Текст книги "На задворках империи"

Не сразу, со временем, следователи НКВД в конце концов убедились в том, что семидесятидвухлетний отставной полковник, отрицая свою непричастность к деятельности заправил Третьего рейха, был как никогда правдив. Но это выяснится много позже, после полного окончания Второй мировой войны. А осенью 1945 года советские чекисты предъявили полковнику Николаи обвинение в военных преступлениях и отправили в Советский Союз, оторвав его от отчего дома, расположенного в небольшом городке Айзенах, затерявшегося в горах Тюрингии, и от многочисленной семьи – жены и трех дочерей.

– Я ненадолго, – сказал он на прощание своей постаревшей за годы войны супруге Марии, – видит Бог, я ни в чем не виноват.

В те последние дни октября 1945 года полковник Николаи не мог и представить себе, что вскоре вместо своего родного и уютного дома в Айзенахе окажется в далекой и заснеженной Москве в одиночной камере спецтюрьмы НКВД, где пробудет до весны 1946 года. Окончательно разобравшись в том, что полковник Николаи никакого отношения к германскому фашизму не имел и с нацистами не сотрудничал, руководитель НКВД генерал Меркулов распорядился перевести «главного германского шпиона» Первой мировой войны на спецдачу в окрестностях Москвы, где тот взялся написать книгу о значении разведки в современном мире. Так и не увидев своего произведения напечатанным, в 1947 году полковник Николаи тихо ушел в мир иной, унеся с собой в могилу так и оставшиеся нераскрытыми секреты германской разведки времен Первой мировой войны…

Глава V
Германия. 1893–1896 гг

«Правительство, чей Генштаб может предвидеть минимальные колебания акций на медь, сталь, хлопок, шерсть на бирже, а также следить за производством бензина и пищевых продуктов, нужных для армии, – такое правительство выигрывает сражение, еще не начав войны».

Вальтер Николаи

«…Подполковнику Николаи было поручено руководить средствами печати, следить за настроениями в армии, укрепляя боевой дух солдат. Кроме того, он должен был контролировать работу почты, телеграфа, телефонной сети, принимать меры против экономического шпионажа. Николаи справился со всеми поставленными задачами, послужив своему отечеству».

Из книги генерала Людендорфа «Воспоминания о войне».

1

Светловолосый, среднего роста, лет сорока на вид, деятельный, никогда не унывающий генштабист, в короткие сроки реформировавший перед войной всю германскую разведку, Вальтер Николаи, по воспоминаниям сослуживцев, руководил разведкой так же смело и решительно, как командовал бы в бою ротой или даже батальоном потомственный военный пруссак, кем он и был на самом деле. Достигнув уже определенных высот в главной своей деятельности, он любил вспоминать в окружении коллег:

«Господа, даже будучи фенрихом, я не только познавал азы военного дела, но и повсеместно изучал науки, казалось бы очень далекие от боевых уставов и наставлений. Я знал, что когда-нибудь они пригодятся мне в важном для моего Отечества деле. Все приобретенные мной многосторонние знания очень пригодились мне при формировании самой передовой разведки в Европе. Мне удалось создать не только теорию разведки и ее новую структуру, но и нечто большее – ее идеологию, основы ее нравственной культуры, что, я надеюсь, будет оценено нашими потомками превыше всего».

Вместе с тем Николаи был человеком несколько сентиментальным, особенно когда вспоминал свою семью, своих милых девочек, которых видел нечасто. Все эти противоречивые качества были заложены в нем еще в эпоху Великого Бисмарка, и потому он всегда с большой осторожностью относился к резким переменам в обществе, и в политике в частности. Мне кажется, читателю будет интересно узнать, как начиналась эта довольно бурная и наполненная самыми разнообразными событиями жизнь…

