Текст книги "Возраст – преимущество"

– Спасибо тебе, парень, как же ты вовремя! – проговорила мама девочки, когда я оделся и наконец, пришел в себя. – Дочка в порядке, отошла, говорит, что не успели снасильничать. Ой, если бы не вы, хлопцы, что бы они с ней сделали… – и женщина разрыдалась. Матвеич прижал ее к своей груди, успокаивая, но она все плакала и плакала.

– Как тебя зовут? – вдруг услышал я голос за спиной. Обернувшись, увидел саму девочку. Одетая, перестав рыдать, она выглядела очень красивой, понятно, почему эти суки позарились на нее, выглядела она вполне эффектно. Вон, грудь уже топорщится не детская, да и ноги, хоть и прикрыты платьем сейчас, но вижу, что стройные и длинные.

– Захар, – ответил я, глядя ей в глаза.

– Спасибо, никогда тебя не забуду, – и она бросилась мне на шею. А когда оторвалась, поцеловала в щеку и повернула голову к партизанам. – Возьмите меня в отряд?

– Мы это, не можем… – начал было Матвеич, но тут и мать девочки застонала вновь.

– Ваня, миленький, возьмите ее, ведь не дадут нам покоя! Придут другие и все равно добьются своего. Твари, а не люди, – женщина сплюнула в сторону сидевшего рядом бандита, который старательно делал вид, что его здесь вообще нет.

– Да возьмите ее, как ей здесь оставаться? – кивнул я.

– А ты как же? – партизан взглянул на мать.

– И я с вами пойду. Чего мне одной тут делать? Прогоните немца, вернусь, а нет, значит, так с вами и буду. Я не старая еще, все могу делать, готовить, стирать, все!

– Ладно, собирайтесь обе, только быстро, нам торопиться надо, – немного недовольно ответил Матвеич.

– Кто вы и откуда? – спросил я, подойдя к пленному

– Атаман наш, Мирон Краско, мы в Знаменах стоим, – ответил пленный оуновец.

– Сюда вы зачем приперлись? – вступил в допрос Матвеич. – Знаете же о договоре!

– Петро Местяк хотел эту девку себе забрать, давно приглядел. Тут мимо ехали, вот и свернули.

– Это тот, которого я с нее снял? – бросил я.

– Д-да, – часто-часто закивал пленный. – А ты кто? – Ух ты, решился все же спросить?

– Смерть я ваша, твари, всех выведу, обещаю! – отрезал я, словно выплюнул в его сторону. Кажется, пленного пробрало, и он затрясся.

Женщина с дочерью собирались недолго, а когда вышли и мы уже собирались в путь, начали вдруг подтягиваться и другие жители деревни. Матвеич зло буркнул, увидев, как те тянутся к нам:

– О, проснулись, а до этого как будто вся деревня вымерла!

– Вы вернетесь, ребятки? – спросил на украинском суржике какой-то старый дед.

– Конечно, – ответил Семен, и мы, развернувшись, потопали к лесу.

В отряд прибыли под утро, как сказали партизаны, задержались всего часа на два. Едва слух о нашем приходе разлетелся по лагерю, как из одной палатки, в виде чума, выскочила Анна, как же я рад был ее увидеть! Бросившись мне на шею, девушка повисла на мне, прижавшись всем свои аппетитным телом. Нет, ну они просто издеваются все надо мной… Ну маленький я еще, маленький, только тринадцать осенью, но вот на следующий год, я думаю, уже все точно подрастет, а вот тогда… Тогда будет хреново. Если на меня вот так все девки будут вешаться, как же выбрать ту, что будет моей? А ведь если не погибла, то есть еще Катя в Сталинграде, мне казалось, я даже влюбился в нее.

А вот девочка из деревни, которую мы спасли от изнасилования, кажется, расстроилась, увидев, как на меня бросилась Анна. Как бы не передумала оставаться в отряде.

– Ты почему отказалась лететь в Москву? – я серьезно так наехал на девушку, едва она отстранилась.

– Мне разрешили… – потупилась Анна.

– Разрешили, – передразнил я ее, улыбаясь во весь рот. – Уболтала?

– Мне правда разрешили, мы запрос делали.

– Ладно-ладно, убедила.

