Текст книги "Игорь Святославич"

Глава пятая. Ефросинья

Продолжая тайно встречаться с Агафьей, Игорь и не заметил, как влюбился в неё столь сильно, что это порой пугало его пылкую любовницу. Агафья трепетала при мысли, что будет, если мать Игоря или Олег поймают один из тех взглядов, какими Игорь иной раз пожирает её, либо углядят излишне смелое прикосновение к ней его руки.

Агафья сама страдала, деля ложе с нелюбимым мужем. Сердце её тянулось к Игорю, который в свои семнадцать лет нисколько не уступал Олегу ни ростом, ни статью. Страдания Агафьи усугублялись ещё и тем, что неминуемо приближалась та пора, когда Игорь должен был пойти под венец с юной дочерью Ярослава Осмомысла. Уже приезжали из Галича доверенные бояре отца Ефросиньи, подтвердившие готовность галицкого князя выдать дочь за Игоря.

В тот год скончался великий князь Ростислав Мстиславич по пути из Новгорода в Киев. В Южной Руси назревала новая распря из-за того, кому сидеть на столе киевском, а значит, и старшинство держать. Сыновья почившего в бозе Ростислава стояли за дядю своего Владимира, последнего из сыновей Мстислава Великого. Киевляне желали видеть на столе киевском Мстислава Изяславича, двоюродного брата Ростиславичей, памятуя об отце его храбром Изяславе, сопернике Юрия Долгорукого.

Ольговичи собирались выторговать Киев себе: чем их род хуже Мономашичей? Последние и так столы держат в Переяславле, Владимире, Смоленске и в Залесской Руси.

Уезжая на похороны тестя в Киев, Олег при прощании сказал воеводам:

– Дружину держите наготове. Чаю, коль не столкуются мои двоюродные братья с Мономашичами, быть большой войне.

Вместе с Олегом отправился боярин Георгий, как советник его. А заодно и как соглядатай Манефы: уж она-то за всеми княжескими сварами следила зорко!

Отъезд Олега для двух влюблённых сердец стал как бальзам на рану. Благо Агафья в это лето жила в Ольжичах, княжеском сельце неподалёку от Новгорода-Северского. Игорь наведывался в Ольжичи каждый день, часто и ночевал там. Для отвода глаз Игорь ходил рыбачить с местными парнями на Чёрное озеро.

Вернувшийся из Киева Олег привёз утешительные вести: Мономашичи договорились с Ольговичами благодаря посредничеству Ярослава Осмомысла, сын которого был женат на Болеславе, дочери Святослава Всеволодовича. В Киеве сел племянник умершего Ростислава Мстиславича, Мстислав Изяславич, до этого княживший во Владимире-Волынском.

Дабы примирить меж собой всех князей, Мстислав Изяславич предложил пойти совместным походом на половцев, пройти всю Степь и разорить кочевья поганых!

Ростиславичи и родные братья Мстислава Изяславича живо откликнулись на этот призыв. Одобрил этот замысел и Ярослав Осмомысл. Согласился идти на поганых и Владимир, дядя Мстислава. Даже полоцкий князь, забыв на время свою неприязнь к Мономашичам, выразил готовность привести свою дружину в общерусское войско.

Пришлось и Ольговичам, дабы не выглядеть белыми воронами, согласиться с затеей нового киевского князя.

Поход назначили на середину июня, сбор полков – под Переяславлем.

Олег собрал новгородцев на вече, призывая всех охочих людей вступать в его пеший полк. Обещал князь горожанам, что без добычи домой никто не вернётся, поскольку не ждут половцы совместного удара всех русских князей и силы свои воедино собрать не успеют. Призыв князя возымел своё действие, более тысячи новгородцев пожелали идти с ним в поход, ещё столько же ратников собрали княжеские бирючи по окрестным сёлам.

В Олеговой дружине было четыреста конников. Все молодцы удалые, в сече умелые, под стать воеводе Бренку.

