Текст книги "Высшая мера"

– Это, кажется, единственное, что мне остается делать в ближайшее время, – сказал Апыхтин и, нащупав за спиной ладонь капитана, оперся на нее, встал с колен. – Ну, прости, Вовка... Прости, дорогой... Не уберег. И ты, Катя, прости, – сказал он, проходя мимо жены – она уже лежала на носилках, задернутая грязноватой простыней. – Оплошал. Как последний... Я исправлюсь... Вот увидишь, я исправлюсь. Мы еще съездим на Кипр... Поднимемся на Троодос и выпьем монастырской самогонки... Там монахи самогонку гонят, – пояснил он, наткнувшись на сухой, жесткий взгляд капитана. – Туристов угощают... – Апыхтин замолчал, увидев, что капитан протягивает ему полную чашку водки.

– Давай, – сказал Юферев. – Одним махом и до дна.

– Ты тоже? – спросил Апыхтин.

– И я тоже, – Юферев поднял такую же чашку. Апыхтин протянул было свою, чтобы чокнуться, но тут же виновато опустил.

– Ах да, за упокой пьем... Как там в песне поется... «Хотел я выпить за здоровье, а надо ж, пью за упокой...» – Хорошая самогонка, – сказал Апыхтин, выпив водку до дна и вернув чашку Юфереву. Капитан, незаметно наступая на него, затолкал Апыхтина на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы тот не видел, как выносят трупы из квартиры.

– Закуси, – сказал Юферев, придвигая тарелку. – Ты уже достаточно выпил.

Апыхтин взял котлету, поднес было ее ко рту, но тут же резко отбросил в тарелку, глядя на нее почти с ужасом.

– Не могу, – сказал он. – Такое ощущение, что эти котлеты из нее сделаны.

– Из кого? – не понял Юферев.

– Из Кати. И из Вовки.

– Надо же, – удивился капитан, но тоже не решился взять котлету и отодвинул тарелку подальше.

– Они будто из Кати сделаны, – сказал Апыхтин, и на этом его силы, похоже, кончились. Он опустил голову на руки и, склонившись над кухонным столом, заплакал, не сдерживаясь. Водка расслабила его, и он, кажется, потерял самообладание. Иногда поднимал голову, смотрел на капитана мокрыми глазами, пытался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.

Юферев вылил остатки водки в свою чашку, выпил, зажевал подвернувшимся куском хлеба, потом снял с Апыхтина очки, отложил их в сторонку. Выйдя в комнату, подошел к телефону и, сверившись с записной книжкой, набрал номер банка «Феникс».

– Приемная Апыхтина? – спросил он.

– Да, – ответила Алла Петровна. – Но его сейчас нет. Он будет позже.

– С вами говорит капитан Юферев. Дома у Апыхтина несчастье. Вам необходимо подъехать сюда.

– Что случилось?

– Захватите с собой близкого ему человека... Заместитель, помощник... Не знаю, как там у вас это называется. Жду вас через десять минут.

– Видите ли, в чем дело, у нас сейчас начинается совещание, и я боюсь, что приехать немедленно вряд ли кто... Если вы, конечно, не возражаете...

– Возражаю! – перебил секретаршу Юферев.

– Тогда я хочу поговорить с Владимиром Николаевичем.

– Он не может.

– Почему?

– Не в состоянии.

– Вы хотите сказать...

– Послушай, тетя! – В голосе Юферева зазвучали хулиганские нотки. – Ты мне надоела. Я все сказал.

И положил трубку.

Через десять минут в прихожей прозвенел звонок. Юферев подошел к двери, посмотрел в «глазок» – на площадке стояли три нарядных мужчины и перепуганная женщина.

Юферев открыл дверь и некоторое время с подозрением рассматривал всех четверых.

– Кто такие? – спросил он, хотя уже догадался – все руководство банка пожаловало на квартиру к председателю правления.

– Мы заместители Апыхтина.

– Очень хорошо. Проходите. – Юферев опять запер дверь. – С вами я буду говорить завтра. Познакомимся поближе, побеседуем.

– О чем? – выскочил вперед один из приехавших.

– О жизни. Проходите в комнату.

