Текст книги "Всё будет правильно"

Глава 3. Как правильно?

Вдох и выдох

Выдох-вдох – хорошо дышать

Чёрный горох, да нелегко глотать.

Сергей Галанин, гр. «Серьга»

 
Вдох, выдох. Вдо-о-ох и вы-ы-ыдох.
Вдох, задержка дыхания, выдох, тоже задержка дыхания.
Ещё раз вдох, сосредоточили внимание на… выдох.
Хорошо, молодцы!
Похоже на западную физкультуру или на восточную йогу.
Но это не физкультура и не йога.
Это жизнь.
И смерть.
Когда я вдыхаю, я наполняюсь жизнью. Я втягиваю энергию, я накачиваюсь силой. И тогда, на вершине глубины вдоха, я чувствую свою вселенскую ёмкость, свою соразмерность миру. Здесь, на макушке, я открыт, я счастлив, кажется, я могу разговаривать с самим Космосом. Я всё могу. Я всемогущ. Как не хочется покидать это место. Как хочется задержать счастье навсегда. Но!
Вдох для выдоха и выдох предстоит.
Теперь не нужно торопиться. На выдохе следует отдать всё, что получено при вдохе. Ибо полученному да быть отданным. Таков закон жизни, ведущей к смерти. И всякий, не отдавший на выдохе, будет возвращён восвояси, и с него спросится втройне, и мало не покажется. И тогда ты отдаёшь всё полученное, ты полностью выдохнул, и ты упёрся в эту твёрдую непроходимую стену пустоты, когда реально у тебя больше ничего не осталось, вот тогда, да, тогда – у тебя остаётся только вера.
Вера в то, что новый вдох будет. Если не поддаться страху. Если не мелочиться с этим подленьким червячком подозрительности. Страх сужает каналы, стягивает обручи, схлопывает пространства. И тогда задержка на выдохе растягивается, новый вдох может стать невозможным, он может не пробиться, запутаться в сетях неуверенности, нерешительности и сомнениях. Страх даже может притянуть прицел стрелка, расслаблено и деловито подтягивающего курок на полном смертельном выдохе.
Если бы не наша вера, которая у нас.
И здесь в какой-то момент приходит осознание, нет, спокойная уверенность в новом вдохе. Стоп! Палец стрелка замер. Значит, будет радость воодушевления, будет наполнение вдохновением, будет подъём к вершине. И заботливая рука похлопает по мокрой сморщенной попке. Ну, давай, малыш, кричи. И самый первый вдох младенца выдохнет самый первый его крик, и как выдох Брахмы, что на санскритском наречии означает «Врата», этот крик освятит рождение новой жизни. И Врата, распахнувшись, выдохнут новый Космос и новую Вселенную, и Они понравятся друг другу, и будет это хорошо. Что ж, этот круговорот не прекратится никогда.
Жизнь будет вечной.
 

Москва, 08.08.2005

Слушать горы

Услышал в 22:30, 08.07.2007

 
Мы живём здесь миллионы лет. Сотни миллионов. Тысячи.
Наши ритмы неспешны. Исполнены достоинства. Величественны.
Мы храним все знания Вселенной. Все записи. Память.
Стоит ли вам прислушиваться к нашим знаниям. Раскачиваться на наших волнах.
Пора ли вам?
Наши мгновения что ваши годы,
народы. Искрою малой бликует на брызгах
вода.
Следа не оставит писк комариный в музыке звона
колоколов.
Готов ли ты вжаться, врастись, раствориться, в гулком металле горы говорящей.
Манящей, влекущей, зовущей не ухом, не сердцем и даже не телом.
А всем, что ты есть.
Готов ли ты сесть, остановиться,
не стать, прекратить, не суетиться,
камнем упасть, на мхе растянуться.
И год пролежать.
И не спать.
Только слушать.
И слушать.
И слушать.
 
 
Одни говорят: «Пойдём, побежим, сходим, посмотрим, какие горы, там такие озёра, ручьи, родники. Это же – сила!
Это же просто – АХ какая сила!
 
 
Другие говорят: «Нет, мы не пойдём.
Мы будем слушать горы!»
 
