Текст книги "Зеркало"

Глава 2

Утро в редакции еженедельника «Дело» началось с небольшого скандала.

– Где эта сволочь? Я его убью! Прирежу! Башку оторву! – орал, то и дело срываясь на визг, редактор Миша Резник. Щуплый, и как все холерики, крайне вспыльчивый, он в ярости бегал из угла в угол, брызгая слюной и трагически поднимая руки к небу. Притихшие сотрудники, как куры на завалинке, сидели рядком на диване, боясь неосторожным словом еще больше разозлить рассвирепевшее начальство.

– Нет, вы видели такого козла? – не мог успокоиться Миша и, остановившись напротив Даши, велел – Попробуй еще позвонить.

Даша послушно набрала номер, с минуту послушала длинные гудки и, в который раз за это утро, стала звонить в пейджинговую службу:

– Абоненту 1778. Гриша, если ты жив, немедленно позвони в редакцию.

– Если он жив, то ненадолго, – хмыкнул сидевший рядом с Дашей фотограф Эдик.

Беда заключалась в том, что накануне собкор газеты, Гриша Афонин явился на пресс-конференцию, на которой представляли нового министра МЧС республики, абсолютно пьяным. И вчера все республиканские и городские телекомпании в вечерних выпусках новостей показали сюжеты с конференции, сопроводив их язвительными комментариями в адрес газеты.

– Похоже, журналисты газеты «Дело» и не подозревают о старинной поговорке « Делу – время, потехе – час» – самозабвенно каламбурил корреспондент муниципальной телекомпании Сергей Домодедов. При этом злорадная камера подолгу останавливалась на помятой Гришиной физиономии, с удовольствием фиксируя его неподобающее поведение: во время прочувствованной речи министра Гриша беззастенчиво икал и осоловело оглядывался, видимо, не очень понимая, где он находится. Галстук у него съехал куда-то вбок, а расстегнутая рубашка являла безжалостным телекамерам бледную безволосую грудь. Пресс-секретарь местного МЧС поедал Гришу взглядом, под столом его настойчиво пинала и наступала на ногу каблуком-шпилькой корреспондент городского радио Дина Звонкова, но Афонину все было нипочем. В конце концов, он с громким стуком уронил голову на столешницу и утомленно провозгласил:

– А пошли вы все…

Тогда не выдержал новый министр. И нахмурившись, сердито бросил в зал:

– В чем дело?

И, похоже, растерялся, когда на его абсолютно закономерный вопрос зал разразился гомерическим хохотом.

Ярость редактора была вполне объяснима. Теперь эту историю долго будут муссировать все враждебные «Делу» средства массовой информации. Собственно, почти со всеми местными СМИ, которые в той или иной степени были от кого-то зависимы (от алюминиевого концерна или администрации города) независимая коммерческая газета «Дело» находилась в состоянии перманентной войны.

Виной этому отчасти был вздорный характер редактора и его свирепое остроумие, которое он щедро расточал в еженедельной колонке «Колесо оборзения», посвященной обзору местных газет и телевидения. Он и придумал-то ее, чтобы удобнее было топтать конкурентов. Миша Резник потому так громко и орал, что представил себе, какой радостной статьей разразится в следующем номере газета «Око» – их главный конкурент, по объему тиража почти наступающий им на пятки.

Наконец он перестал бегать взад вперед по редакции и мрачно объявил:

– Все. Работаем. – давая понять подчиненным, что разборки откладываются на неопределенное время до появления Афонина. И кивнул Даше: – Зайди ко мне.

Слегка утомленный скандалом редактор и его зам Даша Романова закрылись в редакторском кабинете, чтобы вместе придумать, как на этот раз выгородить эту сволочь Гришу перед учредителями газеты. Аргументы, вроде «он больше не будет» уже не действовали. Гриша постоянно попадал в какие-то истории, что сильно вредило имиджу газеты. На прошлой неделе, к примеру, он чуть было не устроил драку на презентации книги стихов местных авторов «Моя малая милая Родина», а месяц назад, созвав в редакцию армейских дружков, уничтожил запасы дорогого коньяка, приготовленного в подарок рекламодателям.

