Текст книги "Смотритель"

– Я буду учить тебя обращению с Флюидом, – сказал голос за моей спиной. – Сегодня я сообщу тебе два правила… Смотри внимательно, перед тобой стоят два величайших мастера Флюида в истории – Павел Алхимик и Франц-Антон. Лучше них не было и нет никого. Знаешь, в чем их сходство?

– В чем?

– Никто из них не понимает, что такое Флюид, – сказал голос и засмеялся. – И не пытается понять. Именно в этом секрет. Они знают Флюид только через то, что тот позволяет им с собой делать. Если ты хочешь, чтобы Флюид разрешил тебе управлять собой, уподобься им. Даже не пытайся понять, с чем имеешь дело. Это первое правило…

Я слушал не слишком внимательно – мне было интереснее происходящее на поляне. Павел о чем-то говорил с фехтовальщиком; тот отвечал коротко и надменно, с улыбкой. Наверно, он говорил Павлу то же, что и мне минуту назад.

– Второе правило такое, – продолжал голос. – Приказывая Флюиду, сохраняй почтительную дистанцию… Представь, как чувствует себя низкородный любовник королевы. Он должен соединять в своих действиях крайнюю учтивость с известной решительностью, без чего любовником стать невозможно, ха-ха-ха… Обращайся с Флюидом так же. Это все, что я хотел тебе сегодня сказать.

Я все глядел на поляну.

Франц-Антон вынул шпагу и встал в безупречную фехтовальную позицию. Бретер выглядел рядом с ним как-то неуклюже – достав из ножен свое оружие, он опустил острие к земле, словно раздумав драться. В позе его тоже не было ничего «фехтовального». Секундант изящно, как дирижер, взмахнул руками, предлагая начинать…

И тут меня разбудил стук в дверь.

В иллюминаторе горело уже склоняющееся солнце, но жарко в каюте не было. Мы летели над пустыней по направлению к гряде гор.

Я спал, похоже, очень долго – но теперь чувствовал себя свежим и полным сил.

– Выходи, – сказал из-за двери Галилео. – Мы скоро будем на месте.

В моей каюте был крохотный туалетный отсек – и я вполне успешно принял в нем душ. Выйдя из каюты, я оказался в просторной кабине с узкими лавками вдоль стен – наш монгольфьер явно не был рассчитан на перевозку сановников и больше напоминал грузовое судно.

Галилео и невозвращенец Менелай сидели по разные стороны кабины лицом друг к другу. Менелай лениво крутил рукой маленькую молитвенную мельницу.

Я как следует рассмотрел его только сейчас. Кожа на его круглом лице была ровной и гладкой, без единой морщины, а глаза сверкали веселой уверенностью. Если бы не седая щетинка, выступившая на его татуированных буклях за ночь, я мог бы принять его за сверстника.

Я хотел простереться на полу кабины, как принято при встрече с невозвращенцами, но Менелай остановил меня жестом.

– Простираться полагается на земле, – сказал он, – а не в небе.

И сам засмеялся собственной шутке.

– Скажите, вы тот самый Менелай? – спросил я.

– Что значит «тот самый»?

– Это вы прислали мне в подарок гравюру Павла? С башней над морем? Там еще такая большая морская змея…

– Я.

– Какой смысл в этой башне и змее? Что они символизируют?

Менелай нахмурился.

– Я даже не знаю, – сказал он чуть смущенно. – У нас в монастыре хранится доска – с нее эти листы и печатают. Одна из реликвий ордена. Все-таки гравировал сам Павел… Мы делаем для каждого Смотрителя новый оттиск. Очень хороший подарок. Недорого – и, главное, быстро.

Я подумал, что это особенно удобно при частой смене Смотрителей, – но не сказал ничего. Вместо этого я кивнул на мельницу в его руке.

– Отрадно, что вы молитесь за наше благополучие.

– Я не молюсь за благополучие, – ответил Менелай. – В этой местности нет благодати, и я обеспечиваю ею наши моторы.

На моем лице, видимо, проступило недоверие. Менелай перестал крутить свою мельницу и положил ее на сиденье рядом.