 
Эти опять: «Ну, что же вы приехали за тысячи вёрст сиднем сидеть, камнем лежать. Там такая энергетика, зарядка, разрядка, что вообще!»
 
 
Те отвечают: «Там, откуда мы приехали, не слышно горы. А здесь мы можем хоть попробовать их услышать».
 
 
Первые не унимаются, им это зачем-то точно нужно. Чем массовее «охи – ахи», «вздохи-молохи», тем массивнее астральные-эмоциональные рюкзаки, взятые, добытые, вывезенные. Но мои, моё, моё: «Ну бросьте, ну пойдёмте,
вы соберёте такой кайф, такие впечатления,
что вам их на весь год хватит».
 
 
Наши что-то знают своё, не сдаются: «Зато, если мы услышим горы, то этого нам хватит на всю жизнь.
А если повезёт услышать Космос – то навсегда».
 

Москва, уже вечер. Группа ушла на Алтай. Я остался. Они что-то передают. Я прислушиваюсь. Это нормально

Сын
Из серии сказок про любовь

Скорей, скорей, мой сын,

я не устал, я не старею, нет.

Скорей, скорей, мой сын,

я ждал тебя семь тысяч лет.

С. Бабкин. СЫН. Сын

«Ты будешь моим отцом. Я тебя уже давно выбрал. Ты пойдёшь первым. Туда, в глубины плотности бездонной. Потом найду я маму. Вы с ней уже встречались раньше. Но потерялись. Я её найду. Вы встретитесь опять. И вот тогда, да, именно тогда, ты должен будешь проявить себя как никогда. Ты должен будешь знак подать, и ты его подашь. А дальше всё беру я на себя. Вы не расстанетесь. Потом родите вы меня. И вот потом, существенная роль – ты должен будешь пробудить меня. Я тоже всё забуду. Таков закон в том мире дольнем. Но ты своею жизнью память мою вскроешь. Для этого сначала всё ты вспомнишь сам».

Вот, вот, здесь послушай. Слышишь, толкается коленками. Откуда ты знаешь, что это коленки? Знаю. УЗИ делали, сказали, что плод расположен правильно, головкой вниз. Значит, здесь под сердцем коленки. А здесь, чуть сбоку – это локотки. Они тоже толкаются. Да! Слушай! Я чувствую! О, он пихнул меня в ухо. Ну надо же! Какое чудо сотворила природа. В каком-то мешке с жидкостью зарождается новая жизнь. Почему ты решил, что это он? Врачи сказали, что будет девочка. Здрасте, девочка. Что они понимают в жизни, твои врачи. Не может быть никакой девочки. У нас будет СЫН!

Как операция? Почему операция? Они сказали, что она не смогла обыкновенно родить. Они говорят, что мы опоздали. Воды отошли ещё вечером. А она поехала в роддом только утром. На трамвае. Давали стимуляторы. Схватки оказались очень интенсивными. Пришлось делать операцию. Слава богу, все живы. Господи, что за наказание? За что? За мою нерешительность. За сомнения, неуверенность. Тогда было около десятка возможностей. И все были хороши и рады. И каждая пошла бы с тобой с удовольствием. Правда, рука сама бросила знак в её сторону. Ну и что? Ну, сходили в театр, или в кино, или просто погуляли. И встретились-то всего пару раз, и уже забеременела. Значит, семья, значит, переход в другой мир, в другую жизнь. А я ведь и с этим миром ещё не до конца разобрался. Как-то всё стремительно. Поэтому и казалось не серьёзно, не по-настоящему. Ведь говорили, что здесь должны быть чувства, должна быть страсть, непреодолимая тяга. Я ведь не успел даже ничего почувствовать, и уже сразу сын. А сын – это всё серьёзно. Здесь не до сомнений. Значит, будем притираться, будем преодолевать, будем вырабатывать любовь. Потому что СЫН. А сын – это всё! И не только для меня, но и для всего этого мира.

А мир его встречает так жестоко. Сразу страданиями. Как будто боится его появления. Ведь он же не может за себя постоять, даже осознать происходящего. А у него уже была нехватка воздуха. Он задыхался. Слава богу, справились. Спасибо врачам. Хотя спасибо ли им? Они же и ошиблись. Жестокий беспечный мир. Что ты с ним сделаешь, сынок? Как ты ему поможешь?

