Текст книги "Игорь Святославич"

Глава седьмая. Первенец

Воевода Бренк не отпустил Вышеслава с Игорем в Путивль, заявив, что намерен сделать из сына искусного воина.

– А уж потом ты сам решишь, в чьей дружине служить, в Игоревой иль Олеговой, – сказал Вышеславу строгий отец.

По раскисшей от весенней распутицы дороге дружина Игоря возвращалась в Путивль.

Старшие дружинники ворчали:

– Взяли на щит Киев, а домой идём с пустыми руками! Будто не с победой возвращаемся.

– Суздальцы – те не постеснялись, набили мошну доверху и ополонились, а у нас ни серебра, ни рабов!

– У Глеба Юрьевича деньжат выпрашивали на хлеб и на овёс лошадям. Смех, да и только!

– Зато у князя нашего совесть чиста, ему ведь чужого не надо! Он, видать, ради удовольствия ратоборствует.

Игорь слышал недовольные разговоры, но вида не подавал. Он даже с Олегом поругался из-за того, что тот разрешил своим воинам пограбить лабазы фряжских купцов. Олеговы дружинники разошлись и не только растащили всё имущество фрягов[38]38
  Фряги – так на Руси называли итальянцев.


[Закрыть], но даже надругались над их жёнами и дочерьми. Олег закрыл на это глаза, поскольку дружинники и его не забыли отблагодарить, подарив своему князю самую красивую из дочерей фрягов, девушку звали Изольда. Эту Изольду Олег взял с собой в Новгород-Северский.

«Пусть не удались мои замыслы касательно Чернигова, зато досталась мне заморская красавица!» – думал Олег себе в утешение.

Агафья встретила черноокую темноволосую пленницу с нескрываемым к ней состраданием.

Зато Манефа, оглядев Изольду с головы до ног, холодно спросила у Олега:

– Что эта пава делать-то умеет?

– Она на лютне[39]39
  Лютня – струнный щипковый инструмент, распространённый в Европе с VIII века.


[Закрыть] отменно играет и жалобные песни поёт – заслушаешься! – хвастливо ответил Олег.

– И только-то, – усмехнулась Манефа.

Но Олег утруждать Изольду какой-либо работой и не собирался, сделав её своей наложницей. На Агафью Олег больше не смотрел, все ночи проводя с Изольдой. Он даже трапезничать стал отдельно от всех наедине со своей обожаемой фряженкой. Хотя Изольда неплохо изъяснялась по-русски, Олег тем не менее взялся изучать её родной язык.

Супругу в отместку Агафья, не таясь, льнула к Игорю. Манефа не раз заставала их целующимися. Когда про уединения Агафьи с Игорем стала открыто судачить челядь, Манефа бесцеремонно собрала сына в дорогу.

– Тебя в Путивле жена дожидается, к ней и поезжай! – было напутствие княгини.

Игорь и сам сознавал, что его всё сильнее затягивает в омут греховной любви.

Когда дружина Игоря выступила из Новгорода-Северского, только-только первые проталины появились. А на подходе к Путивлю вдруг повеяло таким теплом, что таявшие снега повсюду зажурчали множеством ручьёв по лощинам и склонам холмов. Набухшая влагой земля чавкала под копытами лошадей.

По пажитям деловито расхаживали прилетевшие с юга грачи.

Ефросинья кинулась Игорю на шею, и у того что-то вдруг ёкнуло в сердце. Не удержался Игорь и поцеловал свою юную жену долгим поцелуем в уста, как привык Агафью целовать. Ефросинья затрепетала и вся подалась к нему, так долго ожидавшая такой ласки. До этого между ней и супругом были в ходу лишь невинные поцелуи в щеку.

Ефросинья по наивности своей решила, что в Игоре проснулась истинная мужественность благодаря ратным делам, в коих он впервые в жизни принял участие. Она не стала отказываться, когда Игорь предложил ей пойти вместе с ним в баню.

Там-то, возле пышущей жаром печи из речных валунов, в густом мятном пару, неловкая и смущённая, Ефросинья впервые явила мужу свою наготу. Игорь взял жену за руку и вывел из тёмного угла поближе к окошку, затянутому бычьим пузырём. Его глаза заблестели каким-то особенным блеском.

– Какая ты у меня прелестная, Фрося! – восхищённо промолвил Игорь, ласково касаясь пальцами девичьей груди и бёдер.