Гул винтов сразу стих. А потом горы за окном поехали в сторону: нас стало разворачивать ветром.

– Перестань, – сказал Галилео, – мы так опоздаем.

Менелай взял свою мельницу и опять начал небрежно ее покручивать. Моторы немедленно заработали.

– Если устанете, – сказал я, – буду рад вам помочь.

Галилео засмеялся.

– Ты, Алекс, не сможешь помочь. Менелай летит с нами именно потому, что он невозвращенец. В силу высокой святости он может производить очень много благодати даже такой крохотной мельницей. Его могут заменить сорок девять «возвращающихся однажды» или триста сорок три «вступивших в поток», и каждому будет нужна своя мельница. Сколько нужно таких, как мы с тобой, я не знаю. Но подозреваю, что это будет число со многими нулями.

– А почему здесь нет благодати? – спросил я.

– Запретная зона, – ответил Галилео. – Здесь нет ни одного ветряка, ни одного водного колеса или флага с мантрами. Сюда никто не может приехать с помощью благодати. А дойти пешком будет трудновато.

– Понятно, – сказал я. – Невозвращенец Менелай – наш мотор.

– Невозвращенец Менелай – специалист по управлению Флюидом, – сказал Галилео. – Он учил этому искусству прежних Смотрителей. И будет учить тебя.

– Я уже начал, – улыбнулся Менелай и подмигнул. – Я немного рассказал про Флюид, пока ты спал…

Только теперь до меня дошло, кто был мой невидимый собеседник из сна. Это был Менелай – я помнил его голос.

– Но ты очень нервничал и все время отвлекался, – продолжал Менелай. – В следующий раз будь внимательней.

– А когда будет «следующий раз»?

– Когда Флюид тебя примет, – ответил Менелай, раскручивая свою мельницу.

– Он может меня отвергнуть?

– Может, – сказал Галилео. – Стать Смотрителем – не такая простая процедура, как кажется. Необходимо согласие Ангелов. Ты должен убедить их в том, что от тебя будет польза. Но главное, конечно, убедить в этом сам Флюид.

– Как?

– Тебе нужно привести Флюид в движение. Самому. Без всяких подсказок.

– Но я такому никогда не учился.

– В том и дело, – улыбнулся Менелай.

– Как же я это сделаю?

– Не знаю. Все, что следует, я уже сказал.

Я посмотрел на Галилео. Тот пожал плечами.

– Это все? – спросил я.

– Нет, – сказал Менелай. – Приведя Флюид в движение, ты должен будешь доказать, что ты достаточно прочный сосуд, чтобы удержать его в себе.

– Кому доказать?

– Флюиду.

– Я могу умереть?

– Твоя гибель – крайне нежелательное развитие событий. Но если новым Смотрителем станет не годный к этому человек, все будет еще печальнее.

– Хорошо, – сказал я, – когда это начнется?

Галилео выглянул в окно.

– Мы снижаемся. Считай, что уже началось.

– Я бы поел, – сказал я нервно.

– Лучше, – ответил Менелай, – если твой желудок будет пустым. Тебе надо проглотить только это…

Он протянул мне прозрачную коробочку с медной горошиной. Она имела форму человеческой головы – это был обычный медитативный резонатор Желтого Флага вроде тех, что монахи носят на своих четках.

– Зачем? – спросил я.

– Резонатор позволит установить контакт с Ангелами.

– А обязательно его глотать? Почему нельзя положить за щеку? Или просто в карман?

– У тебя, скорее всего, появится искушение его выбросить, – сказал Менелай. – А когда ты его проглотишь, ты уже не сможешь.

Я открыл коробочку и взял крохотную голову двумя пальцами. Она была холодной и твердой, похожей на картечину.

– Не бойся, – сказал Менелай. – Глотай.

Я проглотил медную пилюлю. Мне показалось, что она скользнула в мое горло и попала в лузу в самом начале груди – теперь я постоянно чувствовал ее присутствие, хотя и не испытывал особого неудобства.

Менелай поглядел в окно – и я вслед за ним. Мы снизились почти до самой земли и летели совсем медленно.

– Здесь начинается дорога Смотрителей, – сказал Менелай. – Просто иди по ней, и все будет… как надо.