Игорь как ни упрашивал брата взять его с собой, тот ни в какую:

«Будешь вместо меня в Новгороде. На тебя удел свой оставляю!»

…Ранним июньским утром, когда туман клубится на низких пойменных лугах, Олегово войско покинуло Новгород-Северский.

Игорь ничем не мог заглушить своего расстройства. До каких же пор ему в недоростках ходить?! Как будто он меча в руках не держал и верхом ездить не умеет!

Послание Вышеслава, привезённое из Киева Олегом, тоже не прибавило Игорю хорошего настроения. Если до этого Игоря всё радовало, то теперь, едва пробежав глазами письмо друга, он недовольно отбросил его. Ему показалось, что Вышеслав не столько поучает его, сколько превозносит себя над ним. Особенно не понравилось Игорю изречение какого-то Сенеки[24]24
  Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), сын Сенеки Старшего, философстоик, драматург и ритор. Жил в Риме в эпоху Нерона. Покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть], приведённое Вышеславом: «Лучше изучить лишнее, чем ничего не изучить».

«Заучился Вышеслав в своём монастыре, – сердито думал Игорь, – умных мыслей нахватался из книг и мнит себя эдаким разумником. А я для него, стало быть, дурень дурнем!»

Не зная, как избавиться от грызущей печали, Игорь сел на коня и поскакал в Ольжичи.

Агафья встретила его жаркими объятиями и поцелуями.

– У тебя вся жизнь впереди, сокол мой. Ещё намахаешься мечом! Всех половцев князья наши всё равно не истребят, на твой век хватит.

Слова Агафьи странным образом успокоили Игоря.

И в самом деле, сколько походов ещё будет в его жизни! До каких вершин славы он сможет дойти, возглавляя войско, а не следуя в нём под началом старшего брата!

Глаза обожаемой женщины были столь неотразимы, так прекрасно было её нагое тело, что жажда ратных подвигов мигом сменилась в юноше совсем иными желаниями. Лёжа на сеновале после всех ласк и поцелуев, Игорь гладил пушистые растрёпанные волосы Агафьи, вглядываясь в черты её разрумянившегося лица. Игорь размышлял, сравнится ли красотой с Агафьей его наречённая невеста, которую он никогда не видел.

Агафья словно прочитала его мысли.

– Вот приедет из Галича твоя невеста, и забудешь ты меня, – тихо и грустно промолвила она, глядя в глаза Игорю.

– Тебя? – Игорь коснулся губами обнажённой груди своей возлюбленной. И проникновенно добавил: – Тебя я никогда не забуду!

…Победоносные дружины русских князей вернулись из степного раздолья в конце августа. С богатой добычей шли домой князья, притоптали они половецкие орды, дойдя до Дона. Тысячи голов скота гнали русичи, табуны степных лошадей, гурты овец… Скрипели колёсами полонённые кибитки, в которых сидели жёны и дети степняков. Много половецких воинов полегло в сечах с русичами, но ещё больше угодило в плен. Пленили князья и несколько ханов.

Олегово воинство потеряло в походе полторы сотни человек. Но знатная добыча, посмотреть на которую сбежался весь Новгород-Северский, делала потери не столь горькими.

Новгородцы с изумлением показывали пальцем на диковинных животных – верблюдов.

– Глядите-ка, кони с горбами и коровьими хвостами!

– Тьфу! Каких токмо тварей нет на белом свете!

Пленных половцев на торжище продавали в рабство.

Булгарские купцы платили по серебряной монете за мужчину, от двух до пяти монет – за молодую женщину. Красивые девушки ценились дороже, но их живо раскупали боярские жёны себе в услужение.

Малорослые степные кони, слабосильные для землепашества, были неходовым товаром, зато селяне охотно приобретали крупных половецких овец, коих дружинники Олега пригнали великое множество.