Ефросинья, сама восхищённая мускулистым торсом своего суженого, робко положила свои мягкие руки Игорю на плечи. Белокожая, с длинными распущенными русыми волосами, она походила на русалку.

Не желая более оттягивать неизбежное, Игорь завалил Ефросинью на полке́ и, разведя ей ноги, соединился с нею одним уверенным движением.

В лежащей под ним супруге было столько свежести и очарования, что Игорь, входя в раж, не обращал внимания на стоны Ефросиньи, хотя то были стоны не от наслаждения, а от боли.

Игорь прекратил свои телодвижения, лишь заметив слёзы в глазах жены.

Он постарался её успокоить:

– Не плачь, родная. Так всегда бывает первый раз.

Ефросинья перестала плакать, но наотрез отказалась продолжить начатое.

Игорь принялся её убеждать, что прерываться нельзя.

Ефросинья подняла на него ясные заплаканные очи и наивно спросила:

– Отчего же?

Игорь видел, что она не капризничает, а просто желает узнать истину, и он ответил:

– Мужчина должен исторгнуть семя, тогда токмо совокупление может считаться законченным.

– Но отчего же надо непременно закончить? Отчего нельзя в другой раз? – вновь спросила Ефросинья.

– Так говорил мне мой духовник, оставшийся в Новгороде-Северском, – солгал Игорь.

Ефросинья вздохнула, опустив голову. Было видно, что она согласна уступить мужу, но набирается решимости перетерпеть неизбежную при этом боль.

…После случившегося в бане Игорь и Ефросинья все ночи стали проводить вместе. Их брачный союз только теперь обрёл для них подлинную ценность. Игорю нравилась новизна в близости с женой, его очаровывала неопытность Ефросиньи, как в своё время его восхищали опыт и умение Агафьи. Для Ефросиньи наступила пора открытия доселе неизвестной области её женского бытия, в котором главенствующую роль играл обожаемый ею сильный супруг. Глядя на их счастливые лица, зрелые люди посмеивались украдкой: поколе молоды – потоле и дороги!

…С боярами своими Игорь жил недружно.

По окончании Великого поста пригласил Игорь к себе в терем на честной пир всех имовитых мужей, так ни один к нему не пожаловал.

Собрались в княжеской гриднице лишь Игоревы дружинники.

Ефросинья, нарядившаяся в своё лучшее платье, была разочарована тем, что к ним на застолье не пришли ни бояре, ни их жёны и дети.

– Что случилось, Игорь? – спрашивала она. – Ты же загодя звал на пир бояр своих. Почему же никто не пришёл?

– Разобиделись на меня бояре за то, что я не дал им вволю киевлян пограбить, – сердито отвечал Игорь. – Жадность им глаза застит, а до сострадания к ближнему никому дела нет. Не пришли ко мне на пир, ну и чёрт с ними! Я простых людей на пир позову, эти кобениться не станут.

Разослал Игорь горластых бирючей по всему Путивлю, после чего народ валом повалил на двор княжеский.

Шли кузнецы и древоделы, лепилы[40]40
  Лепила – гончар.


[Закрыть] и левкасчики, стеклодувы и кожемяки; шли кто с женой молодой, кто с престарелыми родителями, кто с детьми малыми. Сошлись в тереме у князя и миряне, и священники. Когда не хватило для всех места в гриднице, Игорь распорядился поставить столы в тронном зале, в сенях и даже на дворе под открытым небом, благо день выдался солнечный.

Пришли и скоморохи удалые, и гусляры-запевалы.

Веселье удалось на славу.

Игорь, желая посильнее уязвить бояр, во время пира присмотрел десятка два крепких молодцов из простонародья и взял их в свою дружину.

– Бояре мои от меня носы воротят, – во всеуслышание говорил Игорь, – не любо им, что я на бедствиях христиан наживаться им не даю. Так, может, сыщутся в Путивле молодцы удалые да храбрые, пусть без шапок собольих, зато честные сердцем. Зову таких в свою дружину, как в стародавние времена Владимир Красное Солнышко собирал богатырей под свой червлёный стяг[41]41
  Червлёный – тёмно-красный. Эту краску изготовляли из особого вида насекомых, называемых кошениль, или кошенильный червец.


[Закрыть].