– Куда я по ней приду?

– В приемную Ангелов.

Я не понял, шутит Менелай или нет.

– Потом вы за мной прилетите?

– Нет, – сказал Менелай. – Ты вернешься сам.

– Как?

– Не волнуйся об этом, – ответил Галилео. – Не волнуйся ни о чем.

Из кабины пилотов показался вчерашний усач в летной форме. Даже не посмотрев на меня, он раскрыл люк в полу – и сбросил в него сложенную горкой веревочную лестницу.

Я поглядел вниз. Там была сухая красноватая земля в редких трещинах – и такого же цвета дорога.

– Вы дадите мне с собой воды?

– Тебе не будет хотеться ни есть, ни пить, – ответил Менелай. – Удачи.

Галилео не сказал ничего, лишь потрепал меня по плечу. Я вздохнул – и полез вниз.

Как только мои ноги коснулись земли, веревочная лестница уплыла вверх, монгольфьер поднялся, развернулся – и полетел прочь. Я глядел на него, пока он не превратился в крохотное пятнышко в небе, словно надеясь, что он повернет назад. Но он не повернул.

Я остался один на границе гор и пустыни.

Красноватая грунтовая дорога впереди казалась утрамбованной множеством ног. Но вот откуда на нее шагнули эти ноги, было неясно – дорога началась в том самом месте, где меня высадили, и вокруг не было никаких следов человека. Не могли же всех пешеходов доставлять сюда на монгольфьерах, подумал я.

Впрочем, дорога Смотрителей могла быть создана Флюидом, и тогда, если я правильно понял Менелая, размышлять о ее странностях не следовало. По ней надо было просто идти – и я пошел в сторону висящего над горами солнца.

VIII

Через два часа ходьбы местность сильно изменилась – теперь со всех сторон меня окружали каменистые холмы. Скалы отсвечивали нежнейшими оттенками – лиловыми, желто-коричневыми, розовыми. Было безветренно и жарко, но мне отчего-то совсем не хотелось пить.

Дорога Смотрителей даже не делала попыток огибать препятствия – оставаясь идеально прямой, она то и дело взлетала вверх и ныряла вниз, словно кто-то провел по линейке черту на огромной стиральной доске (примерно так выглядели складки рельефа).

Сначала я ничего не понимал в лабиринте холмов – мне только ясно было по положению солнца, что я иду на запад. Но когда дорога взмыла на особо высокий гребень, я увидел наконец, куда она ведет.

Далеко на западе между холмами появилось каменное лицо. Это было, кажется, здание в виде огромной человеческой головы – похожее на увеличенный во много раз резонатор Желтого Флага. Но я не мог различить деталей: оно было слишком далеко и мешали лучи склоняющегося солнца. Наверно, решил я, проглоченная маленькая голова ведет меня к большой. Или позволяет ее увидеть… Кажется, в древности это называлось симпатической магией.

Пространство послушно плыло мне навстречу: редкие кусты на склонах, выжженная жухлая трава, бугры земли и разноцветные скалы перемещались мне за спину в полном соответствии с законами физики. Сама каменная голова тоже вроде бы вела себя нормально – она то скрывалась за очередным холмом, то вновь становилась видна, когда я поднимался на вершину.

Вот только она не приближалась, понял я еще через полчаса. Она словно была нарисована на далекой стене, к которой я шел по вращающемуся под ногами барабану.

Может быть, со мной что-то было не в порядке – и дорога Смотрителей отказывалась вести меня к цели?

Солнце уже заходило за холмы – и циклопическая голова скоро стала просто темным силуэтом впереди.

Теперь, спускаясь в очередную ложбину, я нырял в синеватую тень – там была уже почти ночь, и мне становилось немного не по себе. Зато, поднимаясь на новый гребень, я попадал в оранжево-красный луч, смывавший с меня все уныние. Мне вспомнилась древняя строчка:

 
Солнце, как медный шлем воина…
 

Закатное светило походило на проглоченный мною медный шарик Менелая.

Я начал спускаться в очередную впадину – и вдруг заметил на ее дне человека в черном. Он стоял в самой нижней точке спуска и, кажется, глядел на меня.