– Так ты и есть тот самый мальчик-инструктор? – раздался голос позади меня.

Анна немного напряглась, но, впрочем, волнения не было. Обернувшись, увидел одетого по всей форме мужчину, наверняка политработник или начштаба отряда партизан, он и спрашивал меня, а рядом с ним… Мать моя женщина, так я что, прямо к «Победителям» попал, что ли? Дмитрий Николаевич, собственной, так сказать, персоной! Сколько раз в будущем о нем читал и видел его фотографии, сделанные, кстати, тут, где-то в этих лесах.

– Разрешите доложить, товарищ командир?

Последовал кивок от «политрука».

– Сержант особой группы ОМСБОН НКВД Горчак. Задание по ликвидации гауляйтера Украины выполнено, к сожалению, при выполнении задания группа была практически уничтожена. Находился на лечении у местного жителя, благодаря двум товарищам вашего отряда выжил и готов продолжать службу

– Я – начштаба отряда, – представился «политрук», – сделали запрос на тебя, когда Матвеич нам о тебе весточку принес. Еще месяц назад нам наградные на вас обоих прислали. Девушка уже свое получила, ну а тебя позже, на собрании отряда наградим.

– Служу трудовому народу! – гаркнул я, но робко.

– Хорошо. Это командир отряда, Дмитрий Николаевич, он хотел с тобой побеседовать, ну и я за компанию, через часик зайди к нам.

– Как прикажете! – вновь четко ответил я.

– Анна покажет тебе свободное место в палатке, располагайся и отдыхайте.

– Есть!

Анюта повела меня куда-то к палаткам, но я остановил ее. Хотелось расспросить, чем она занимается здесь, в отряде, да и вообще, как добралась, как приняли.

– Да хорошо приняли, вот, смотри, – девушка откинула шарфик, что висел на ее шее, и мне во всей красе предстал орден Красного Знамени. Хрена себе, вот это награда!

– Молодец, красотка, так держать. А все же, что ты теперь тут делаешь?

– На задания меня не берут пока, тебе, я думаю, все скоро объяснят, ты же не рядовой боец, а инструктор.

– Слушай, ну и наделила ты меня известностью, хоть стой, хоть падай. Замучился уже объяснять, что и как. Назвала бы простым бойцом и все, а то – инструктор. Ты на меня посмотри, как мне людям это объяснять? Это там, на Большой земле вам все обо мне рассказали, а тут? Мне нужны полномочия, чтобы хоть часть информации о себе рассказать.

– Прости, – она так мило улыбнулась, что я тут же простил. Эх, ну почему мне нет хотя бы шестнадцати… Стоп, не думать, не думать. Но как же она хороша…

Девушка указала мне на палатку командиров, в нее я спустя час и пришел. Сразу же дело и застопорилось. Мне предложили рассказать о себе, а я не знал, могу ли. Ведь то, что я Захар Горчак, кроме Анны никто подтвердить не может.

– Мы сделаем запрос сейчас, посмотрим, что ответит центр, попросим подтвердить твою личность, – было мне сказано, но предложили рассказать о том, как удалось уничтожить объект.

– Да уж, – покачал я головой, – объект. Тварь он, а не объект, товарищи командиры. Жаль мальчишек и девчонок, что полегли из-за него, но, конечно, жаль и других людей, кто пострадал от его действий. Долго мы готовились, долго. Ничего не получалось, он как заколдованный, все время утекал от нас. То не приедет вовремя, хотя встреча готова, то его в Германию вызовут, то еще что-то. Мы и сделали-то все практически экспромтом, надоело уже ждать и что-то придумывать. Один из наших парней предложил идею с отвлечением его эскорта взрывом, так и поступили. Мальчишкам было не подойти, сто процентов взяли бы, а девочка… – я аж содрогнулся, – одна из девушек сделала эту работу, причем так, как сама решила.

– Самоподрыв? – покачали головами командир и комиссар.

– Да, скорее всего, она поняла, что не уйти ей будет, не захотела попадать в гестапо, вот и «ушла».

Ну, а дальше дело техники, точнее, в технике стрельбы Анны.