Все четверо послушно, уступая друг другу дорогу, прошли мимо кухни и остановились перед громадной лужей крови. И молча повернулись к Юфереву, ожидая пояснений.

– Здесь была убита жена Апыхтина.

Алла Петровна, побледнев, медленно осела вдоль стены.

– В той комнате картина примерно такая же... Там был убит сын Апыхтина. Мы свою работу закончили, теперь вы приступайте. Квартиру надо вымыть, ковры сдать в химчистку или как там это делается... И – похороны. Это большая работа.

– Простите, а где Владимир Николаевич?

– На кухне... Плачет.

– Господи, – простонала, приходя в себя, секретарша.

– Завтра прошу быть на рабочих местах и никуда не отлучаться. Никаких командировок, поездок и прочего. Вопросы есть?

– Да нет... Вопросы, как я понимаю, будут у вас, – сказал Басаргин.

– И очень много. До встречи. – Юферев направился к двери. – Закройте за мной. И не открывайте незнакомым. У вас в банке должна быть охрана... Человек с автоматом здесь не помешает. – И Юферев вышел из квартиры.

* * *

Кандауров сидел в полупустом, затемненном зале ресторана за столиком в углу и обедал, когда к нему подошел невзрачного вида парень и прошептал несколько слов. Кандауров поднял голову и некоторое время смотрел парню в лицо, потом положил ложку, отодвинул тарелку с недоеденным харчо.

– Сядь, – сказал он.

Парень сел, четко соблюдая правила приличия – сел не к самому столу, а чуть отодвинул стул, руки не положил на скатерть, они остались лежать на коленях. Но и угодливости в нем тоже не было – в глаза не заглядывал, не суетился, задом не ерзал. Сидел и ждал вопросов.

– Это точно? – спросил Кандауров.

– Дело ведет Юферев.

– Цепкий мужик.

– Я как-то был у него в кабинете... – Парень замолчал, ожидая разрешения продолжить. Как и Кандауров, был он в тонком клетчатом пиджаке, черных брюках, белоснежной рубашке и выглядел аккуратно-нарядным. Но что-то его выдавало, что-то говорило о том, что это не обычная его одежда, старательность проглядывала в отутюженных манжетах, наглаженных брюках, посверкивающих туфлях. Оставалось ощущение, что он долго выбирал, что надеть, вполне возможно, в вестибюле ресторана еще раз чистил туфли, не исключено, что своим же носовым платком.

– И что? – спросил Кандауров.

– Я вошел, он предложил сесть... А через три года вышел.

– Это он может. Но мужик ничего. Ладно, пусть... Какие слухи, Серега?

– Никаких.

– Совсем никаких?

– Совсем, Костя. Я навел кое-какие справки... Наши ничего не знают.

– Думаешь, гости?

– Получается, что так.

Кандауров долго смотрел в пустое пространство ресторана, официант несколько раз пересекал его взгляд, ожидая, что тот даст какой-нибудь знак, подзовет, но Кандауров оставался неподвижным. Он поставил локти на стол и провис на них так, что острые его плечи оказались выше головы.

– Нет, Серега, – произнес наконец Кандауров. – Гости так не работают. Одно из двух, как мне кажется... Или полная дурь собачья, неожиданность, случайность, недоразумение... Или большие деньги. Апыхтин наш клиент... И с ним не должно такого происходить. Теперь он меня пошлет. И правильно сделает. Я не могу ему на глаза показаться.

– А надо, – осмелился на совет Сергей.

– Конечно, покажусь... Но буду выглядеть как обосранная курица.

– Это удар, Костя.

– Да, – кивнул Кандауров. – Мы получили хороший удар. И теперь не можем делать вид, что ничего не произошло. Но почему бабу с дитем? Вот чего я не могу понять! Если какие-то банковские дела, то нужно убирать мужика... И потом, если бы у него были неприятности на этом фронте, я бы знал. Ты связывался с нашим человеком?

– В банке паника... Но по делам там все было в порядке. Контора крепкая.

Кандауров опять провис над столом, уставившись в задернутое темной шторой окно. За это время пришел официант, убрал посуду, спросил, не принести ли еще чего, – и лишь молчаливая неподвижность Кандаурова была ему ответом.

– Или шелупонь подзаборная, или большие деньги, – снова произнес Кандауров.

