Текст книги "Звезда и шар"

Бородатый анекдот:

«Инструктор: Вопрос первый: из чего сделана башня танка?

Курсант: Из брони.

Инструктор: Ответ верен, вопрос второй: из чего сделан корпус танка?

Курсант: Из брони.

Инструктор: Ответ неверен, правильный ответ: из того же».

Референт передал слово маршалу. Волопас и не разглядел вначале маршальские звезды на погонах одного из военных – того, что постарше.

– Товарищи представители полимерной науки, – начал маршал, – я надеюсь, вы понимаете, что мы собрали вас здесь по вопросу, жизненно важному для страны и её вооружённых сил. Ученику средней школы известно, что основным поражающим фактором ядерного взрыва являются жёсткие бета– и гамма-излучения, распространяющиеся со скоростью света…

Маршал сделал паузу и оглядел присутствующих. В кабинете стояла мёртвая тишина.

– Возможно, не всем известно, что основным средством защиты от проникающей радиации является достаточно толстый слой металла, – продолжал маршал, – а именно танковая броня. В то время, как личный состав пехоты, даже находящийся в БТР, будет выведен из строя в первые минуты ведения боевых действий с применением средств массового поражения, наши танковые бригады сохранят способность активных действий вблизи и даже непосредственно в эпицентрах атомных ударов… – маршал опять остановился, налил воды из гранёного кувшина и, не торопясь, выпил. – Поэтому основной упор нашей стратегии лег в свое время на расширение и развитие танковой мощи.

Аудитория перевела дыхание. Каждый пытался сообразить, каким боком танковая стратегия Минобороны может задеть его лично.

– С появлением нейтронного оружия расстановка сил в корне переменилась. В отличие от общепринятых форм поражающих факторов, нейтронное излучение проходит сквозь металл беспрепятственно, практически не ослабевая, – четкий, спокойный голос звучал под сводами зелёного кабинета, как трансляция Совинформбюро.

Маршал неторопливо налил ещё один стакан воды. Хрустальная пробка звякнула о горлышко графина. В кабинете стало слышно тонкое гудение вентиляции. Где-то упорно билась о стекло муха.

Он ещё раз пристально обвёл взглядом помещение. Участники совещания замерли, не глядя по сторонам, как ученики третьего класса в момент нежданного появления завуча. Едва заметно улыбнувшись, маршал нарушил мёртвую тишину.

– Однако, нами уже найдена надёжная и действенная форма защиты. Как выяснилось, нейтронное излучение поглощается достаточной толщины слоем высокомолекулярной органики, а именно полимеров…

Аудитория облегчённо вздохнула.

– Министерством обороны уже испытан новый тип танковой брони – полиэтиленовый. Результаты получены очень обнадёживающие. Танк, устланный изнутри семисантиметровым слоем полиэтилена, способен противостоять всем известным видам проникающей радиации, включая нейтронную, на протяжении промежутка времени, достаточного для завершения исполнения приказа командования, – маршал перевел дух и погладил пышные усы. – Единственная проблема, на которую натолкнулись испытания, это повышенная возгораемость. Полиэтиленовое покрытие горит как порох, превращая боевую машину в подобие паровозной топки… Какие будут мнения, товарищи учёные?

В кабинете зашуршали, заёрзали. Натянутые маски озабоченности судьбами страны исчезли. На лицах, как на поверхности океана, начали появляться волны, отражающие повышенную глубинную тектоническую активность.

Волопас откашлялся и начал размеренно и чётко:

– Товарищ маршал Советского Союза, в нашем объединении под моим непосредственным руководством разработан антипирогенный композит, который не просто не горит, а даже способствует пламягашению окружающих предметов, и…

– Ты, дорогуша, прости нашу необразованность, – перебил маршал, – это что за антипироги такие?

– Да это попросту означает противопожарный.

– А-a-а, так ты бы так и говорил, попросту, а то – пироги!