На другой день ко княжьему терему пришло ещё полсотни крепышей в лаптях да онучах[42]42
  Онучи – портянки, подвёртки; часть обуви, обвёртка на ногу вместо чулок под сапоги или лапти.


[Закрыть]. Игорь всех взял в дружину.

Со временем набралось у Игоря без малого две сотни младших дружинников.

Содержать такое воинство оказалось делом накладным, не хватало денег даже на пропитание, не говоря о том, чтобы приобрести каждому гридню воинскую справу и хорошего коня. Повышать поборы Игорю не хотелось, ведь молва о нём шла как о христолюбивом князе. Просить помощи у бояр своих Игорю не позволяла гордость.

Тогда он вспомнил про мать и старшего брата.

Манефа, покидая Чернигов, прихватила с собой казну покойного супруга. К тому же приданое Ефросиньи почти целиком оставалось у неё же. Олегова волость была гораздо обширнее и богаче небольшого Игорева удела. По реке Десне проходил торговый путь с Волги к Днепру. Олег на одних торговых мытах[43]43
  Мыто – пошлина.


[Закрыть] содержал свою молодшую дружину.

По реке Сейму, на которой стоит Путивль, тоже тянется торговый путь с Днепра на Дон и Оку, но мытные выплаты с торговых сделок целиком уходили к новгород-северскому князю, как верховному властителю всего Посемья. Такое положение вещей не устраивало Игоря.

– Что же ты собрал такую дружину, что содержать её не можешь! – упрекнул брата Олег.

– Не хочу от бояр своих спесивых зависеть! – сказал Игорь. – Пусть не думают, будто я не обойдусь без них.

– Не дело это, Игорь, – осуждающе произнёс Олег. – С боярами надо жить в ладу, ибо без них князю никуда. Вот ты понабрал почти две сотни гридней, молодых да необученных, и тем самым повесил себе на шею жёрнов, который рано или поздно склонит и тебя самого к той грязи, коей ты ныне сторонишься. Где взять казну, чтоб содержать молодшую дружину? Токмо в грабежах и поборах. Закон один – отнять у сирых и побеждённых и отдать своим воинам, иначе они разбегутся.

– Брат, дай мне полсотни гривен, – попросил Олег.

– Дам, – с готовностью ответил Олег, – с условием, что через год вернёшь сотню гривен.

– Такие резы даже резоимщики[44]44
  Резы – проценты. Резоимщик – ростовщик.


[Закрыть] не запрашивают, – мрачно промолвил Игорь, – а ты – брат мне. Посовестился бы!

– Я тебе брат, это верно, но лишних гривен у меня нет, – отрезал Олег. – От родства деньги не заводятся. Заводятся они от того, что тебе не по сердцу. Ещё, конечно, воровать можно, но такое дело уж точно князю не к лицу!

– Тогда оставь свои гривны[45]45
  Гривна – здесь: денежная единица; состояла из определённого числа серебряных монет, называлась гривна кун. Одна гривна серебра = 4 гривнам кун.


[Закрыть] себе, брат, – сказал Игорь, – а мне отдай доходы с мытных выплат. Торговых гостей через Путивль проходит немного, так что потеря твоя будет невелика, мне же будет хоть какой-то прибыток.

– Вон ты что удумал! – нахмурился Олег. – Хочешь совсем из-под моей руки выйти. Мало тебе оброков[46]46
  Оброк – натуральная подать смердов князю или боярину.


[Закрыть] и откупных!

– Мало! – Игорь вскинул голову. – Господин я в своём уделе или нет?

– Ты на мой каравай рта не разевай, братец, – вскипел Олег. – Не получишь мытных платежей, и всё тут!

– Ну так и я больше с тобой в поход не пойду! – воскликнул Игорь.

– А с кем пойдёшь? – усмехнулся Олег.

– С черниговским князем.

– Святослав Всеволодович не пустит тебя с твоими голодранцами под свои знамёна. Ему проще холопей своих позвать, их ещё больше набежит! – расхохотался Олег.

Игорь глядел на него, растолстевшего, с бычьей шеей и лоснящимся лицом, и чувствовал, как его заполняет ненависть к старшему брату. Был бы у Игоря в эту минуту меч под рукой, зарубил бы он смеющегося над ним Олега без колебаний!