– Там дверь бронированная, из гранатомета не возьмешь. Разве что противотанковой миной.

– Значит, она знала этих людей? – оживился Кандауров и вопросительно посмотрел на Сергея.

– Или дура, – ответил тот.

– И так бывает, – согласился Кандауров. На лице его установилось выражение искренней печали. Он подпер щеку кулаком и опять надолго замолчал. Парень, который принес ему весть об убийстве, не торопил его, видимо, привыкший к такой форме общения.

– Выпить хочешь? – спросил наконец Кандауров.

– Нет, не буду.

– Правильно, не надо.

– Что будем делать, Костя?

– Выводы, – усмехнулся Кандауров. – Как говорят ученые люди, будем делать нелицеприятные выводы. – Сероватое лицо Кандаурова, освещенное боковым светом, казалось гораздо старше и горестнее. – Я так понимаю... Это мы получили удар. Убрали бабу с дитем, чтобы Апыхтин усомнился в нас и перестал платить. А платил бы этим новым ребятам. Если убрать его, то кто платить будет? А так они нанесли удар, чтобы сломать мужика... Хотя, как мне кажется, не должен Апыхтин сломаться, не должен... Он ничего так мужик, правильный... Правильные мужики не ломаются. Ломаются дешевки дутые, пидоры позорные...

– Это ты точно знаешь? – усмехнулся Сергей.

– Есть некоторые признаки, по которым можно сразу определить – правильный мужик или дутый.

– Поделись.

– Знаешь... Можно так предложить выпить, что ты по гроб жизни не забудешь, кулаки будут сжиматься каждый раз, когда вспомнится поднесенный стакан, от обиды желваки из черепа начнут выпирать... Значит, так... Боевая готовность. Кто-то из нас уже на прицеле. Они не остановятся. Они не могут остановиться, потому что уже нанесли удар... Как они бабу-то убили?

– Ножом по горлу.

– А пацана?

– Заточкой в висок.

– Бедный мужик, – вздохнул Кандауров. – Не знаю, что и сказать... Что я могу сказать?

– Скажи, что они получат то же самое.

– Это, конечно, утешение, но только для нас с тобой, а не для Володи Апыхтина.

– Сам же говоришь, что правильный мужик... Правильного мужика это наверняка утешит.

– Может быть, может быть... Хорошо бы Юферева опередить. А то ведь вспугнет, а толком ничего не сделает. И перед Апыхтиным нам надо очки набирать.

– Опередим, – негромко отозвался Сергей. – Он к нам не вхож, а мы к нему вхожи. Я сегодня уже буду знать обо всех его поисках и находках.

– Знаешь, Серега... Тут еще такое дело... Последнее время, мне кажется, он к нам тоже вхож.

– Неужели сука завелась? Кто?!

– Говорю же – ощущение. Невнятное, зыбкое, как слабый ветерок вот в этом зале, холодящий такой сквознячок... Надо бы нам это дело раскрутить.

– Раскрутим.

– Это ведь несложно, а?

– Раскрутим, – повторил Сергей.

– Ты позвони мне вечером – вдруг новости какие будут... Вдруг я что-нибудь узнаю.

– Пойдешь к Апыхтину?

– Нет, сегодня не пойду. Ему сейчас не до меня, не до сочувствий. Он в шоке. Квартира в кровище, баба в морге, пацан... И пацана нет... Сука буду, я их найду! Сука буду! – с неожиданной злостью прошипел Кандауров, поставив тощие свои костистые кулаки на скатерть. Первый раз в его словах прорвалось что-то свирепое и безжалостное. – Ведь не уйдут же, ведь некуда им уйти! Это мой город, мой! И я никому его не отдам. Никогда. Ни за что. Ох-х-х, – прохрипел Кандауров, схватившись за сердце. Он сжался, нависнув над столом, но через минуту-другую распрямился, вздохнул.

– Отпустило?

– Кажется, пронесло. Уходи. Мне еще позвонить надо. Свяжись с ребятами.

Ушел Сергей, растворился в полумраке зала официант, солнце сдвинулось в сторону, и узкая светлая щель погасла среди складок плотных штор. Поставив локти на стол и провиснув на них, как темная летучая мышь, надолго замер Кандауров в полной неподвижности. Глаза его были полусонными, и весь он выглядел каким-то обреченным. Щупловатый, с землистым лицом и в просторной, великоватой одежде, смотрелся он потерянно и жалко.