По аудитории пробежал сдержанный смех.

– Так ты говоришь, ещё и всё вокруг гасит, – маршал наклонил голову назад и влево, – так, так, подробности обсудишь с генерал-майором. Лосось, займись с товарищем учёным. Всем остальным просьба представить соображения в кратчайшие сроки.

Маршал вышел. Референт подмигнул Волопасу еле заметно: так держать! Тот, окрылённый, подошёл к Лососю:

– Товарищ генерал-майор, наилучшим решением было бы посетить наши края и ознакомиться с материалом и процессом на месте, своими руками, как говорится. Как, кстати, вы к подлёдному лову относитесь?

– Абсолютно, – ответил генерал-майор.

Из дневника Каменского

Танк – это оружие массового уничтожения. Один танк одним выстрелом способен убить сразу двух человек. Даже если предположить, что танкист действительно был прав в своём стремлении уложить первую Мишень, что Мишень того заслуживала, что всей своей предыдущей неправедной жизнью она дала ему все основания нажать на гашетку… Даже если принять к сведению, что он знаком с её биографией и мировоззрением… Что он понял её стремления и взгляды, сравнил их с его собственной системой ценностей, признал их неприемлемыми и сделал вывод, что максимум, чего она заслуживает, это шрапнельный снаряд… Даже если признать за ним право на основании всего этого лишить жизни другое человеческое существо…

Но второй-то, может, просто так подошёл, на солнышке погреться. Прислонился, прищурился и стоит себе, не подозревая, что стал Мишенью номер два. Точнее даже не номер два, а просто оказался в зоне поражения Мишени номер один. И смерть его не несёт высокой значимости, и ничего он такого не сделал, способного вызвать праведное негодование танкиста.

Капля воды, случайно попавшая между плиткой и слегка вогнутым дном трёхлитрового лабораторного стакана, начала жужжать, как залетевший в сложенную газету шмель. Через минуту вода в стакане закипела. Людмила Сергеевна подняла створку вытяжного шкафа и высыпала в стакан полпачки индийского чая. Сегодня был день её рождения, поэтому с утра она, отстояв трёхчасовую очередь в «Норде», отхватила большой белково-шоколадный торт «Киевский».

Торт красовался теперь в самой середине лабораторного стола, окруженный разномастными тарелками и блюдцами, возле каждой из которых стояло по симпатичному прозрачному стакану. Стаканы эти когда-то привез из Финляндии Ложакин, с конференции по одноразовым упаковкам. До сих пор их использовали под клюквянку, но сегодня, из-за большого количества народа, решено было разлить в них чай.

– Нет-нет-нет, ни в коем случае! – запротестовал было Малинин, но был тут же остановлен Ольгой Андреевной:

– Вы, Пётр Николаевич, хоть и захаживаете к нам частенько последнее время, а права голоса всё же не имеете.

– Что ж с того, что я Людочке мешки подносить помогаю, – сконфузился тот, – совершенно необязательно на этом всеобщее внимание заострять, а мне всё-таки налейте в чашку, и вам, Людмила Сергеевна, очень рекомендую.

– Сами же и заостряете, – сказала Ольга Андреевна.

Женщина она была волевая, одна из немногих в объединении имевшая под началом научный сектор. Сектор занимался морозостойкими материалами, будучи в составе лаборатории упрочнения под началом Ложакина, и постоянно с ним сражался за бюджет и тематику. Поговаривали также, что происходила она из дворянской семьи, что ещё больше усиливало противостояние.

– Саша, иди порежь торт, – сказала она.

– Сейчас, сейчас, – отозвался тот, выныривая из-за кульмана.

– Ой, а зарос-то ты как, голубчик, да! – всплеснул руками Афанасий Лукьянович. – Ты бы постригся, да, вот мой тебе совет, а то прямо хыппи, да, на учёного совсем не похож.