Бедная, бедная мама. Она тоже намучилась. Взяла на себя смелость. Решилась. Выносила. Переживала. А теперь вот ещё и операция. Как же она будет за сыном ухаживать? Ей самой нужен уход. Ничего, у них есть я. Теперь всё перевернулось. Все жизненные ценности переоценились. Теперь у меня есть смысл. Теперь у меня есть, зачем всё это.

Бабушки, тётушки, мама – все склонились над сыном. Обступили со всех сторон. Пеленают его своей заботой, сверлят его своим вниманием, закрывают его бронёй, бетонами защиты. Даже от меня. Вот уже несколько дней. Недель! Уже больше месяца прошло после роддома. Ну дайте хоть притронуться к сыну. Дайте хоть подойти. Нет, нет. Разрешаем только купать, и то только под нашим присмотром и с нашим непосредственным участием. Твои действия только от сих до сих. Ну, ещё ночью можешь его покачать, и то только кроватку. Ну а сейчас уже можешь взять его ненадолго на руки. Покачай. Не качай. Видишь, он уснул. Положи его. Ну ё-о-о-о-о-ма-ё! – молчу в тряпочку. Дайте сыну поспать у меня на руках. Ведь это же такое счастье, когда у тебя на руках спит сын. Так, ладно, давай-ка тут без самодеятельности. Хорошо, хорошо. Ложись, сынок. Завтра мы с тобой погуляем. Всё равно. Пока они отвернутся. Я прижму тебя спинкой к своей груди, а чтобы головка твоя не падала, поддержу её своим плечом и своей щекой, поверну тебя вперёд так, чтобы ты видел то же, что вижу я, и мы пойдём с тобой познавать этот мир.

Это свет. Он включается и выключается. Ты заинтересовался, почему щёлкает здесь, а загорается там. Так и в жизни. Порой очень сложная и длинная связь между щелчком и вспышкой, между вестью о событии и самим событием, между пророчеством и пришествием. Вот шкаф. Здесь вещи. Они сопровождают человека всю жизнь, пока он человек и, если он человек. Тянутся за ним в чемоданах, саквояжах, сундуках, грузовиках. Вещи – необходимый атрибут человеческой популяции, и в то же время они лишают нас лёгкости. Не знаю, сынок, как ты с этим справишься. Я вот не смог. Влип. А вот особый шкаф, он собирает специальные вещи. Потому что он сервант. Видишь, там блёстки отражённого света. Это хрусталь – символ человеческого тщеславия. Хотя людям хотелось, чтобы это была красота. Вот картина, она действительно красива. Просто висит бесполезно на стенке.

Это маленький мирок, сынок. Всего-то одна комната. Там за окном, видишь, это Город. Он большой. Он живёт своей жизнью, и ему нет до тебя дела. Но он знает о тебе. И он уже наблюдает за тобой. Присматривается на всякий случай. А там дальше, за пределами города, там уже твоя сторона. Это что-то родное, что-то близкое и по возвращении приятное, тёплое и подпитывающее тебя силой. Но в этой стране поселилось ещё и Государство. Оно не упустит возможности воспользоваться тобой. Будь осторожен. А дальше, за границами государства, там уже вся планета. Поверь, она не такая уж большая, как кажется. И очень чувствительная ко всему. Даже к действиям одного человека. Всего лишь одного маленького человечка.

Тебе предстоит иметь со всем этим дело. И с безразличным городом, и с самоуверенным государством, и со всей хрупкой планетой. Я не знаю, что ты с ними сделаешь. Проявишь ли активность действия и однажды поднимешь флаг над баррикадой. Изматывающий путь. Потому что они потребуют от тебя продолжения. Им нужна проповедь и чудо. Пусть это будут твои тексты или ченнелинг, но они хотят слышать обещания счастья прямо сейчас. Иначе пойдут слушать того, кто обещает. А чудо сработает только популярное. НЛО, пришельцы, телепортация, полтергейст, целительство, привороты, отвороты, подлинная магия и даже фокусы – всё это лидеры продаж. Съедается всё. Странно, что при такой склонности к паранормальности никто не спешит изменить свою нормальность. Мы-то нормальные, мы правильные, чё нам менять. А может, наоборот, в условиях всеобщего угара и зомбированого энтузиазма тебе удастся спокойно и убедительно пройти мимо и этим всех отрезвить. Возможно. Но меня не покидает ощущение, что это будет что-то поворотное. Может, акция, может, проповедь, может, телевизионное шоу, может, научное открытие, но что-то такое, что, наконец, прочистит им всем мозги вплоть до возвращения невинности. Чтобы до них, наконец, дошло, что они здесь не для того только, чтобы удовлетворяться. Знаю, это будет тяжёлая и опасная работа. Будет ломка, и достанется всем. Я слышу приближение этой очистительной процедуры. Кто-то должен будет её провести. Почему не ты? Хотя, конечно, ты будешь не один.