Но это было ложное впечатление.

Кандауров не собирался сдаваться.

Из всего случившегося он понял одно – будут разборки, «стрелки», выяснение отношений...

Стрельба тоже будет.

И очень скоро.

Все в городе знали, и капитан Юферев знал, что Апыхтин находился под его «крышей». И одного этого знания было достаточно, чтобы в его, кандауровской, империи царили мир, согласие и уважительность.

Кандауров никогда не задумывался над тем, правильно ли он живет, справедливо ли поступает, имеет ли он право обирать банкиров, торгашей, коммерсантов. Об этом он даже думать не хотел, поскольку пришел в эту жизнь, которая уже до него текла по каким-то своим законам, он эти законы принял и не собирался их менять, да и сомневаться в них у него не было никаких оснований.

Вот уйди он, умри, умотай куда-нибудь... И в тот же день в кабинет к Апыхтину войдет другой человек, наверняка менее порядочный и более алчный. И потребует свою долю.

Все это можно было назвать общественной моралью, нравственным принципом, откровенным бандитизмом, беспределом, всеобщей криминализацией, можно было никак не называть, а просто жить, соблюдая установившиеся правила. Именно так Кандауров и поступал – соблюдал законы, которые сложились до него. И был уверен в том, что обязан эти законы отстаивать, охранять от всевозможных отморозков.

– Хорошо, – наконец проговорил он вслух. – Пусть будет так. Нет никаких возражений. Уж если поступило такое предложение, мы его обсудим и ответим должным образом. Должным образом, – повторил он и поднялся, резко отодвинув стул. Официанта подзывать не стал, хотя тот мгновенно возник в проеме между колоннами. Расплачиваться за обед не требовалось – ресторан не просто находился под кандауровской «крышей», он ему принадлежал.

* * *

Юферев пребывал в полной растерянности. Такого с ним еще никогда не было – он не находил никакого объяснения случившемуся. Как и Кандауров в своем ресторане, Юферев сидел в маленьком тусклом кабинете почти в такой же позе – поставив локти на стол и провиснув так, что плечи касались ушей. Перед ним лежал чистый лист бумаги, на листе шариковая ручка с искусанным концом, а под правой рукой стоял телефон. Но куда звонить, кому, о чем спросить? Юферев не представлял этого.

Эксперты в квартире Апыхтина не нашли ни единого чужого отпечатка пальцев. Это говорило о многом – работали жестко, трезво и, самое главное, – продуманно. Значит, не случайные забулдыги, позарившиеся на банкирскую квартиру. Убийство совершили ребята опытные. А по тому, как они это проделали, можно предположить – не впервой.

Напрашивался еще один вывод. В квартире был учинен полный разгром: выдвинуты ящики, разбросаны вещи, сброшены на пол книги, сдернута со стола скатерть... Юферев сразу понял – создавалась видимость ограбления. На полке лежал неплохой диктофон, его не взяли. Остался в ящике фотоаппарат, обычная «мыльница», но хорошая «мыльница», японская. Правда, исчезли побрякушки из деревянной шкатулки – но это не сбило Юферева с толку. Чтобы ограбить квартиру, вовсе не требовалось сдергивать скатерть со стола или сбрасывать книги на пол. Значит, вывод один – создавалась видимость. А цель – убийство.

– Это мы установили, – пробормотал Юферев и придвинул к себе телефон. Он еще не знал, кому звонить, о чем спрашивать, но что-то сдвинулось в его сознании.

Дверь...

Дверь апыхтинской квартиры представляла собой стальную плиту, затянутую пластиком под кожу. На пластике – ни единого повреждения, царапины, заусеницы. Вывод один – дверь открыли изнутри. Хозяйка открыла, жена Апыхтина.

Зачем она это сделала? Почему так поступила, если газеты, телевидение, радио, народная молва, фольклор последних лет, соседский перебрех – все, буквально все заполнено рассказами об ограблениях банкиров, об их отстреле, о похищениях жен, детей, любовниц? Нет, не могла, просто не могла апыхтинская жена вот так легко открыть дверь незнакомым людям.