– Как не похож?! – Саша вытянулся по стойке смирно рядом с висящим на стене портретом Ньютона.

– На советского, говорю, – поправился Афанасий Лукьянович, – на нашего, советского учёного, да.

– Так ведь его же нет.

– Кого?

– Советского учёного.

– Как нет? – растерянно оглянулся по сторонам Афанасий Лукьянович.

– Да так, нету. Я вам даже больше скажу, – Саша понизил голос, – и никогда не было.

– Брось резвиться, Александр, – улыбнулась Ольга Андреевна, – что ты человека пугаешь.

– Отчего же, наш уважаемый Афанасий Лукьянович выступил с интересным почином: сменять стереотипы, и я намерен его всеми силами поддержать.

– Менять чего? – Афанасий Лукьянович был не рад, что связался.

– Стереотипы. Я согласен, но только коллективно, массово. Чтоб все, как один, а? Чтоб все меня поддержали. Поддержите?

– Чего?

– Начинание. Я иду и обриваюсь наголо, но при одном условии: если вы, Афанасий Лукьянович, отращиваете усы. Большие, красивые, пушистые усы. Как, идёт?

– Прекрати, Александр, – засмеялась Ольга Андреевна, – режь уже торт наконец.

– Давайте я порежу, – встрепенулся Малинин. Он взял большой никелированный нож с текстолитовой ручкой и начал кромсать нордовский шедевр кулинарного искусства. – Чёрт, там, наверное, безе внутри.

Постепенно собрался народ, прослышав про торт, Лисицына разлила чай…

– Что же это вы, есть сюда пришли? – Ольга Андреевна отложила в сторону ложку. – Давайте, давайте тост, пусть даже и под чай, ну-ка, Афанасий Лукьянович, как старейшина, пример подайте!

Афанасий Лукьянович взял стакан и поднялся.

– Я Людочку знаю давно, да, и ничего плохого о ней сказать не могу. Вы уж, голубчики, поверьте, я просто так не скажу, да… – тут Афанасий Лукьянович осёкся, вдруг вспомнив, как опозорила она его при всём честном народе…

Вошёл он тогда к ним в комнату, ничего не подозревая. Дамы на него накинулись:

– Ну-ка, ну-ка, Афанасий Лукьянович, подвигайте-ка бровями, да не бойтесь, это мы интеллект проверяем, Людочка статью в «Крестьянке» нашла, о том, что интеллект напрямую с количеством складок на лбу связан.

Он подвигал, ничего не подозревая, лаборатория притихла.

– Ой, да ерунда это все, – Людочка попыталась замять паузу, неловко повисшую в воздухе, – идёмте лучше кофе пить, бразильскoe, только что заказ принесли…

Выйдя от них, Афанасий Лукьянович зашёл в туалет и подвигал у зеркала бровями. С горечью обнаружил он, что кожа на лбу его двигается в такт с бровями, ровная как стол, не образуя вообще ничего похожего на складки.

… – Что же, это всё? – спросила Ольга Андреевна. – Ну тогда вперёд, по коням! Отчего вы не садитесь, Афанасий Лукьянович?

– А-а-а, – бесцветно произнёс он в ответ, не отводя глаз от своей руки, сжимающей стакан. Стакан менялся на глазах: верх его плыл под пальцами, сужаясь, а низ расползался, наливаясь чаем, как спелая груша.

– Я же говорил! – закричал Малинин, вдруг заметив, что все остальные стаканы начали претерпевать такие же метаморфозы, превращаясь в заполненных чаем медуз. – В раковину их швыряйте, в раковину!

Поднялся весёлый гам, пришлось заварить ещё одну порцию чая и разлить её на этот раз в чашки. Саша взял в руку один из потерявших лицо стаканов. На дне его, растянутая и искажённая, всё ещё читалась надпись: «Disposable. Cold beverages only». В разгар суеты дверь распахнулась, и крейсерской походкой вошёл Ложакин.