Я ведь тоже пытался нести в мир что-то новое. Пытался, как умел, нести слово. Пример собственной жизни. Это, как правило, вызывало либо насмешки, либо страх и раздражение, либо просто вращение пальца у виска. Потому что они ждали, чтобы я вращал колёса, давил на рычаги и натягивал вожжи. Они хотели, чтобы я стегал, и они стегали меня. А когда я говорил: «Посмотрите на небо», то они считали меня не совсем нормальным. Слава богу, не все. Есть и другие. Их не мало. А с тобой их станет ещё больше. Потому что вы умудрились принести данное вам от рождения. То, что нельзя приобрести ни учением, ни медитацией, как ни тянули меня за макушку те иные, далеко в будущее ушедшие.

Вы владеете какой-то от рождения данностью, какой-то внутренней силой, изначальными и конечными знаниями, не рациональные умом, а приходящие готовыми из каких-то живых пространств. Я не могу это ухватить. «Я не устал, я не старею, нет». Просто это что-то больше меня. То, что вы принесли в этот мир и должны будете ему отдать. Только не распылите, не расплескайте. А мир будет проявлять недовольство и противодействие. И он уже сопротивляется с первых же минут твоей жизни. Потому что он не любит изменчивости. Он будет агрессивным и соблазнительным. Это его главное оружие. Нападать, пугать, докопаться до твоих страхов, переключить внимание на них и этим отвлечь тебя от главного. Или, наоборот, соблазнить тебя, расслабить, перетянуть на поляну удовольствий. Там человек уже беспомощен, он попал в зависимость от постоянной жажды удовлетворения. Но только не ты.

Я вижу, ты не спишь. Ты уже держишь голову прямо. Ей больше не нужна поддержка моего плеча и моей щеки. Ты всматриваешься сквозь оконное стекло, сквозь город, сквозь страну. И в твоих глазах считывается то, что ты принёс. Так не жди же. Начинай прямо сейчас. Нет, я не устал, просто я не успеваю всё охватить. Знаю, этим бросаю тебя на гвозди. Но, помнишь, тогда ты выбрал этот путь и меня для его начала. Так что же ещё я могу? Разве что плечо для опоры да щёку для тепла. А дальше…

«А дальше я сам. Не переживай, папа, успокой маму. Я всё помню. Только не удивляйся, если я буду делать не то, что ты от меня ожидаешь. Если я не стану переделывать мир, как это пытался сделать ты, если я не буду исправлять семью, как ты это пытаешься сделать сейчас. Потому что, может быть, правильнее начать с самого главного – с СЕБЯ!»

Так, что это здесь происходит? Ну, он уже поднял ребёнка. Он держит его вертикально. Руки достал. Стоите прямо у окна. Там же может быть сквозняк. Взрослый, а головой своей не думаешь.

«Мама, смотри, это я уже сам держу голову!»