* * *

Вальтер Николаи начинал свой жизненный путь, как уже сказано выше, еще в эпоху Великого Бисмарка, в обычной протестантской семье, далекой от прусских аристократических традиций и связей. Его отец был капитаном прусской армии и потомком брауншвейгских пасторов, мать – тихая и заботливая женщина – была дочерью зажиточного крестьянина. Фамилия будущего разведчика была одной из старейших в Брауншвейге, но знатной родословной похвастаться не могла, ибо предки его крестьянствовали и лишь своим упорством и знаниями выбились в священники и мелкие чиновники. Мальчику не исполнилось еще и четырех лет, когда от тяжелых ран, полученных в ходе франко-прусской войны, скончался отец. Нелегко пришлось жить осиротевшей семье на скудную кайзеровскую пенсию, но воспитанная в духе традиционного немецкого консерватизма и преданности императору мать постоянно внушала своему сыну:

– Всегда помни, Вальтер, что брауншвейгцев на службе Отечеству отличали преданность, смелость и честность, они были верной опорой кайзера, пример тому – твой славный отец. И еще: старайся быть ближе к сильным мира сего и подальше от политики, и тогда, возможно, ты сможешь устроить свою жизнь лучше, чем твои несчастные родители…

Успешно окончив Домскую гимназию в Хальберштадте, Вальтер на себе испытал кастовые ограничения, существующие в кайзеровской Германии, когда все люди были разложены по сословиям, словно товары по полкам, где рожденный на первом этаже никогда не мог претендовать на второй. Даже отличное окончание гимназии не давало права на блестящее будущее, о котором не раз говаривала ему мать.

И только благодаря хлопотам родственников и поручительству командира полка, в котором когда-то служил капитан Николаи, юноше удалось поступить в кадетский корпус. После окончания этого военного учебного заведения Вальтер сдал Fähnrichsexamen – экзамен на фенриха[2]2
  Кандидат в офицеры.


[Закрыть] – и поступил в этом невысоком звании на военную службу в 82‐й прусский пехотный полк. Командир полка Георг Кольгоф, потомственный прусский офицер кайзеровской армии, зная о его отце-офицере, скончавшемся от тяжелых ран, и о искреннем стремлении Вальтера стать профессиональным военным, благоволил к молодому брауншвейгцу. Он даже поручил своему адъютанту оказать парню помощь не только в изучении военной науки, но и в усвоении правил этикета, так необходимого «благородным господам». Вальтеру, больше привыкшему к простому обхождению, светские манеры казалось неуместными в его дальнейшей офицерской жизни. И потому эти уроки он не принимал всерьез, чем вызвал искреннее возмущение адъютанта, мелкопоместного дворянина из Мекленбурга, который пожаловался на строптивого фенриха своему командиру.

– Я-то полагал, что вы человек грамотный и понятливый и искренне думал, что вас ждет достойное будущее, – сказал однажды Вальтеру полковник Кольгоф, – но вижу, что вы до сих пор находитесь в плену своих сословных предрассудков, и мне кажется, что настоящего офицера из вас не получится…

– Господин полковник, прошу вас, не ставьте на мне крест, я буду исполнять все, что вы мне порекомендуете… – возопил фенрих, всем своим существом поняв, что его военной карьере может прийти конец. И столько в его словах было искреннего раскаяния и желания выслужиться, что полковой командир, немного смягчившись, изрек:

– Хорошо, я даю вам еще один шанс выбиться в офицеры…

А тех, кто хотел стать военной элитой, в полку гоняли без жалости и зачастую после службы заставляли работать в офицерском клубе официантами, чтобы будущие командиры учились тому, как вести себя вне службы. И Вальтер безропотно, после нелегких и изнурительных занятий с солдатами, изучал этикет, манеры и даже сервировку стола. Он показал себя старательным учеником и быстро запомнил, какие бокалы предназначены для белого вина, а какие для красного, какая вилка предназначалась для салата, а какая для холодных закусок. Вскоре он, как заправский кавалер, мог галантно пригласить на танец знатную даму, зная, когда надо ее именовать «высочество», а когда «графиня» или «сударыня», и когда такое обращение просто неуместно.