Мне стало страшно. Но бояться было уже поздно, я хорошо это понимал. Собравшись с духом, я пошел навстречу незнакомцу.

На нем был короткий черный плащ и маска. Мне показалось, что воздух в этой ложбине прохладнее, чем в прежних – или, может быть, моя кожа похолодела от предчувствия… И оно меня не обмануло.

Я увидел две коротких стрелы, торчащие из черной груди.

– Привет, Алекс, – сказала маска. – Добро пожаловать в Михайловский замок.

Кажется, это был голос Никколо Третьего – но уверен я не был.

– Вы ли это, Ваше Безличество? – спросил я. – Я не знаю, кто передо мной – Смотритель или мой страх в его маске…

Он засмеялся и снял маску. Я сразу же пожалел, что дал ему для этого повод – вместе с маской с его лица слезла и кожа, и на землю посыпался сухой прах. Я увидел желтую кость и пустые глазницы мумии.

Инстинктивно я отпрыгнул назад – но лицо Смотрителя невероятно разрослось, заслонив всю дорогу и даже холм. Передо мной осталась только огромная голова.

Я понял, что это та самая голова, которую я прежде видел на горизонте. Видимо, устав меня ждать, она пришла за мной сама.

Голова изменилась. Теперь она походила не на здание, а скорее на его руины: из нее выступал череп. На месте одного надбровья я видел сложенную из тщательно пригнанных камней арку, другое было краем вырубленной в скале дыры, рот походил на вход в пещеру.

Чем дольше я смотрел на эти старые камни, тем больше необычных деталей замечал. Кое-где проступали следы недавнего ремонта – пятна сохнущего раствора, деревянные подпорки и клинья, прижимающие блоки друг к другу. Из отвесной стены торчали ржавые железные костыли, забитые допотопными скалолазами.

В некоторых местах из кладки были вынуты камень или два, и в образовавшихся нишах были устроены микроскопические кумирни, покрытые изнутри копотью – видимо, чтобы путешественники могли сделать паузу и зажечь свечу или лампадку…

Постепенно я стал замечать рисунки на камнях. Сперва они казались мне просто сетью мелких черных трещин, но, приглядевшись, я понял, что это ритуальные художества древних обитателей мира, схематичные наброски успешной охоты. Потом я увидел другие изображения – более сложные и поздние. Практически всю штукатурку, еще не обвалившуюся с кладки, покрывали выцветшие фрески, нарисованные в несколько слоев.

У них было множество сюжетов – от библейских тем до куртуазного французского эскапизма предреволюционных лет (я узнал некоторые рисунки, виденные в гостях у Смотрителя). Но эта аристократическая мифология выражала, в сущности, ту же надежду на выживание, что и творчество пещерных охотников – просто выживать предполагалось с помощью других практик.

Я понял наконец, что давно вижу отдельные, почти не связанные между собой фрагменты реальности, словно бы освещаемые по очереди моим собственным взглядом. Я не мог удерживать их в сознании одновременно. Когда я разглядывал фрески, никакого здания в форме головы не было видно, а когда я глядел на здание, я не различал фресок.

Мало того, даже когда я смотрел на здание, я не видел его целиком. Я видел то одну глазницу, то другую, то треугольную выемку носа, то зияющий чернотой рот… Глядя, например, на арку-надбровье, я замечал, что вижу не саму арку – а аккуратные камни и их стыки, один за другим.

То же происходило, когда я рассматривал какой-нибудь рисунок – скажем, купидона с луком. Я видел то пухлую попку, то острие стрелы, то порочный и сытый взгляд, то зеленые перья крыльев…

– Что это? – спросил я вслух.

– Мое настоящее лицо, – ответил голос Никколо Третьего. – И твое лицо тоже. Обычно оно скрыто под маской.

Когда он заговорил, я опять ненадолго увидел здание-голову целиком. Казалось, темнота вращается вокруг него, как жидкость вокруг сливной дырки.

– Почему все такое странное? – спросил я. – И постоянно меняется… То большое, то маленькое…

– Мы не остаемся прежними ни секунды, – ответил Смотритель.