Дели, Индия, 02.02.06

Счастливая любовь
Из серии сказок про любовь

«Я люблю тебя! Я не могу без тебя жить. Без твоих карих глаз. Глубоких, немного ироничных, но всегда очень добрых и заботливых. Без твоих сильных рук. Они кажутся узловатыми и грубыми, но как хочется упасть в них и раствориться там в этой силе, в этой защите. Вместо подушки мне хочется ложиться на твою руку, которая озорным резким движением закружит меня в радостном страстном вихре. Но главное не в этой интимной кульминации. Хотя именно она снится мне по ночам и заставляет стонать в изнеможении. Нет. Мне достаточно просто смотреть на тебя. Сидеть напротив тебя за столом и смотреть, как ты завтракаешь, пьёшь кофе. Хочу гладить твои жёсткие волосы. Проводить ладошкой по твоему ёжику и наблюдать, как непокорные щетинки возвращаются на место в направлении своего роста. И только белая, никогда не загорающая полоска бежит за моей рукой. И тогда тебя, сидящего за столом, тихонько обнять сзади и молча стоять, обхватив руками, затаив дыхание, и защищать твою спину, быть твоим надёжным тылом. А потом прикоснуться своей щекой или своей шеей к твоей небритой щеке и почувствовать, как эти мягкие иголки пронизывают тебя до груди, и даже до самой ниже, и насквозь до пяток. И вот, наконец, случится самое главное, о чём мечтает любая женщина и всякая завидует, – у нас родится ребёнок. Маленький мальчик. Или маленькая девочка. Потому что я тебя очень люблю, я хочу иметь от тебя детей. Я хочу, чтобы было твоё продолжение, чтобы тебя было много. Чтобы ты был со мной, даже когда тебя нет. Когда ты ушёл на работу, или в поход, или в экспедицию. И мы с сыном подходили бы к воротам, в ожидании вглядываясь в каждую приближающуюся машину. Не папина ли? Цвет похож. Но какая-то уж очень маленькая. Это потому, что она ещё далеко. А вот, смотри, она поворачивает к нам. Она въезжает в наш двор. И ты выходишь, хоть и уставший, но тоже счастливый. И мы повисаем у тебя на плечах, прижимаясь, голова к голове, щека к щеке. Соединяя дыхание, излучая радость, создавая единое. Потому что я тебя очень люблю, и я не хочу больше без тебя жить».

«Я люблю тебя! Я не могу без тебя жить. Без твоих голубых чистых глаз. Как хочется утонуть в этой прозрачности и раствориться там в такой открытой искренности. Ради тебя я готов на всё, на любую жертву. Что бы ты ни приказала, я твой и не задумываясь выполню всё, даже если это вопрос жизни. И я не требую многого взамен. Пусть будет возможность насладиться видеть тебя. Просто смотреть на тебя. Прикоснуться к твоему плечу, упасть лицом в твои ладони и внимать аромату нежности и ласки. И тут дело вовсе не в физической близости. Хотя и это накатывает по ночам, возгоняя воображение, раздувая напряжение до ломоты во всём теле, до хрустящего обнажённого гуда, цепляющегося за скомканную постель. Нет, здесь важно и что-то другое. Здесь, скорее, тёплое ощущение преданности, ощущение безграничного доверия и опоры. Да, это чувство защищённого тыла, ради которого ты готов ломиться вперёд на подвиги и безумства. Потому что теперь есть смысл, есть кто-то, ради кого всё! Глядя на тебя, я не могу не думать о твоём продолжении. О продолжении тебя в наших детях. И тогда нашу любовь мы сфокусируем на нашем ребёнке и, взявшись за руки, будем радоваться его успехам. И когда я, наконец, вернусь из похода, и подойду к двери, и занесу руку над дверным звонком, я буду испытывать любовь. Я буду знать, что любовь ждёт меня там за дверью. Твоя и нашего сына или нашей дочери. Стоит мне нажать на звонок – и закончится старая жизнь до похода, и начнётся новая жизнь – после похода. И мы будем стоять в прихожей втроём в обнимку и радуясь переплетаться душами. Потому что я тебя очень люблю. Я не могу больше без тебя жить».

Официант, лавируя между столиками переполненного ночного клуба, нёс на подносе кофе и сок. Чашка опустилась перед ним, стакан перед ней. Они сидели друг напротив друга. За разными столиками. Через проход. Они не отрывали взгляда глаза в глаза. Руки, позы, глотки́ напитков не в силах прервать визуальную связь. Возможно, короткую, в течение двух глотков кофе, может быть, длиною в минуты сока. Но связь не прерывалась, она не могла быть прервана ни мельканием посетителей, ни клубами дыма, ни мрачной музыкой. В их взглядах было их всё. Вся жизнь, все желания и настроения, все порывы и страдания. В них схлопнулось время, свернулись события, собрались прошлое и будущее.