Внезапно скрипнула дверь, и в светлицу вступила стройная молодая женщина в лиловом, зауженном в талии платье, низ которого волочился по полу. Голову ей покрывала тончайшая накидка, прикреплённая к серебряной короне, украшенной переливающимися разноцветными дорогими каменьями.

Игорь не сразу узнал в вошедшей Изольду.

Красавица фряженка ещё больше расцвела и похорошела. Держалась она без прежней робости, с подчёркнутым достоинством и грацией.

– Что же ты, Олег, брату своему отказываешь? – укоризненно промолвила Изольда. – Не по-христиански это.

– А ты учить меня будешь! – огрызнулся Олег. – Опять подслушивала?

– Свет мой, ты так кричишь, трясясь за свои гривны, что за стенкой слыхать! – улыбнулась Изольда, и эта улыбка сделала ещё более прекрасным её лицо.

– Ну ладно, так и быть, – нехотя промолвил Олег, не глядя на Игоря, – уступаю мытные платежи тебе, братец.

– Благодарю, брат, – произнёс Игорь.

– Не меня благодари, а её, – кивнул на Изольду Олег. – Помыкает, негодница, мною, как хочет, а я терплю. И за что мне такое наказанье?

Игорь повернулся к Изольде и после слов благодарности запечатлел на её устах крепкий поцелуй.

– Приезжай в гости, брат, – сказал Игорь, перед тем как уйти.

Олег промолчал.

За него ответила Изольда:

– Непременно приедем!

Из Новгорода-Северского Игорь со своей свитой поскакал в Ольжичи, где пребывала его мать. Вместе с Манефой там же находилась и Агафья с трёхлетним сыном.

– Выжил нас с Агафьей Олег из терема княжеского, – пожаловалась Игорю Манефа. – За Олега теперь фряженка всё решает. В тягость, видать, мы ей стали. Казну Олег себе взял, моего позволения не спросив. Хорошо хоть, приданое Ефросиньи удалось мне уберечь от его рук загребущих.

– А я, матушка, за жениным приданым и приехал, – сразу признался Игорь. – Оно ведь по праву мне принадлежит.

– Забирай, коль приехал! – проворчала Манефа. – Сначала пасынок меня ограбил, ныне вот сын родной обирает. Ладно хоть младший сынок Всеволод ничего с матери не требует.

– Матушка, мне дружину содержать надо, – стал оправдываться Игорь. – Не к резоимщикам же мне идти!

– Я бы и сама приданое тебе отдала, сын мой, когда Ефросинья первенцем разродилась бы, – сказала Манефа. – А то, может, Бог не даст ей детей. Придётся тогда Ефросинью обратно в Галич возвращать, и не одну, а со всем приданым.

– Ну, это страхи пустые, – махнул рукой Игорь. – Фрося уже непраздная[47]47
  Непраздная – беременная.


[Закрыть] ходит.

– Когда же вы успели? – изумилась Манефа.

– Что же мы, дети малые, что ли? – обиделся Игорь.

Агафья была огорчена тем, что Игорь больше не стремится обнять её украдкой и целует её без прежнего пыла.

– Неужто я так подурнела? – расстроенно поинтересовалась она у Игоря. – Иль приворожила тебя жёнушка твоя?

– Не в ворожбе тут дело, и ты нисколько не подурнела, – ответил Игорь. – Просто сердце моё больше лежит к Ефросинье, вот и всё.

Не хотелось Игорю огорчать Агафью, а всё-таки огорчил.

Когда Игорева свита во главе со своим князем съехала с княжеского подворья в Ольжичах и челядинцы Манефы уже закрывали за нею ворота, стоявшая на крыльце Агафья постаралась утешить себя сама.

«Слава Богу, у Игоря братец есть пригожий да крепкий! Всеволоду ныне пятнадцать исполнится. Ему-то мои ласки будут в радость!»

Всё лето до Путивля доходили слухи о том, что Мстислав Изяславич, попросив подмоги у Ярослава Осмомысла, пытается отбить Киев у Глеба Юрьевича.

Задержался князь Глеб в Переяславле, отражая половецкую орду, нахлынувшую из степей. Мстислав не мешкая вошёл в Киев и сел на столе отцовом и дедовом. Но возмутились смоленские Ростиславичи и помогли Глебу изгнать Мстислава из Киева. Глеб для такого случая даже с половцами союз заключил, понимая, что с половецкой конницей ему легче будет одолеть Изяславича. Звал Глеб Юрьевич и Олега, но тот не пошёл, видя, что ни Святослав Всеволодович, ни Андрей Боголюбский с места войск не двигают.