И вот наступил долгожданный день, когда адъютант полкового командира пригласил Вальтера в числе других однополчан на празднование своего дня рождения в офицерское казино. Это для фенриха, как и для других кандидатов в офицеры, было высшей степенью доверия и ценилось как самая высокая награда. Он впервые в жизни, будучи в офицерском казино, не носился с подносом между столиками, а сидел за одним столом с самим обер-лейтенантом, тремя молодыми лейтенантами и одним обер-фенрихом…

Трудолюбивый и старательный, но замкнутый по природе, Николаи своими высокопрофессиональными качествами вскоре обратил на себя внимание командования. Став лейтенантом, он первым делом с радостью известил об этом важном событии своих родных, которые обрадовались тому, что в их роду появился офицер не меньше, чем он сам. Став офицером, он, в отличие от большинства своих сослуживцев, все так же, как и раньше, избегал вечеринок с выпивками, азартных игр, предпочитая уединенную, не по годам размеренную жизнь. Всегда предельно серьезный и немногословный, он оживлялся только тогда, когда говорили о Германии. Пылко включаясь в дебаты, он как истинный патриот отстаивал свои убеждения. Товарищи по службе порой удивлялись его убийственной логике и аналитическому уму. Наверное, поэтому в споре ему не было равных.

Эти первые задатки неординарного человека не раз отмечал про себя и полковник Кальгоф. Однажды на учениях он назначил молодого лейтенанта командовать ротой и был заметно удивлен, как тот грамотно и уверенно управлял подразделением, как оперативно принимал решение и ставил командирам взводов «боевые» задачи.

– Вы, лейтенант, далеко пойдете, если не будете вмешиваться в политику, – сказал ему полковник Кольгоф после учений.

– Яволь, господин полковник, – вытянул руки по швам лейтенант Николаи, – приказывайте мне, и я готов выполнить любой ваш приказ хоть в преисподней!

Ответ командиру полка понравился.

– Как отличившегося на учениях я приглашаю вас сегодня к себе на ужин, – торжественно сказал полковник, словно наградил офицера серебряной медалью.

– Яволь, господин полковник, я оправдаю ваше доверие! – радостно воскликнул Николаи.

Он сказал это по инерции, как после получения награды, нисколько не догадываясь о том, что полковой командир, приглашая его, молодого и перспективного офицера на семейный ужин, имел на него свои виды.

Вальтер Николаи впервые был принят в богатом доме прусского дворянина и помещика. Его особенно поразила кричащая роскошь вокруг, большое количество слуг и, конечно же, юная дочь полковника Мария. Знакомя лейтенанта Николаи с супругой и дочерью, Кольгоф сурово заметил:

– Мой первый лейтенант! Имеет все достоинства, свойственные офицеру, кроме одного…

Женщины с интересом взглянули на молодого человека.

– Он совсем не интересуется слабым полом! – после небольшой паузы добавил полковник и звучно рассмеялся.

У Николаи невольно покраснели уши, и он в меру подобострастно облобызав протянутые для поцелуя ручки, с достоинством начал светский разговор:

– Сударыня, – обратился он к хозяйке, продолжавшей оценивающе его разглядывать, – разрешите выразить вам искреннюю признательность за приглашение. Скажу откровенно, я никогда еще не видал такой красавицы, как вы, и просто теряюсь от ослепительного блеска ваших голубых, как небеса, глаз и вашего ангельского обаяния!

– Молодой человек, вы мне явно льстите, – в свою очередь смутилась полковница, – а вам, господин полковник, – обратилась она к мужу, – следовало бы поучиться обхождению с дамами у вашего первого лейтенанта.

Хозяин хмыкнул в ответ и, подойдя к столику с закусками, налил себе в серебряную рюмку коньяку и с удовольствием выпил.