И он захлопнул себя стальной дверцей спортивного автомобиля. И она укрылась за тонированным стеклом байкерского шлема. И каждый поехал своей дорогой. Кто согласно плану, кто просто по настроению. Но в любом случае это были разные дороги. Потому что они были в городе. Городе-лабиринте, городе-спруте, городе-монстре, занявшем половину суши, а вторую превратившем в пустыню, поскольку всё живое втянул в себя. Они были в городе, обладающем недюжинной силой, полностью обеспечивающем их всем, но и также тотально владеющем ими. И этот город, согласно условиям, даёт каждому своему жителю только один шанс на любовь. А те, кто шансом не воспользовались, те навсегда теперь принадлежат городу. У них могут быть встречи, могут даже быть разные связи, от которых будут дети – солдаты города. Но если ты упустил свой шанс, то у тебя может быть всё, кроме любви.

«Странное место, – подумал он, – не зря о нём ходит такая слава. Так многие через этот клуб и уходят. Навсегда».

«Какие глаза, – подумала она, – зря я к нему не подошла. Значит, слухи про шанс – правда. Но ведь женщина не может, женщина не должна. Но почему, если это е-дин-ствен-ный шанс?»

А что город? А город жил своей жизнью. Он условие выполнил.

Благодаря Е. Гришковцу и его вещи «Извини», май 2005 г., г. Ладыжин

Вата
Быль

Будто мы из огня…

Эдм. Шклярский, «ПИКНИК»

А тел-то нету. Нет никакого тела.

Есть только музыка. Тотальная Вселенская музыка.

И каждая клеточка вливается в эту музыку.

Л. М. Из не опубликованного

Л. М. как будто дирижировала оркестром. Энергичные взмахи рук, ритмичные и в то же время решительные движения тела. Красное в пол платье, перехваченное широким белым поясом. Что-то контрастное и в то же время плавное, гармоничное. Глаза Дирижёра призывают, подталкивают, помогают. И музыка, глубокая, ёмкая не в ушах, даже не в голове, прямо во всём теле, от макушки до самых кончиков ногтей больших пальцев ног, продувает тебя, как засорившийся тромбон.

Хотя нет! Я не могу видеть движений Л. М., глаза же мои закрыты. Я целиком просто слышу, чувствую эту музыку, проходящую сверху вниз. Мне представляются лёгкие прикосновения пальцев к струнам, теперь уже не Дирижёра, а Музыканта. Чуть заметные, едва уловимые прикосновения, вызывающие оглушительную, ошеломительную по своей напряжённости вибрацию струн, просто какие-то эшелоны энергичных токов, проносящиеся откуда-то из Центра Галактики в такой же масштабный Центр. Другой Центр.

Вокруг все сидят также с закрытыми глазами. Лица умиротворённые, спокойные с отражением блаженства и благости. Все слушают Вселенскую музыку, и все в ней участвуют. Через каждого проходит своя жилка, своя тональность, данная душе в момент поименования, через каждую клетку тел своя тональность музыкального строя. Всё потребуется в соборном оркестре. Всё очень гармонично и грандиозно. Если бы не странная песчинка, мелюзговая соринка, вызывающая диссонанс. Что-то нарушило гармонию, или что-то изначально не было настроено. Сбилось.

Оглядываюсь, пытаюсь понять, что же произошло. Встречаюсь взглядом с глазами Л. М. В них сожаление и досада. Досада на меня. Не осуждение, не раздражение, а как тогда, полное сквозное понимание всех трудностей и всего труда, предстоящего мне с того момента, когда она меня впервые родила. И неважно, что задолго до того рождения все мы сознательно и вполне добровольно согласились спрыгнуть. Поскольку одно дело понимать и знать об ожидающей тебя плотной работе, а другое – чувствовать и переживать, падая и наблюдая за падением. Глаза всегда выкажут переживания. Как монитор.

Теперь до меня дошло, что диссонанс в музыку вношу я. Ровно в тот момент, когда увидел лица остальных. Значит, я открыл глаза, орган тела, всасывающий большинство информации об окружающем мире, и все сто процентов иллюзий о нём.