– Да, у девушки талант, просто удивительно чувствует оружие. Она у нас занята на стрелковой подготовке. Дело в том, Захар, что у нас другая специфика работы. Нет, и мы, конечно, пускаем эшелоны с гитлеровцами под откос, но в основном наше дело – разведка. К нам стекаются сведения со всего этого огромного района, акции – второстепенны. Поэтому твоя красавица у нас лишь учит людей стрелять, большинство из них обычные крестьяне, стрелять не умеют, а она молодец, дело сразу сдвинулось. – Странно, что так легко мне рассказали о работе отряда.

– Рад, что вы ее оценили, она и правда большая умничка. Тащила меня на себе от немцев, пока сам не приказал бросить. Я-то уже умирал, товарищи командиры, мне не страшно было, но не мог себе простить, что ее не спас.

– Вовремя ты ее отправил, а вот мы немного не успели, когда Матвеич нашел тебя, вокруг были одни трупы, да и ты сам от них не сильно отличался, – Медведев как бы извинялся, но при этом его лицо было непроницаемым, строгий командир, помню, как его характеризовали.

– Спасибо вам, товарищ командир, за бойцов таких.

– Что там по дороге у вас случилось? Матвеич какие-то ужасы о тебе рассказывает, даже не верится.

– Не понимаю, о чем это? – я сделал вид, что сам удивлен.

– О твоем бое в доме, где девочку бульбаши хотели изнасиловать.

– Ничего особенного, так, подрались немного.

– Подрались немного? Как мне доложили, ты там такую резню устроил, что смотреть страшно было, – округлил глаза начальник штаба.

– Да голову потерял, просто девчонку жалко стало, не могу я видеть, как они страдают на войне. Она ж ребенок еще…

– А сам?

– И я ребенок, – понурив голову, ответил я. – Если бы все тот же Матвеич не подоспел, меня бы там и положили. Зарвался. Иван ваш, как ангел-хранитель мой, второй раз вытащил.

– У Ивана Матвеевича сын был, как ты, такой же, десять лет ему было…

– Я старше, – перебил я командира.

– Ненамного. Немцы его, когда отца искали, вместе с матерью в доме сожгли. Еще в начале войны.

– Жутко, – встряхнулся я, представив себе такое.

– Так почему ты, мальчик по сути, полез в самое пекло? Я понимаю, что ты какой-то инструктор, не понимаю, как ты им стал, и почему считал, что сможешь справиться в одиночку.

– Извините, товарищи командиры, ответят из Центра, дадут добро, расскажу всю свою жизнь, идет? – улыбнулся я.

– Ладно, иди, на довольствие тебя поставили, но занять тебя пока ничем не могу, так как ничего о тебе не знаю, – подытожил командир отряда.

– Если нужно, – решил я чуть приоткрыть тайну, – могу потренировать немецкий, если есть с кем?

– Хорошо знаешь? – заинтересовался комиссар.

– Как немец, – вновь загадочно ответил я.

– Есть у нас один товарищ, тоже на немецком, как на родном, в город ушел недавно, редко, но появляется в отряде.

– Под немца работает? – Елки-иголки, ведь они о Николае Ивановиче говорят! Эх, как бы его предупредить теперь… Сколько он пользы еще сможет принести, если жив останется. Так, задача номер один, Кузнецов должен жить!

– Мы и так тебе много сказали, – ответил начштаба. – Иди пока, позовем.

Я прошелся по расположению, вновь нашел Анну, поболтал с ней, она же отвела меня к их местному, партизанскому доктору. Тот аккуратно снял мне бинты, обработал раны и хотел было чем-то их намазать, но я вовремя вспомнил о мази тети Капы, как раз, наверное, на один раз осталось, и попросил намазать ей.

– Ты и есть наш новенький, который мальчуганом уже врагов режет чище любого взрослого? – завел разговор доктор. Интеллигентного вида молодой парень, скорее всего, студент. Кудрявые волосы, очки, глаза за стеклами большие, худой как палка, вон, кадык как выпирает.

– Наверное, – уклончиво ответил я.

– Смотрю, не один доктор уже на тебе автографы оставил, – бывший студент указал пальцем на мою спину, пока я одевался.

– Есть такое, не знаю и почему, но всякое дерьмо в меня летит с первого дня войны, больше лечился, чем воевал.