Но если все-таки открыла? Ведь открыла же...

Значит, они были ей знакомы?

Или же... Или же... Или же...

Сумели обмануть, ввести в заблуждение, представиться не теми, кем были на самом деле. Сантехники? Газовщики? Соседи? Домоуправление? Почта?

– Нет, – Юферев тяжело покачал головой из стороны в сторону. – Все это на уровне анекдотов. Если она не вызывала сантехников, то ей не было надобности открывать дверь.

А она открыла.

Женщина эта слишком мала ростом, слишком слаба физически, чтобы оказать какое-то сопротивление грабителям, хоть в чем-то им помешать...

Пацан тоже совсем дите... Можно было просто запереть их в туалете, в ванной, в любой комнате и спокойно ограбить квартиру.

А что делают убийцы?

Сдергивают скатерть со стола, сбрасывают книги на пол и при этом оставляют диктофон и фотоаппарат. Значит, все-таки не ограбление, значит, все-таки убийство...

Чтобы вот так, одним движением, почти отсечь голову... Нужно иметь твердую руку и очень хороший нож.

Нож...

Его нельзя было оставлять при себе. От него необходимо было тут же избавиться. Это не простой нож, это орудие убийства. Они не могли не знать, что у банкира хватит денег, чтобы подключить к следствию любые силы.

Значит, им нужно избавиться от ножа.

Им просто необходимо избавиться от ножа.

Юферев поднялся из-за стола, прошел по кабинету, выглянул в коридор и снова захлопнул дверь.

Сел к столу.

Опять придвинул к себе телефон и, пошарив глазами по длинному списку номеров, нашел то, что ему требовалось.

Набрал номер.

– Домоуправление? Капитан Юферев, уголовный розыск.

– У нас обед...

– Кто у вас занимается мусорными ящиками?

– Валентина Степановна...

– Давайте Валентину Степановну!

– Слушаю вас, – раздался в трубке недовольный голос женщины, которую оторвали от стола, от разговора, от бесконечного бабьего трепа.

– Уголовный розыск, капитан Юферев.

– Очень приятно. – Голос неуловимо изменился, теперь в нем явно зазвучали прощающие нотки, почувствовалась готовность разговаривать, исполнять свои служебные обязанности.

– Мне сказали, что вы – самая главная над всеми мусорными ящиками. Это правда?

– Примерно.

– Когда обычно вывозится мусор?

– В пять – в половине шестого утра.

– Исключений не бывает?

– Ну какие исключения... Если машина сломается, вообще не вывозим, если водитель с хорошего бодуна запоздает, то может и в восемь подъехать.

– Но в течение дня не вывозите?

– Никогда.

– Спасибо. – Юферев положил трубку. И тут же поднял снова: – Валера? Зайди.

Через минуту в кабинет вошел Валера Брыкин – плотный румяный оперативник, в глазах у него была решимость все исполнить немедленно и до конца.

– Садись, – сказал Юферев. И опять замолчал, глядя в стол, покрытый толстым прозрачным листом.

– Что-нибудь нашли?

– Ничего. Полная пустота.

– Так не бывает.

– Конечно, – кивнул Юферев. – Слушай меня внимательно... Собирай своих ребят. Ищем нож.

– Не понял?

– Повторяю, – чуть раздраженно сказал Юферев, – ищем нож. Слишком уж грамотно все проделано. Отпечатков нет. Дверь открыла сама хозяйка. Ограбления нет.

– Как нет?

– Это было не ограбление. Видимость. Если все сделано так чисто и неуязвимо, значит, сделано предсказуемо. И я предсказываю – они должны были выбросить нож. Отморозок сумел одним движением почти отрезать человеку голову, значит, это должен быть необыкновенный нож. А пацану почти насквозь проткнули голову какой-то железкой. Это вечные улики. От них надо избавляться. Опытный, прожженный подонок от них обязательно избавится.

– Вообще-то да, вообще-то очень даже может быть, – согласился Брыкин, один из самых цепких оперативников, с которыми приходилось работать Юферову.

– Я так думаю... Мусорные ящики.

– Они могли в кусты бросить, в землю воткнуть, в песочнице зарыть, в проходящий грузовик бросить.