Юная Мария, скромно опустив глаза долу, внимательно прислушивалась к разговору, лишь изредка бросая любопытные взгляды на ничем не примечательного молодого человека с худым, невыразительным лицом, острым, пронизывающим взглядом и слегка вздернутым носом. И все-таки в нем было что-то притягательное. Прежде всего то, что все его существо выражало искренний восторг и излучало чуть уловимую чайльд-гарольдовскую печаль, что невольно завораживало сердца женщин.

– К столу, господа, – не терпящим возражения голосом приказал полковник, и тут же вышколенные лакеи быстро без суеты расставили на столе четыре куверта из серебра и звонкие хрустальные бокалы.

Грузно усевшись во главе стола, полковник Кольгоф, указав дочери на место рядом с Николаи, весело промолвил:

– Я вижу, молодой человек, что вы очаровали дамское общество, и надеюсь, что будете у нас частым гостем.

– Яволь, господин полковник, – попытался было вскочить лейтенант, но, наткнувшись на осуждающий взгляд фрау Кольгоф, остался на месте.

– Будьте, как дома, лейтенант. Забудьте хотя бы на время о субординации, – благожелательно промолвил полковник и, дождавшись, когда в бокалах заискрится рейнское, торжественно произнес: – Отец мой, так же, как дед и прадед, были настоящими прусскими солдатами, верой и правдой служили нашей Великой Германии. К сожалению, Бог не дал мне сына, – хозяин покосился на смутившуюся супругу, – но Всевышний даровал мне прекрасную дочь, которая когда-нибудь родит мне внука, которому я и передам по наследству свой меч воина. За прекрасное будущее моей милой дочурки! Прозит!

Зазвенели бокалы, и все принялись неспешно утолять голод, ведя одновременно светскую беседу о погоде, о ценах на деликатесы и вина. Поддерживая разговор, Вальтер в то же время напряженно вспоминал, какой вилкой есть салат, а какой поддевать жирную ветчину, и чтобы не ошибиться, краем глаза наблюдал за тем, как управляется с яствами Мария.

Девушка, видя, что молодой человек бросает на нее частые взгляды, вся зарделась. Она не была красавицей, как мать, а больше походила на отца, крепкого и широколицего пруссака. Но алый цвет смущения и огромные, светло-голубые, как небо после дождя, глаза делали ее личико свежим и довольно привлекательным.

После ужина девушка пригласила явно понравившегося ей лейтенанта в парк, на что отец одобрительно покачал головой, а фрау Кольгоф осенила их крестным знамением, когда молодые выходили из дома.

Вальтер и Мария молча, бросая друг на друга мимолетные смущенные взгляды, дошли до изящной чугунной изгороди, обрамляющей парк, и медленно повернули обратно.

Всецело занятый своей карьерой, Вальтер сторонился случайных связей с женщинами и на посиделках, где офицеры красочно рассказывали о своих любовных похождениях, чаще всего молчал. В мечтах он не раз представлял себе, как встретит красавицу и обязательно завоюет ее любовь своим интеллектом и красноречием. Но, слушая счастливчиков, уже познавших любовь, он пришел к неутешительному выводу о том, что, оказывается, женщины влюбляются чаще всего в красавчиков и дебоширов и напрочь презирают сладкоголосых всезнаек. Именно поэтому, познакомившись с дочерью своего полкового командира, Вальтер больше всего боялся выдать себя за умника и потому всю дорогу молчал, ожидая, что тему разговора предложит Мария. Но строгое, истинно прусское воспитание девушки не позволяло ей первой начать разговор, тем более что она была польщена, даже загипнотизирована обаянием и вниманием офицера с блестящим, как сказал папочка, будущим, и ждала первого слова от него. Наверное, молодые люди, так и не сказав ни слова, возвратились бы домой, если б не счастливый случай. Когда они поравнялись со скамейкой, Николаи, не заметив на краю дорожки камня, споткнулся и сильно расшиб себе колено.