– Не рано?

– Что? – не понял я.

– Воевать-то?

– В самый раз, – отрезал я. – А вы почему не в институте?

– Ушел, посчитал нужным быть здесь, тут нужнее.

– Вот и я, выходит, на войне нужнее.

– Ты ж ребенок?! – глаза от моего ответа у студента стали еще шире.

– Думаете? – и я взглянул на него так, как умел иногда глядеть. Даже у Малыша в Сталинграде, как он сам признавался, мурашки иногда бежали по спине от моего взгляда. Доктор-студент отшатнулся, задел лампу на столе и чуть не перевернул вместе со столом. Сам-то еще молодой пацан, а строит из себя опытного вояку.

– Захар? – позвала меня Анна от входа в палатку врача.

– Иду, – ответил я, меняя выражение лица, – спасибо, доктор.

– Всего хорошего, – тихо ответил врач.

Девушка отвела меня на этот раз к кухне, поел немного каши, не хотелось как-то, затем увидел мальчишек. Это были дети кого-то из партизан, и они, разумеется, решили со мной зазнакомиться. Я как-то еще не попадал здесь в такие ситуации и несколько растерялся. Это я со взрослыми легко, я ж и сам взрослый мужик в теле ребенка, а вот с детьми.

– Привет, я Михась, – первым поздоровался и протянул руку парнишка лет двенадцати, светловолосый, с голубыми глазами, лицо улыбающееся и открытое. Какая, наверное, разница между нами, если со стороны смотреть. У меня и тело тренированное, и рост выше большинства одногодок, да и выражение лица совсем иное. Интересно даже, что обо мне думают люди, когда разглядывают?

– И вам привет, – ответил я, обведя взглядом всех, кто подошел к нам с Анной. Было мальчишек трое, этот, что поздоровался первым, на вид был самым старшим из них. Двое других лет десяти, один на цыганенка похож, из Молдавии, что ли? Приглядевшись к нему, решил, что ему еще меньше, лет девять, а то и восемь всего. Второй же здорово был похож на Михася, только возрастом младше. Мальчишки были одеты по-разному, но на головах у всех троих советские пилотки, даже со звездочками. А вот на ногах какие-то опорки. О, блин, да это ж лапти! Мать моя женщина, чего, правду в книге писали, что ли? Читал в будущем в книге самого Медведева, как у них боец в отряде здорово лапти плел, выходит, не придумал.

– Ты откуда к нам пришел? – спросил самый младший, как я решил, молдаванин.

– Из лесу вестимо, – хмыкнул я. – Шучу. Да где я только не был, ребята.

– На фронте был? – вновь подал голос старший, Михась. Ему очень хотелось казаться старше, чем есть, но выходило смешно.

– Да, немного, недели две, – кивнул я.

– А чего как мало? – вновь молдаванин.

– Хватило и этого, чтобы в госпитале чуть не полгода пролежать, – хмыкнул я. – Немцы не деревянные истуканы, тоже стрелять умеют.

– Ранили? – опять Михась.

– Если бы один раз, – улыбка сошла с моих губ. – Тяжело на фронте, ребятки, очень тяжело.

Вопросы как-то и кончились, мы с Анной попрощались с детьми, махнув по-дружески, и продолжили путь. Аня показывала мне лагерь, раз не запретили такого, значит, хоть какая-то вера, но все же есть, а это уже совсем другое дело. Время пролетело очень быстро, останавливались перед каждым человеком, кто встречался на пути, здоровались и знакомились. Как потемнело, даже и не заметил. Места в шатре хватало, оказалось, что он на четверых, но двое в дозоре, так что мы ночевали лишь с одним солдатом. Паренек лет двадцати, двадцати двух, тонкие усики под носом, бриться начал, наверное, совсем недавно. Парня звали Юриком, он протянул руку для знакомства, задав пару дежурных вопросов, предложил ложиться спать, так как ему рано вставать. А уже в пять утра к нам кто-то пришел и, забрав Юрика, оставил меня в одиночестве.

Утром проснулся от шума и суеты где-то поблизости. Вылез из палатки и удивился, ничего не боятся, или считают себя в безопасности? Вокруг сновали туда-сюда различные люди, мужчины, как в форме, так и в телогрейках, женщины в таких же телогрейках, но вдобавок в юбках. Я всегда думал, что партизаны сидят как мыши под веником, а тут жизнь кипит, как в городе.

