственных стихов, и немного охрипшим голосом, заглядывая Даше в глаза спросил:

– Нравится?

– Спасибо, милый. Прекрасные стихи, – она поцеловала его в щеку.

– Ну, ладно, рассказывай, что там у тебя стряслось? – Лебедев стал серьезным и убрал записную книжку обратно в карман пиджака.

Даша попросила еще кофе, собралась с мыслями и в течение часа рассказала Юрию Антоновичу о своем брате и всех бедах и неприятностях, с ним связанных.