Потерпев поражение, Мстислав Изяславич ушёл к себе во Владимир.

Там он вскоре скончался, заболев тяжкой хворью. Плакали люди на Волыни и в Киеве, поминая его незлобливый нрав, храбрость и правдолюбие.

…В светлице за столом сидели двое: Игорь и Вышеслав. Перед ними лежала раскрытая книга в кожаном переплёте. То был «Изборник» князя Святослава, сына Ярослава Мудрого, прадеда Игоря.

В пору своего княжения в Киеве повелел князь Святослав, любитель метких изречений и поучительных присказок, написать книгу – своеобразный кладезь мудрости. Долго писали эту книгу учёные монахи Киево-Печерского монастыря, по крупицам собирая всё достойное удивления и поучения, переворошили множество греческих книг и древних свитков на латинском языке. Какие-то тексты вставляли целиком от первой до последней буквы, но чаще брали отдельные отрывки на выбор, потому-то эта книга и получила название – «Изборник». Иными словами, собранная по частям.

Святослав Ярославич остался книгой доволен и не расставался с ней до самой смерти. Вот только имена составителей этой книги остались в безвестности, а посему книга так и зовётся «Изборник» Святослава, в отличие от других «Изборников», составленных позднее, при других князьях.

Книгу эту Вышеслав припрятал в укромном месте, когда в Киев ворвались рати Андрея Боголюбского. Возвращаясь домой, Вышеслав взял «Изборник» с собой, убедившись, что ни святость монастырей, ни крепость городских стен не могут служить надёжным прибежищем для самых прекрасных творений рук человеческих.

Зная, что в Путивле при церкви Вознесения Игорем организована переписка книг, Вышеслав привёз «Изборник» к другу, чтобы монахи-переписчики сделали с него несколько копий.

«Изборник» понравился и Игорю прежде всего тем, что от начала до конца был написан по-русски. Игорь знал, что в монастырских библиотеках хранится множество самых разных книг, но половина из них, если не больше, написаны по-гречески или по-латыни. Из тех же книг, что написаны кириллицей, очень много церковных: различные Евангелия, Псалтыри, жития святых, Ветхий и Новый Завет, всевозможные молитвенники. Книг, не пронизанных христианским вероучением, занимательных по своей сути, почти нет. Среди них «Изборник» Святослава, конечно, стоит на первом месте.

Игорь это понял, перелистав книгу.

Он был поражён глубиной человеческой мысли, прошедшей сквозь века и запечатлённой в слове. Оказывается, и в далёкие языческие времена, когда люди в Греции и Италии поклонялись целому сонму богов и богинь, обитавших на высокой горе Олимп, – уже в те времена жили прославленные философы, остроумные ораторы, мудрые цари и полководцы. Сказанное ими пережило их самих на тысячи лет, но не утратило своей необычайной яркости и значимости! Вот что поражало Игоря больше всего.

Ему попалась на глаза фраза грека Плутарха[48]48
  Плутарх – греческий писатель и философ, живший в 46–126 гг.


[Закрыть]: «Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твёрдо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. Вдобавок, считается, что храбрые и мудрые выше остальных от природы, а не по собственной воле, и что храбрость – это особая крепость души, а мудрость – особая её острота. Между тем, чтобы стать справедливым, достаточно собственного желания. Вот почему несправедливости, порока, который ничем не скрыть и не оправдать, стыдятся так, как никакого другого».

– Сколько князей жило на Руси до нас, и вроде бы все они стремились быть справедливыми, но поистине справедливым в людской памяти остаётся мой пращур Ярослав Мудрый, – делился Игорь с Вышеславом своими мыслями. – Получается, что справедливость либо слишком непосильная ноша, либо понимается это качество души как-то превратно. Отсюда следует, что быть справедливым для всех – и богатых и бедных – невозможно. Конечно, к несправедливости могут толкать и обстоятельства, и ближайшие советники, ведь всего предугадать невозможно, как невозможно заглянуть в мысли людей, дающих советы. Вот и выходит: кто справедлив, тот должен быть и мудр, и сообразителен. А если мне не хватает сообразительности, но очень хочется быть справедливым, то как мне быть, Вышеслав?

– Думаю, Игорь, мой ответ тебя не устроит, – задумчиво ответил Вышеслав.