– Товарищ сержант? – услышал я слева и повернул голову. Точно, ко мне обращаются. Передо мной стоял молодой парень, в такой же телогрейке, как у многих, и с винтовкой за плечом. Лицо его было серьезным, он точно не прикалывался надо мной.

– Это вы мне? – все же решил спросить я.

– Да, товарищ комиссар просил вас прибыть к нему в палатку, как только оправитесь.

– В смысле? – не понял я.

– Ну, вы же только проснулись, оправляйтесь скорее, вас ждут.

– Извините, товарищ боец, почему вы так официально обращаетесь? – как-то коробило меня, парень ведь старше меня, причем намного.

– Как приказали, так и обращаюсь, товарищ сержант, – четко отчеканил партизан и спросил разрешения быть свободным.

– Конечно, идите, – кивнул я. Даже не по себе как-то, стоит боец, раза в два меня старше и рапортует…

Сходил до отхожего места, потом умылся и побрел к палатке комиссара. Тут стоял часовой, тот же парень, что и приходил за мной.

– Можно? – спросил я у него.

– Да, проходите, вас ждут.

Внутри было накурено, командиры толковали о чем-то, но, когда я вошел, поморщившись от дыма, отвлеклись.

– Радио было под утро.

– И вам с добрым утром, – наклонил голову я.

– Тебе привет от полковника Рыкова, – командир отряда уставился на меня, пытаясь… даже не знаю и что, подловить на эмоциях?

– Жив, значит, Егор Степанович, – улыбнулся я, – хорошо. Полковником стал, где он теперь? На юг с армией пошел или перевели?

– А где был? – продолжали терзать меня партизаны.

– Там же, где и я, хоть я и недолго там пробыл.

– Нам ответ нужен, точный.

– В городе на великой русской реке Волге.

– Короче, тут еще пара вопросов, но вижу, ты именно тот, за кого себя выдаешь. Полковник Рыков в штабе одной из дивизий на юге.

– Можно еще вопросы, – улыбнулся я, – даже самому интересно.

– Брата старшего как звал? – даже до такого докопались, ну и москвичи, ну и конспираторы. А ведь сколько они обо мне информации собрали, это ж кучу людей опросить было нужно, работают черти, работают.

– Малыш жив? – чуть склонив голову набок, спросил я.

– Ну теперь вообще порядок. Жив, восстановился после ранений, но на фронт не попадет больше, по крайней мере пока. Как нам объяснили, слишком ранения были серьезными, он сейчас инструктор в школе ОМСБОН. Да, последний вопрос не хочется задавать, ты же опять спросишь, что с ним…

– Что с Катей? – я, наверное, изменился в лице, командиры отпрянули. Действует мой взгляд, действует. Но волновало меня другое. Ведь они же о ней хотели спросить.

– Прости, погибла сестричка, через неделю как попрощалась с тобой, – командиры повесили головы, явно сочувствуя.

– Товарищи командиры, разрешите выйти на пять минут… – попросил я, с трудом сдерживая себя.

– Конечно, поговорим позже, не горит, – ответил тихо Медведев.

Вышел я, словно стержень вынули. Конечно, я все понимал. Понимал, что она была старше и ничего мне не обещала, понимал, что и знал-то ее совсем мало, но ее глаза, чистые, светлые, словно небо в ясный день, помню, как будто видел минуту назад. Не знаю, что на меня нашло, вдруг накатила ярость, такая же, как недавно в доме бульбашей, когда я их начал тупо резать. Резал методично, одного за другим, даже не соображая, что могут застрелить. Как-то я начал терять хватку, отключаются мозги, ничего с этим поделать не могу. Психологическая травма детского мозга?

Выдохнув, вытерев влажные глаза, вдруг поймал взгляд часового.

– Что? – довольно грубо спросил я.

– У… у вас кровь… – парень был белый как мел, а я вдруг почувствовал боль. Проведя ладонью по губам, увидел кровь. Вспоминая Катю, так закусил губу, что чуть не откусил. Сразу больно как-то стало, начал искать по карманам что-нибудь вроде платка, прекрасно понимая, что его там нет.