Когда голова начала говорить, я глядел в ее правый, как бы вырубленный в камне глаз, а когда она договорила, я видел только рот-пещеру. Оттуда долетело дуновение ветра.

– Я не могу ничего рассмотреть как следует, – пожаловался я.

Голова засмеялась.

– Это и означает увидеть свое лицо.

В темноте вокруг мелькали еле различимые тени. Я избегал на них глядеть – но все равно от их присутствия мне делалось нехорошо. Тени словно вели вокруг меня с Никколо Третьим хоровод – и, как ни нелепо было это воспоминание, я подумал о воспитанницах Оленьего Парка, совершающих свой непочтительный летний ритуал.

Никколо Третий хмыкнул – видимо, ощутив мою мысль.

– Позволь Флюиду заполнить тебя, – сказал он. – Пусть он тебя проглотит. Это происходит со всеми нами, начиная с Павла Великого. Только так можно стать Смотрителем.

Я поглядел на голову-здание. Теперь из распадающейся штукатурки отчетливо выступил гигантский череп. Он казался полированным и почти белым; в его плавных изгибах отражалась появившаяся на небе луна.

Потом я заметил на мертвой голове легкий серебристый парик – и что-то вроде темной впадины на шее. Странно, но в голове появилось нечто изящное: возможно, так подействовало на реальность упоминание Павла.

– Выбора у тебя нет, – сказал Никколо Третий. – Смерть – это не выбор. Это его абсолютное отсутствие. Беги…

Я побежал ко входу – стараясь не глядеть лишний раз в пустые глазницы. По дороге мне пришло в голову, что слова Смотрителя можно понять как угодно – и совсем не обязательно в том смысле, что это действие сохранит мне жизнь. Слова могли значить, что смерть уже произошла.

Но вблизи голова потеряла весь свой жуткий гипнотизм. Впадина на шее оказалась темной аркой входа. Она была окружена голубоватым нимбом – лунный свет, усиливаясь и сгущаясь, отражался от множества перламутровых зеркал, вмурованных в стену.

Я услышал противный, тонкий, быстро усиливающийся вой. Его производили, кажется, искаженные человеческие голоса – словно участники неизвестного радения вспоминали свои жизни в качестве комаров. Несколько теней мелькнуло передо мной, пытаясь отрезать меня от входа, но я зажмурился, рванулся вперед – и вой стих.

Когда я открыл глаза, я был уже внутри.

Здание-череп выглядело большим снаружи – но изнутри оно оказалось просто гигантским.

Это было даже не здание, а какая-то огромная заброшенная стройка. В лунном свете белели несимметричные стены и уровни, так и не сумевшие встретиться друг с другом. В серебристом полумраке были видны следы времени – обвалившиеся во многих местах своды, просевший пол, покосившиеся лестницы…

Лестниц вокруг было очень много, разной ширины и крутизны – они вели куда-то вверх и терялись в каменных плоскостях. В общем, идеальное место для ночного рандеву аллегорических Шизофрении с Паранойей.

Не успел я это подумать, как заметил в лунном луче мраморную скульптуру: две обнявшиеся голые девушки, худая и толстая, обе в венках и спадающих с головы лентах с мелко высеченными латинскими буквами… Видимо, на лентах был диагноз. В толстой чудилось что-то увещевательное – а худая, казалось, не столько отвечала на объятие первой, сколько отбивалась, стараясь не выходить за рамки приличий.

– Успокой свой ум, – сказал в моем ухе голос Ник-коло Третьего. – Не засоряй священное пространство всяким мусором. Я хочу представить тебя кое-кому…

Я увидел сходящие по лестницам темные силуэты – их было около дюжины. Каждый двигался по своей собственной лестнице.

– Кто это? – спросил я.

Никколо Третий не ответил.

Темные фигуры сошли на каменный пол, где я стоял (мраморные девушки успели к этому моменту исчезнуть), и обступили меня полукругом.

Я и сам уже понял, кто это.