– Ну, Андревна, – начал он громогласно, – готовь пол-литра, пришёл и на твою улицу праздник! Я только что от генерального, от Министерства обороны заказ получен. Умопомрачительный! Политбюро интересуется твоим композитом МЗСП-014Б. Фонды отпущены! Необозримые! Для изготовления опытной партии материала супер-экструдер уже выслан. Фирмы «Дюпон»! А пока нужно молниеносно проверить перерабатываемость материала в изделие.

– Не части, Ложакин, остынь, торта возьми, – осадила его Ольга Андреевна. – Теперь по порядку: сколько надо материала, что за изделие и где будем изготовлять?

Ложакин продолжал подскакивать, однако торта взял.

– Изделие сверхсекретное! Изготовлять будем в ящике Минобороны в городе Щигры Курской области. A надо мешка три.

– Трёх так с ходу не будет, а мешка два наскребём.

– Вот и ладно, – неожиданно согласился Ложакин, – два мешка Александр Ильич и один допрёт…

– Я-то тут причём, я весь во вращении, – Саша попытался ускользнуть за кульман.

– Так ты что же, Ляксандр, хочешь всю тяжесть на женские плечи взвалить? – Ложакин выпрямился и сделал благородное лицо, обмаравшись при этом в шоколаде. – Фуэте временно отставить, командировку оформить стремительно! И допуск! Tакси заказан!

– Допуск-то зачем?

– Затем, что объект сверхсекретный. Шевелись!

– Допуск я оформить не могу.

– Обоснуй!

– Допуск я, Геннадий Алексеевич, оформить не могу, поскольку секретности не имею.

– Как не имеешь?! Даже третьей формы?

– Даже третьей… Придётся вам самому как-нибудь справляться.

Ложакин обмяк. Он сел, скребя затылок:

– Чего же делать то, на форму, даже на третью, месяц уйдёт, не меньше, Митрий в «Дубке», у меня корова вот-вот родит, отлучение исключается… А! Хрен с ним, с допуском! Тебе туда входить не обязательно. Сдашь сырьё, получишь изделие и назад. Генеральный велел изделие привезти запакованным.

Монтировка звизгнула краем о последний гвоздь, доска отвисла в сторону. Под ней ровными рядами плотно жались один к другому полиэтиленовые пузыри.

– Что это, – забеспокоился начальник цеха, – новый вид упаковки?

– Совершенно верно, – ответил старший переводчик отдела международных связей Анатолий Максаков, посоветовавшись с голландцем, – «bubble wrap», точного перевода пока не имеет.

Жестом капельдинера он сдвинул в сторону пузырчатую занавесь, обнажив загрузочную воронку с надписью «Dupont».

– Будем довскрывать западногерманскую технику? – деловито осведомился Палыч, поднимая фомку.

– Оставь пока, – сказал референт министра, – пока внутрь не установите.

Чего мы, братцы, повидали,

Не снилось Сальвадору Дали.

За окном вагона двигалась назад природа среднерусской полосы. Местный дизельный поезд подходил к станции Щигры Курской области. Саша сидел на приподнятом сидении в первом купе. Занять его пришлось, потому что с этими мешками ни в какое другое втиснуться не удалось: народ возражал. Мешки лежали теперь в проходе, набитые плотно, до тугой цилиндричности, и при каждом ускорении поезда наезжали на ноги, неотвратимо, как прибой. Убрать их было некуда, оба багажных ящика под сидениями были засыпаны каменным углём.

На удивлённый вопрос: «Зачем здесь уголь, ведь локомотив далеко, и вообще использует солярку» – проводник лаконично отрезал: «Для титану».

Титан этот увидеть не довелось, но размеров он должен был быть титанических: ящики были засыпаны с верхом, крышки не закрывались, стояли под тридцать градусов, уголь высыпался в унисон с эволюциями мешков. Подумалось: знать бы Исааку Ньютону о социалистическом реализме, может, он бы свой закон инерции обратно закрыл.