Немало и других диковин можно было увидеть в тот день на новгородском торгу: и восточные ковры изумительных расцветок, и пуховые женские шали, и серебряные тонкогорлые сосуды. Кто-то продавал изогнутую половецкую саблю с рукоятью в виде бегущего пардуса[25]25
  Пардус – гепард.


[Закрыть], кто-то – половецкий кафтан, расшитый блестящими бляхами. За бесценок расходились кожаные сёдла, уздечки и стремена; тут и там мелькали бухарские кольчуги, лёгкие круглые щиты и ясские островерхие шлемы, снятые с убитых степняков. Было на что посмотреть и было что купить!

Во время пира в княжеском тереме Игорь, дрожа от восторга, слушал похвальбу подвыпивших Олеговых гридней:

– Сколь поганых мы порубили за Удаем-рекой, не сосчитать!

– А за речкой Орелью – и того больше!

– Покуда к Дону вышли, столь полону набрали, что еле тащились по степи, обременённые обозами. Токмо баб половецких с ребятишками было тысяч двадцать!

– А сколь на Дону поганых попленили, и ханов в том числе…

– Да не перечесть!

– И русских людей из неволи вызволили не одну тысячу.

– Запомнят поганые этот поход!

– Допрежь остерегутся на Русь ходить.

Воеводы и вместе с ними Олег восхищались киевским князем.

– В отца пошёл Мстислав Изяславич! – молвил Бренк. – Тот в рати тоже расторопен был. Коль садился врагу на загривок, то гнал его до полного изничтожения.

– Умелый воин Мстислав Изяславич, что и говорить, – соглашался с Бренком Георгий, – на хитрости военные горазд. Как он хана Иллелуку в ловушку заманил!

– Я его в сече видел, – вставил Олег. – Ох и страшен Мстислав в ближнем бою! Головы половецкие так и летели с плеч долой, а одного степняка Мстислав наполы рассёк мечом!

– Не приведи господь с таким витязем один на один сойтись! – заметил кто-то за столом. – Вы руки у Мстислава видели? Такими руками волков душить!

– Сказывают, лук у Мстислава столь тугой, что никому не под силу его натянуть, – добавил кто-то из бояр.

И снова наполняли чаши и братины[26]26
  Братина – большая заздравная чаша, которую наполняли хмельным напитком и пускали по кругу, чтобы из неё смогли отведать все пирующие.


[Закрыть] хмельным мёдом, пили за успешный поход, за храброго князя Мстислава Изяславича. Долгие лета такому витязю!

…Как только задули осенние ветры, в хоромах Олега объявился гонец из Чернигова.

Сообщение гонца было коротким:

– Встречай невесту для брата Игоря.

Как выяснилось, посольство из Галича, передохнув в Чернигове, было уже на пути в Новгород-Северский.

Олег отправил навстречу галичанам отряд дружинников во главе с Георгием.

Игорь, узнав, что дочь Ярослава Осмомысла завтра будет в Новгороде-Северском, пришёл в смятение. Он знал, что день этот рано или поздно наступит, но всё произошло так неожиданно…

Старший брат ободряюще похлопал Игоря по плечу:

– Не робей, невесте твоей всего-то четырнадцать лет. Она небось робеет пуще твоего.

Но Игорю было стыдно взглянуть Олегу в глаза: если бы тот знал истинную причину его волнения! Не скорая женитьба пугала Игоря, а то, что Ефросинья может встать между ним и Агафьей.

У Игоря теплилась надежда, что, быть может, дочь галицкого князя блистает неземной красотой, тогда он сразу потеряет голову от любви к ней. И это новое чувство переборет в нём любовь к Агафье, очистит его от греховной связи.

Ночью, лёжа в постели, Игорь по-разному представлял свою встречу с Ефросиньей.

На деле вышло всё иначе.

Рано поутру Олег со своими ловчими отправился на охоту. Игорь увязался за ним.