Серебристый парик Антона Второго, очки Антонио Третьего, золотой колпак Максима Полупредателя, знаменитая маска Жозефа Первого со специальной прорезью для усов и бородки, трубка Варфоломея Единственного и так далее – каждый из прежних Смотрителей имел при себе характерный атрибут своего канонического портрета (я знал, впрочем, что эти декоративные мифологии не имеют прочной исторической опоры).

У всех Смотрителей на лицах были маски. Разного фасона, но одного цвета – черного.

Я ожидал, что они заговорят со мной. Но Смотрители молча шли на меня – и в какой-то момент просто слились со мной, словно я был дверью, через которую они, толпясь, куда-то проскользнули. При этом я не почувствовал ровно ничего, только потерял их из виду. Передо мной остался последний темный силуэт – по двум торчащим из груди стрелам было ясно, кто это.

– Души, умы, ментальные отпечатки, – сказал Ник-коло Третий, – думай о нас как хочешь. Мы были на твоем месте прежде. Мы соединимся в один ум. Он будет сопровождать тебя и приходить иногда на помощь.

– Я тоже стану такой тенью, когда умру?

– Смотрители не умирают, – ответил Никколо. – Они продолжают жить через живого Смотрителя. Вернее, они и есть живой Смотритель… Считай, что мы зрители на галерке твоего ума. Мы развлекаемся, глядя оттуда на сцену, где ты играешь. Иногда ты будешь слышать наши аплодисменты. Иногда свист. А иногда мы будем просто спать.

– Не понимаю, – сказал я.

Никколо Третий махнул рукой, явно не желая обсуждать эту тему дальше.

– Скоро с тобой начнет говорить один из Ангелов.

– Кто именно? – спросил я.

– Не знаю. Это зависит от баланса элементов в твоем знаке. Кто из четырех Ангелов станет твоим покровителем, неважно – в каждом из них присутствуют трое остальных. Все они на самом деле один и тот же Ангел, глядящий в разные стороны.

– Ангел будет приходить на мой зов? – спросил я.

– Да, – ответил Никколо. – Иногда. Для этого тебе нужно будет обратиться к его изваянию или изображению. Ты сможешь задавать ему вопросы. Но не жди, что он станет решать твои проблемы.

С этими словами он шагнул ко мне. На миг меня словно накрыло черное покрывало – и я остался один.

Я пошел по лунному залу, обходя провалы в полу. Из трещин между камнями торчали прямые стебли кустистой травы с мелкими цветками – кажется, тысячелистник. Я помнил, что его использовали для гадания, но не знал как. Просто чтобы снять напряжение, я сорвал один жесткий стебель – и задал ему невнятный вопрос о своей будущей судьбе.

Наверно, не следовало этого делать.

Я заметил человека, идущего мне навстречу. Он совершенно точно не походил ни на одного из Смотрителей, и я испугался, подумав, что он собирается напасть. Я заметался, не зная, куда бежать – и неизвестный с карикатурной точностью повторил мои движения.

Я решил, что он издевается – и успел ужаснуться: лишь абсолютно хладнокровный и безжалостный убийца способен был так артистично вести себя в подобной ситуации, что, конечно, лишало меня шансов на спасение.

Только увидев над его головой вторую луну, я опознал в незнакомце самого себя.

Впереди была зеркальная стена – и настолько ровная, что исчезала из виду: пол переходил в свое отражение без всякого заметного стыка. Из зеленоватой лунной полутьмы мне навстречу шел другой Алексис де Киже в черном мундире без знаков различия.

– Подойди к зеркалу, – сказал в моем ухе голос Никколо Третьего. – Сейчас мы покажемся тебе еще раз.

– Где? – спросил я.

– Смотри в зеркало.

Над моим правым плечом появилось еле заметное свечение. Я вгляделся в него – и увидел человеческую голову. Она все время менялась: парик с буклями, золотой колпак, усы… Наконец я увидел черную маску Ник-коло Третьего.

– Не жди наших советов, – сказал он. – Именно в твоих собственных решениях будет теперь содержаться наша мудрость. Относись с осторожностью к чужим голосам, раздающимся в твоем уме.

– Почему? – спросил я.