– Возьмите, товарищ сержант, – боец, продолжавший наблюдать за мной, он тут вообще-то на посту стоял, протянул руку, а в ней я увидел упаковку бинта. Немецкий материальчик, пользовал не раз.

– Спасибо, друг, – кивнул я.

– Что-то случилось?

– Узнал, что потерял хорошего человека… Не бери в голову, все нормально.

Хотелось выговориться, и как всегда, делаешь это в присутствии первого встречного. Надо возвращаться к Медведеву, командиры жаждут рассказа, надо заканчивать с моей интеграцией в отряд.

– Прошу извинить, – вернувшись, произнес я.

– Ты в порядке? – сочувственно положил мне руку на плечо комиссар отряда.

– Да, – уверенно кивнул я. – Итак, что вы хотели бы знать?

– Начни с начала, – предложили мне, и я вновь, в который уже раз, рассказал свою эпопею с пленом, обучением у врага, службой в Сталинграде и закончил приходом в отряд.

– Вот это ты хватил! С десяти лет пройти такое… – комиссар неподдельно поразился.

– Бывает, – кивнул я соглашаясь. – Какие выводы, товарищи партизаны?

– Нам нужно обдумать, сможем мы тебя включить куда-то.

– Хорошо. Могу быть свободен?

– Да, иди, конечно.

Мне не сиделось на месте. Тут и Катина смерть, точнее известие о ней, да и просто хотелось что-нибудь подлое немцам устроить. Но мне приготовили сюрприз. Командиры отряда категорически начали меня игнорировать. Нет, вечером того дня, когда они все обо мне узнали, а перед этим получили сведения из Москвы, все было чинно и благородно. Перед ужином собрали чуть не весь отряд, устроили митинг, господи боже, я даже не подозревал, что у них до такой степени все «запущено». Против партийности я, конечно, ничего не имел, но вы бы послушали эти разговоры… Да, у этих людей вера в партию привита на уровне, так и вспоминаю труд одного историка в будущем. Тот описывал первые годы после революции и спор двух вождей о федерализации страны. Сталин тогда был против, и, как позже оказалось, не зря он сопротивлялся, ибо именно через продавленную Лениным программу и законы и развалили Союз. А все было просто, Сталин, тогда споря с Ильичом, прямо спрашивал его, за счет чего будет общность в Союзе, если мы в конституции запишем право на самоопределение нации. Ильич тогда ответил веско, как ему казалось. «Скрепит народ – партия!»

И вот здесь и была допущена ошибка. Развалили партию, и кранты стране. Ибо не осталось ничего, что держало вместе все наши республики. Это я все к чему. Тут народ настолько сплочен идеей партии, что от их речей уши вяли. О жертвенности ради общего дела, об ответственности перед партией. Не перед народом, а перед партией! И когда я услышал одно заявление местного комиссара, передо мной как будто тряпкой красной помахали.

– То есть, вы считаете, что человек должен идти до конца в любом случае? – это я вскочил с места, когда услышал о том, что если мне приказали убить кого-либо из командиров или чиновников немецкой администрации, то даже находясь в окружении солдат противника, я должен пойти на этот шаг и выполнить задание. А я ведь знаю, откуда это вылезло, Кузнецову в укор ставили то, что не воспользовался моментом и не попробовал убрать Коха. Ну не мог он его завалить тогда, не мог. Выдал бы себя и дело не сделал, кому от этого хорошо? Вот меня и злили такие речи. Большего бреда я не слыхал, но это ж прожженные коммунисты, спорить бесполезно, а я полез.

– Ты по-другому считаешь? – Ох, видели бы вы глаза командиров…

– Можно мне выступить? – вместо ответа спросил я.

– Ну, выходи, послушаем, – недобро так ответили мне.

– Допустим, – я взял с земли палку и отломил от нее кусок, – вот это – Гитлер. Не важно, на самом деле, пусть он или любой человек из верхушки рейха, – я воткнул палку в землю перед собой. – У него есть подчиненные, особо приближенные, так? – ломаю палку еще на несколько частей и втыкаю перед «Гитлером». – У этих тоже есть подчиненные, а дальше – больше.