В светлом осеннем лесу, роняющем жёлтые и бурые листья, далеко разносился вой охотничьих рогов и тяжёлый топот бегущих зубров.

Придесненские дубово-кленовые леса гигантской подковой охватывали подступающую к Новгороду-Северскому равнину. Весь правый берег реки Десны утопал в дремучих лесах. Густые дебри тянулись и по берегам реки Сновь, впадающей в Десну.

В Новгород-Северский охотники вернулись поздно вечером.

Игорь едва сбросил с плеч намокший плащ – на обратном пути охотников застал дождь, – как вошла мать с улыбкой на устах.

– Пойдём, сын мой, – сказала Манефа, поцеловав Игоря. – Я познакомлю тебя с твоей невестой.

– Разве галичане приехали? – удивился Игорь.

Он не увидел на теремном дворе ни лошадей, ни повозок, как бывало, если прибывали гости издалека.

– Слава Богу, приехали, – ответила Манефа. – До дождя успели. Идём же!

Видя хорошее настроение матери, Игорь приободрился: похоже, невеста ей приглянулась. Стало быть, недурна собой его суженая!

В покоях княгини витал незнакомый Игорю аромат греческих благовоний. Стояли большие сундуки с приданым.

Служанки Манефы убирали со стола остатки обильной трапезы.

Стоявшая у окна незнакомая девушка в длинном платье из розовой парчи обернулась, когда Манефа окликнула её по имени.

– Вот твой наречённый жених, – сказала княгиня, подтолкнув сына вперёд.

Игорь и Ефросинья застыли на месте, глядя друг на друга. Оба были смущены и хранили молчание.

При виде Ярославовой дочери Игорь почувствовал разочарование.

Перед ним стояла широкая в плечах и бёдрах высокая отроковица.

На вид Ефросинье смело можно было дать лет шестнадцать. Лицо её имело правильные черты, хотя и несколько крупные. У неё были большие, широко поставленные глаза, полные наивной простоты. Она была бледна, и эта бледность необычайно подходила к её красиво очерченным алым губам. Крупный прямой нос и густые брови заметно огрубляли девичий лик.

У Ефросиньи были тёмно-русые, слегка вьющиеся волосы, заплетённые в толстую длинную косу.

Игорь, познавший запретный плод, невольно задержал взгляд на девичьей груди, которой было явно тесно под платьем.

Агафья была гораздо милее и обворожительнее этой застенчивой нескладной девочки. И от этого в душе Игоря расползлось чувство какой-то безысходности, словно он потерял своё счастье навсегда.

– Что же вы как воды в рот набрали? – шутливо промолвила княгиня. – Вы теперь суженые перед Богом и людьми. – Манефа легонько толкнула Игоря: – Поцелуй же невесту свою, стоишь как медведь!

Игорь шагнул к Ефросинье и осторожно коснулся губами её нежной щеки.

Вместе с Ефросиньей приехал её брат Владимир, которому, как и Игорю, было семнадцать лет. При первой же встрече Игорь и Владимир почувствовали взаимную симпатию.

Владимир очень походил на сестру. У него был такой же крупный нос, густые низкие брови и широко поставленные глаза. Только у Ефросиньи очи были светло-карие, а у Владимира – серые.

Игорь показал гостю стены и башни детинца, белокаменную Михайловскую церковь, новгородский торг…

Владимир нисколько не задавался перед Игорем, когда, сравнивая увиденное, говорил, что у них в Галиче и стены выше, и торжище обширнее, и каменных храмов больше десятка.

– Недаром Галич соперник самого Киева, – сказал Игорь. – Куда до него Новгороду-Северскому! Отец твой – могучий князь! Он держит в страхе и венгров, и ляхов[27]27
  Ляхи – так русичи называли поляков.