Уволить Гришу Резник не мог, точнее мог, но не хотел. Гриша Афонин был замечательным автором статей на криминальные темы. У него были друзья среди бандитов и милиционеров, таможенников и аферистов, он обладал настоящим нюхом на сенсации и умел любую банальную кражу раздуть до масштабов криминальной драмы. Неизменной популярностью пользовались его фельетоны под рубрикой «Из жизни животных», в которых под видом сусликов, лис, медведей и прочих представителей богатой сибирской фауны он разоблачал высокопоставленных чиновников и силовиков. Его колонки читали запоем, как детективный роман, «представители фауны», узнавшие себя в его памфлетах, грозили ему физической расправой и таскали по судам, но тиражи издания росли с каждым номером.

– Даша, мне надоело с ним нянчиться. И потом я уже тысячу раз отмазывал его перед Воробьевым. (Воробьев был генеральным директором рекламной группы «Дело»)

– Ты, видимо, намекаешь, что с ним разговаривать придется мне. Только знаешь, в отличие от тебя я не считаю Афонина таким уж незаменимым, и в конце концов любому терпению есть предел. Поэтому не обижайся, если результат будет обратным.

Даша могла разговаривать с редактором на равных. Они когда-то вместе учились на филфаке местного пединститута, а потом много лет работали бок о бок в республиканской газете. В какой-то момент дружеские отношения готовы были перерасти в любовные, но этого не случилось, может быть, потому, что они оба слишком дорожили своей дружбой. Когда Резнику предложили возглавить тогда еще хилую газету «Дело», в которой восемь полос из десяти занимали объявления, он взял Дашу к себе замом. И вдвоем они сделали «Дело» самой читаемой газетой в республике.

– Сделал «Дело», – гуляй смело, – говорили сотрудники газеты, закончив верстку и выведя полосы на пленку.

Вообще, и учредители и главный редактор понимали, что название газете было выбрано неудачно, оно постоянно служило источником каламбуров и зловредных высказываний во «вражеской» прессе. «Мы сделали «Дело»! – радостно вопила газета «Око», когда удавалось взять главный приз на каком-нибудь журналистском конкурсе. Впрочем, Резник в долгу не оставался и в своей рубрике отвечал на эти выпады целым потоком свеженьких «ОКОлесиц».

– Так значит, Даша, помочь ты мне не хочешь, – с раздражением сказал Резник.

– Извини, Миша. Ты знаешь, что я никогда не отказываюсь тебе помочь, но в очередной раз спасать Афонина мне не хочется. Во-первых я его не люблю, мне осточертели его игры в шпионов и суперменов, а во-вторых, – она прищурилась, – главный редактор – ты, Мишаня.

– Может быть, тебе просто хочется поменяться ролями, – впервые Миша произнес вслух то, о чем давно подозревал.

– Может быть. Как говорится, плох тот солдат… – Даша встала, – Я пойду, мне еще фээсбэшника добить надо.

Выходя, Даша несколько громче, чем нужно, хлопнула дверью. И тут же разозлилась на себя. Зря она так с Мишаней, надо было согласиться поговорить с Воробьевым. Мишка и так тянет на себе всю работу. Хотя она тоже не бездельничает. По правде сказать, может, она даже больше, чем Мишка работает. А что он собственно делает? Ну, колонку свою ведет. Хорошая колонка. Согласна. Хотя иногда он изрядно перебарщивает. Если бы он не обозвал Сережу Домодедова в прошлом номере «трагическим мерзавцем», возможно, тот не стал бы так злобиться во вчерашнем выпуске новостей по поводу Афонина. Со всеми поссорился, дурак! С конкурентами надо дружить или хотя бы притворяться. Если б она была редактором…

– Даша, мне с тобой поговорить надо срочно-срочно! – на Дашу налетела Анечка Виноградова.