– Нет. Они должны были так избавиться от ножа, чтобы его не нашли. Завтра в пять вывозится мусор. Если мусор вывезут – нож исчезнет навсегда.

– Ну что ж, – с сомнением проговорил Брыкин. – Мысль тут, конечно, есть... Но как ты себе это представляешь?

– Берете дворников, сами подключаетесь... Нужно перевернуть и разгрести все ящики в двух, трех, четырех ближайших дворах.

– Подожди, Саша, что значит разгрести?

– Перевернуть вверх дном, высыпать мусор на асфальт и разгрести. Нож может быть завернут в тряпку, в газету, и это... Мне кажется, он достаточно большой. По размеру не менее солдатского штыка. У него должна быть длинная режущая поверхность, понимаешь? Голова-то отрезана!

– Саша... – Брыкин помолчал, склонив голову набок. – Саша, ты очень умный.

– Это я знаю, – досадливо отмахнулся Юферев, но смешался от столь откровенной и бессовестной лести. – Это мне все говорят.

– И женщины тоже?

– Для них у меня есть другие достоинства.

– И они говорят тебе об этих твоих достоинствах?

– Не замолкают! – рассмеялся Юферев. – И еще. – Он постучал по столу, как бы призывая оперативника сосредоточиться. – Надо пройтись по этажам подъезда, где было совершено убийство, по всем этажам, – повторил Юферев. – И собрать бумажки, окурки, пивные пробки, все, что вы там найдете. На всех этажах.

– Про этажи ты уже говорил.

– Повторяю в сотый раз – необходимо пройтись по всем этажам и собрать весь мусор.

– Там часто презервативы попадаются, – как бы между прочим заметил Брыкин. – Использованные, правда. Молодежь нынче пошла такая... такая...

– Это можете оставить себе.

– Спасибо, начальник. – Брыкин поднялся. – У меня один только вопрос, насчет мусора в подъезде... Ты ждешь какую-нибудь находку? Или все подряд?

– Собирать все подряд. А что касается моих ожиданий... Да, жду. Но что именно... потом.

– Как это понимать?

– Валера, дорогой... Иди ради бога! У меня такое чувство, что каждая минута дорога.

– Как бы мне хотелось взять их... – В голосе Брыкина неожиданно прозвучала щемящая искренность.

– Считай, что нас уже двое, – без улыбки проговорил Юферев. – Я не уйду отсюда, пока ты не вернешься.

– Я вернусь, Саша, – сказал Брыкин, махнув рукой уже из коридора.

Юферев еще некоторое время смотрел на дверь, за которой исчез Брыкин, и не было в его глазах ничего, кроме полной безнадежности. Он часто ловил себя на том, что совершенно не верит в успех дела, которым занимается. Юферев лишь исправно, настойчиво, может быть, даже цепко исполнял свои обязанности.

Надо обыскать? Обыскивал.

Надо разослать ориентировки? Рассылал.

Приходила мысль, что неплохо бы сделать запрос, установить личность, допросить того или иного человечка... Он все это проделывал, ничем не пренебрегал, но не столько проявлял какой-то там охотничий азарт, сколько заранее избавлялся от возможных упреков.

«А почему этого не сделал?» – гневно спросит какой-нибудь начальник. «Ни фига, сделал».

«А вот этого не предусмотрел?» – «Ни фига, предусмотрел».

«А до того не додумался?» – опять поднимет голос большой начальник. «Ни фига, додумался и принял меры».

И не потому Юферев частенько пребывал в подавленном состоянии духа, что не любил свое дело или же оно у него не получалось. Ни фига, дорогой читатель, получалось, и гораздо лучше, чем у других, которые неслись по жизни с горящими глазами и учащенным дыханием.

Получалось.

Но Юферев каждый раз этому искренне изумлялся. Такой вот он человек. А если и была в его глазах непреходящая удрученность, то это от ясного понимания – как бы он ни блистал в своей работе, ничегошеньки ему не изменить. Не уменьшится в городе убийств, грабежей, насилия, нисколько не уменьшится. На месте каждого срубленного отморозка немедленно, с какой-то колдовской неотвратимостью вырастали двое новых – еще жаднее, еще тупее, еще злобнее прежних. Смотрел ли он телевизор, вслушиваясь в вопли очередных провидцев с лживыми глазами, читал ли откровения очередных страдальцев за благо народное или в своем же кабинете слушал признания уличенного убийцы, его не покидало ощущение полной беспомощности – работала система воспроизводства криминального мира, работала мощно, безостановочно и, как он мог судить, весьма успешно.