Я начал просто чертить квадраты, объясняя, что это – полки, дивизии и армии.

– И вот теперь такая ситуация. Есть один партизанский отряд, составом, ну, скажем, человек в сто, – я нарисовал еще квадратик, но в стороне. – Этот отряд пускает под откос эшелоны врага. Их содержимое, оружие, боеприпасы и просто личный состав, не доходит вот сюда, – я указал на линию, которую прочертил перед этим. – Здесь находятся наши полки, дивизии и армии с фронтами. Так вот, мой вопрос простой. Имея возможность, ну, допустим, на дороге, на обочине которой, в лесу, в этот момент сидит весь отряд партизан, остановился немецкий кортеж. В нем командир или командующий любой из этих групп войск. Ну, например, командир дивизии вермахта. Партизаны могут убить его одним точным выстрелом, при этом обнаружив себя и в итоге дав немцам уничтожить отряд. Каков будет ваш выбор?

– Если его можно уничтожить, о чем тут думать? – тут же вскинулся какой-то мужичок, судя по тому, что сидит вместе с командирами, не рядовой боец.

– Простите, но думать нужно всегда, – поддел я нетерпеливого. – Да, отряд может убить генерала вермахта, да хоть Гитлера, – в толпе зашумели, – и перестать существовать. Перестать пускать под откос поезда, убивать врага здесь, в тылу, уничтожая его и нарушая снабжение там, – я вновь указал на линию фронта, за которой, по моему замыслу, стояла наша армия. – Что там, за линией фронта важнее, каждый лишний снаряд, который фашисты привезут на передовую, каждая сотня солдат, пришедшая в помощь своим, против наших бойцов, или один убитый генерал, вместо которого через полдня просто назначат нового?

Тишина. Я ожидал чего угодно, но не тишины. И все как прикованные смотрят на землю передо мной. Думают? Хорошо бы.

– Я обрисовал вам простую ситуацию, чтобы наглядно показать и объяснить. Могу и просто на словах сказать. Вы, товарищи, пуская очередной эшелон здесь, спасаете сотни, а может, и тысячи жизней – ТАМ! Бойцы, не убитые от новых снарядов, будут продолжать давить врага на передовой и сделают для страны больше, чем если бы умерли. Так и с вами самими. Вы сделаете гораздо больше, пока живы. Ведь это так.

– Этому учат в немецких школах? – буквально выплюнул мне в лицо комиссар отряда.

– Этому нигде не научат, если мозгов нет, – так же прямо ответил я комиссару. Командир отряда при этом сидел и внимательно смотрел на меня.

– А что, этого щенка немцы учили? – внезапно доносится из толпы.

– Он что, у немцев учился? – подхватывает другой. Галдеж поднимается такой, что становится не по себе.

– Тихо! – рявкнул Медведев и тут же вынужден был повторить: – Тихо я сказал, товарищи!

Гул начал стихать, а я поймал взгляд командира отряда. Недобрый взгляд. Рубль за сто, мне устроят хорошую взбучку. Да уж, выдал. Опять разошелся, забыв, что я вроде как мальчишка.

– Митинг закончен, прошу всех разойтись по своим местам и заняться делом. Ну же, товарищи, расходитесь! – а подойдя ко мне вплотную, тихо объявил: – Отойдем.

Отошли. Вдвоем, даже комиссара не позвал Медведев, что же он мне хочет сказать? Или вообще пристрелит сейчас? Я читал о нем, в будущем, расстреливали в отряде легко и за меньшие проступки, а тут я публично оскорбил комиссара отряда. Но он сам виноват, зачем он выставил меня каким-то немецким выкормышем?

– Зачем ты это сказал? – начал командир, кулаки у него были сжаты, а скулы двигались, едва ли не скрипели. – Ты понимаешь, что ты сейчас сделал?

– Понимаю, – спокойно ответил я, – объяснил людям, зачем они здесь. Судя по их реакции на доклад комиссара, они всецело поддерживают вашу стратегию о самопожертвовании. Называют трусом того, кто не готов так сделать. И это неправильно. На мой взгляд, выбор очевиден. Ты один, вокруг враги, ты можешь убить лишь одного врага, при этом сам погибнешь. Но если не убьешь, то тебя не раскроют, ты сможешь через день-два уничтожить эшелон с врагами, по-моему, повторюсь, решение одно.