– И всё-таки, Вышеслав, ответь мне, – настаивал Игорь.

– Для начала следуй десяти заповедям Господним и возлюби ближнего своего, как себя. Совершенство души есть прямой путь к совершенству поступков.

– Совершенных людей не бывает, – проворчал Игорь, – как первый человек греха не избежал, так и последний не избудет.

– А ты не меняешься, дружище! – засмеялся Вышеслав. – На всякое слово Божие у тебя своя отговорка имеется.

– Вот греки-язычники из времён Плутарховых в Христа не верили, но справедливости не чужды были. Чему же они следовали? Каким заповедям?

Вышеслав не успел ответить Игорю.

В светлицу вбежала молодая служанка с сияющим лицом и мокрыми руками.

– Ой, радость, княже! – выкрикнула она. – Сын у тебя родился!

Игорь вскочил из-за стола:

– Ефросинья как?

– Жива-здорова, княже. Зовёт тебя к себе.

Игорь выскочил за дверь, едва не сбив служанку с ног. Вышеслав услышал, как в отдалении хлопнула другая дверь и далее – торопливый топот шагов вниз по ступеням.

Вышеслав осторожно закрыл книгу и отодвинул её на середину стола. Затем подошёл к окну, в ромбовидных ячейках которого было вставлено зелёное богемское стекло.

На дворе кружились белые снежные хлопья.

Глава восьмая. Поход на Вышгород

Своего первенца Игорь назвал Владимиром, уступив просьбе Ефросиньи, которая непременно хотела назвать сына в честь любимого брата.

В Путивль приехала Манефа, чтобы взглянуть на внука.

Наконец и путивльские бояре пожаловали к Игорю поздравить его с новорождённым. Дошёл до бояр слушок, что князь собирается в поход на половцев, дабы разжиться конями степными и пленниками. Забеспокоились бояре, а вдруг Игорь намерен без них обойтись: младших-то дружинников у него теперь вон сколько! Постарались бояре умаслить князя своего кто лестью, кто подарками.

Игорь принимал всё как должное. Ни видом, ни словом не попрекнул старших дружинников своих. Сказал даже: «Невозможно быть ни вам без меня, ни мне без вас!»

На том и помирились бояре путивльские со своим князем.

Игорь и впрямь замыслил поход на поганых, что кочуют в ближних степях за рекой Псёл. Рассудил: уж коль грабить, так нехристей, кои тем же разбоем живут и христиан притесняют.

Манефа, нагостившись, вернулась в Новгород-Северский и там рассказала Олегу про замыслы Игоревы.

Олег, невзирая на зимнюю стужу, в крытом возке примчался в Путивль.

Игорь встретил брата дружескими объятиями, но не дружеский у них получился разговор.

– Что же я узнаю, брат?! Сам в поход на половцев собрался, а мне про то молчок! – Голос Олега был грозен. – Ты забыл разве, кто тебе удел давал и в чьей воле ты ходить должен? Ежели забыл, братец, то я тебе напомню.

– Выходит, я без твоей воли и шагу ступить не могу? Так что ли? – нахмурился Игорь. – Князь я иль нет?

– Ты – князь младший, удельный и сам решать ничего не можешь. Удумал тоже, в поход на половцев идти! Да на каких половцев – на тех, с коими Глеб Юрьевич в прошлом году союз заключил! Разоришь ты становища половецкие за Псёлом, а поганые в отместку весной на Переяславль навалятся. В Переяславле же сын князя Глеба сидит. Владимиру Глебовичу всего-то тринадцать лет. Ты об этом подумал, брат?

Игорь мрачно молчал.

– Я тебя притеснять не хочу и тем более стола княжеского лишать, но и ты, брат, не своевольничай, – продолжил Олег уже более миролюбиво. – Знаю, что ты молод и горяч. Но половцев трогать в одиночку – себе дороже. Вот ежели Глеб Юрьевич соберёт князей в большой поход на поганых, тогда и я пойду, и тебя позову.

– Разве соберётся Глеб Юрьевич в поход на поганых, коль он им союзник? – хмуро заметил Игорь.

– Сегодня союзник, а завтра враг, – усмехнулся Олег. – К тому же ханов в степях много, они меж собой грызутся похлеще нашего! Хан, дружественный князю Глебу, может полки наши в самое сердце земель половецких провести, дабы досадить своим недругам степным. Представляешь, брат, какую добычу можно там взять!