Никакого просвета не видел Юферев, и не происходило ничего такого, что могло бы утешить его и пообещать хотя бы в далеком будущем слабую надежду на избавление.

Неожиданно прозвучавший телефонный звонок заставил его вздрогнуть.

– Капитан Юферев слушает.

– Привет, капитан. Рад слышать твой голос.

– Кто говорит?

– Фамилия моя Кандауров, а зовут Костей.

– Ну, здравствуй, Костя. – Юферев неожиданно поймал себя на том, что ему приятен этот звонок, что ему хочется поговорить с крутым авторитетом. Может быть, он и ждал его звонка?

– Что нового, капитан? – Голос у Кандаурова был улыбчив, но куражливости, обычного ерничанья не было, чувствовалось, что он озабочен, опечален, обеспокоен.

– Работаем, – коротко отозвался Юферев.

– Знаешь, капитан, я чувствую, что мы с тобой по одному делу работаем.

– Возможно.

– Не будь так сдержан, капитан. Мы оба делаем святое дело, следим за порядком в городе. И я не знаю, у кого успехов больше. А тут видишь, как нехорошо получилось. Это наш общий прокол.

– Значит, не твоя работа?

– Саша! Как ты мог подумать?! Ты же умный человек, покидай карты туда-сюда, потасуй колоду, и сразу все станет ясно – мне нанесен удар. Мне! Это же мой банк, ты прекрасно об этом знаешь. И я принял вызов!

– Я тоже.

– Есть успехи?

– Нет, Костя, успехов, – с неожиданной болью сказал Юферев. – Нет отпечатков, нет следов, нет вещественных доказательств... Ничего нет.

– Если будут... Поделишься?

– Сложный вопрос, Костя.

– Тогда, капитан, послушай, что я тебе скажу... Если найдешь этих ребят, отдай их мне.

– Зачем?

– У тебя ведь по-разному может получиться, – продолжал Кандауров, как бы не услышав вопроса Юферева. – Следствие, суд... Улики начнут исчезать, свидетели изменят показания, потом найдется состоятельный человек, и суд выпустит их под залог... Они, конечно, тут же слиняют... И тебе будет очень обидно. До слез. Отдай, капитан. Понимаешь... Должен быть порядок в городе. Если они от тебя умыкнут и обнаружатся где-нибудь на Канарских островах... Тогда каждый решит, что и ему можно вот так поступать, что и он может женщинам головы отрезать, а пацанам в виски втыкать разные острые предметы. Я сделаю так, что никому не захочется таких заработков. Только высшая мера, капитан.

– Значит, это все-таки не ты, – как бы про себя пробормотал Юферев.

– Обижаешь, капитан.

– Больше не буду.

– Мы договорились?

– О чем? – Юферев сделал вид, что не понял предложения. Ему требовалось время, чтобы прикинуть последствия, чтобы не пришлось потом отходить от своего же обещания – этого он не любил, знал, что и Кандауров воспримет подобное как оскорбление. Произнесенное слово – это кирпич, уложенный в стену, это камень брусчатки, – его нельзя уже вынуть, нельзя потревожить, иначе возникнет брешь в стене, в дороге, в отношениях.

– Повторить? – без раздражения спросил Кандауров, видимо, поняв причину заминки Юферева.

– Повтори.

– Хорошо... Наше общее с тобой дело – найти этих отморозков. Я обещаю – все, что буду знать... Поделюсь. И хочу, чтобы ты пообещал то же самое. Еще прошу... Если найдешь – сдай их мне. Тебе с ними не совладать. У тебя будут пропадать документы из сейфа, тебя отстранят от дела, начнется чехарда со следователями, отводы судей, потом пройдет много времени и многие даже забудут, за что их собирались судить. А когда вспомнят, отпустят под залог в десять миллионов или в сто миллионов... Это уже не имеет значения. И в тот же вечер они вылетят на Канарские острова... Кстати, как тебе понравились Канарские острова?