– Вам больно? Вы можете идти? – прозвучал тревожный голос Марии, которая заметила, что лейтенант сильно хромает. – Может быть, мы присядем здесь на минутку?

– Ничего страшного, фройляйн, – успокоил девушку лейтенант, подавая ей руку и помогая присесть на скамейку. И только после этого он присел сам.

– Расскажите о себе, – доверительно попросила она.

Слушая печальную жизненную повесть молодого офицера, Мария то и дело сочувственно восклицала:

– Бедненький вы мой! – и еще теснее прижималась к пылающему жаром от избытка чувств лейтенанту. Все произошло само собой, как это много веков назад подметил великий Шекспир: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним».

Прощаясь с молодым офицером, полковник Кольгоф взял его за верхнюю пуговичку мундира и, приблизив к себе, по-солдатски прямо сказал:

– Я вижу, как от моей дочери у вас горят глаза и повышена температура. Скажу откровенно, этого я и боялся…

– Я влюблен в вашу дочь и по долгу чести прошу у вас ее руки, – выпалил единым духом явно застигнутый врасплох лейтенант.

– Не-е-ет, – нетерпеливо остановил Вальтера полковой командир. – Я еще не все сказал. Зарубите себе на носу, пока вы не будете в состоянии обеспечить моей дочери приличное существование, о вашей женитьбе не может быть и речи. Вы уяснили это?

– Яволь, господин полковник… – с отчаянием в голосе произнес Николаи.

– Я, конечно, не деспот и потому разрешаю вам изредка видеться с Марией, – чувствуя, что немного переборщил, смягчил свои жесткие слова полковник и, заметив, как вновь загорелись глаза лейтенанта, добавил:

– Но только в присутствии родных.

– Яволь, господин полковник, – потухшим голосом произнес обескураженный молодой человек.

– Единственное, что я не могу вам запретить, то это переписываться с моей дочерью.

– Яволь, господин полковник, – уже более бодрым голосом откликнулся лейтенант. – Через два года я обязательно поступлю в военную академию, – самоуверенно добавил он.

– Вот это слова не мальчика, а мужа, – удовлетворенно произнес Кольгоф и, облапив своими мощными ручищами худенького офицера, смачно чмокнул его на прощание…

Роман в письмах с Марией явно затягивался. Прошло уже больше года с момента их знакомства, а Николаи выслужил всего лишь обер-лейтенанта и до академии ему нужно было служить и служить. Но здесь вновь помог случай. Однажды из Берлина в полк прибыла очередная инспекция, проверяющая боеготовность прусских воинских частей. Среди берлинских офицеров особенно выделялся неказистый на вид, но очень придирчивый майор Большого Генерального штаба, который, ознакомившись с личными делами обер-офицеров полка, вызвал на беседу лишь обер-лейтенанта Николаи.

– Хочешь стать настоящим разведчиком? – после довольно продолжительного разговора огорошил Вальтера неожиданным вопросом майор.

– Я, как и мой отец, хочу быть хорошим офицером, – не задумываясь, ответил Николаи, – и как истинный военный готов выполнить любой приказ…

– Хорошо, я доложу о вас по команде. Но сразу хочу предупредить, что служба наша нелегкая. Частенько приходится быть вдали от семьи, и, кроме всего прочего, необходимо хорошо знать языки наших вероятных противников.

– Неужели кто-то сегодня может угрожать нашей Великой Германии? – наивно спросил обер-лейтенант.

– Ну, конечно же, французы и англичане, – не задумываясь ответил офицер, – а, впрочем, знание русского тоже не помешает. Пока суть да дело, я бы рекомендовал вам вплотную заняться именно русским языком.

Первым заданием на ниве разведки было путешествие Николаи по России с целью более глубокого изучения не только русского языка, но и общеполитической и экономической обстановки в стране.