– Ты убиваешь у людей веру в то дело, каким они тут заняты. Подрываешь авторитет партии…

– Товарищ Медведев, а вам не кажется, что все как раз наоборот?

– Ты не должен был озвучивать свои домыслы! – отрезал партизан. Ага, значит, дошло.

– Это не домыслы, и вы это понимаете. Это здравый смысл. Больше или меньше принесет пользы отряд, будучи живым? И если позволите, я завтра же вам докажу это.

– Что?

– Есть поблизости бульбаши? – решил я озвучить свою мысль.

– Да их тут…

– Отлично, – качнул я головой, – дайте мне небольшой отряд, и мы завтра же уничтожим ближайший отряд врага.

– Что значит дайте? Как я могу тебе кого-то дать?

– Очень просто. Разрешите мне предложить бойцам дело и доказать право на командование ими, увидите, что выйдет.

– У нас есть основная задача…

– Знаю, разведка, – это действительно было так, – однако наша атака на расположение отряда врагов советской власти этому не помешает. А говоря мне о задаче отряда, вы еще раз подтверждаете мои доводы о разумном подходе в проведении акций. Ведь вам не случайно поставлена именно такая задача, правильно? Если вы начнете отстреливать всех и каждого, от вашего отряда ничего не останется уже через неделю. Но тут я сам прошу у вас разрешение на проведение акции против бульбашей. Противоречу сам себе, но настаиваю, ибо меня тут в трусости обвиняют и чуть ли не в предательстве.

– Я против, будут потери, мы раскроем местонахождение отряда…

– Вы правда думаете, что бульбаши этого не знают? Я вам отвечу, почему отряд все еще не уничтожен. Немцы не хотят растрачивать свои силы на вас, полагаясь на украинских нацистов, а те просто боятся. Если бы вы занимались здесь непрерывными диверсиями, на вас давно уже бросили бы батальон егерей, и дело было бы сделано.

– Немцы не раз устраивали на нас облавы, но ничего у них не получалось, – с важностью в голосе заявил Медведев.

– Повторяю, им просто не до вас. Выследить отряд, по цепочке осведомителей, неделя, затем тихое окружение и атака. Я в одиночку могу разработать план уничтожения хоть целого батальона бульбашей, занимающих какое-либо село или деревню, притом потери сведу к минимуму.

– Слушай, ты немецкую школу для детей диверсантов окончил или генштаб? – даже улыбнулся Медведев.

– На самом деле, разница небольшая. Видя, как воюют многие генералы, у меня не раз возникало чувство, что они даже обычную школу не окончили, – все так же уверенно отвечал я.

– Ты должен извиниться перед товарищем…

Я вновь нагло оборвал командира:

– За то, что меня теперь в отряде ненавидят? Пусть он сам теперь объясняет людям, что я не враг, а вот затем я извинюсь, даже с удовольствием, – теперь улыбнулся и я.

– Хорошо, я подумаю над твоим предложением. Если мы сочтем, что такая выходка неуместна, значит, ничего не будет.

– Я не предлагаю просто отдать мне людей и уйти в неизвестность. Я составлю вам подробный план действий, оцените его, хоть с Москвой согласовывайте, но я говорю дело. Мне вполне это по силам. Вспомните, именно моя группа уничтожила Коха.

– И вся погибла! А теперь ты утверждаешь, что в новом твоем деле потери будут маленькими?

– Я теперь вообще сомневаюсь, что была необходимость убирать гауляйтера. Сука он знатная, пробы ставить негде, но мои люди для меня, да и для страны, важнее. Этих девчонок и мальчишек мы долго готовили, все они прекрасно говорили на языке врага, во вражеском тылу, останься они в живых, пользы было бы больше. Гораздо больше.

– Ладно, позже поговорим. Сейчас надо придумать, как объяснить бойцам слова комиссара.

– Да ничего придумывать не нужно, скажите правду. Нормальные люди – поймут, а если нет, то пускай просто убьют меня, да и все.

– Ага, убьют, из Москвы тебе орден прислали, мы ведь даже наградить не успели…