Проводник заметил: «На обратном пути легче будет, уголь уйдёт, крышки закроются, сидеть и лежать станет удобнее».

Счастливы возвращающиеся!

Главная инерционная неприятность была, впрочем, впереди. Пройдя в туалет, Саша сразу заметил подозрительную влажность пола и стен. Тут бы и остановиться, оставить намерения и вернуться в купе. Но нет, мелькнула мысль: «Зассано, как обычно», и роковой шаг внутрь был сделан. Вселенная среагировала мгновенно. Поезд резко тормознул, и из переполненного бачка под потолком хлынула Ниагара ледяной воды. За шиворот, на меховую шапку, по лицу. Эх, Исаак!

Он вернулся на место, сел на накренённую полку и раскрыл дерматиновую тетрадь…

Из дневника Каменского

Всё окружающее – суть мои ощущения. Это не философия; с философской точки зрения я скорее наивный материалист. Это – кредо. В соответствии с ним живёт девяносто девять процентов людей. Во всяком случае, я ничего другого не встречал. Человек всегда ориентируется на собственные ощущения и движется, по мере возможности, в сторону положительных эмоций, избегая отрицательных.

Мать делает для своего ребёнка всё, целиком отдает себя ему потому, что неисполнение материнского долга влечёт за собой мощный комплекс отрицательных эмоций, запрограммированный где-то глубоко в подсознании.

Честный человек честен не из высших побуждений, а лишь из-за скрытой боязни наказания или даже мук совести. Вообще, совесть – это способность организма облекать антиобщественные действия в окраску отрицательных эмоций.

Цель любого движения – получение порции положительных эмоций, и вся разница между людьми заключается в том, что эмоции эти вызываются разными предпосылками. И похоже, что всё это – врождённое. Если человек не способен ощутить чужую боль, как свою, этого ничем не исправить. Рождённый садистом сострадать не может.

Одно время мне очень нравился субъективный материализм. Нет ничего, кроме меня, – значит, нет ничьей боли, кроме моей, и ничьего счастья. И всё же, сколько я ни убеждал себя, что раздавленная кошка на асфальте не существует в действительности – только в моём сознании, мне всё равно становилось не по себе.

Философское различие мировоззрений мало что меняет. Человек всё равно поступает в соответствии с внутренней моралью, а внешнюю, социально привитую, в лучшем случае лишь использует или просто игнорирует.

Щигры встретили прохладно, наружный градусник на вагоне задохся на минус тридцати семи по Цельсию. Цельсий с Ньютоном явно решили выступать дуэтом.

– Куда ж ты, такой мокрый, намыливаешься, – проявил вдруг участие проводник, – мы ж на седьмом пути, до станции с километр будет, тут платформы даже нету.

– Мне, вообще-то, в Щигровское ОКБ спецоборудования, – робко начал Саша.

– А, к монастырцам! – обрадовался проводник. – Ты везун, до них отсюда рукой подать! – он неопределенно махнул рукой в сторону состава на соседнем пути. – Они же прям тут, за рельсами. От станции ты бы час пёр с тюками своими.

Проводник был прав, как десять заповедей: носить по два двадцатипятикилограммовых мешка одновременно мог только заведующий лабораторией многоосевой ориентации Геннадий Алексеевич Ложакин.

За составом виднелась луковица церкви с обломком креста. Двигаться пришлось по Владимиру Ильичу – шаг вперёд, полшага назад. С одним мешком вперёд, бросить, назад к другому, с ним вперёд мимо первого, бросить, назад, вперёд… Сумка с консервами и документацией тяжело била по бедру, мешая идти. При таком режиме даже зверский мороз, казалось, отступил на время, только сосульки на ушанке жизнеутверждающе позвякивали. Первый состав удалось преодолеть по переходной площадке. За ним оказался второй. Поднять мешок на четыре крутые ступени сил уже не было.