Глава VI
Санкт-Петербург – Туркестанский военный округ. 1896 г

1

Вспоминая слова, сказанные им когда-то полковнику Пустошину в палатке на Памире, Баташов искренне удивлялся, до чего же он был тогда наивным человеком. Учеба в Академии Генерального штаба, знакомство с трудами великих ученых и военачальников во многом изменили его отношение к «индийскому походу». Он понял главное: Россия ни в коем случае не двинет туда свои войска. Уж слишком все взаимосвязано в этом мире не только политическими и экономическими, но и родственными узами. А создание франко-русского военно-политического союза, к которому тяготела Англия, вообще свели на нет даже упоминания о возможности индийского похода. И тогда Баташову показалось, что он навсегда распрощался со своей идеей фикс – сполоснуть свои сапоги в водах Инда…

В конце учебы он был переведен на дополнительный курс академии, который успешно окончил, и был произведен в штабс-капитаны. Сразу же после окончания дополнительного курса Баташова пригласил к себе начальник академии. В просторном и богато обставленном кабинете кроме генерала от инфантерии Генриха Антоновича Леера находился и незнакомый ему генерал.

– Евгений Евграфович, – по-отечески обратился Леер к Баташову, – с вами хотел познакомиться генерал-квартирмейстер Путов.

Баташов, услышав это имя, сразу же вспомнил, что генерал Путов прославился во время Русско-турецкой войны по освобождению Болгарии от османского ига организацией широкомасштабной дезинформации турецких войск накануне переправы русской армии через Дунай. В результате этого основным силам удалось форсировать реку с минимальными потерями. Тогда еще полковник Путов был награжден золотым оружием и произведен в генералы. Его формы и методы руководства разведкой вместе с опытом ведения Русско-турецкой войны офицеры изучали на дополнительном курсе академии.

В голове сразу же мелькнула мысль: «Явно генерал будет переманивать в свой департамент! Что же предшествовало этому? Кто же мог рекомендовать меня? Кто увидел во мне будущего разведчика?» – недоуменно думал Баташов. Еще ничего окончательно для себя не решив, он смело направился к Путову, стоявшему в ожидательной позе у окна.

– Господин генерал, Генерального штаба штабс-капитан Баташов! – представился он.

Путов окинул его пронзительным взглядом глубоко посаженных, черных как смоль глаз. Весь облик невысокого, суховатого, подтянутого офицера напоминал туго сжатую пружину, в любой момент готовую распрямиться. Генерал подал ему руку, без видимого усилия крепко сжал ладонь капитана и сказал, словно выстрелил:

– Путов! Мне кажется, что вы догадываетесь о том, какое ведомство я представляю, – после непродолжительной паузы добавил он.

– Знаю, господин генерал! – уверенно сказал Баташов.

– Значит, мне нет необходимости объясняться, и потому я сразу перехожу к делу. Предлагаю вам все свои силы, знания и опыт, полученные во время службы в армии и учебы в академии, применить на поприще разведки…

Идея стать исключительно «начальником шпионов», как говорили о разведчиках армейские офицеры, вызвала у Баташова внутреннюю неприязнь. Неудовольствие отчетливо выразилось у него на лице. Видя это, генерал, по-отечески положив ему руку на плечо, спокойно сказал:

– Помните, штабс-капитан: долг каждого солдата – жертвовать ради Отечества самым дорогим, что у него есть, то есть собственной жизнью. Однако поставить на кон свою честь иногда бывает потруднее, чем умереть. Идите, и чтобы завтра ваш рапорт о переводе в генерал-квартирмейстерскую службу был у меня на столе!

Баташов вышел из кабинета генерала полный горестных дум. Фраза «поставить на кон свою честь» не выходила у него из головы. Что скажут его друзья и коллеги, узнав, что он вскоре станет якшаться со всякими там филерами и шпионами, любыми, доступными и недоступными средствами добывать необходимые сведения о противнике? Отвернутся от него? Не подадут больше руки?