Блондинка с голубыми глазами и тонкой талией, она была, такое случается, умной и грамотной журналисткой. Девки из рекламного отдела ее ненавидели. Не могли простить ей длинные ноги, глубокие декольте и любовь к театру. «Эстетка хренова. Красота ты наша», – шипели ей вслед. А Даше она нравилась. За непосредственность, доброту к людям и блестящие материалы. Но сейчас она была нерасположена с кем-либо срочно разговаривать

– Ну, что там еще? – грубее, чем хотела, спросила Даша.

Аня попятилась, и Даше снова стало стыдно за свою несдержанность.

– Прости, пожалуйста. Пойдем поговорим, – Даша увела девушку на кухню.

Редакция размещалась в перестроенной квартире на первом этаже старой «хрущевки». Но как строители ни старались, полностью вытравить «домашний дух» из помещения не удалось. Комнаты кабинетами не стали, компьютеры казались оккупантами, занявшими чужое место, серванта или кровати, например. Офисная евроотделка и та подкачала, вместо холодного серого, располагающего к усердной работе, в дизайне помещения почему-то использовали пастельные тона, больше располагающие ко сну. Вместо жалюзи скупой бухгалтер Петрович заказал для редакции обычный тюль, а вместо ковролина раздобыли где-то старые выцветшие паласы. Для полного сходства с коммуналкой сотрудникам оставалось только облачиться в халаты и тапочки.

Раньше редакция располагалась в главном офисе (вот там все было как надо) вместе с рекламными, креативными и прочими отделами, но потом разросшемуся концерну стало тесно, участились стычки между журналистами и рекламщиками – те и те считали свою работу основной, и руководство волевым решением вытеснило редакцию из центра города на окраину.

Все сначала были страшно раздражены. Работать в прекрасном двухэтажном офисе в центре было приятнее, чем в занюханной квартире на окраине. «Нет, каковы мерзавцы!», – вопил Резник, а все остальные сочувственно кивали. Называть директоров «мерзавцами» позволялось только главному редактору.

Но вскоре преимущества новой жизни стали очевидны. Директора были далеко и в редакционную жизнь особенно не вмешивались. Только изредка коршуном налетал Воробьев с вихрем новых, по его мнению, блестящих идей, и цепко схватив Мишу за лацкан пиджака, тащил его в кабинет, где долго и с воодушевлением излагал свои замыслы. Миша с ним соглашался, но всегда все делал по-своему. Ему удавалось внушить директору, что это именно то, чего тот хотел.

Кроме отсутствия директоров и противных рекламщиков, у журналистов было еще одно немаловажное преимущество. В главном офисе был строго настрого запрещен алкоголь. Здесь же правила устанавливал Миша Резник, а Миша любил выпить за обедом бутылочку пива и не запрещал этого сотрудникам.

Эпицентром редакционной жизни была кухня. Здесь собирались передохнуть, покурить, посплетничать, попить кофе. На кухне стоял прекрасный обеденный стол, имелись полный набор посуды, электрическая плита и холодильник.

– Эдик, выйди пожалуйста. Нам нужно с Анечкой поговорить, – попросила Даша редакционного фотографа Эдика Калинина, вертлявого юношу с засаленными светлыми патлами до плеч, который пил кофе, мечтательно рассматривая полногрудых девиц в журнале для мужчин с глуповатым названием «Анастас».

– Ты неисправим, Эдик, – заметила Аня, покосившись на журнал.

– Да, я такой. Обращайтесь, если что, – заявил Эдик, манерно поклонившись, забрал свой кофе и удалился.

– Слушай, Анечка, неужели все мужики по имени Эдик такие противные? Кроме нашего, я знала еще двух – хуже некуда.