Олег уехал обратно в свою вотчину, а Игорь несколько дней был хмур и неразговорчив.

Выходит, что он хоть и князь, но и над ним имеется господин, его старший брат. Правда, и Олег ходит в воле черниговского князя. Но то было слабое утешение тому, кто в душе мечтает сравняться славой с Ярославом Мудрым.

Наступила весна.

Игорь ждал, что киевский князь станет собирать рати на половцев. Однако вместо этого пришла весть, что Глеб Юрьевич умер. И стол киевский снова опустел.

Вот тут-то и вспомнились кому-то из недругов Ростиславичей слова Романа Ростиславича, предрекавшего Глебу Юрьевичу недолгое княжение в Киеве. Злые языки живо разнесли слух о том, что не своей смертью умер князь Глеб, но был отравлен приспешниками Ростиславичей. Принесли весть эту и в Суздаль к грозному Андрею Боголюбскому, брату Глеба.

Между тем в Киеве сел Роман Ростиславич, передав Смоленск брату Рюрику.

Это только усилило подозрения суздальского князя в том, что Глеб Юрьевич явно мешал Ростиславичам, давно жаждущим Киева. Опять, как два года назад, собрал Андрей Боголюбский огромную рать и двинул к Киеву, дабы добыть стол киевский для другого своего брата – Михаила.

Роман Ростиславич, не отличавшийся воинственностью, добровольно ушёл из Киева и опять взял себе Смоленск.

Казалось бы, дело решится без войны и киевский стол займёт брат Андрея Боголюбского. Однако братья Романа Ростиславича: Мстислав, Рюрик и Давыд – возымели дерзость не уступать киевский стол северным Мономашичам.

«Будем насмерть биться за то, чтобы Киев достался роду Мстислава Великого, а не роду Юрия Долгорукого!» – заявили они послу Андрея Боголюбского.

Рати Андреевы уже приближались к Смоленску, а Ростиславичи только-только полки собирать начали, послали за помощью к Ярославу Осмомыслу и к полоцкому князю. Киевляне, помня недавний разгром своего города суздальцами и их союзниками, напрочь отказались сражаться за Ростиславичей.

Сила была на стороне Андрея Боголюбского. И сила эта росла по мере приближения Андреева войска к Киеву. Сначала выразил покорность суздальскому князю Роман Ростиславич, дабы уберечь от разорения Смоленск. Он даже дружину свою отправил в поход против родных братьев во главе с сыном. Близ Чернигова к Андреевым ратям присоединились Ольговичи со своими полками. Святослав Всеволодович взял в поход не только родного брата Ярослава и двоюродных братьев Олега с Игорем, но и двух племянников Андрея Боголюбского, которые изгойствовали[49]49
  Изгой – князь, не имеющий княжеского удела.


[Закрыть] у него в Чернигове.

Из Городца Остерского пришли братья Андрея Боголюбского, Михаил и Всеволод. Пришли чёрные клобуки из Поросья. Пришли берендеи с Посулья. Привёл переяславскую дружину юный князь Владимир Глебович.

Видя, какая многочисленная рать на них надвигается, Ростиславичи уступили Киев без сражения и разошлись по разным городам. Рюрик затворился в Белгороде. Мстислав заперся в Вышгороде. Давыд ушёл в Овруч.

На столе киевском сел Михаил Юрьевич.

С ним остался воевода Андрея Боголюбского Борис Жидиславич с ростовцами, суздальцами и белозёрцами. Вся остальная рать двинулась к Вышгороду, где засел самый воинственный из Ростиславичей, Мстислав. Главенство над войском принял Святослав Всеволодович, как самый опытный из князей.

Игорь и Олег оказались в передовом отряде вместе со Всеволодом Юрьевичем, самым младшим из братьев Андрея Боголюбского. Всеволоду было всего семнадцать лет.

Игорь хоть и был старше Всеволода на три года, но держался с ним на равных, сразу распознав в нём родственного по духу человека. Суждения Всеволода были полностью разделяемы Игорем, тем более были близки и понятны ему обиды Всеволода на старшего брата Андрея, который изгнал из отчины братьев и племянников, но не выпускает их из своей воли, используя в своих интересах на юге Руси.