[Закрыть], и половцев…

Владимир вдруг помрачнел:

– Отец мой ныне охладел к ратным делам. Он увлечён наложницей своей, женщиной низкого происхождения. И тем позорит мою мать! Сказал я ему как-то в глаза слово нелестное, так он меня с глаз долой спровадил. Велел Ефросинью в пути охранять. Останешься, говорит, до самой свадьбы и проследишь, чтобы всё было по чести. Понимаешь теперь, отчего я тут? – с невесёлой усмешкой спросил Владимир.

Игорь кивнул…

Свадьбу Игоря и Ефросиньи сыграли в Покров день[28]28
  Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.


[Закрыть]. С этого дня и до первого снега на Руси было в обычае проводить свадебные торжества.

За шумным свадебным столом в княжеской гриднице[29]29
  Гридница – помещение в тереме, где князь пировал с дружиной.


[Закрыть] было полно гостей. Тут были и старшие Олеговы дружинники с жёнами, и боярские сыновья, Игоревы ровесники, и приближённые княжеские люди: тиуны, огнищане, мечники[30]30
  Тиун – домоправитель у князя или боярина. Огнищанин – управляющий княжеским хозяйством. Мечник – воин.


[Закрыть]… Приехал из Сновска Ярослав Всеволодович, родной брат черниговского князя. Из Смоленска приехала Премислава, родная сестра Олега. Премислава была замужем за смоленским князем Романом Ростиславичем. Тот, в свою очередь, доводился родным братом Агафье, жене Олега.

Княгиня Манефа восседала на почётном месте среди самых именитых гостей. Сегодня она была улыбчива и приветлива со всеми. С таким тестем, как Ярослав Осмомысл, её любимый Игорь непременно станет властителем, с которым будут считаться другие князья, если, конечно, он не унаследует нрав старшего брата.

«Не унаследует, – думала счастливая Манефа. – Я не допущу этого!»

Среди шумного веселья лишь двоим в гриднице было невесело: Игорю и Агафье.

Сидевший во главе стола Игорь не всегда слышал, что говорит ему робким голоском сидевшая рядом Ефросинья. Игорь часто ловил на себе печальный взгляд Агафьи, почти незаметной среди боярских жён, и отвечал ей таким же обречённо-печальным взором. Нелегко в семнадцать лет таить в себе печаль-кручину, да ещё при этом улыбаться. Игорь опрокидывал в рот одну полную чашу за другой. Хмель ударял ему в голову, навевая странное безразличие и желание горланить во весь голос срамные песни, какие распевают скоморохи.

В опочивальню жениха притащили совсем пьянёшенького. Челядинцы уложили Игоря на ложе, не снимая с него ни заляпанной мёдом атласной рубахи, ни сафьяновых сапог. И удалились, притворив за собой дверь.

Ефросинью, смущённую таким поведением Игоря, Манефа привела в свою спальню, помогла ей раздеться и уложила спать на своей кровати. Перед тем как уйти, княгиня по-матерински утешила свою юную невестку.

– Младень взрослым желает казаться, вот и напился без меры, – улыбаясь, молвила Манефа. – Игорь небось полагает, что коль мечом неплохо владеет, так и в питье хмельном никому не уступит. Ничего, проспится, поймёт, что и в таком деле сноровка нужна.

Княгиня с искренней лаской погладила Ефросинью по волосам и запечатлела у неё на устах столь нежный поцелуй, что юная невеста вскоре забылась сном, счастливая и умиротворённая.

Пиршество продолжалось до глубокой ночи уже без жениха и невесты.

Затем гости стали расходиться. Опьяневших сверх всякой меры челядь укладывала на полатях, примыкавших к гриднице.

Ярослав Всеволодович, спровадив супругу почивать, сам засиделся при свечах с Манефой в небольшой светёлке на женской половине терема.