– Да, есть еще Эдуард Лимонов – автор на редкость мерзкого произведения «Это я, Эдичка.» – добавила Аня.

Даше Лимонов нравился, но спорить не хотелось:

– Ладно, рассказывай, в чем дело.

– Даша, я тут в интернете узнала про фестиваль этнической музыки! Куча иностранцев приезжают, такая возможность для интервью, я ведь языки знаю!

– Куда приезжают?

– В Ольховку.

– И ты, конечно, хочешь, чтобы я поговорила с Воробьевым и выпросила для тебя командировочные.

– Ага.

– Потрясающая вещь, все почему-то хотят, чтобы я поговорила с Воробьевым. Почему-то именно я, а не Мишаня…

– Ну ты же такая умная, – льстиво сказала Аня.

– Да, я – умная, я – красивая, только замуж не берут… – пробормотала Даша. – Ладно, поговорю.

Даша и вправду была красива. Ее смоляные волосы, белое, как игральная карта лицо, помеченное кокетливой родинкой над верхней губой, и черные живые глаза под котиковыми бровями пробуждали в мужчинах первобытный инстинкт завоевателя. Ее хотелось схватить и, бросив поперек седла, мчать по степи к жарко пылающему в ночи у кочевья костру.

И замуж ее брали, даже два раза. Один из знакомых Даше противных Эдиков был ее первым мужем. Даша познакомилась с ним глупой шестнадцатилетней девочкой, склонной к романтическим порывам, написанию лирических стихов и самоанализу. Появление Эдика, который был ее на десять лет старше и томился от сознания собственной исключительности, создало благоприятные условия для развития всех этих вредных наклонностей. Он с легкостью задурил ей голову фрейдистской чепухой и уложил в постель. Философское осмысление Кама-Сутры, печальные прогулки по старому кладбищу, таинственные полуулыбки из-под полей черной шляпки, долгое многозначительное молчание в телефонной трубке и стихи Гумилева про черный бархат, на котором забыт сияющий алмаз… – были вполне во вкусе тех романтических устремлений, которые тогда томили Дашу.

Но через два года, выйдя за него замуж, Даша с неприятным удивлением обнаружила, что он редко бреется, часто пьет и не умеет зарабатывать деньги. Даша с ним развелась, но проклятая склонность к стихосложению постоянно уводила ее в сторону, к вздорной и легкомысленной богемной публике, мешая найти надежного и обеспеченного спутника жизни.

Ей было уже двадцать шесть лет, когда она встретила Сергея. Он решил все ее материальные проблемы, осуществил ее давнюю мечту о поездке в Копенгаген, окружил заботой и вниманием, и наконец сделал абсолютно счастливой, подарив ей дочь. Четыре года Даша жила, как в упоительном сказочном сне. Но однажды проснулась. Она проснулась в воскресенье утром от длинного незнакомого звонка в дверь. На пороге в штормовке, в заляпанных грязью резиновых сапогах стоял Толя Кончеев, деловой партнер мужа, с которым Сергей в пятницу вечером уехал на рыбалку. Он стоял переминаясь с ноги на ногу и глядел не в глаза Даше, а куда-то вниз, на родинку над верхней губой. Из детской с криком «Папа, папа приехал!» в неосвещенную прихожую выскочила Таня.

– Таня, иди к себе, – приказала Даша, чувствуя, как от низа живота к горлу поднимается горячий комок. В голове бессмысленно пронеслось: Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца… Сквозь открытую дверь из подъезда тянуло холодом и апрельской сыростью.

Сергей погиб. Провалился, ступив на непрочный весенний лед, – в черную стылую воду. Водолазы нашли его через неделю безобразно распухшего, неузнаваемого.