Дружина Всеволода состояла наполовину из берендеев и торков, приграничных кочевников, издавна живущих между Русью и половцами. Первое, что сразу бросалось в глаза, это отменные лошади степняков арабских и ясских кровей. Создавалось впечатление, что торки и берендеи оберегают Всеволода от остальной его дружины, состоящей из русичей, набранных по разным пограничным городкам Киевской земли. Здесь были и бывшие тати[50]50
  Тать – вор.


[Закрыть], и беглые холопы, и просто отчаянные сорвиголовы, жаждущие поживы.

Держать в повиновении всю эту ораву Всеволоду помогали его воеводы: поляк Мечислав, бежавший из Польши за какие-то грехи, и торчин Чавдарь. Оба не выносили друг друга, но при Всеволоде старались не ругаться.

Дружины шли на рысях и, не доходя до Вышгорода, остановились на привал – уже смеркалось.

Олег, кичившийся тем, что его поставили во главе передового полка, на ночь дал вычурный пароль – «Вифлеемская звезда».

Игорь и Всеволод, услышав такой пароль, переглянулись и едва не расхохотались.

– Клянусь чем угодно, мои торки слово «вифлеемская» забудут через час, – шепнул Всеволод Игорю.

– Это ещё что! – усмехнулся Игорь. – Брат мой и похлеще пароли выдумывает.

На ночлег дружины расположились в пустой деревне, жители которой загодя угнали в лес скот и ушли сами подальше от беды.

Князья заняли лучшие избы.

Воины и воеводы расположились где только можно: в избах, банях, амбарах, под навесами. Лошадей пустили в огороды, где в это время года на грядках оставалась лишь капуста. Было начало сентября.

Игорь и Всеволод устроились в просторной избе окнами к лесу. Сидя за столом после скромного походного ужина, они завели беседу при горящей лучине.

За печкой храпел Мечислав.

Бесшумно передвигавшийся слуга Всеволода то и дело менял сгоревшие лучины, подливал собеседникам квасу в кружки.

– А где Мстислав, сын Боголюбского? – спросил Игорь. – В прошлый раз он суздальские рати возглавлял вместе с Борисом Жидиславичем, а ныне Борис Жидиславич пришёл один. Захворал Мстислав, что ли?

– Мстислав Андреевич с новгородцами воюет, – ответил Всеволод. – Заметил, наверно, что в войске Андреевом нет новгородцев, хотя два года тому назад они на Киев ходили.

– Вот оно что, – промолвил Игорь с нескрываемым удивлением. – Значит, Новгород Великий имеет достаточно сил, чтобы противостоять даже суздальскому князю!

– Сил у новгородцев, конечно, меньше, чем у Андрея, – продолжил Всеволод, – но брат мой своенравный довёл их до отчаяния, перекрыв торговый путь на Волгу и не пропуская в Новгород караваны с хлебом. Новгородцам лучше в битве лечь костьми, чем от голода помирать.

– Ох и могуч князь Андрей, одновременно ратоборствует на юге и на севере! – с невольным восхищением сказал Игорь. – Хочет, чтоб и Киев, и Новгород в его воле ходили!

– Не будет этого, – сдвинув брови, сказал Всеволод. – Грабежами Русь в повиновении не удержать! Князь Андрей великим князем себя величает, а действует, как злодей. Русские же города зорит!

– Дерзкие речи ты молвишь, друже, – предостерегающе произнёс Игорь. – Не опасаешься, что донесут на тебя эти… – Игорь кивнул в сторону Мечислава.

– Эти не донесут, – махнул рукой Всеволод. – Эти сами как перекати-поле: ни кола ни двора! Думаешь, я по своей воле на эту войну отправился? В чужой воле хожу, вот и делаю, что прикажут.

Всеволод расстроенно отодвинул от себя кружку с квасом.

– Вот и я тоже в чужой воле хожу, – печально промолвил Игорь.

В маленькое оконце глядела глухая ночь.

В тёмном углу застрекотал сверчок. Постанывал во сне Мечислав. Слуга Ян прикорнул на скамье у печи.

– Давай спать укладываться, – сказал Всеволод. – Утром в сечу идти…

На рассвете дружины двинулись дальше по лесной дороге.

Олег хотел внезапно нагрянуть к Вышгороду.

– Может, захватим кого из горожан за стенами, – говорил он. – Мы передовыми идём – стало быть, и весь полон наш будет.