– Сигай под низом! – озорно сверкнула золотом резцов бабуля в конюхском тулупе. – Берегись гудка тока, состав подать могут.

Тугая геометрия мешков на этот раз помогла, вялый мешок через рельс не пошёл бы в жизни. С мешком под вагон, из-под вагона, назад под вагон за вторым, с ним из-под вагона, под, из-под, под… Гудок послышался после третьего состава, когда уже показался впереди покосившийся забор с проломом, в который уходила тропа, умятая десятками сошедших на станции Щигры Курской области.

«Если это Щигры, интересно, что же такое уезд, – думал Саша, глядя на арьергардный мешок, мелькающий сквозь оси, – и какой длины в этих краях составы?»

Первый живой щигринец попался ему у самых монастырских стен. Оторвав в тридцать восьмой раз мешок от планеты Земля и обернувшись, он увидел, что к авангардному мешку притирается спиной гражданин в меховой обуви фантастического размера, какую раньше Саша видал только в кино про полярников.

– Селитра, что ли? – спросил полярник монотонно.

– Нет, гранулы, – сказал Саша.

– Селитру возят, – отозвался полярник вяло и ушёл, разметая мехом по дороге что-то очень знакомое. Он явно был в курсе дела.

«Да тут же везде продукт», – подумал Саша; вдоль стены в обе стороны переливался на солнце всеми цветами радуги полимерный гранулят.

– Вы из Ленинграда, товарищ? – раздался вдруг голос прямо из стены. – Заходите.

Звягнуло массивно металлом, и дверь, возле которой стояла бочка с линялой наклейкой «Капуста свежезаквашенная, сорт II», скрипя, подалась в сумерк, откуда пахнуло вдруг теплом и кровом.

– Пионеры просили один кирпич пропустить, – сказал начальник пионерлагеря «Дубок» Атасенко. – Примерно на такой высоте, – он чиркнул ребром ладони под правым коленом.

– Зачем? – спросил ведущий конструктор проектного отдела Вячеслав Прокофьевич Гусев.

Вдвоём с Митей они выполняли функции подсобников на строительстве первого в лагере цельнокирпичного туалета. Полусгнившие останки его деревянного предшественника валялись невдалеке. Сама яма, впрочем, была бетонной, поэтому было решено начать возведение прямо на ней.

Как неквалифицированная рабочая сила, Митя с Вячеславом Прокофьевичем подтаскивали кирпичи и цемент, кладку же осуществлял слесарь Борька. Как раз сейчас он выкладывал четвёртый ряд перегородки.

– В общеобразовательных целях, – хохотнул Атасенко в ответ.

Из главного корпуса, с пригорка, доносилась музыка, звон стекла и женский смех.

– Верхушка гуляет, – разъяснил Атасенко. – Я их расписание уже по минутам разучил. Сейчас у них водка кончится, кого-нибудь в лабаз пошлют. Непонятно только на чём: машину в город угнали, за генерал-майором, военпредом новым. В районе двенадцати отрубятся, а с утра – на лёд, рыбачить. А уж как вернутся, тут дело святое – в баньку, попариться, с морозу хорошо-о-о… А может, и не пойдут, – добавил он уходя, – на заливе волнение, лёд может вскрыться.

– Одного не пойму я, – сказал Митя, – почему они эту стройку в такой мороз затеяли, руки отваливаются, раствор вон прямо в мешалке схватывается.

– Ты, Митюк, знато-o-oк, одного только этого и не поймёшь? – ехидно произнёс Борька, балансируя на доске, перекинутой над ямой. – Всё остальное ты уже понял, значит? И какой тут весной запах будет, ты тоже понял и в диссертацию записал, значит?

Митя глянул вниз на схваченное морозом месиво и замолк.