Но после бессонной ночи, сопоставив все «за» и «против», он принял нелегкое для себя решение служить в разведке…

Первые же дни службы в Генштабе, в генерал-квартирмейстерской службе, очень быстро рассеяли все страхи и сомнения Баташова. Большинство знакомых и сослуживцев отнеслись к его новой деятельности без особой радости, но с пониманием. Лишь единицы из бывших сослуживцев с холодком восприняли его новое назначение, но со временим и этот их холодок канул в Лету. Обстановка на европейском театре военных действий требовала постоянной и объективной информации и тщательного анализа. А это было по силам только разведывательной службе.

После окончания специальных курсов штабс-капитана направили в штаб Туркестанского военного округа.

Несмотря на некоторые опасения Баташова, связанные с переменой службы, офицеры встретили его по-дружески. Особенно рад был генерал-квартирмейстер Пустошин, с которым он много лет назад, еще командуя артиллерийской батареей, совершил свой первый поход в Памиры.

– Я знаю о вашем назначении и искренне рад тому, что нашему полку прибыло, – сказал он, как только Баташов переступил порог его кабинета.

– Не думал, не гадал, что стану «начальником шпионов», – огорченно заявил штабс-капитан, – все как-то неожиданно получилось, – добавил он, явно надеясь услышать от бывалого офицера слова утешения и сочувствия.

– В нашем ведомстве ничего неожиданного не бывает, – по-отечески улыбнулся Пустошин и, заметив явное удивление на лице Баташова, добавил: – Скажу больше, к нам случайные люди не попадают. А генералу Путову рекомендовал вас я, – неожиданно признался он.

– Вы? – удивился штабс-капитан.

– Да, я.

– Но почему?

– За время похода в Памиры я видел вас в самых разных ситуациях, и везде вы действовали быстро, решительно, геройски, можно сказать, если вспомнить то, как вы спасли от неминуемой смерти своего солдата, чуть не утонувшего в реке. Кроме того, я заметил, что вы наблюдательны, а по докладным вашим определил, что у вас хороший слог, а это тоже немаловажно для разведчика. Все это я и указал в аттестации, которую направил Путову, после предварительного разговора с ним. Так что можете считать меня своим крестным отцом.

– И чем я здесь буду заниматься? Откровенно говоря, мне претит штабная работа.

– Обещаю вам, что в штабе вы будете появляться довольно редко и только для того, чтобы написать очередной отчет. – Видя недоумение на лице Баташова, генерал добавил: – Не знаю, как вы, а я не забыл о вашей идее омыть свои сапоги в водах Инда. Не передумали за время учебы в академии?

– Скажу откровенно, передумал, – уверенно сказал Баташов, – вы знаете, время меняет многое…

– Но почему?

– Прежде всего потому, что за этим стоят интересы двух великих держав – России и Великобритании, и не в нашей власти здесь что-либо изменить.