Л. М., как тогда, и как потом, и как уже не раз, попыталась мне помочь. Бывало, что эта помощь оказывалась спасением. Вот и теперь мне бросили спасательный круг. Жёсткий пробковый, выкрашенный красной водостойкой эмалью бублик только больно ударил по голове и вывихнул мизинец на левой руке.

Не помогло.

Кажется, Л. М. что-то говорит мне. По закону жанра, я понимаю, что она пытается объяснить мне причины случившегося и подсказать выход. Да, точно, по губам вижу, что они произносят, кричат мне какие-то слова. Напрягаюсь честно изо всей силы, пытаюсь разобрать.

– ЩИ… АТУ… И… ШЕЙ.

Ничего не понимаю. Кого «ату»? Может, это меня пора уже «ату его, ату!». И что нужно шить? Может, нужно зашить глаза, или пришить крылья, или ушить живот. Ничего не понимаю. И, главное, при чём здесь эта кулинарная тема со щами? Или с нами – овощами?

Видимо, я имел неосторожность произнести в ответ какую-то отсебятину или допустил какой-то неосторожный жест. Теперь уже все открыли глаза и устремились ко мне.

– Щи-ату-и-шей, – хором кричали они и размахивали руками.

Я почувствовал себя неуютно, как человек, у которого перед носом захлопнулась дверь троллейбуса. И как будто пассажиры сквозь стекло кричали, что, мол, я сам виноват, так неуклюже, так по-детски вращая коленками. Я ощущал себя голым в тротуарной слякоти. Но никого моя нагота не заинтересовала. Наоборот, девчонки из вдруг открывшейся двери троллейбуса прыгнули прямо мне на мозг. Тут началось что-то совершенно страшное. Они ловко шастали по извилинам серого вещества, запускали ладошки между полушариями головного мозга, вычищали, сдували и стряхивали какие-то находки, как радивая хозяйка смахивает крошки со скатерти. Самое настоящее промывание мозгов. Потом резким движением, как они обычно отдирают скотч для эпиляции со своих лодыжек, отодрали от моего позвоночника новогоднюю ёлку, прямо с игрушками, подарками, марципаном и звездой. У-у-ух! Пробрало!

Тем не менее ужас стал понемногу проходить и сменяться щекоткой и смехом. Смех – хорошая, испытанная защита. Посмеялись. Поболтали. Вот время и вышло.

Все дружно засобирались и стали подниматься со своих мест. Кто из зрительного зала, кто прямо из оркестра – все потянулись на сцену, чтобы успеть до закрытия занавеса. Некоторые девчонки оборачивались и махали мне приветливо на прощание рукой. За сценой их ждал корабль, пора было подниматься на борт. А меня как будто здесь ещё что держало, что-то неуловимое, ускользающее, но точно моё. Я как будто не мог с этим к ним на корабль. Поэтому, в одиночестве оставаясь в партере, продолжал с неистовством, до мозолей, до волдырей разбивать ладошки в аплодисментах. Браво!

И только Л. М. задержалась на краю сцены и тихо, с надеждой произнесла:

– Ты опять не вытащил вату из ушей.

– Я слышу! Я вытащил! Вытащил! – закричал, захрипел я со всей силы. – Я понял, до меня дошло и сквозь меня прошло, что миссия не в слухе, и не в зрении, и вообще не в восприятии, а в пропускании этих Вселенских токов из Галактического Центра в какой-то другой, такой же масштабный…

…Занавес прервал мой крик и мою очередную попытку…

За пару недель до конца света Юрлово, 01.12.12

 
Уходят, смотрите, уходят.
Бросают наш илистый берег,
Как будто снежинки на тёплых ладонях
Тают.
 
 
Уходят прозрачным эфиром.
Рукопожатия тёплая память.
Прошлое жёлтым листом фотографий
Спадает.
 
 
Смеялись. С удачей на «ты»,
Надеялись, будем жить вечно.
Теперь, когда наши уходят – мечты
Умирают.
 
 
Как долго мы вас призывали!
Пришло наше время, смотрите.
Наивно, вы нас за себя принимали.
Уходим.
Простите.
 

август, 2004 г., после одной из встреч в Семхозе