– Потому что враги могут подделать совет Ангела и указать тебе путь к смерти. Так было со мной…

Эти слова произнес не голос Никколо Третьего, а другой, низкий и хриплый – и я увидел в зеркале колпак Максима Полупредателя (к своему стыду, я совершенно не помнил его биографии – и не знал даже, за что его наградили таким прозвищем). Но это продолжалось лишь секунду или две, а потом над моим правым плечом опять возникла черная маска последнего Смотрителя.

– Сколько у вас лиц? – спросил я.

– Одно, – ответил незнакомый голос, высокий и визгливый. – У нас всех в действительности одно и то же лицо. Но увидеть его можно только в очень особенном зеркале.

– Ты увидишь в нем всех Смотрителей сразу, – произнес другой голос, приятный баритон, и над моим плечом блеснули очки Антона Второго.

– Где это зеркало?

– Потом… Это будет потом.

– Вы Антон Второй? – спросил я.

– Не дели нас на разные сущности. И не привыкай разговаривать с нами вслух. Иначе окружающие примут тебя за безумца.

– Хорошо, – сказал я. – Что мне следует делать теперь?

– Тебе придется иметь дело с самим собой. Здесь мы не сможем помочь. Мы будем просто наблюдать.

В этот раз я не понял, кто из Смотрителей со мной говорил. А потом свечение над моим плечом исчезло.

Я пошел вдоль зеркальной стены, стараясь глядеть себе под ноги. В лунном свете было что-то головокружительное – он казался то желтым и горячим, то безмерно древним и голубым, летящим к нам от звезд, угасших миллиарды лет назад.

Мне пришло в голову, что луна – это самостоятельное светило, только излучает оно свет другой природы и питает не дневную реальность, а ночную, то есть наши сны… А дневная ложь про отраженный свет – просто способ, которым демон рассудка пытается скрыть эту великую тайну.

– Поэтическая банальность, – пробормотал голос в моей голове.

Я не возражал.

Даже если я видел сейчас что-то вроде сна, из него не было выхода – зеркальная стена, словно лента Мебиуса, привела меня в то же место, откуда я начал свой путь.

Отражения сливались с реальностью. Мне стало казаться, что я заблудился в пустыне – и точно так же заблудились эти руины, косые арки, залитые бледным светом разваливающиеся лестницы.

Я поднял глаза к луне, несколько секунд впитывал ее голубой огонь – и вдруг понял, что могу покинуть это место тысячью разных способов.

Мне сделалось легко и радостно. Отойдя от зеркала, я стал подниматься по одной из лестниц. Через пару шагов я зажмурился и вообразил, что иду по дороге Смотрителей (я представил ее со всей возможной отчетливостью), – а темная ложбина, где я имел неосторожность войти в голову Его Безличества, осталась за моей спиной.

Когда я открыл глаза, я действительно шел по дороге.

Здание в форме головы опять оказалось впереди, но теперь его силуэт был ближе. И передо мной уже не осталось холмов и впадин – последний участок дороги был совсем ровным.

Я с облегчением вздохнул. Испытание оказалось хоть и жутковатыми, но не особо тяжелым.

Однако почти сразу у меня появилось подозрение, что впереди еще какой-то сюрприз. Мне придется иметь дело с самим собой, сказал Антон Второй. Если речь шла о зеркальном зале, где я то и дело натыкался на свое отражение, то я сумел из него выбраться. Но если он имел в виду другое…

Я понял, что именно.

Он наверняка намекал на любимую страшилку спиритов и писателей-романтиков, когда затаенный страх вырывается из глубин человеческого ума и материализуется, превращаясь из внутренней реальности во внешнюю.

Я усмехнулся этой мысли – мне, с моим монастырским детством и юностью, даже и вспомнить было нечего. Главным моим кошмаром всегда был страх провалить очередной экзамен. Но он владел мною и сейчас. Ожидать от себя каких-то мрачных манифестаций не приходилось.

Впрочем, так ли это?

Нет, не так – в моей жизни присутствовал страх, свежий и очень реальный. Это был…

Охвативший меня испуг оказался таким внезапным и сильным, что я остановился и закрыл лицо руками. Я ведь видел его во сне, понял я, и знаю теперь, как он выглядит.