Даше потом часто снился один и тот же сон. Они с младшим братом Костей, взявшись за руки, кружатся на катке, блестящими, отточенными лезвиями оставляя глубокие царапины на льду. Даша смотрит вниз и сквозь прозрачный зеркальный лед вдруг с ужасающей отчетливостью видит мертвое распухшее лицо Сергея. И он кричит ей: «Даша, перестань! Даша мне больно!». Она останавливается и пытается удержать за руку брата, но тот, вырывается, и быстро быстро кружась, режет коньками лед на том самом месте, где еще видно лицо Сергея. И из-подо льда начинает сочиться яркая спелая кровь.

И Даша кричала во сне так громко, что прибегала напуганная дочь, а проснувшись, – долго не могла понять, где она, и что с ней.

Даша сидела на кухне, задумчиво уставившись на длинный столбик пепла на сигарете. Анечка упорхнула собирать информацию о предстоящем этнофестивале. Надо и ей браться за работу. Предстоит закончить интервью с начальником ФСБ и вычитать уже сверстанные полосы. После нового корректора все приходится по сто раз проверять.

– Даша, тут к тебе посетитель пришел. Ты с ним поговори.

Редактор стоял, привалившись к косяку, глаза его сияли, как у инквизитора перед истязанием какого-нибудь несчастного еретика.

Из-за его плеча Даша разглядела страшного бородатого мужика в затасканном мышиного цвета пальто, с хозяйственной сумкой, из которой торчали какие-то бумаги. И по его особому диковатому взгляду безошибочно угадала, что он из той породы сумасшедших, которые целыми днями без устали таскаются по редакциям, досаждая всем рассказами о космическом разуме и предлагая свои услуги по спасению мира от Антихриста.

«Мишаня – сволочь! Отомстил!» – Даша с ненавистью посмотрела на редактора.

Мишаня подмигнул Даше и весело насвистывая ушел, а «сумасшедший» уселся напротив Даши за кухонный стол, и гипнотизируя ее взглядом, представился:

– Жрец Адам.

«Только этого мне не хватало», – с тоской подумала Даша.

А жрец Адам между тем переключился на изучение своих траурных ногтей, и вдруг резко вскинув голову, зловещим шепотом произнес:

– Он опять здесь.

– Кто здесь? – спросила Даша, не скрывая раздражения.

– Диавол! – посетитель многозначительно помолчал с минуту и продолжил: – Он снова в нашем городе. Он убивает людей! – козлиная бородка сумасшедшего мелко затряслась.

Даша подумала, что хорошо бы убить Мишаню.

– Он убивает людей! – с воодушевлением повторил посетитель. – Но ему не нужно для этого ничего делать. Он убивает их взглядом! – сумасшедший сорвался на крик, – Он убьет нас всех! Заставит попасть под машину, броситься со скалы, утонуть, завязнуть в болоте! Он не пощадит ни взрослых, ни детей!

«Но ему не нужно ничего делать!» – нехорошее предчувствие сжало Дашино сердце, – «Он убивает их взглядом!» Стоп! Неужели?..

Даша прикрыла глаза и сдавила пальцами виски. Под закрытыми веками наплывала жестокая улыбка брата, с которой он в ее сне резал в кровь лед и распухшее неживое лицо мужа.

Сумасшедший уже почти визжал:

– Придет час и мы узнаем в нем Зверя! Зверь в нашем городе! Он придет к тебе и убьет тебя, убьет всех!

Даша вдруг резко поднялась, опрокинув чашку с недопитым кофе, и опрометью бросилась к выходу, задев плечом Мишаню, который в коридоре вполголоса за что-то отчитывал Анечку. Даша схватила с вешалки пальто, и не обращая внимания на изумленный возглас редактора, выскочила на улицу.

У крыльца с опухшим виноватым лицом курил Гриша Афонин, он протянул к Даше руку и что-то промычал, но Даша его не слышала. Он не пощадит ни взрослых, ни детей! Она бежала к остановке, надевая на бегу пальто, и бормоча:

– Неужели он снова приехал? Господи прошу тебя, только не Таня! Пожалуйста, только не Таня!