В свои двадцать девять лет Ярослав Всеволодович более интересовался женщинами, нежели ратными делами или сменой княжеских столов в родовом древе Рюриковичей. Излишним честолюбием он не страдал. Да и не мог он перескочить через голову своего старшего брата Святослава Всеволодовича, который по возрасту и по характеру первенствовал среди Ольговичей. Святослав был старше Ярослава на четырнадцать лет, и, по слухам, матери у них были разные, так как отец их Всеволод Ольгович был падок на женскую красу. Покуда он княжил в Киеве, во дворце у него перебывала не одна сотня наложниц.

Если Святослав Всеволодович унаследовал воинственный нрав своего знаменитого деда Олега Святославича, внука Ярослава Мудрого, то брат его Ярослав весь пошёл в отца.

Знала о слабостях своего племянника и Манефа.

Она сразу догадалась, какие желания одолевают Ярослава, когда он будто ненароком коснулся рукой её бедра ещё во время пира. Княгиня милостиво улыбалась Ярославу, как бы поощряя его действовать смелее. Тот, видя её внимание к нему, даже поцеловал свою тётку, приобняв её за плечи. Впрочем, среди подвыпивших гостей обнимались и лобызались многие. Кто-то по-родственному, а иные так выражали свою симпатию какой-нибудь приглянувшейся соседке, во хмелю перейдя меру дозволенного. Благо, по русскому обычаю, мужчины сидели за столами вперемежку с женщинами.

После пира Манефа сама предложила Ярославу закончить разговор, начатый во время застолья. Ярослав без колебаний согласился. Они пришли в укромную светёлку, принеся с собой зажжённые свечи, и Манефа демонстративно закрыла дверь на засов.

– Чтобы нам не мешали, – с обворожительной улыбкой пояснила она.

Разговор не клеился с самого начала, поскольку Ярослав утерял его суть, одолеваемый похотью. Он ёрзал на стуле и шумно вздыхал, пожирая тётку нетерпеливым взглядом. Чего она медлит?

Наконец Ярослав решил действовать сам. Став на колени перед сидящей на стуле Манефой, он заголил ей ноги. Вид этих полных, красивых ног, белизна которых казалась ещё более соблазнительной при свете свечей, распалил Ярослава настолько, что он тут же принялся сбрасывать с себя одежды, возбуждённо дыша.

– Так ты не ответил на мой вопрос, Ярослав. Пытался ли твой брат Святослав отнять невесту у моего Игоря для своего сына?

– Пытался, да токмо без толку, – махнул рукой Ярослав и принялся стаскивать с Манефы платье.

Манефа не сопротивлялась: она знала, на что шла.

– Что же ответил Ярослав Осмомысл твоему брату? – допытывалась Манефа в то время, как Ярослав, завалив её на стол, пытался раздвинуть ей ноги.

– Что ответил?.. То и ответил, мол, он крест целовал твоему покойному супругу при видоках[31]31
  Видок – свидетель.


[Закрыть], а посему… – Ярослав не договорил, соединившись, наконец, своим мужским естеством с распростёртой на столе тёткой.

Манефа едва не вскрикнула от боли.

– Полегче, медведь неуклюжий!

– Почаще занимайся этим, белокожая моя, тогда и больно не будет, – усмехнулся Ярослав.

– А ты наезжай ко мне время от времени, так я и привыкну к ласкам твоим, – отозвалась Манефа.

– Ловлю тебя на слове, сладкая моя! – промолвил Ярослав, делая ритмичные движения своим большим сильным телом.

Манефа давно хотела заловить сластолюбивого Ярослава в свои сети, поскольку знала, что по родовому обычаю он преемник своего брата на столе черниговском. Иметь возможность влиять на податливого Ярослава при распределении уделов для своих сыновей – вот к чему втайне стремилась хитрая Манефа. Изображая перед захмелевшим Ярославом сильную страсть, княгиня глядела в будущее своих сыновей, рано оставшихся без отца, не наделившего их волостями. На пасынка Олега Манефа не надеялась, как, впрочем, и на Бога, рассчитывая лишь на свой ум и женские чары.