– Сударь, – раздался тихий голос совсем близко, – прошлый раз я спешил, и мы не успели договорить. Но сегодня я всецело ваш.

Великий Фехтовальщик стоял впереди на дороге.

Он выглядел точно так же, как в моем сне, только теперь я заметил на его боку рапиру. Не позолоченную придворную подвеску, а длинный рабочий прибор в побитых ножнах (я сразу вспомнил, что опаснее всего именно глубокие колотые раны – какие и наносит этот похожий на огромное шило инструмент).

В следующий момент Великий Фехтовальщик вытащил рапиру из ножен.

Я знаю кое-что о концентрации внимания. Но во время своих тренировок мне редко удавалось достичь такой неотрывной сосредоточенности, с какой оно следовало теперь за движениями порхающего передо мной лезвия. А мой визави, похоже, наслаждался собой – принимая разные фехтовальные позы, он делал выпады вверх и вниз.

Он, несомненно, был мастером – его движения выглядели по-настоящему красиво и уверенно. Особенное впечатление произвел на меня один несколько раз повторенный им выпад, при котором он как бы деликатно уступал дорогу, отстранялся, раскланивался – и в последний момент, извернувшись из крайне неудобной позы, наносил быстрый и далекий укол в область живота.

И все это время лезвие гуляло в двух шагах от меня. Ближе он пока не подходил, но я не сомневался, что он проткнет меня при первой атаке. Было непонятно, почему он медлит.

– Вооружайтесь, сударь, – сказал он. – Я не желаю убивать безоружного.

– Чем? – спросил я.

– Да чем вам угодно… Вот хоть каминные щипцы.

И он оглушительно захохотал.

Я понял, что мы стоим уже не на дороге.

Сосредоточившись на его рапире, я полностью перестал воспринимать окружающее и не заметил, как мы оказались в аскетично убранной комнате с двумя передвижными экранами. За одним был камин, за другим – небольшая походная кровать.

Каминных щипцов, однако, нигде не было видно.

– Отчего вы хотите меня убить? – спросил я, отступая к стене.

Великий Фехтовальщик выпучил глаза.

– Я? Хочу вас убить? Сударь, вы меня оскорбляете. Вы давно мертвы, и хорошо это знаете. Мне ни к чему вас убивать – мне достаточно просто напомнить, как обстоят дела… Испанский выпад!

Он сделал легкий выпад, и рапира кольнула меня в левую руку. Это был настоящий укол, и на моей ночной рубашке – отчего-то на мне оказалась длинная белая ночная рубашка – выступила кровь. Если бы я спал, я бы точно проснулся. Но увы, все происходило на самом деле.

– А теперь speciality of the house[4]4
  Фирменное блюдо (англ.)


[Закрыть], – сказал он весело и дружелюбно, и навел рапиру мне в лицо. – Английский выпад! А?

Он опять захохотал – и без всяких видимых усилий, будто это было самой простой вещью на свете, разделился на множество людей. Словно он был складным ножом, раскрывшим свои лезвия, каждое из которых, в свою очередь, выкинуло еще несколько лезвий, почти неотличимых друг от друга: эдакие офицеры-сорвиголовы восемнадцатого века, дышащие перегаром и фатализмом. Их оказалось так много, что они заполнили комнату.

Все они пошли на меня. Я заметил в руках у одного белый офицерский шарф и испугался, что меня сейчас задушат, но шагнувший ко мне сбоку гигант – самый крупный из них – резко и неожиданно ударил меня в висок овальной золотой коробочкой, и я повалился на пол. Потом меня действительно стали душить шарфом, и я даже успел порадоваться своей догадливости.

Вопрос со мной, похоже, был уже решен судьбой – и на таком высоком уровне, что волноваться казалось невежливым.

И тут я впервые в жизни ощутил Флюид.

Тому, кто никогда не испытывал этого переживания, будет сложно его понять, но я попытаюсь объяснить, как могу.

Есть такая деревянная игрушка – два кузнеца на стержне, двигающемся взад и вперед. Кузнецы по очереди бьют по наковальне как бы независимо друг от друга, но на деле их приводит в движение один и тот же рычаг.