Сообразив, что на такси будет быстрее, она свернула к обочине и яростно замахала рукой, тормозя машину.

Таня в яркой хризантемно-желтой куртке сидела у соседнего подъезда на краю черной шины, приспособленной жильцами под клумбу, из которой безжизненно торчали сухие стебли, и попинывая носком ботинка лежавший на земле ранец, что-то оживленно рассказывала своей однокласснице Вере, худенькой, коротко стриженой девочке в блеклом плаще. Обе они с изумлением уставились на красный «жигуленок», который, взвизгнув тормозами, резко остановился у подъезда. Из него выпрыгнула Даша, вся растрепанная в расстегнутом пальто и, не замечая дочку, побежала к подъезду.

– Мам, ты чего? – позвала Таня.

Даша обернулась и на ее лице отобразилась сложная гамма переживаний от отчаянья до умиротворения. Она подошла к девочкам и присела перед Таней на корточки.

– Все хорошо?

– Конечно, хорошо, мама. А что случилось?

– Да ничего, Таня. Просто у твоей мамы сегодня слегка едет крыша. Даша поправила выбившиеся у Тани из-под шапки волосы. – Вы в школу не опоздаете?

– Мама, ну ты что! Еще целый час. – Таня сунула маме в лицо круглый циферблат своих новеньких часов на цветном ремешке. – Мы погуляем немножко и пойдем.

Элитная школа №1 находилась через два дома от их девятиэтажки, так что девочкам не нужно было даже переходить через дорогу.

Они переехали в новый современный дом рядом с гуманитарной гимназией, когда Даша была беременна. Сергей хотел, чтобы ребенок жил в цивилизованных условиях, не зная вшивой романтики заплеванных хрущевок.

Даша поздоровалась с вахтершей, которая отложив кроссворд, с жадным любопытством на нее уставилась, фотографируя взглядом и растрепанные волосы и усталое выражение лица, вероятно, чтобы потом злорадно рассказать своим товаркам: «Ишь, наша Цаца какая замученная сегодня прибежала. Привыкла с богатым-то, а теперь самой суетиться приходится».

Обычно Даша всегда поднималась на пятый этаж пешком – тренировала ноги, но сейчас она чувствовала себя очень уставшей. Она вызвала лифт, в кабине которого, как в хороших гостиницах, был красный коврик на полу, пуфик и зеркало на коричневой полировке стены. Она встала лицом к зеркалу, и пока лифт с дребезжанием полз вверх на пятый этаж, Даша смотрела на свое лицо, трезво и безжалостно отмечая синие круги под глазами и унылые складки у губ.

– Совсем нервы сдали, – думала Даша, – надо ж, в такую чепуху поверить. Мало ли придурков к нам ходит. Если так на все реагировать, в психушку можно попасть.

Но помимо своей воли вспоминала визгливого «пророка»: он убьет тебя, он всех убьет! Ей снова стало жутко.

Даша вошла в квартиру и, включив свет, ужаснулась беспорядку. Видимо, девчонки резвились здесь все утро до школы. А посреди прихожей неподвижно лежала на боку кошка Люська. Вытянув черные с белым лапы, она никак не реагировала на приход хозяйки. Даша позвала ее, но кошка не шевелилась, тогда обеспокоенная хозяйка, сев прямо на холодный линолеум, стала гладить и тормошить ее. Кошка на мгновение подняла голову, и равнодушно глянув на Дашу желтыми помутневшими глазами, снова уронила ее.

– Да что же это? Люська, что с тобой? – Даша открыла дверцу телефонной тумбочки и, вывалив на пол весь скопившийся за месяц после уборки бумажный хлам, стала лихорадочно рыться в нем, разыскивая рекламный блок газеты «Дело».

– Ага, вот, – Даша открыла газету и нашла объявление о лечении животных на дому. «Чуткий доктор поможет вашим питомцам», – гласило оно.