– Что ж, я слышу слова не мальчика, но мужа… Все правильно. Омывать сапоги ни в Индийском океане, ни даже в Инде мы не будем, но для того, чтобы «британский лев» не зарился больше на наши восточные владения, «русский медведь» должен периодически метить там свои границы. Чтобы вы поняли, что происходит сегодня в Памирах, я хотел бы сделать небольшой экскурс в историю. Как вы знаете, на севере Памир граничит с Ферганской областью, а на юге соприкасается с принадлежавшим англичанам Кашмиром. Своеобразным буфером между Россией и Англией многие годы служили расположенные на южных склонах Гиндукуша припамирские ханства Вахан, Шугнан, Рошан и некоторые другие более мелкие княжества, такие как Читрал, Нагар и Канджут. Эти крохотные территории больше всего были озабочены сохранением своей относительной самостоятельности, зависевшей, как правило, от «правильного» выбора покровителя – великой державы. Последние годы памирские жители и их правители все чаще обращали взоры к России. Это и понятно, они устали от мздоимства китайских чиновников, произвола и жестокости афганцев, действовавших там с молчаливого одобрения англичан, и надеялись, что под властью «Великого Белого царя» им будет легче сберечь свои культуру, традиции и обычаи. Видя, что Памир постепенно ускользает из лап «британского льва», в начале восьмидесятых годов англичане подвигли своего ставленника афганского эмира Абдур Рахман-хана на захват Вахана, Шугнана и Рошана. Одновременно китайцы по согласованию с Лондоном начали занимать Восточный Памир. В настоящее время, по имеющейся у меня информации, британцы положили глаз на независимый Читрал, с повелителем которого мы поддерживаем дружественные отношения. А Читрал, к вашему сведению, находится в 20 верстах от границ Российской империи и по сути дела является ощутимым препятствием на пути британской экспансии в Памирах. С постов, выставленных на границе, мне постоянно докладывают, что афганцы по наущению англичан зверствуют уже и за Гиндукушем, а из Кашгара к нам постоянно наведываются китайцы, которые обложили данью памирцев – российских подданных. Все это требует от нас решительных действий.

– Не значит ли все это, что англичане думают захватить Читрал?

– По имеющейся у меня информации, этот вопрос среди британских военных и политиков стоит сегодня особенно остро. Спор вызывают формы захвата этого дружественного нам княжества. Аннексировать его, подобно Хунзе, или сделать «независимым» под властью дружественной Британии? Лорд Керзон за то, чтобы аннексировать и тем самым якобы защитить Читрал от русского вторжения. Поэтому обстановка там достигла такого напряжения, что готова перерасти в настоящую войну. Конечно, патаны всеми силами будут защищать свою независимость, но английская военная машина рано или поздно раздавит разрозненные племенные отряды…

– В таком случае мы обязательно должны помочь патанам! – воскликнул в порыве искреннего чувства Баташов.

– Должны, поскольку на словах обещали правителю Читрала военную помощь, – признался Пустошин, – но реально помочь просто не в состоянии!

– Но почему?

– Да потому, что у туркестанского генерал-губернатора связаны руки. На днях из Санкт-Петербурга прибыл срочный циркуляр, согласно которому нам запрещено пересекать границу, установленную недавним договором между Россией и Великобританией. Эта договоренность установила окончательную границу между российской Центральной Азией и Восточным Афганистаном. Независимые «буферные государства», которые так долго волновали британских стратегов, перестали существовать, они, как я уже говорил выше, были захвачены эмиром Афганистана Абдур Рахман-ханом. И теперь лишь узкий коридор, который не превышает в некоторых местах и десяти миль в ширину, – минимальное расстояние между Британией и Россией в Центральной Азии. Если раньше эта территория никому не принадлежала, то теперь участок, простирающийся в восточном направлении до китайской границы, стал афганской суверенной территорией. Если бы не волокита со стороны отдельных высокопоставленных санкт-петербургских чиновников, то эта территория была бы наша. Но, как говорится, – имеем то, что имеем. Можно, конечно, порадоваться тому, что договор гарантировал нам постоянную власть над большей частью памирского региона… Отдать часть, чтобы не потерять все, – этот имперский британский принцип был задействован и в Памирах. Англичане прекрасно понимали, что если мы решим захватить остальную часть региона, они будут фактически бессильны это предотвратить. Таким образом, застолбив эту памирскую территорию, они уверены в том, что мы больше не станем покушаться на их Индию. Конечно – если не случится между нами война. Но войны с Британией в ближайшее время, как вы понимаете, не предвидится. И присланный из Санкт-Петербурга циркуляр требует от нас неукоснительного соблюдения каждого пункта договора, чтобы мы, не дай бог, не дали повод англичанам обвинить нас в нарушении договорных обязательств. Вот и попробуй в таких условиях помочь дружественному нам княжеству…