– Как-то не довелось побывать.

– Рекомендую.

– Обязательно посещу, – усмехнулся Юферев.

– Так вот, выйдешь на след... Не жадничай, поделись. И я тебе обещаю – отрезанные головы в нашем с тобой городе резко пойдут на убыль. Я не говорю, что они исчезнут вовсе, но их будет все меньше. А эти отморозки будут весело смеяться, когда вспомнят о тебе на Канарских островах. Или на Багамских. Или еще на каких-нибудь, не менее привлекательных. Этих островов, капитан, как я недавно узнал, видимо-невидимо.

– Но ведь все эти острова... Большие деньги. Откуда у них могут быть большие деньги, если ограбления не было? – Юферев сознательно выдал информацию – ограбления не было, только видимость.

– Даже так, – Кандауров мгновенно услышал самое главное. – Значит, все правильно и все мои подозрения обоснованны. А что касается денег... С ними ведь расплатятся, капитан, с ними щедро расплатятся. Могу тебе сказать, сколько стоит такая работа.

– Скажи.

– Тысяч пятьдесят.

– Долларов? – переспросил Юферев не столько по замедленности мышления, сколько из служебной добросовестности – все вещи, все признания и показания должны быть произнесены и запротоколированы однозначно, чтобы не было возможности что-либо истолковать иначе.

Кандауров и на этот раз его понял.

– Да, капитан, да. Пятьдесят тысяч долларов. Возможны, конечно, колебания, но это уже так... Или их облапошили, или они продешевили, или заказчик расщедрился. Так мы договорились?

– Ты не понял, что наша совместная работа уже началась?

– Понял, капитан. Но если ты хочешь, чтобы все было названо словами, я тоже этого хочу.

– Хорошо, Костя. Мы договорились. Я постараюсь найти этих ребят, буду рад, если и ты мне поможешь. Но ты – вольная птица, а я узник закона. Поэтому и сейчас, и в будущем ты это учитывай... Но мы договорились.

– Хорошо, капитан. Я буду позванивать иногда. Что-нибудь узнаю – доложу.

– Убийство странное, Костя... Ты это... Гляди в оба...

– Знаю, Саша. У меня боевая готовность. Спасибо.

– Пока. – И Юферев положил трубку.

Вроде не осталось ничего неясного, никто никому не пудрил мозги, не угрожал, но не мог, не мог Юферев освободиться от какой-то неловкости, оставшейся после разговора с городским авторитетом.

Все было сказано предельно ясно и четко, но была какая-то тягостность и в страшном предложении Кандаурова, и в его собственном согласии сотрудничать с городской бандой. Наконец до него дошло – это действительно могло вызвать замешательство в сознании, выстроенном в полном соответствии со статьями Уголовного кодекса, – главарь предлагал ему более действенный, более сильный и, если уж на то пошло, более справедливый способ и вынесения приговора, и его исполнения, нежели тот, которым обладал он, представитель государственного правосудия.

Кандауров не заискивал, Юферев тоже не лебезил, но понимал – его позиция ничуть не сильнее кандауровской, его возможности не больше, сила, которая стоит за ним, ничуть не внушительнее. И, осознав все это, Юферев тут же, не поднимаясь с кресла, решил твердо и окончательно – не отдаст он отморозков.

Ни за что не отдаст.

Пусть они спасутся, уйдут от наказания, пусть весело смеются на счастливых Канарских островах, пусть. Но сдать их Кандаурову – значит навсегда записаться в его штат.

– Надо ведь хоть иногда за что-то и уважать себя, – пробормотал он. – Я их найду, сука буду, найду! – Юферев даже не заметил, как скатился на кандауровский жаргон.

* * *

Апыхтин ходил по квартире со странным ощущением, что находится в совершенно незнакомом ему месте. Залитый кровью ковер унесли, голый пол казался чужим и даже каким-то обесчещенным. Стол тоже стоял без скатерти – Алла Петровна и ее унесла, чтобы ничто не напоминало хозяину о страшных событиях. И круглый стол, и голый пол создавали ощущение гостиницы, где он оказался случайно, ненадолго и вот-вот должен съехать отсюда, собрав свои вещички.